9
Был ясный теплый день. Мартовский воздух пах свежестью и солнцем. Окна квартиры на третьем этаже дома с башенкой по улице Словацкого были широко распахнуты. Посторонний наблюдатель, если б ему удалось подняться на такую высоту и заглянуть в квартиру, увидел бы, что в захламленных, по обыкновению, комнатах царит лихорадочная суета. Цеся и Данка, которые, не на шутку разругавшись, притащились из школы унылые и мрачные, естественно, не могли снаружи увидеть, что происходит в доме, и потому, едва переступив порог, остановились, охваченные чувством надвигающейся катастрофы.
- Что случилось?! - крикнула Цеся, увидев своих родственников, суетливо бегающих по коридору.
- Трагедия! Трагедия! - воскликнула мама Жак, хватаясь за голову. - Цеся! Дануся! Спасите!
- Что все-таки случилось?! - рявкнула Цеся.
Но мама Жак, нервно подпрыгивая, уже удалялась в направлении кухни.
- Катаклизм, - меланхолически произнес отец, стоявший, скрестив руки, посреди большой комнаты. - Катаклизм. Право, не знаю, чем я так разгневал судьбу. А ведь говорил, просил, умолял: я хочу иметь сыновей. Нет, мне, разумеется, навязали дочерей. И вот вам плоды этого рокового легкомыслия. - И, мрачно качая головой, ушел в свой кабинет.
Из кухни выскочила тетя Веся.
- Где Бобик? Где мой ребенок?! - кричала она.
- Что случилось?! - Цеся больше не владела собой.
- Бобик в песочнице, - сообщил дедушка, шлепая по коридору. - Строит с Новаковским двухэтажный замок для мышей. И слава богу - хоть этих не будет, когда они придут.
- Кто придет? - гаркнула Цеся.
Дедушка посмотрел на нее, как на бесноватую.
- Чего ты кричишь? - с упреком сказал он. - Пришла из школы, того-этого, и нет чтобы поздороваться - с ходу начинает орать. И на кого? На престарелого больного пенсионера. У меня мог начаться сердечный приступ, того-этого.
Цеся застонала. «Чистое безумие!» - в бессильном отчаянии подумала она.
- Папа, что происходит? - кротко спросила Цеся, входя в комнату отца.
Жачек сидел на диване, глядя в пространство остекленевшим взором, и остервенело чистил на себе башмаки.
- Папа, ты можешь в двух словах объяснить, что опять стряслось?
- Я тебе сказал: катаклизм. Минуту назад позвонила твоя сестра. Они с Толеком и его родители вышли погулять, и им взбрело в голову нанести нам маленький визит.
- О боги! - цепенея, прошептала Цеся.
- Вот так-то, - сказал Жачек. - Через пятнадцать минут они будут здесь, голубушка.
- Мы с Данкой идем на башню, - заявила Цеся.
- О нет! - крикнула мама, врываясь в комнату и ныряя в бельевой шкаф. - Никуда вы не пойдете, нужно прибраться. Ради бога, где кремовая скатерка?
- В стирке, - сказала разумница Цеся. - Я вчера погладила другую, в клеточку.
- В клеточку! - воскликнула мама, ломая пальцы. - Придет графиня и этот… как его… лорд, который читает французских просветителей, а ты мне клеточку предлагаешь! Дануся, вот деньги, сбегай в кондитерскую за пирожными. Выбери какие-нибудь понеобыкновеннее!
- А может, лучше торт? - предложила Данка, беря у мамы Жак кошелек и застегивая пальто.
- Да, торт, пожалуй, лучше, - согласилась мама. - А ты, Цеся, тащи щетку, надо тут хотя бы подмести!
- Все равно ничто уже не поможет, - уныло заметил Жачек.
