УПП

Цитата момента



Ругань — это обыденный мордобой. Вы в этом участвуете?
Специалист по рукопашному бою

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Лишить молодых женщин любой возможности остаться наедине с мужчиной. Девушки не должны будут совершать поездки или участвовать в развлечениях без присмотра матери или тетки; обычай посещать танцевальные залы должен быть полностью искоренен. Каждая незамужняя женщина должна быть лишена возможности приобрести автомобиль; кроме того будет разумно подвергать всех незамужних женщин раз в месяц медицинскому освидетельствованию в полиции и заключать в тюрьму каждую, оказавшуюся не девственницей. Чтобы исключить риск каких-либо искажений, необходимо будет кастрировать всех полицейских и врачей.

Бертран Рассел. «Брак и мораль»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/s374/
Мещера-2010

ТРИ СВЕТИЛЬНИКА

Польская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяПошёл однажды мальчик в лес по грибы. В самую глушь забрался и вдруг услышал: кричит кто-то, плачет, помощи просит. Побежал мальчик в ту сторону, а там болото глубокое, трясина бездонная. Бьётся в трясине старушонка, вот-вот совсем увязнет.

Мальчик быстро хворосту на кочки набросал, палку выломал, подобрался по настилу к старухе поближе и палку ей подаёт. Старуха ухватилась за палку, да так крепко, что чуть мальчика за собой в трясину не утянула. Пареньку в ту пору как раз пятнадцать лет сравнялось, ещё в полную силу не вошёл, но и слабеньким не был. Кое-как удержался и старуху выволок.

Выбрались они на сушу. Тут мальчик разглядел, кого спас, и страшно ему стало. Глаза у старухи глубоко запали, рот ввалился, седые волосы космами висят, а сама худая-прехудая, одни кости да кожа.

— Ну, спасибо тебе, — сказала старуха скрипучим голосом. — Если б не ты, сидеть бы мне в этом болоте тридцать три года, как один денёк.

Удивился мальчик, но промолчал. Старуха дальше говорит:

— А за это время страшное бедствие на земле бы настало. Звали бы меня люди, призывали бы, как великую милость…

— Кто же ты такая? — спросил мальчик.

— Смерть я, — ответила старуха.— И зло я, и благо. Умирают осенью листья, на землю падают, а по весне новые листья и цветы распускаются. Всему живому свой срок приходит, старое молодому место уступает. Таков закон, и никто его изменить не может. А ты не бойся меня. Иди со мной, открою тебе тайны всякой болезни,

всякой хвори.

— Не могу, меня мать ждёт, — говорит мальчик.

Усмехнулась Смерть и пошла по дороге. И мальчик за ней пошёл. Сами ноги его несут, против воли переступают.

Привела Смерть мальчика в пещеру, где сама жила. И пробыл он у неё три долгих года.

Многому обучила его Смерть. Узнал он, какие болезни на свете бывают и как их распознавать. Всякие целебные травы ему старуха в лесу и на лугах показала. Узнал он, что калган-корень копают по осени, когда трава пожухнет, или весной, пока почки не проклюнулись. Научился из того корня настой делать, что от живота помогает, мази, чтоб ожоги лечить. Собирал и сушил лиловые соцветия душистого чабреца — эта трава красноту в горле гасит, унимает злой кашель. Белая ветреница — от зубной боли, вероника, что в дубраве синим цветом цветёт, — от лома в костях да от укуса змеи. А в отваре смолевки-хлопушки слабеньких детей купают, и вырастают они сильные и здоровые. Всего и не перечтёшь, что за три года узнал.

Однажды сказала ему старуха Смерть:

— Сегодня ровно три года, как ты меня из болота вытащил. Отпускаю тебя. Постиг ты науку людей исцелять, но даже самый искусный лекарь не угадает наперед — поможет ли лечение, умрёт больной или выздоровеет. Так вот тебе мой подарок — ты это всегда знать будешь. Увидишь меня у ног недужного — лечи его. А стану я в изголовье — значит, ничто занемогшего не спасёт. Теперь иди куда хочешь, делай что можешь.

