4
Классное собрание. Дмухавец, по своему обыкновению, плюхнулся на стул за кафедрой так, будто в его суставах разом разболтались какие-то важные винтики.
- Нет, это все не для моего здоровья, честное слово, - произнес он в пространство простуженным голосом. - Все в сборе? Прекрасно, обойдемся без переклички. В нашей многотрудной жизни надо, по возможности, избегать занятий ненужных и бессмысленных. М-да. В силу обстоятельств я вынужден сегодня вернуться к анкете, на которую вы отвечали на прошлой неделе.
Класс вздохнул. Снова-здорово! Дались ему эти анкеты…
- Не вздыхать, не вздыхать, - погрозил пальцем учитель. - Мои анкеты только кажутся скучной выдумкой старого чудака; собственно, правильнее было бы сказать, что таковы они лишь с вашей точки зрения. Для меня эти измятые клочки бумаги - подлинный кладезь знаний о вас, - Дмухавец встал, высморкался, спрятал платок и прошелся по классу. - Плохо дело, - сообщил он.
Класс проявил некоторое беспокойство.
- Ваш обобщенный образ вызывает у меня тревогу, - признался классный руководитель. - Судя по анкетам, все вы просто паиньки. А по-моему, молодые люди такими быть не должны.
Легкий шум удивления.
- Знаете, какими, по-моему, должны быть молодые люди? - спросил Дмухавец. Минутная тишина.
- Знаем, знаем, - голос с одной из последних парт.
- Кто там знает? - поинтересовался Дмухавец.
Молчание.
- Вот именно, - разочарованно проговорил Дмухавец. - Ведь не встанет и не скажет, что думает. Боится. Чего? Угадать трудно. Никому ведь не грозит двойка за плохой ответ. Да и я не стану выгонять своего ученика из школы лишь потому, что он открыто заявит: «Пан Дмухавец - зануда». Правда, вы меня недостаточно хорошо знаете. Возможно, вам кажется, что я сторонник полицейских мер. Взять хотя бы такой факт: большинство из вас заполняет анкеты измененным почерком либо сообщает о себе неполные данные из опасения, как бы я не распознал автора по такому, например, признаку, что у него два брата и один велосипед.
Смешок в аудитории. Легкая разрядка.
- Какова же была тема анкеты? - насмешливо продолжал Дмухавец. - Что за мучительный вопрос был вам задан? «Кто я? Чего я хочу достичь в жизни?» И какие же интимные и тайные признания, какой поток волнующих откровений хлынул на эти страницы? - Поднеся стопку листков к глазам, учитель саркастическим тоном прочитал: - «Я - ученик первого класса общеобразовательного лицея. Мое хобби - игра на гитаре и коллекционирование фотографий Кшиштофа Кравчика. Еще у меня есть собака, потому что я очень люблю животных. У собаки смешная кличка: Бегония. В будущем я хотел бы посвятить себя Искусству». - Дмухавец посмотрел на класс. - Ковальчук, будь добра, объясни, почему ты сочла необходимым изменить почерк и выдать себя за представителя сильного пола? Ведь всего неделю назад я встретил тебя в парке вместе с твоей собакой Бегонией, и для меня не секрет, что ты коллекционируешь фотографии Кшиштофа Кравчика, поскольку сама мне об этом сказала. Откуда же эта боязнь быть узнанной? Неужели ты никогда так и не осмелишься поставить подпись под своими признаниями? А что будет во взрослой жизни, когда потребуется четко определить свою позицию, выступить в защиту угнетаемых или включиться в борьбу со злом?
Беата Ковальчук смущенно закусила губу и втянула голову в плечи. Дмухавец велел ей сесть.
- Половина из вас, - сказал он, - заявляет, что в будущем намерены заниматься искусством. Ни один не пожелал стать политиком. Две барышни честно признались, что после окончания школы собираются выйти замуж и быть образцовыми матерями. Одна хочет стать врачом. Некий предприимчивый юноша строит далеко идущие планы: он откроет маленькую мастерскую по ремонту автомобилей и со временем превратит ее в небольшой заводик. Писал он на всякий случай левой рукой, должно быть опасаясь, как бы я не перебежал ему дорогу.
Смех в аудитории, перемигивания.
- А теперь, - произнес Дмухавец, откладывая все листочки, кроме одного, - займемся единственным ответом, под которым стоит подпись, хотя анкета, насколько вы помните, была анонимной. Послушайте. «Кто я? Я - конгломерат огромного количества атомов, обладающий неисчислимыми возможностями. Однако писать я о них не буду, так как считаю анкеты бюрократическим изобретением психологов. К тому же тема сегодняшней анкеты на редкость неудачна. С уважением Ежи Гайдук».
