Глава девятая
Прошло несколько дней. Микадо совершенно изменился.
Не внешне, нет. Длинная шелковистая шерсть закрыла рубцы и плешины. Словом, рыцарские подвиги Микадика не оставили следов на его внешности.
Он был так же красив, как всегда.
Не сломили полученные в сражении раны и его духа.
Наоборот!
Он возмужал. Окреп. Стал настоящим псом.
Бегал он не хуже наших дворняжек. Прыгал лучше, чем Рыжик.
И заметно повеселел. Круглые бусинки его глаз смеялись, искрились радостью.
При всем этом Микадо ничуть не утратил своего врожденного достоинства.
— Это не собака, а золото! — говорила о нем тетка Катерина. — Можно ему прямо на нос положить кусок колбасы — и не тронет!
Не думайте, однако, что Микадо не любил пошалить.
Еще как любил!
Каждый день устраивал он тетке Катерине целый спектакль со скатертью.
Вот как это происходило.
Микадо с самого утра выбегал во двор. Там немедленно начинались у собак развлечения, более или менее шумные, смотря по тому, где была Имка.
Но к завтраку японец всегда приходил в комнату. Он любил чай с сахаром. Усаживался на кресле рядом с Крисей, смотрел ей в глаза. И время от времени лизал ей руку.
Ибо со времени битвы на рынке Микадо, как я уже говорил, признавал только Криею. Он любил ее и показывал это на каждом шагу.
Итак, за завтраком он сидел всегда рядом с ней. Целовал ей руку и ждал. Не проявлял нетерпения, не напоминал о себе, не скулил, как делают все собаки. Он знал: без чаю он не останется. И умел быть терпеливым.
Раз только, помнится, вышло так, что Крися, вместо того чтобы пить чай (Микадо получал свою порцию только тогда, когда Крися заканчивала завтрак), заговорилась с теткой Катериной.
Они говорили, говорили и говорили, а песик ждал. Сначала терпеливо, как всегда.
Когда разговор начал затягиваться, японец беспокойно зашевелился. Облизываясь, удивленными глазами ловил взгляд Криси.
«Ты разве позабыла обо мне? Где же мой чай?» — недоумевал он.
Видя, что Крися не обращает на него внимания и продолжает разговаривать с теткой, Микадо поднялся, оперся лапками о стол, придвинулся поближе Крисе.
Перед Крисей стояла полная чашка чаю.
«Выпьет, или не выпьет?» — думаю.
Микадо не дотронулся до чашки.
Он только решил обратить на себя внимание. Внезапно вскочив на стол, он положил лапки на грудь Крисе и лизнул ее несколько раз в лицо.
— Крися, Микадо, видать, чего-то от тебя хочет, — сказала тетка Катерина.
Ну конечно же, Микадо получил свой чай! И в придачу его приласкали.
Еще бы! Ведь Крися была виновата, и ей следовало извиниться перед песиком. Это раз. А во-вторых, Крися любила Микадо.
Она так полюбила его, что с ужасом думала о предстоящем отъезде панны Агаты.
Шли у нее с теткой Катериной тихие беседы в кухне. Что-то явно готовилось. Но я не допытывался, что именно.
Да, что же со скатертью?
Сейчас расскажу.
После обеда тетка Катерина убирала со стола, снимала обеденную скатерть и клала парадную, с кистями и бахромой. Микадо только того и дожидался. Он хватал зубками ближайший край скатерти и.тянул к себе.
Скатерть, понятно, ехала со стола.
Тетка Катерина снимала скатерть.
Тогда японец отскакивал с яростным лаем. Но стоило только скатерти появиться снова на столе во всей своей красе, как песик начинал игру заново.
В первый раз тетка Катерина, которая, как известно, не любила шуток, сердито топнула ногой и вырвала скатерть из собачьих зубов.
Надо было видеть Микадо в эту минуту!
Он поглядел на тетку шаловливо и как-то удивительно умильно.
«Да ведь я шучу! — сказал он. — Играю! Не надо сердиться!»
И снова потянул скатерть к себе.
Тетка Катерина хлопнула ладонью по столу.
Японец посмотрел на нее с укором, поджал хвост, вскарабкался на свое кресло и повернулся к тетке спиной.
— Вы смотрите, как он обиделся! — засмеялась она.—Микки, да не сердись ты!
Микадо покосился на нее одним глазком.