Молодой лекарь, ни минуты не медля, к матери поспешил. Все долгие годы он по ней тосковал, за неё тревожился. И недаром. Выплакала она по пропавшему сыну глаза, почернела вся, исхудала. А под конец совсем слегла.

Вошёл он в родную лачугу и сразу увидел — умирает мать и Смерть у неё в головах стоит. Горько заплакал юноша, сказал себе:

— Нет, не отдам её. В нужде и горе мать всю жизнь прожила. Пусть её бедное сердце хоть немного порадуется.

Взял да и переложил мать толовой в другую сторону. Старуха Смерть погрозила ему костлявым пальцем:

— Что ты делаешь, неразумный! Не для того я тебя учила, чтобы ты мне, Смерти, наперекор шёл.

— Но ведь это же моя мать!—воскликнул юноша.

Покачала Смерть головой и исчезла.

А мать от радости, что сын вернулся, скоро поправилась, и зажили они счастливо вдвоём.

Начал молодой лекарь людей лечить. Многих исцелил от злой хвори. Узнали люди, что зорок его глаз и твёрдо слово: если взялся врачевать — значит, вылечит. А откажется от больного—значит, судьба тому умереть и никакой другой лекарь не спасёт беднягу. Лечил он богатых и бедных и платы никакой не назначал — кто сколько даст, тем и доволен. Слава о лекаре разнеслась по всему краю.

И вот как-то позвали его к больной вдове. Пришёл он в нищую лачугу и увидел измученную женщину. Лежит она на полу, на соломенной подстилке, вокруг неё малые ребятишки копошатся, плачут, голодные, а в изголовье стоит его наставница Смерть.

Переполнилось его сердце жалостью к несчастным детям, что должны осиротеть, и сказал он Смерти:

— Уйди отсюда!..

— Не могу, — сказала Смерть.

— Прошу тебя, сжалься над детьми!

— Нет во мне ни злобы, ни жалости, — ответила Смерть. — Я делаю то, что должна.

— Ну, так и я сделаю, что должен!—воскликнул лекарь и переложил умирающую ногами к Смерти.

Смерть затряслась от гнева.

— Горе тебе! Дважды ты меня ослушался.

Повернулась и ушла.

А лекарь напоил вдову целебным снадобьем, принёс в дом еды, детям одежду купил и денег оставил.

Миновал год, и великое бедствие постигло страну. Могущественный враг напал на родину лекаря, жёг, грабил и убивал всех на своём пути. Под его натиском не устояли войска, и сам король бежал неведомо куда. И тогда храбрец из простых солдат поднял народ на защиту родного края. Собрал разбитое войско, призвал к оружию всех, кто мог его держать в руках, и двинул на врага.

В жестокой сече враг был потеснён, но отважный предводитель получил тяжёлую рану, и ряды защитников дрогнули.

К вечеру утихло сражение. Только двое бродили по полю боя в ночном сумраке — лекарь и Смерть. Когда старуха стояла в головах раненого, лекарь проходил мимо, хоть и рвалось его сердце от горести. Помогал лишь тем, у кого Смерть останавливалась в ногах.

И вот подошли они к предводителю, что лежал окровавленный и недвижимый, сжимая иззубренный меч. Лекарь склонился над ним и услышал, что сердце ещё слабо бьётся в груди. А когда поднял глаза, увидел, что Смерть безмолвно стоит у головы воина.

— Но если он умрёт, — воскликнул лекарь, — погибнет моя родина. Будь что будет! —И переложил раненого.

Отступила Смерть на шаг и сказала:

— Сделал ты по-своему, в третий раз преступил запрет. Этот будет жив. А ты иди за мной, я открою тебе последнюю тайну.

Привела его Смерть в ту самую пещеру, где он три года с нею прожил. Ударила в стену — и раздвинулись скалы. Там тянулся каменный коридор с бесконечными рядами горящих плошек.