Всеобщее ошеломление. В классе сразу стало тихо. Ежи Гайдук, решительно не замечая устремленных на него взглядов, сидел неподвижно, с каменным лицом индейского воина.
- Ну, и что вы об этом скажете? - полюбопытствовал классный руководитель, обводя взглядом своих учеников. Никто ему не ответил. - Послушай, Ежи, - Дмухавец приблизился к парте, за которой сидел Гайдук, - твои товарищи молчат. Ты случайно не знаешь, почему?
Гайдук неторопливо пожал плечами.
- В свое время, - не отступал учитель, - я довольно внимательно штудировал учебники по психологии развития. В них настойчиво утверждалось, что молодежь охотно занимает крайние позиции и не признает компромиссов, полна идеалистических представлений и склонна к агрессивной поверхностной критике и опрометчивым суждениям. Однако к вам я никак не могу этого отнести. Никак, хоть тут тресни.
Гайдук иронически усмехнулся.
- Он усмехается, - во всеуслышание объявил учитель. - Нет, нет, я серьезно, Ежи, дружок, ну скажи что-нибудь! Даю слово, такие явления, как юношеский идеализм и склонность к агрессивной критике, существуют. За примерами недалеко ходить: возьмите третий «А». Почему в твоем классе один осторожнее другого?
Дмухавец явно ждал ответа. Ежи Гайдук, насупившись, встал. Вид у него был решительный.
- Третий класс вы дольше знаете, - пробормотал он. - А что касается нашего класса - я не могу говорить от имени своих одноклассников. Я их не знаю. От своего имени - пожалуйста, скажу. Да, я осторожничаю, я конформист, потому что хочу как можно скорее поступить в институт. Для этого требуется аттестат без троек и положительная характеристика. Ежели я займу крайнюю позицию и буду с юношеским задором подвергать все агрессивной критике, такой характеристики мне не видать.
- Думаешь? - засопел Дмухавец.
- Уверен, - холодно ответил Гайдук. - Однажды я уже оставался на второй год за нонконформизм.
В классе вдруг поднялся шум.
- Он прав! - подал голос от двери Павелек и встал с извиняющейся улыбкой. - Вы нас призываете быть искренними и тому подобное… но разве можно быть по-настоящему откровенным с учителями? Мне кажется, нельзя.
- Точно! - поддержал его ломающийся баритон с последней парты.
- Школа по своей сути всегда казенна, - заявил Павелек. - Ту нет ничего удивительного, ведь в школе устанавливаются отношения властелин-подданный. Извините, но странно, что вы этого не видите, пан учитель.
- Мы должны только учиться и сидеть тихо! - Баритончик на последней парте явно осмелел.
- Пока не получим аттестата и права на самостоятельность, - добавил Павелек.
- А вот и нет! - крикнул Дмухавец и схватился за сердце. - Вы никогда не получите права на такую самостоятельность, которая избавит вас от необходимости участвовать в жизни общества! Когда-нибудь вам придется сказать «да» или «нет», выступить в поддержку слабых против сильных - можете не сомневаться, жизнь поставит вас перед такой проблемой. А вы к тому времени уже не в состоянии будете ни бороться, ни рисковать, так как привыкнете к мысли, что самое безопасное - сидеть и не рыпаться. - Дмухавец остановился перед Гайдуком, тыча ему пальцем в грудь.
- От меня вы никаких деклараций не услышите, - обозлился Гайдук. - Думаете, ребята из третьего «А» искренни?
- Безусловно.
- А я в их болтовню не верю. Они просто знают, чего вы от них ждете.
Гайдук хватил через край. Дмухавец покраснел, засопел и сорвал с носа очки:
- Ну, знаешь!.. Мальчишка! За кого ты меня принимаешь?!
- Вот, пожалуйста, - пробормотал Гайдук.
С места вскочила черноволосая Кася. Она была старостой класса и действовала из лучших побуждений.
- Нет, пан учитель… он совсем так не думает, как говорит… то есть… мы очень извиняемся… ну, Гайдук, извинись перед паном учителем…
- За что? - огрызнулся Гайдук. На него просто страшно было смотреть: фанатический блеск в глазах, насупленные брови, нижняя челюсть выпячена вперед. - За откровенность?
Дмухавец едва заметно усмехнулся и надел очки.