Цеся сбросила сапожки, подвязала фартук и принялась за уборку. Тетя Веся тем временем торопливо мыла посуду, мама побежала вниз к Новаковским одолжить фарфоровый кофейный сервиз, отец продолжал чистить башмаки, и даже дедушка, дабы не отстать от других, ковырялся в своей трубке. Когда через двадцать минут раздался звонок в дверь, все было более или менее разложено по местам, начищено и выковыряно. Более или менее - внимательный наблюдатель без труда заметил бы выглядывающие из-под шкафа заляпанные грязью резиновые сапоги Бобика, пыль на телевизоре, потрескавшиеся от старости стены и потертый ковер. Звонок прозвенел во второй раз.
- Здравствуйте, - лучезарно улыбаясь, сказала мама Жак, открывая дверь. - Какая приятная неожиданность!
У Юлии были испуганные глаза и лицо белее мела. Толек, тоже взволнованный, держал под руку худую элегантную даму с породистым профилем, в костюмчике с меховым воротником, сшитом по последней парижской моде. На запястьях у нее позвякивали старинные серебряные браслеты.
- Здравствуйте, - сказала дама великосветским тоном.
Оробевший Жачек тем временем тряс руку сухонькому светловолосому джентльмену, который, несмотря на оттопыренные розовые уши, действительно смахивал на лорда.
- Очень приятно, очень приятно, - наперебой твердили оба.
В кухне тетя Веся лихорадочно перетирала фарфор Новаковских. Данка и Цеся вынули из коробки торт и положили его на красивую тарелку.
- Я туда не пойду, - заявила тетя Веся. - Нет, нет, с такой прической… я неделю не была в парикмахерской.
- Тетя! Ты должна! - шепотом воскликнула Цеся. - Вот я точно не пойду, ни за какие коврижки!
- Пойдешь, пойдешь, - сказала тетя. - Меня не уговоришь. Кроме того, погляди - я в домашнем платье.
- Я иду наверх, - сообщила Данка. - Позанимаюсь немножко.
Цеся вздохнула, налила воды в чайник и поставила его на газ. Потом пошла в ванную - причесаться и привести себя в порядок. Ситуация была более чем серьезная, следовало пустить в ход все козыри. «Бедная Юлька», - подумала Целестина и щедрой рукой наложила на веки голубые тени.
10
- А вот и Цеся! - сказала мама.
Человек, не знакомый с мамой Жак, глядя на нее, никогда бы не подумал, что эта красивая полная дама со спокойными движениями и милой материнской улыбкой взволнована до последней степени. Зато у домашних не было сомнений, отчего дрожит ее голос и трепещут черные ресницы.
- Садись, дорогая, - ободрила Цесю мама и взяла у нее из рук поднос с фарфором Новаковских.
Пока величественная дама и ее лордоподобный супруг оглядывали Цесю с головы до ног, Толек дружески подмигнул ей со своего места.
- Славная барышня, - наконец вынесла свой приговор дама. - А какой смелый грим.
В самом деле, Цеся, дабы не упасть в грязь лицом перед высокими гостями, использовала все возможные средства из своего и Юлиного арсеналов. Судя по вытянувшейся физиономии отца, она, пожалуй, перестаралась.
- Молодо-зелено, того-этого, - сказал дедушка и смущенно закашлялся, почувствовав на себе панические взгляды родственников, как будто он выдал позорную семейную тайну.
- Юлия, разумеется, гораздо серьезнее, - поспешил заверить гостей отец.
Юлия судорожно улыбнулась и облизнула пересохшие губы.
- Мы очень любим Юлечку, кхе-кхе, - заявил вдруг лорд, покашливая. - Она такая нежная. Как цветочек.
- Кому кофе?! - молниеносно вмешалась Цеся, молясь в душе, чтобы никому из родных не захотелось оспорить это мнение.
К счастью, беседа свернула на гастрономические темы, и Жаки позволили себе немного расслабиться.