— Смотри, — сказала Смерть, — в каждом светильнике горит огонь чьей-нибудь жизни. — И повела его в глубь коридора.

Остановились они перед четырьмя светильниками. В трёх масла было вдоволь и фитили горели ровным ясным пламенем. А в четвёртой плошке уже не было масла, и синий огонёк еле бился на почти сухом фитильке.

— Вот твоя плошка, — сказала Смерть.— А рядом горят жизни тех, кого ты у меня отнял. Но ты меня спас когда-то, и теперь я спасу тебя. Перелей масло из их светильников в свой, и ты будешь жить долго и счастливо.

Подумал лекарь и так ответил Смерти:

— Не могу я отнять жизнь у своей матери. Не могу осиротить маленьких детей вдовы. Не вправе лишить свой родной край защиты. Я не послушаюсь твоего совета!..

В тот же миг вспыхнул в последний раз огонёк в его плошке и погас. И лекарь упал мёртвым.

Смерть пожала плечами и побрела вершить свои дела на земле.

БОЛТУНЬЯ БАСЯ

Кашубская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяРыбаки неразговорчивы, это всякий знает. В море выйдут — молчат, на берег вернутся усталые — и тут редко от них слова дождёшься. И не диво. Рыбак с кем дело имеет? С рыбами. А рыбы народ молчаливый, да и людского голоса они не любят, пугаются. И жёны рыбацкие скупы на речи, и матери попусту слов не тратят.

Только и в сосновом бору не всякое дерево прямо растёт. И в стаде, бывает, уродится корова с кривыми рогами. Так вот, в одном рыбацком селении, что раскинулось у самого моря, жила дочь рыбака по имени Бася, по прозванью Болтунья, а прозвище люди не зря дают.

Сама-то Бася была девушка неплохая, собой красивая и сердцем добрая. Зато язычок у неё — что трещотка, которой воробьев да ворон в саду распугивают. С утра до вечера мелет — слова, будто зерно из дырявого мешка, сыплются.

Отец её, когда непогода выдавалась и в море выходить нельзя было; уши паклей затыкал, чтобы дочку не слышать. Но нашу Басю так просто не перехитришь: плохо отцу слышно — значит, громче кричать надо. Потеряет старый рыбак терпение, скажет: «Лучше бы пошла погуляла». Ну, она плошки да горшки бросит, нарядится и пойдёт по селению. К одним соседям зайдёт — поговорит, к другим заглянет — опять поговорит. Откуда только у неё слова брались!

Однажды утром проснулась Бася, а отец уже в море собирает ся, высокие рыбачьи сапоги обувает. У Баси глаза раскрылись и рот раскрылся.

— Отец, а отец! Послушай, какой мне сон диковинный привиделся. Будто ложка скачет по столу вокруг чугунка и ему свой сон рассказывает. А ложке снилось, что чугунку снилось, будто он ложке колечко подарил. Проснулась ложка, а колечка-то нет. Это ведь ложке снилось, что чугунку снилось.. . Как ты думаешь, отец, колечко было или нет?

Отец только головой покрутил. Бася всё не унимается.

— Купил бы ты мне такое колечко.

— Отстань!—рассердился наконец старый рыбак.—Хоть перед ловом помолчала бы. Ну как рыба услышит?! Ни одна ведь в сеть не пойдёт.

— Вот и чугунок ложке говорил: отстань да отстань. А камушек в колечке зелёный, как морская волна.

Отец плюнул, хлопнул дверью и ушёл.

Обиделась Бася, надулась на отца. Надела платье получше, отправилась по соседям сон рассказывать.

Такой уж день у Баси выдался незадачливый — ни одна соседка её слушать не стала. Все от неё отмахиваются, своими делами занимаются.

«Никто меня не любит!—сказала себе Бася. — Уйду отсюда куда глаза глядят. Может, найду людей поприветливей».