- Ну, а ты что об этом думаешь? - спросил он.
Вопрос был адресован Павелеку, но угодил в Целестину. Она нерешительно поднялась, краснея от волнения.
- Я… я думаю… - начала Цеся, ощущая пустоту в голове. Одного ее быстрого взгляда было достаточно, чтобы оценить выражение лица учителя: Дмухавец не казался таким добряком, как обычно. - Я думаю, вы правы, пан учитель, - на всякий случай выпалила она.
- Ах, так? - буркнул Дмухавец.
А Гайдук вскинул голову, будто его ударили.
- Да, да, безусловно, - добавила Целестина, чувствуя, что проваливается в какую-то страшную бездну.
- А в чем конкретно я прав? - вежливо поинтересовался классный руководитель.
- Ну… во всем… - брякнула Цеся, едва сдерживая слезы.
Она понимала, что поступает подло и отвратительно. К несчастью, в голове у нее был полный хаос, и, даже если б она собралась с духом и попыталась сказать, что думает на самом деле, получился бы глупый и жалкий лепет.
- Цеся трусиха, - коротко резюмировал Дмухавец. - А Гайдук дал мне по носу, хотя знаете, что? Пожалуй, он прав…
В эту секунду Ежи Гайдук как укушенный сорвался с места, сгреб с парты тетради и книги, сунул портфель под мышку и, не сказав ни слова, покинул класс, захлопнув за собою дверь.
5
Часом позже он все еще стоял на мосту, устремив невидящий взгляд в мутные воды Варты.
Значит, так оно. Значит, так.
Значит, она такая.
Напрасно он позволил втянуть себя в этот разговор. Старому хитрецу и без того все известно.
А Целестина его предала, подло предала. Струсила. Трудно, впрочем, требовать от девчонки, чтоб она была смелой, как парень.
Ах, нет, неправда, не обманывай себя, болван. Она должна быть смелой и сильной и всегда иметь собственное мнение по любому вопросу. Должна верить в тебя и всегда быть рядом…
Хотя, собственно, почему? Кем ей приходится Ежи Гайдук?
Никем.
Ладно, но тогда и она будет никем для Ежи Гайдука.
Никогда больше, никогда - даже если не знаю, что…
Никогда в жизни.
Конец.
6
- Я хотел спросить, - сказал Бобик, выглядывая из-за ровного строя солдатиков, - есть такой дом - ковыряльня?
- Что? - остолбенела тетя Веся.
- Ковыряльня. Купаются в купальне, а ковыряются в ковыряльне.
- Ковыряются? - Тетя Веся даже выронила ложку.
- В носу, - пояснил Бобик. - А где еще можно? В трамвае нельзя, дома нельзя, на улице нельзя… Нигде нельзя. Значит, должна быть ковыряльня.
Жачек так и покатился со смеху.
- Ой, правда, истинная правда! - выговорил он наконец срывающимся голосом. - Куда бы обратиться с предложением?
Цеся неодобрительно посмотрела на развеселившихся родственников. До чего ж они заурядны! Какие там тонкие чувства, возвышенность - ужасные, примитивные люди, прозаичные, без полета. С Данкой разговаривают, как с себе подобной, даже не подозревая, какой могучий у нее ум. Данка ведет себя вежливо, разве что улыбнется в сторону, может, чуточку высокомерно… Но, в конце концов, трудно ей удивляться. Не всякий выдержит общение с командой присяжных остряков, тем более человек с такой утонченной психикой. Сама Цеся, после того как открыла в Данке поэтессу, постоянно пребывала в состоянии робкого восхищения. Подчас у нее даже не хватало духу заставлять свою необыкновенную подругу делать уроки. Кроме того, теперь она на все смотрела как бы Данкиными глазами - по крайней мере, так ей казалось - и неизменно приходила к убеждению, что этому талантливому и беззащитному существу судьба уготовила сплошные невзгоды и вообще все окружающее оскорбляет ее легко ранимую душу. В преданном сердце обуреваемой дружескими чувствами Телятинки горело желание убрать с Данусиного пути все шипы и тернии.
- Перестаньте! - резко сказала она. - Вы даже не знаете, что Данка пишет стихи!
- О-о-о-о! - как сговорившись, хором вскричали родственники.
- Я тоже когда-то писала стихи, - объявила тетя Веся.
- Ну да! - поразилась Целестина.
- И как будто неплохие, - призналась тетка, эта, казалось бы, воплощенная посредственность. - Даже получила награду на конкурсе «Белая гвоздика».