— Микки, скатерть! — позвала тетка Катерина и сама подергала край скатерти.
«Поняла наконец!» —обрадовался Микадо. Вскочил и схватил в зубы бахрому.
Зарычал, затявкал.
Тетка Катерина делала вид, что защищает стол. Бегала, топала. Веселилась на славу!
Кончалась забава всегда на том, что тетка говорила Микадо:
— Ну, Микки, поиграли и хватит! Надо работать!
Микки смотрел на нее вопросительно. Поняв по выражению ее лица, что действительно пора кончать игру, подбегал к ней, прыгал ей на колени и вилял хвостиком. Она гладила его по головке.
— Уж и милый-то он, и ласковый, а умный, как человек. Если бы он говорить умел… Ого-го! — говаривала она о японце.
И после таких заявлений в кухне возобновлялись беседы на животрепещущую тему: что же будет, когда панна Агата заберет Микадо в Варшаву?
А тем временем… Тем временем случилось происшествие. Скандал. Беда. Катастрофа.
Санди, этот расфранченный барин, этот противный визгун, который совершенно не мог ужиться с нашими псами, который ни на шаг не отходил от своей хозяйки… пропал!
Исчез. Как в воду канул.
Он утром вышел во двор. Тетка Катерина видела, как он на своих шатких ножках обходил, по обыкновению, все закоулки. Но, вместо того чтобы, как обычно, немедленно вернуться в комнату, остался на дворе.
Проходит четверть часа, час… О Сандике ни слуху ни духу.
Переполох! Беготня! Розыски!
Панна Агата, растрепанная, носится как безумная по саду.
Заглядывает под каждый куст крыжовника, обыскивает каждый куст сирени, ветку за веткой. Топчет капусту! Помидоры перемяты! Салат — поминай как звали!
Понятно, человек в отчаянии. Чего от него и требовать. Но тетка Катерина взбесилась! Жалко ей, видите ли, салата. И капусты. И помидоров. Она прямо за юбку потащила панну Агату с грядок. А та рвется изо всех сил!..
Тузик подмигнул Рыжему, Рыжик — Тузику.
«Поможем тетке Катерине!» — решили друзья.
Боюсь, что они не столько хотели помочь, сколько обрадовались случаю побезобразничать. Катерина тащит панну Агату в одну сторону, Тузик тянет в другую, а Рыженький с визгом налетает сзади!
Панна Агата — ничего, только во весь голос кричит:
— Санди, Санди, Санди!
И все пронзительнее, все визгливее. Словно кто ножом по стеклу водит.
Эх! Конец света — и всё тут!
А соседям — потеха!
Поиски Сандички продолжались до самого обеда.
Мне пришлось одолжить у знакомых бредень и лезть с ним в наш садок, ибо панна Агата вбила себе в голову, что Санди утонул в этой луже, где было больше грязи, чем воды.
Я покорно месил грязь ногами, хотя, правду говоря, не находил в этом занятии не только удовольствия, но и смысла. Потому что не только Санди, но и крыса не могла бы утонуть в нашем садке.
Но чего не сделаешь, чтобы угодить обезумевшей от горя женщине, гостье…
Наконец пошли домой.
Ланна Агата шатается от горя. Едва не падает мне на руки.
«За доктором, — думаю, — послать, что ли?» Входим мы во двор. Вдруг Рыжий смотрит на Тузика, Тузик — на него. Подняли носы, нюхают.
«Тузик! — крикнул Рыжий. — Чуешь нашу печенку?»
«Погоди!» — рявкнул Тузик и втянул в себя воздух. И вдруг, как камень из пращи, полетел к воротам. Рыжик — за ним. Секунды не прошло —- визг, писк, скулеж
г-де-то за домом, на улице.
— Сандичка, Сандичка мой! — крикнула панна Агата.
Вот она уже за воротами.
Крися, тетка Катерина и я — за ней!
В нескольких десятках шагов от ворот, там, где начиналось поле, — видим, клубится пыль… До неба! Ничего не видно — только туман, в котором мелькает то голова, то хвост, то лапа. И визг стоит неслыханный.
Подбегаем ближе. Это Тузик и Рыжий обрабатывают Сандика!
А из-за чего сражение? Из-за печенки! Сандик, видимо, отыскал ее, выкопал и утащил из сада в поле. И там устроил пир горой.
Он огрызался вовсе неплохо. Сражался упорно. Я этого даже не ожидал от такого недотепы.