Да недалеко её ноги унесли. Вышла за селение, села на камень и заплакала. И возвращаться не хочется, и идти некуда, и поговорить не с кем.

Вдруг видит сквозь слёзы — шагает по тропинке молодой рыбак с вязанкой хвороста.

Жил тот рыбак на самой окраине селения в бедной хижине из дикого камня. Отец у него утонул, когда он ещё мальчишкой был, мать вскорости умерла от тоски по мужу, и остался он один-одинёшенек.

Подошёл молодой рыбак к Басе, спросил, что она тут делает, почему плачет.

У Баси разом слёзы высохли. Затрещала она, как сорока, все свои обиды мигом выложила.

Тут рыбак ей ответил:

— Вот как неладно получается — с тобой говорить не хотят, а мне не с кем словом перемолвиться.

Потом подумал, подумал и сказал:

— А может, и ладно! Уж не пожениться ли нам?

— Пожениться? Тебя как зовут?

— Сташек.

— Меня Бася. А прозвали Болтунья. За что — сама не понимаю. Я ведь больше молчу. Во сне не поговоришь, за едой не поговоришь… Редко-редко когда словечко вымолвить доведётся. А пойти за тебя я согласна. Только у отца спроситься надо. Спросишь?

— Ясное дело, спрошу.

Подождал Сташек вечера, надел чистую рубашку и отправился Басю сватать. Всё как полагается сказал: так и так, окажите мне честь породниться со мной, отдайте мне руку вашей дочери.

Отец отвечает:

— Подумай! Рука-то рука, да ведь язычок в придачу.

— Ничего. Веселее будет, — говорит молодой рыбак.

Отец пожал плечами, сказал:

— Хоть завтра свадьбу играйте. А я предупредил!

Зажили Сташек с Басей вдвоём. Неплохо жили. Бася десять слов проговорит, Сташек на одно ответит, девять мимо ушей пропустит.

Одно плохо — нехватка во всём. Сети старые, лодка дырявая, а на новые никак не расстараться. Теперь двое кормятся, да Бася ещё наряжаться любит.

Вот как-то начался шторм, разбушевалось море. Семь дней свистел ветер, рвал пену с гребней. На лов не выйдешь, из хижины носа не высунешь. Тут уж Сташек не раз вспомнил старого рыбака, Васиного отца. В голове у него от болтовни жены так и гудело. Еле дождался, чтобы шторм притих.

К вечеру седьмого дня улёгся ветер. Сташек опрометью из хижины выскочил. Сказал только:

— Схожу посмотрю, не намыло ли песку в лодку.

И правда — полна лодка песку. Сташек песок выгреб, а домой возвращаться неохота.

«Вернусь, —думает,—попозже, авось Бася заснёт. Во сне-то она у меня молчит. А вот говорят, есть такие люди, что и спросонок разговаривают. Счастливый я ещё человек!»

Идёт Сташек вдоль берега. Вдруг слышит, будто под скалой застонал кто-то. Остановился — точно, стонет, голос тоненький, жалобный. Подошёл поближе, присмотрелся. И правда — под скалой, меж камней лежит женщина. Женщина не женщина — чудо морское. Волосы зеленоватые, в воде, будто водоросли, колышутся, вместо ног чешуйчатый хвост… Русалка! Провалиться на этом месте — русалка да и только!

— Ты что здесь делаешь? —спрашивает Сташек.

—Ох, человек,—отвечает русалка, — не в добрый час я со дна поднялась. Закрутило меня штормом, по песку волочило, о камни швыряло. Места на мне живого не осталось. ..

— Что же с тобой делать? — говорит Сташек. — Пойдём со мной, жена тебе раны перевяжет.

— Как же я пойду? У меня ног нет. Я только плавать умею.

— Ну, так я тебя снесу, —сказал Сташек.

Взял русалку на руки и понёс домой.

Бася обрадовалась. Наконец-то у неё подружка будет. Да какая! Ни у кого такой нет. Вот с кем наговориться можно, эта уж никуда не уйдёт.