- Прелестный фарфор, - восхитилась изысканная Толекина мама, беря двумя пальцами хрупкую чашечку с кофе. - Именно такие мелочи, семейные реликвии, переходящие из поколения в поколение, создают атмосферу дома.
Никто ей не возразил. Разве она была не права?
Цеся резала торт, стараясь, чтобы треугольнички получались идеально ровными и аккуратными. Дедушка неожиданно нашел общий язык с отцом Толека: разговор у них зашел относительно «Опыта о нравах и духе народов» Вольтера. Тема была нейтральная, и Юлия вздохнула с облегчением. Пока все шло более или менее гладко. Жачек развлекал Толекину мать, популярно объясняя ей основы квантовой механики. Мама Жак взяла в свои руки бразды правления и руководила беседой, вставляя то деликатное замечание по поводу квантов, то глубокомысленный комментарий к Вольтеру. Было в самом деле очень мило. Но идиллия продолжалась недолго.
Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвался Бобик - зареванный, с грязными дорожками от слез на щеках.
- Новаковский его замуровал! Новаковский его замуровал! - едва выговорил он, рыдая. - Живьем! Живьем!
- Кого?! - крикнула мама Жак.
- Моего мыша! Моего мыша! - всхлипывал поглощенный своим горем Бобик, ничего не замечая вокруг. - Посмотрите! Посмотрите! - сказал он, кладя на стол безжизненное мягкое тельце с безволосым хвостиком. - Он, наверно, умер! Умер!
Юлия в мгновение ока позеленела.
- Забери это со стола, - простонала она.
- Дядя, сделай ему искусственное дыхание! Сделай ему искусственное дыхание! - причитал Бобик.
Мышка неподвижно лежала среди дивной красоты фарфоровых чашек и аппетитных кусочков орехового торта, а желтые нарциссы в темно-синей вазе скорбно склоняли над ней свои анемичные головки. Жачек отнесся к делу серьезно.
- Принеси нашатырный спирт, - сказал он. - Попытаемся привести ее в чувство. - И коснулся мыши пальцем. - Еще теплая, - проговорил он задумчиво.
- Папа!!! - сдавленным голосом сказала Юлия.
- Он умер от разрыва сердца? - плакал Бобик.
- Не говорят «он», говорят «она», - машинально поправила его мама Жак.
- Почему? - спросил Бобик.
- Мама!!! - сказала Юлия сдавленным голосом.
Но было уже поздно. Машина пришла в движение.
- Потому что мышь женского рода, - объяснила мама.
- Всякая? - заинтересовался Бобик: даже рыдания перестали срываться с его серых от пыли губ.
- Всякая. Говорят не «этот мыш», а «эта мышь».
- А самцы тоже женского рода? - пожелал узнать Бобик.
- Гм… самцы. Нет, не женского.
- Это очень интересно, - отметил Бобик, уже окончательно успокоившись и готовый задавать дальнейшие глубокие вопросы.
Мышка на столе пошевелилась, и немного желтого песка ссыпалось с ее шубки. Мать Толека сидела, как загипнотизированная, и глядела на подергивающее лапками существо так, словно перед ней была бомба замедленного действия.
- Жив! Жив! - завопил Бобик. - Дайте ему торта, дайте ему торта! - Просиявший ребенок недолго думая вскарабкался на колени к гостье и, поерзав, устроился, как ему было удобно.
Элегантная дама сидела не шевелясь. Она была удивлена, но не подавала виду.
- Какой милый мальчуган, - заметила она из-за взлохмаченной головки Бобика, стараясь не прикасаться к его запыленной курточке.
- За-бе-ри-те э-ту мышь, - с трудом пролепетала Юлия, близкая к обмороку.
- Ах, в самом деле, - спохватилась вдруг мама Жак и, помогая себе ложечкой, положила мышь на тарелку. - Жачек, унеси эту несчастную тварь. Извините нас, ради бога. У Бобика бывают такие заскоки.