Но панна Агата приняла это событие так близко к сердцу, что немедленно начала укладывать вещи.
— Ни секунды не останусь в доме, где держат таких несносных собак! Мой Санди научился есть такую тухлятину у ваших дворняг. Они его испортили! — упрекала она нас, курсируя между чемоданами и корзинкой, в которой лежало ее захворавшее сокровище.
И невозможно было ее убедить в том, что наши собаки не могли «испортить» ее Сандички, ибо «сокровище» совершенно не водилось ни с Тузиком, ни с Рыжим.
Вечером, во время ужина, Крися не спускала Микадо с колен.
И чудилось мне, что, поглаживая его по голове, она незаметно потягивала носиком. Тетка Катерина ходила хмурая.
После ужина Крися подходит ко мне и говорит:
— Дядечка, а как же Микадо?
— Что значит «как же», дорогая? Собака принадлежит панне Агате. Я, правда, вижу, что она его меньше любит, чем Сандика, но, очевидно, все-таки увезет его в Варшаву.
— Дядя, а может… - начала Крися и запнулась.
— Что?
— Дядечка, а может быть, вы попросите панну Агату Пусть бы она нам его оставила!
— Детка моя,— говорю, —нехорошо поручать другому то, что мы можем сделать сами. Поговори сама с панной Агатой.
Крися пошла.
Не прошло и минуты, как она вернулась.
И добежала на кухню. О чем уж они там говорили с теткой Катериной - не знаю. Известно мне лишь то, что двери во всем доме хлопали, кастрюли гремели, завтрак на следующий день опоздал на целых полчаса, а молоко так пригорело, что его в рот взять было невозможно!
Прибыла бричка, в которой мы должны были отправить на вокзал панну Агату. Начали выносить вещи. А наши собаки и Микадо все еще были где-то в городе. Они появились в самую последнюю минуту.
Панна Агата схватила Микадо и засунула его в корзину.
«Видал?» — шепнул сокрушенно Тузик.
Рыжий не издал в ответ ни звука.
Зато панна Агата вскрикнула и выронила корзинку с Микадо на землю.
Рыжий укусив ее за ногу. И тут же отскочил.
Кусался он редко, но всегда очень больно.
Панна Агата схватилась за укушенную ногу.
— Убейте эту дворняжку! Она, наверно, бешеная!— крикнула она и по ошибке бросилась с зонтиком на Тузика.
Тузик оскалил на нее зубы и рявкнул:
«Руки прочь!»
Едва мы кое-как уладили дело, и тут на тебе — новый скандал!
Микадо выбрался из корзинки, хвост под себя — и ходу на двор!
Я поймал его, принес, панна Агата вырвала его у меня из рук, упаковала в корзинку. Поехали.
Хлюпала Крися носиком или нет?
Да. И еще как! А на корзинку с Микадо старалась даже и не смотреть.
Мы внесли вещи панны Агаты в купе. Поставили и корзинки с собаками.
Остается несколько минут до отхода поезда. Панна Агата стоит у открытого окна.
Последние пожелания, напутствия, поцелуи. Поезд трогается, панна Агата машет нам рукой, и вдруг Крися кричит:
— Микадо!
И какой-то шар отделяется от вагона и падает между нами!
— Микки, милый, дорогой!
Очевидно, корзинка открылась, собачонка вскарабкалась по подушке на окно — и вырвалась на волю.
Она сделала свой выбор.
«Будет история! Ну ладно, как-нибудь уладим», — подумал я. И решил не портить настроения Крисе и Микадо. Они так радовались тому, что снова оказались вместе!
С той поры Микадо остался у нас навсегда. В конце концов удалось убедить панну Агату, что песику будет у нас лучше. Мы только переменили японцу имя. Стали звать его коротко: Мик.
Спал он в комнате, у изголовья Криси. Зорко следил за всеми, кто к ней подходил. Не дай бог было до нее дотронуться! Он начинал скулить, просить:
«Не обижайте моей хозяйки. Я ее люблю. Не трогайте ее!»
Если же кто-нибудь шутя делал вид, что хочет ее ударить, Мик, не считаясь ни с чем, в бешенстве бросался на него и кусал.
С собаками жил в дружбе и согласии. А когда выдавался скучный день, отсыпался в конуре. Там ведь всегда была баранья лопатка — утешительница наших псов во всех невзгодах.