Принялась Бася за русалкой ухаживать: на синяки — примочку, на ссадины — присыпку. Жарко русалке от очага станет — она её водой поливает, зелёные волосы расчёсывает. Руки у Баси быстрые, ловкие, а язык того быстрее. Так и сыплет словами, так и сыплет.. .

День за днём… Поправилась русалка, запросилась обратно в море.

Бася всплакнула — жалко с русалкой расставаться. А Сташек взял морское чудо на руки и понёс на берег. В воду поглубже зашёл и отпустил русалку.

Качается русалка на волне и говорит:

— Спасибо тебе, добрый человек, и жене твоей спасибо. Хорошая она у тебя, только болтает много.

— Вот-вот, — подхватил Сташек, — если б за каждое её слово платили по грошу, мы бы разбогатели в два счёта. Я бы лодку новую купил, сети справил.

— Так за чем дело стало? — отвечает русалка. — Пусть оно так и будет. А я всё думала, чем вас одарить. Теперь прощай!

— Прощай! —сказал Сташек.

Тут русалка плеснула хвостом и ушла в глубину.

Вернулся Сташек домой — в хижине звон и стук стоит. Это его Бася с хворостом да с очагом разговаривает, а изо рта у неё так и сыплются медные грошики, раскатываются по полу.

— Сдержала русалка своё слово! — сказал Сташек.

— Вон оно что! — воскликнула Бася.—А я-то думала, с чего бы это они из меня сыплются.

Стали Сташек с Басей грошики пересчитывать и в корзину собирать. Сташек про,себя считает, а Бася успевает наболтать на две горсти медных монет. Всё время мужа со счёта сбивает.

— Не пойдёт у нас так дело! Неужто не можешь помолчать немножко?

— Как так помолчать?! Я для тебя стараюсь побольше грошиков наговорить. А ты меня попрекаешь. Да я теперь и рта не закрою. Пускай сыплются день и ночь.

Тут Сташек перепугался не на шутку. Схватил шапку и побежал опять к морю, к той самой скале.

Выглядывал, выглядывал, вдруг плеснуло что-то под скалой. Это русалка выплыла.

— Не меня ли высматриваешь? Или неладно что?

— Да не совсем ладно, — отвечает Сташек. — Обрадовалась Бася твоему подарку. Теперь её не остановишь, день и ночь, говорит, буду языком молоть.

Засмеялась русалка, будто колокольчик зазвенел.

— Бедный ты, бедный, — сказала. — Ну вот что, давай так переиначим. Теперь за всякий вздор, что она мелет» ничего не будет, а молвит умное слово — тут серебряная монета с губ покатится. Хорошо ли так выйдет?

— Да вроде бы неплохо, — отвечает Сташек, — а только кто его знает.

— Ну, тогда приходи сюда в полнолуние. И я приплыву.

Отправился Сташек домой, всё Басе рассказал.

Она встревожилась.

— А как узнать, какое слово умное, какое глупое?

— Вот выкатится серебряная монета, так и узнаешь, что сказалось у тебя разумное слово.

Настало новолуние, тоненький серп над морем поднялся, а Сташек уже на скале русалку поджидает.

Выплыла она, помахала ему белой рукой и спрашивает:

— Ну что, купил новые сети? Справил новую лодку?

— Куда там, за всё время три серебряные монеты выкатились. Первый раз сказала: «Ох, суп я сегодня пересолила». Второй раз сказала: «Холодает, под куртку тёплую рубаху надень». А в третий раз самое умное слово сказала: «Хватит болтать, пора спать ложиться». И ведь что себе в голову вбила — будто чем она больше говорить станет, тем чаще умные слова попадаться будут. Уж не знаю, что и делать, прямо хоть из дому беги!

Задумалась русалка. Потом говорит:

— Ты вот что жене скажи: если удастся ей день промолчать, к вечеру у неё с уст золотая монета скатится.