- Ничего, ничего, - поспешили успокоить маму гости.
Мышь была унесена. Цеся сманила Бобика с колен величественной дамы, положив на тарелочку большущий кусок торта и поставив эту приманку на противоположный конец стола. Дедушка ловко свернул разговор на Вольтера, отец возвратился к квантам, Юлия постепенно начала обретать нормальный цвет лица. Однако родные ошибались, полагая, что Бобик позволит заткнуть себе рот тортом. Проглотив, чудом не подавившись, огромный кусище, он слизал крем с пальцев и заметил:
- О, что я вижу? Сервиз Новаковского!
- Вкусный тортик? - надрывно вскричала мама Жак.
- Замечательный, - немедленно откликнулась гостья.
- Замечательный, кхе-кхе!
- Я по голубым рисуночкам узнал, - похвастался Бобик. - У меня глаз наметанный. Мама Новаковского говорила, что они за него заплатили в антикварном…
- Бобик! - сказала Юлия.
11
И все-таки, несмотря ни на что, прием прошел удачно. После кошмарной промашки Бобика ничего худшего случиться уже не могло. Сознание этого принесло всем членам семьи Жак острое чувство облегчения: лед внезапно был сломан, и общая атмосфера заметно потеплела. Вторая часть встречи прошла в приятной беседе без перебоев.
Выяснилось, что родители Толека, по сути дела, просто счастливы: наконец-то им удалось попасть в круг людей, близких по духу, людей, с которыми можно потолковать о неслыханно увлекательных вещах - таких, как современные проблемы квантовой механики или качество керамической глины отечественного производства. Не говоря уж об обоюдном интересе к знаменитым французским просветителям, который обнаружился у дедушки и Толекиного папы. Правда, дедушка со свойственной ему чистосердечностью несколько нарушил общую гармонию сообщив, что о Руссо сказать пока ничего не может, поскольку еще его не прорабатывал - он добрался только до буквы «Д», - однако в задушевной обстановке, которая сложилась к тому времени, его заявление прошло незамеченным.
Когда отец и мать Толека поднялись из-за стола, никто уже не помнил ни о мыши, ни о сервизе Новаковского. Чаепитие благополучно завершилось, и после заключительного обмена любезностями, приглашениями в гости и взаимных восторгов от знакомства со столь интересными людьми окрашенная в белый цвет входная дверь наконец захлопнулась за Толеком и его родителями.
- Ушли, слава богу! - сказал Жачек и вздохнул с облегчением бессильно прислонясь к вешалке для верхней одежды. И в ту же секунду в дверь легонько постучали.
Это отец Толека вернулся за своим зонтом.
- Он наверняка слышал! - с отчаянием прошептала Юлия, когда Жачек, на этот раз проявив большую осмотрительность, проводил гостя вместе с зонтом на площадку и удостоверился, что тот окончательно ушел.
- Ничего он не слышал, - буркнул Жачек без особой уверенное тщательно закрывая дверь на задвижку. - Он немного глуховат, я сам видел.
- Господи, что ты мог видеть?
- Что он глух. Как пень, - сказал Жачек и добавил с оттенком высокомерия: - И вообще, напрасно ты волнуешься, дорогая, не такие уж они аристократы.
- Неправда, он не глух как пень! - безумно вращая глазами, в кликнула Юлия.
- Глух. Глух, как Бетховен. Я своими глазами видел, что пользуется специальным рожком. Вставляет его в ушную раковину.
- Сам ты раковина! - зарычала Юлия. - С рожком! А он еще хоть куда и наверняка расслышал твое бестактное высказывание. О господи, почему вы все такие ужасные?
- Юлия, а что, этот юноша хочет на тебе жениться? - полюбопытствовал дедушка.
- Н-не знаю, - вспыхнула Юлия. - Я вообще ничего не знаю.
- Конечно, хочет, - убежденно сказала мама. - Иначе зачем ему было приводить родителей?