- Веся у нас всегда была чертовски поэтична, - захихикал Жачек, видно вспомнив что-то очень веселое.
- А о чем было то стихотворение? - полюбопытствовала Цеся.
Тут Данка не выдержала и вмешалась. Снисходительно улыбнувшись, она сказала:
- Какая же ты, Цеся, наивная. Разве вообще можно ответить на вопрос, о чем это стихотворение?
- Я могу ответить, - сказала тетя Веся. - Вероятно, потому, что мне уже тридцать пять лет. Так вот, в том стихотворении речь, разумеется, шла о любви, а также, естественно, о непонимании.
- Чего кем? - спросил Жачек.
- Кого чем, - буркнула Веся. - Ясное дело, что меня не понимал мир. Передайте кто-нибудь еще кусочек пирога.
- И мне тоже, - оживился Жачек. - Пирог - объедение, пальчики оближешь.
- Почему вы все время едите? - с отчаянием воскликнула Цеся.
- Так уж мы сконструированы, - любезно объяснил Жачек. - Впрочем, это относится к большинству здесь присутствующих. Даже ты и твоя подруга, хоть вы и существа высшего ряда, должны время от времени снабжать горючим свою пищеварительно-выделительную систему. Тебе, дитя мое, как будущему врачу это лучше знать. Даже Словацкий[5] имел обыкновение обедать.
- Кажется, он был большой сластена, - лукаво заметила тетя Веся.
- Ха-ха! - загрохотал Жачек. - Что касается меня, то я, когда ем такой пирог, заметно облагораживаюсь.
Больше Цеся не могла выдержать.
- Дануся, - сказала она умоляюще-извиняющимся тоном, - может, пойдем в башню?
- Ну ладно, - вздохнула Данка. - Пора в самом деле браться за учебу.
- Святые слова, милостивая государыня, - ехидно произнес Жачек. - Учение - свет. А о поэзии мы поговорим лет через пять.
Подруги вышли в коридор.
- Не знаю, какая муха их сегодня укусила, - смущенно сказала Цеся. - Отец просто невыносим.
- Ну почему? - снисходительно улыбнулась Данка. - Он у тебя симпатяга…
Из-за дверей бывшей комнаты девочек, которая теперь служила приютом Юлии и Кристине, доносились голоса художников. Когда Юлины друзья появлялись в доме, Цеся обычно убегала куда подальше, однако на сей раз вынуждена была изменить своему правилу, так как оставила в комнате портфель с книгами и тетрадями. Если б не Данка, Целестина предпочла бы отправиться в школу с невыученными уроками - она готова была сделать что угодно, лишь бы не входить в комнату, полную людей. Но рядом стояла Данка, и по ее лицу разливалось выражение блаженной лени. Цеся напрягла всю свою волю и, приняв светский вид, постучала в дверь.
В комнате плотной завесой висел дым. Везде - на стульях, на диване, на полу - расположились художники; в их пестром обществе царила Юлия в пурпурном халате с черным зигзагом на спине. Цеся, не отрывая взгляда от кончиков своих туфель, протиснулась за спинами ярких девиц к столу, на котором лежал портфель.
Судорожно, как за спасательный круг, ухватившись за ручку портфеля, она выпустила из легких воздух и шмыгнула обратно к двери, преследуемая мучительным ощущением, будто кто-то все время за ней наблюдает.
У порога Цеся все же осмелилась поднять глаза и… захлебнулась дымом. Она кашляла и плакала, а в голове стучала одна-единственная мысль: «Бородач, бородач, бородач…»
Бородач сидел на полу возле дивана и в упор смотрел на Цесю.
- Эй, Юлька, - сказал он наконец, хлопнув по коленке старшей из сестер Жак, - глянь-ка, это кто ж такой?
- Это? Это моя сестра, - рассеянно ответила Юлия, прислушиваясь к тому, что в это время рассказывал ее драгоценный Толек.
Бородач встал и, перескакивая через тела коллег, настиг Цесю.
- Подумать только! Вот так встреча! - сказал он и вышел следом за перепуганной Целестиной в коридор. - Ну что, - спросил он, пошли в кино?
Стало быть, это всего-навсего Юлькин однокурсник! Цеся испытала некоторое разочарование. Подсознательно бородач представлялся ей чуть ли не полубогом - ну, скажем, киноактером или лыжником европейского класса. То обстоятельство, что черноокий красавец оказался обыкновенным студентом Академии художеств, сыграло против него: неотразимое очарование незнакомца сильно померкло.