Выслушала Бася русалкины слова и замолчала. Спать легли — молчит, встали — молчит. Обед Сташеку подаёт молча. А за ужином вдруг рассмеялась.

— Ты что смеёшься? — муж спрашивает.

— Да сегодня соседская собака за нашей кошкой погналась, а кошка…

Тут Бася хлопнула себя по губам и заплакала.

— А я-то целый день старалась. И зачем ты меня спросил?!

— Ну ничего, — утешает её Сташек. — Может, завтра золотую монету намолчишь.

Только и назавтра ничего не вышло. И всего-то одно словечко сказала Бася, а монета опять пропала.

Стал Сташек замечать, что с женой что-то неладно. Раньше была весёлая, теперь, когда ни приди, сидит в уголке и плачет втихомолку. Раньше была румяная да пухленькая, теперь с лица спала, побледнела. Да и самому ему чего-то вроде не хватает. Тихо в доме, как в те времена, когда он один-одинёшенек жил.

Чем дальше, тем хуже. Совсем слегла Бася. Так ослабела, что ни есть, ни говорить не может.

Еле Сташек новолуния дождался. Поднялся на скалу, бросил в море три монеты серебряных, три золотых и закричал:

— Спасибо тебе, русалка, за подарки. Да не нужны они нам. Как жили, так и жить будем. Я стану рыбу ловить, а милая моя жёнка пускай щебечет, сколько её душе угодно.

Слышно, где-то в волнах засмеялась русалка, а где — не видно. Только и разобрал Сташек:

— Будь по-твоему!

Как узнала Бася, что не надо молчать, сразу выздоровела, повеселела. И Сташек радуется с ней вместе.

С той поры совсем ладно муж с женой зажили. Скоро они и новую сеть завели, и новую лодку купили. Уловы у Сташека были богатые. То ли ему так везло, то ли русалка в его сети рыбу загоняла. Всякое может быть! ..

СУД ЧЕРТЕЙ

Мазурская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяТак уж повелось: где что неладно, ссора ли какая вышла или другая незадача, тотчас поминают чёрта. А ведь черти не самое плохое, что есть на свете. Чёрта по крайней мере сразу распознаешь — рога у него, два копыта да длинный хвост с кисточкой. А дурного человека не всегда поначалу вызнаешь. Он к тебе с улыбкой подойдёт, ясными глазами на тебя посмотрит, приговаривать-ворковать начнёт… Голубь, ну право, голубь, да и только!

Вот, к примеру, как тот опекун, что у вдовы.. . Э, нет, видно, придётся всё по порядку рассказывать.

Давняя это история, но в Люблине её и сейчас хорошо помнят.

Так вот, жили два брата. Старший — всему отцовскому богатству наследник, у него и дома в Люблине, и лавки, да ещё землица была в имении. А младшему не много после отца досталось,' но и бедняком не считался. Жил с молодой женой и малыми детьми в достатке. Только недолго он прожил, простудился, похворал короткое время и умер.

Осталась его жена с детками беззащитной вдовой. Как дела вести, не знает, в счетах-бумагах разбираться не умеет. Тут старший брат мужа поспешил ей на помощь. Сладким голосом говорит, ласковой улыбкой умасливает: так и так, буду о тебе заботиться, все хлопоты на себя возьму, твой интерес блюсти стану. С радостью доверилась ему вдова, сделала его опекуном над собой, над детьми, надо всем имуществом.

Принялся опекун опекунствовать. Отправил три корабля за море с товарами. Один корабль на скалы напоролся, затонул. Вот чудеса: оказалось, это вдовы корабль. Все товары пропали, и за разбитый корабль платить надо. А два корабля вернулись с богатой прибылью — это опекунские корабли. ,

Прошёл град полосой. Где прошёл — сады побило, поля, огороды. А с остальной земли хороший урожай собрали. Стал по осени опекун доходы да убытки подсчитывать. Нехитро считал: убытки — на вдову, доходы — себе.