- Он-то хочет, - изрек Жачек тоном пророка, - но как они к этому отнесутся, вот вопрос.
Юлия неожиданно начала всхлипывать:
- Это все из-за вас! Из-за вас и из-за этого чудовища Бобика!
- Ну, ну, полегче насчет чудовища, - возмущенно сказала тетя Веся, выглядывая из ванной. - Ты знаешь, я не люблю, когда его так называют.
- А я считаю, что по-другому его никак не назовешь.
- А я нет!
Атмосфера явно накалялась, и Цеся предпочла убраться подальше от эпицентра склоки. Захватив из кухни несколько оставшихся от обеда холодных картофельных оладий, она поднялась на башенку.
12
Данка, разумеется, лежала на матрасе и писала стихи. Из проигрывателя неслись звуки флейты, и вообще не похоже было, что кому-то здесь хочется заниматься.
Цеся поставила перед Данкой картофельные оладьи и приглушила проигрыватель.
- Данка! - строго сказала она. - Пора поговорить серьезно.
- Я пишу, - заметила Данка.
- Ты должна начать что-то делать.
- Не мешай.
- Учиться, к сожалению, нужно, от этого не отвертишься, как ни старайся, - продолжала Цеся, твердо решившая не сдаваться. - У тебя что, совсем нету честолюбия?
- Нету. Я пишу. Не мешай мне, черт подери!
Цеся выключила проигрыватель.
- Нет, ты меня выслушай! Мне надоело! - крикнула она. - Ты относишься ко мне как к вещи! Даже не соизволишь посмотреть в мою сторону!
Данка посмотрела на Телятинку с издевательской ухмылкой и села на матрасе, откинув со лба блестящие каштановые волосы.
- Ну, давай говори, хотя я заранее знаю, что ты собираешься сказать.
Цеся, растерявшись, молчала.
- Ну? - подбодрила ее Данка. - Ты остановилась на том, что у меня нет честолюбия.
- Вот именно. И элементарного чувства благодарности, - выпалила Цеся. - Ты даже не замечаешь, что я трачу на тебя все свободное время. Я хочу тебе помочь, но ведь ты сопротивляешься! Ты так чудовищно ленива, что у меня просто руки опускаются!
- Ну, ну…
- Хоть намек на чувство собственного достоинства у тебя есть? Ты не понимаешь, что это унизительно, когда тебя перед всем классом постоянно называют лентяйкой? А ведь ты не глупей других, даже совсем наоборот…
Данка встала и нервным движением одернула юбку.
- Послушай, - сказала она, снимая невидимую ниточку с рукава зеленой вязаной кофты, - условимся раз и навсегда, что у меня нет честолюбия, чувства благодарности, чувства собственного достоинства и что я лентяйка. Сразу станет легче жить. И тебе будет спокойнее, и я смогу писать без помех.
- Ничего не понимаю. Ты что, хочешь остаться на второй год? - застонала Цеся, хватаясь за голову.
- В принципе мне все равно, - призналась Данка. - У меня уже столько хвостов…
- Да ведь я хочу тебе помочь!
- Не станешь же ты за меня учиться.
- Послушай, - сказала Цеся. - Еще одно. Я за тебя отвечаю. Я обещала Дмухавецу, что тебя вытяну, и обязана это сделать.
- Чего тебе дался этот старик? - обозлилась Данка. - К учителям надо относиться по-особому. Были б они обыкновенные люди - другое дело, но это же надзиратели.
- Ха! - возмутилась Цеся. - И Дмухавец?
- Ну, может, он в меньшей степени.
- Дануся… - снова начала Целестина просительно. - Ты такая умная, талантливая, у тебя столько замечательных качеств… подумай о своем будущем. Чем скорее ты кончишь школу, тем раньше станешь свободна! Ты непременно будешь великой поэтессой. Отец Толека сказал, что у тебя талант, а уж он-то в литературе разбирается…
Данка подняла голову и нахмурилась:
- Что? Что? Как это он, интересно, может судить о моем таланте?