- Здравствуйте, - подчеркнуто громко произнесла Данка, задетая тем, что бородач до сих пор не обратил на нее внимания, хотя она стояла рядом, грациозно прислонясь к вешалке для верхней одежды.
Цеся с легкой опаской подумала, что ее подруга очень хороша собой.
Бородач окинул Данку рассеянным взглядом.
- Мое почтение, - произнес он и немедленно повернулся к Цесе: - Нам просто суждено пойти в кино.
Цеся отличалась застенчивостью и скромностью. Но при этом она была представительницей своего пола, и вдобавок шестнадцатилетней его представительницей. Эти два фактора и определили ее ответ.
- Если для вас это имеет такое значение… - сказала она, наслаждаясь своей новой ролью и искоса поглядывая на Данку. - Что ж, можно пойти. Но только на хороший фильм.
- Пошли сегодня! - нетерпеливо воскликнул бородач.
- Сегодня мы занимаемся, - твердо ответила Целестина.
- Тогда завтра!
- Если для вас это имеет такое значение… - упивалась Цеся, - пожалуй, мне было бы удобно завтра на двадцать. Днем я опять буду занята.
- Можем завтра отменить занятия, - не без ехидства предложила Данка. - Такой случай…
- О нет! - возразила Цеся. - У нас еще физика. Да и польский. Дмухавец с тебя три шкуры сдерет.
Одного взгляда на решительно выдвинутой вперед Цесин подбородок было достаточно: Данка поняла, что спорить бесполезно. И, вздохнув, покорно открыла дверь, ведущую на башенку.
7
Вечером следующего дня Цеся с подкрашенными ресницами, в Юлином пальто и Юлиной шапочке подходила к кинотеатру «Балтика», источая тонкий аромат французских духов сестры и чувствуя себя красивой и соблазнительной. Ей казалось, помани она пальцем - весь мир будет у ее ног.
Появился элегантно одетый бородач, издали помахивая билетами. Цеся подошла к нему, улыбаясь, как Джиоконда. Ох, ну и забавный у него был вид! Увидев ее, бедняга остановился как вкопанный, хлопая глазами и пытаясь понять, кто же она в самом деле и почему так изменилась.
- Это ты? - на всякий случай спросил он, чем доставил Целестине несказанное удовольствие.
- Я, - ответила она, взмахнув ресницами.
- Значит, тогда, с рыбами, которые текли…
- Тогда тоже была я.
- Но в парке у памятника…
Цеся взяла его под руку, восхищаясь своей непринужденностью.
- Все очень просто, - объяснила она. - Метаморфозы со мной происходят в зависимости от того, дает мне сестра свое пальто или нет. Сегодня дала.
Бородач недоверчиво поглядел на нее и коротко засмеялся:
- Нет, знаешь… ты в самом деле… Ты мне в самом деле нравишься.
- Угум… - проворковала Цеся.
Бородач был ну, может, не столь неземной и восхитительный, как ей показалось вначале, но, безусловно, ужасно симпатичный. Кроме того, он был такой красивый, такой яркий и вообще артистичный, что притягивал все женские взоры в радиусе десяти метров. Целестина всерьез недоумевала, почему в обществе этого красавца чувствует себя легко, свободно и уверенно. Не заикается, не краснеет, не потупляет глаз. Наоборот, Телятинка с удивлением отметила, что она находчива и остроумна, просто-таки чертовски остроумна. Разговор завязался непринужденный и веселый, оба от души смеялись, поддразнивали друг друга. Бородач взял Цесю под руку и повел, легонько прижимая к себе. От приятно было так шагать, сознавая себя эдаким маленьким беззащитным эфемерным созданьицем, нуждающимся в заботе и ласке, неспособном пройти и пяти метров без поддержки сильной мужской руки.
Цеся упивалась этим новым, неведомым прежде чувством, как вдруг увидела Гайдука. Он стоял, подпирая стенку, в ярко освещенном вестибюле кинотеатра. Лицо у него было бледное и осунувшееся, под глазами круги. Стоял сгорбившись, глубоко засунув руки в карманы, неподвижным взглядом уткнувшись в пол.
- Пожалуйста, говори мне «ты», - трещал бородач, лавируя в толпе, заполнявшей вестибюль.
Они приближались к Гайдуку, и Цеся совершенно непроизвольно высвободила свою руку из руки бородача.
- Привет! - крикнула она. - Ты почему сегодня не был в школе? - и помахала Гайдуку рукой.