Оглянуться вдова не успела, как истаял её достаток, словно масло на горячей сковородке. Мало того, в долгу она у своего опекуна, а на долг ещё что ни день проценты растут. До того дошло, что стал мужнин брат её из дому выгонять с малыми детьми.

Весь Люблин про его чёрные дела знал. Говорили много, а помочь ничем не могли.

Бросилась вдова в суд справедливости искать, защиты просить.

Пока её жалоба от одного судейского крючка к другому переходила, у вдовы и хлеба не стало. Не помогли бы добрые люди, вся семья пропала бы с голоду.

Вот наконец пришёл день суда. Предстали пред судьями и вдова, и опекун.

Сказывают, суд, словно на весах, правду взвешивает. На свою чашу весов положила бедная женщина правоту, вдовью обиду да слёзы детей.

Вдова плачет, опекун посмеивается да усы крутит. У него все хлопоты позади — кому поклон, кому льстивое словцо, кому чарка, кому деньги. На опекунскую чашу легли и мёд, и вино, и сало, и золотые дукаты. Ясно, чья чаша перевесила.

Присудил суд всё имущество опекуну.

Стали после суда горожане по домам расходиться. Кто вдову с детьми жалеет, кто опекуна поносит. Один всеми уважаемый старик к опекуну подошёл и прямо в лицо сказал:

— Неужели в тебе совсем совести не осталось? Хоть и выиграл ты дело, да сам знаешь, что выиграл неправедно.

— Как это неправедно!—возмутился опекун. — Как ты такие слова про судей говорить осмеливаешься?! Да если бы сами черти эту тяжбу решали, в точности так же постановили бы.

— Ох, не поминай чертей, — сказал старик.—Черти чутко спят. Как бы поблизости не оказались.

Вот только стемнело, поднялась метель. Стелет позёмку по переулкам, ветром с ног сбивает, глаза хлопьями слепит. Добрые люди по домам попрятались, собаки в собачьи будки забились. Закрутился вдруг снежный столб посреди города, да так, крутясь, и понёсся по главной улице. А из столба раздаётся неведомо что — и вой, и крики, и уханье, и гиканье, и свист, и писк. Подлетел к суду столб и рассыпался.

Глядят люди в щёлочки между ставнями, отродясь такого не видели: вся нечисть на площади перед судом собралась. Возок на полозьях в конские скелеты запряжён. Вокруг мелкие черти на плётках гарцуют, сами себя плётками подгоняют да в кости вместо дудок дудят, другие факелами размахивают. Дым, чад стоит. А из возка вылезают три толстых важных чёрта, за ними ещё два тощих в длинных париках выпрыгнули. Как только в таком возке уместились! Покричали, посуетились и повалили все в суд.

На ту пору в судейском присутствии двое писцов оказалось. Перебеливали при свечах решение по вдовьему делу. Увидели они в окошко, какая перед судом чертовщина творится, перетрусили до полусмерти, заметались, хотели спрятаться. Да не тут-то было. Всё, что ни есть в суде, перепугалось. Свечи разом оплыли, стали гаснуть. Половицы затрещали, на дыбы вздымаются, словно обезумевшие кони. Хотели писцы укрыться в чулане, где старые бумаги хранились. Да дверь покорёжилась, а замочная скважина и вовсе пропала. Писцы потом клятвенно уверяли, что она убежала с перепугу. Конечно, может, оно и так, но только скорее всего у писцов попросту руки тряслись, вот и не попали они ключом куда надо. Что им было делать? Забились они под судейский стол, там дрожа и просидели всю ночь.

щелкните, и изображение увеличитсяА черти ввалились в присутствие и чин чином повели свой суд. Толстые сели на судейские кресла, два тощих — на места защитников. Остальные расселись как попало по скамьям в зале.

Начали ходатаи тяжбу. Один за вдову речи говорит, другой сторону опекуна держит.

В настоящем суде сперва вдова свою жалобу выплакивала', потом опекуну слово дали. А у чертей всё наоборот. Тот, что за опекуна стоял, первым выступил.