- Я ему показала тетрадку… с твоей поэмой… - поперхнулась Цеся.
- С поэмой «Отчуждение»?! - спросила Данка бледнея.
- Да, он пришел в восторг… - Цеся почувствовала, что Данку это сообщение не особенно обрадовало, и осеклась.
- Принеси мне эту тетрадь, - проговорила подруга безжизненным голосом. - И заодно отдай маме кошелек. Когда я пришла с тортом, была такая суматоха…
- Данка, ты… ты сердишься? - с замиранием сердца робко спросила Цеся.
Дануся недвижно, как изваяние, сидела на матрасе, прислонясь к стене, и лицо ее было лишено всякого выражения.
- Принеси тетрадь, - повторила она.
Цеся, в ужасе от того, что натворила, помчалась в столовую, где возле тарелки с тортом еще лежала Данкина тетрадь - увы, уже не в том виде, в каком была: Бобик, воспользовавшись случаем, нарисовал в ней акварелью танк, атакуемый вертолетом со множеством людей на борту. Телятинка почувствовала сухость в горле и странную пустоту в голове. Она не в силах была вообразить, как ее подруга раскроет тетрадь, где на лучших страницах «Отчуждения» намалеван танк. Больше всего ей хотелось отдалить эту минуту в бесконечность. А пока что она решила пойти к маме.
13
Родители были у себя в комнате, и Цеся, заглянув в дверь, позавидовала их душевному спокойствию и возможности работать в нормальной обстановке.
Мама, повязав поверх юбки какую-то тряпку, за большим столом лепила из глины изящные сахарницы в форме гиппопотамов. Разгороженная пополам книжным стеллажом комната освещалась двумя одинаковыми лампами. Однако одна половина нисколько не походила на другую. Вокруг мамы царил хаос: на полу - глина, на столе - гипс и глина, на стульях - глина и гипс; на полках стояли бутылочки и баночки с глазурью, кисти в стеклянных банках и высохший стебель кукурузы в бутылке от вина. Мама была весела и полна трудового энтузиазма, пальцы ее двигались быстро и ловко, красивые губы тоже были в движении - она что-то напевала. Отец сидел в своем углу в наушниках, предназначенных для индивидуального пользования телевизором. Однако в данном случае наушники ограждали его от посторонних звуков. Он работал и не желал слушать всякие там дурацкие куявяки[7]. Склонившись над сверкающим чистотой столом, Жачек аккуратно чертил что-то на большом листе кальки. Его книги стояли на полках ровными рядами, чертежные приборы были в идеальном порядке разложены по правую руку, а цветочки в вазе, хоть и очень скромные, выглядели свежими и красивыми.
- Мама, - позвала Цеся.
- Да, да? Смотри, доченька, какой смешной у меня получился гиппопотамчик.
- Гиппопотамчик что надо. Мама, я тебе принесла кошелек.
- Какой кошелек?
- Ну, кошелек. Ты разве не помнишь, что его отдала?
Мама рассмеялась:
- Не помню. - Покосившись на Жачека, она с облегчением убедилась, что на ушах у него звуконепроницаемые наушники.
- Мама, - спросила Цеся, глядя на мать с нежностью, - ты любишь деньги?
- Я? - удивилась мама. - А что?
- Ничего. Просто мне вдруг интересно стало, как ты к ним относишься.
- Хм! - мама задумалась. - Я б сказала - как к человеку, по которому я скучаю, хотя он меня явно избегает. А что, деньжата понадобились? Много, боюсь, я не наскребу.
- А сколько их у тебя вообще, ты знаешь?
- Не-а, не знаю.
- Никогда-никогда не знаешь?