В ответ она была удостоена взгляда, после которого ей вдруг показалось, что из вестибюля исчезли все, кто там находились. Воцарилась мертвая тишина, всякое движение прекратилось, одна Цеся стояла перед Гайдуком в необъятной пустоте, понимая, что в чем-то виновата, что совершила какую-то страшную, непростительную ошибку. В неподвижных чистых глазах Гайдука было презрение, отвращение и горькая насмешка. Когда же он посмотрел на бородача, взгляд его стал издевательским. Потом Гайдук опустил глаза и замер, снова уставившись в пол.
- Меня зовут Зигмунд, - сказал бородач и потащил Цесю дальше.
Она пошла за ним, а голова у нее звенела, как пустой жбан. Чего этому Гайдуку надо? Что случилось? В чем она виновата?!
Впрочем, ей-то что. Не станет она из-за него переживать. Даже не подумает. Нахал. А она, дурочка, еще ему помахала. Интересно, зачем? Нет, ну какой нахал! Ладно с сегодняшнего дня она тоже перестанет его замечать. Какое ей, собственно, до него дело?
Бородатый Зигмунд, который ровным счетом ничего не заметил, обнял Цесю за плечи и весело чмокнул в щеку. Прекрасно. Пусть Гайдук видит. Цеся гордо вскинула голову и в объятиях бородача вплыла в зал.
8
- Я целовалась, - сказала Цеся и в упоении закрыла глаза.
- Шутишь! - тихо воскликнула Данка. - С этим художником?
- А то с кем же!
- В кино? - допытывалась Данка, забыв о ватрушке, которую держала в руке.
- Нет, после кино, - ответила Цеся, не открывая глаз.
Девочки стояли под пальмой в конце коридора. Большая перемена только что началась, и изо всех дверей в коридор хлынули ревущие потоки одолеваемых голодом и жаждой учеников общеобразовательного лицея. Все они либо уже что-то жевали, либо разворачивали пакеты с завтраками.
Возле стенгазеты двое ребят серьезно обсуждали актуальные проблемы спорта. Неподалеку от них три выпускника громко разглагольствовали о Кьеркегоре[6]. Целестина открыла глаза и подумала, что мужчины в самом деле смешной народ. Столько страстей из-за какого-то там футболиста или философа, а заглянешь им в душу - непаханая целина.
- Думаю, он в меня влюбился, - сказала она, горячо желая, чтобы так оно и было на самом деле.
- А ты? Скажи, что ты почувствовала, когда он тебя поцеловал? - спросила Данка с набитым ртом.
- Знаешь… - Цеся немного подумала, после чего ответила честно: - Целоваться, конечно, приятно, но, пожалуй, вокруг этого слишком много шуму… Я имею в виду всякие фильмы и тому подобное, понимаешь? Честно говоря, меня ужасно разбирал смех, но, может, это только я такая дурочка…
- Смех разбирал? - Данка была просто возмущена. - Ну слушай, ты действительно какая-то недоразвитая!
- Да понимаешь… от него пахло одеколоном «Ярдли», и я представила себе, как он стоит перед зеркалом и одеколонит свои усики… - пискнула Цеся и захихикала.
Данка посмотрела на нее соболезнующе:
- Ну ты даешь! А чем от него должно было пахнуть, луком? Нет, у тебя в самом деле мозги набекрень.
- Да нет же, нет, правда было очень здорово, - поспешила заверить подругу Цеся, поняв задним числом, что в таких признаниях излишняя откровенность неуместна. - Я пошутила, он потрясающий, серьезно.
- Ну видишь, - успокоилась Данка.
- А как там Павелек? - спросила Цеся, чтоб не оставаться в долгу и развернула свой завтрак. Ей опять чертовски хотелось есть.
- Павелек? - переспросила Данка и выбросила, в корзинку пустой пакет от завтрака. - Мы снова поссорились.
- Похоже, у вас это хроническое. Из-за чего теперь?
- Из-за Гайдука, - беззаботно ответила Данка. - Павел пошел к нему домой. Узнать, почему он не ходит в школу. Гайдук велел ему убираться и заявил, что в школу больше не вернется. Можно сказать, вышвырнул дурачка за дверь, а тот еще его защищает. А меня заодно Павелек обозвал глупой гусыней, вот я и обозлилась.
Пронзительный звонок перекрыл шум в коридоре, Цеся завернула в бумагу нетронутый завтрак. Пора было возвращаться в класс. Впрочем, у нее все равно почему-то начисто пропал аппетит.