- Никогда, - призналась мама, фыркнула и тут же, спохватившись, поглядела на Жачека. - Только ради бога, не проболтайся отцу! Я знаю, это мой серьезный недостаток. Но мне недосуг думать о деньгах. Столько других интересных вещей на свете… По-моему, если работаешь не покладая рук и получаешь за это деньги, наплевать, сколько именно их у тебя.
- Ты у нас трудовая пчелка.
- Что, это плохо?
- Наоборот. Ты молоток.
- Ну, спасибо тебе большое, деточка, - обрадовалась мама, - Приятно заслужить уважение собственной дочери.
- И гиппопотамчики у тебя получаются прелестные.
- Еще бы. Они пользуются грандиозным успехом. А тебе должны нравиться хотя бы потому, что благодаря им ты получишь новую кофточку.
- Серьезно?
- Единственно и исключительно. Что вы там с Данкой наверху сделаете?
Цеся мгновенно вспомнила, что произошло.
- Ох! З-занимаемся, - ответила она, а сама подумала, отчего это появляется все больше и больше вещей, о которых нельзя рассказать родителям, хотя она старается жить честно и следовать их советам?
Цеся тяжело вздохнула.
- Что, хандра? - спросила мама.
- Э, нет. Просто жизнь тяжелая.
- Фу, какая банальность! - поморщилась мама. - Могла бы сформулировать то же самое более оригинально.
- Эх, жизнь, жизнь! - изрекла Целестина.
- И вообще, ко всему нужно относиться проще, детка. Знаешь, сколько у человека чувств?
- Э-э-э… в принципе пять, - сказала Цеся, будущий медик.
- Шесть у него чувств. Причем шестое - может быть, самое нужное. Я имею в виду чувство юмора. Чем сильнее оно развито, тем легче кажется жизнь.
- Хм-м-м… - с сомнением сказала Цеся и отправилась на башенку.
Чувство юмора, ничего себе.
Вероятно, мама не совсем права. Когда заденешь самые возвышенные чувства другого человека, никакой юмор не спасет. Цеся поднималась по ступенькам с ощущением, будто сердце ее весит тонну. Добравшись до площадки перед входом в башенку, она повернула дверную ручку.
Дверь была заперта. За тонкими досками явственно слышались громкие рыдания.
- Эй! Открой! - крикнула Цеся.
- Иди отсюда! - донеслось из-за двери.
- Данка! Не валяй дурака! Надо поговорить…
- Мне не надо! Иди, разговаривай с этим типом! Читай ему стихи! О боже, боже, что за люди живут на этом свете!
- Дануся… извини… я правда, правда…
- Все небось слушали, да? - Всхлипывание.
- Что ты! - горячо заверила ее Цеся. - Никто даже внимания не обратил…
- Профаны! - прогнусавила Данка и громко высморкалась.
- Что, что?
- А впрочем, я тебе не верю. Наверняка все прочли «Отчуждение» и теперь надо мной смеются! - Взрыв плача. - Нет, я отсюда не выйду! Как я теперь покажусь им на глаза!
- Данка, умоляю…
- Отвяжись! Нашли чем развлекать своих гостей… моим «Отчуждением»!.. Подлые!
- Не останешься же ты здесь…
- Именно останусь. Теперь я уже никогда отсюда не выйду. - Бурные рыдания. - Здесь и умру, зачем куда-то выходить.
- О господи! - сказала Цеся и без сил опустилась на ступеньки. - Этого я от тебя не ожидала, Данка. Ради бога, пойми: ты все преувеличиваешь. Никто уже о твоей поэме не помнит. Кончай паясничать.
- Я паясничаю?! - В донесшемся из-за двери восклицании прозвучало глубокое возмущение.
- Как дура, - со злостью ответила Цеся. - Сама же будешь жалеть.
Увы, хуже способа повлиять на Данку она не могла придумать.
- Это мы еще посмотрим, - ожесточенно заявила добровольная узница.
С этой минуты за дверью установилось упорное молчание.