Принялся он говорить похвальное слово опекуну. Каждую его хитрость, каждую проделку расписывал. Выходило так, что самим чертям у него поучиться не худо бы. Всякий ли чёрт изловчится чёрное за белое выдать, белое — за чёрное?!

Черти смеются, криками ходатая подбадривают, мохнатыми копытами топочут. Судьи их утихомиривают, звонят в колокольчик.

Долго речь держал опекунский ходатай, а закончил так:

— Правильно неправедный суд приговор вынес. И вы, дьявольски вельможные паны судьи, должны тот приговор утвердить.

Черти ему в знак одобрения в ладони плещут.

Потом вышел вперёд второй тощий чёрт, за вдову ходатай. Стал по косточкам разбирать все вдовьи обиды да горести её малых деток. Притихли черти, даже смола в факелах перестала шипеть и пузыриться. Так умильно, так жалостно он разливался, что судьи украдкой не одну слезу лапой утёрли. А в зале сперва один чёрт заскулил тоненько, потом ещё два подвывать начали, потом все хором заныли.

Под конец вдовий ходатай и сам всхлипывать начал, слова больше выговорить не может. Махнул лапой и сел. Тут вскочил опекунский защитник и от своей речи начисто отказался.

Не спорили судьи, не совещались: и без того ясно, чем дело кончить.

— Подать сюда, на чём приговор писать! — велел главный.

Засуетились черти-писцы. Расстелили по столу чёрную бычью шкуру, такую большую, что она весь судейский стол накрыла, а он не мал был. И на той шкуре написали черти своё постановление горящей смолой. Так, мол, и так, мы, черти, признали ваш суд неправильным. Сами дело по справедливости рассмотрели и порешили: все вдовьи долги да убытки опекуну присудить, а всё опекунское имущество отдать вдове с детьми. И как мы присудили, так оно и будет.

В конце приговора на шкуру налили побольше смолы, и главный судья оттиснул на ней свою когтистую лапу вместо печати.

Тут как раз часы на той башне, что стоит у дороги на Краков, начали отзванивать полночь. Подхватились черти, кинулись прочь. Опять снежный столб закрутился, пронёсся по улицам Люблина и пропал в тёмном лесу.

Утром пришли судейские чиновники в присутствие. Смотрят — на столе чёрная шкура, на ней огромные буквы пылают, не погасли за ночь, ещё сильнее разгорелись. Бросились судейские стаскивать шкуру — она к столу накрепко приросла. Ничего сделать не могут, только руки обожгли да смолой перепачкались.

И горожане в суд прибежали. Удивляются, смеются над судьями, во весь голос их позорят. Писцы из-под стола вылезли, между людьми крутятся, рассказывают обо всём, что видели-слышали ночью.

А судейские всё суетятся, всё ещё думают дело замять. Хотели стол вместе со шкурой вынести, да никто его и с места стронуть не смог, словно прикован к полу. Попробовали казённым сукном стол накрыть, а буквы в один миг прожгли сукно, поверх него ясным пламенем горят. Ничего судьям не оставалось, как быстренько сесть в судейские кресла, салшм свой вчерашний приговор при всём народе отменить и решить дело по-новому, точь-в-точь как у чертей записано. В тот же миг погасли огненные буквы, скорёжилась шкура и пеплом рассыпалась.

Вот какая история приключилась в старинном городе Люблине. Писцы описали её всю по правде рыжими чернилами на гербовой бумаге. Так она в судейском чулане и по сю пору хранится.

КОНЬ-СОЛНЫШКО

Словацкая сказка

щелкните, и изображение увеличитсяШел я однажды, куда — не знаю, зачем — не ведаю. Шёл глубокими долинами, на высокие горы с хрустальной вершиной поднимался, забирался в непролазные чащи, через ручьи перепрыгивал, через реки перебредал. А как вышел на широкую дорогу, встретил старого-престарого старца. Голова седая, борода до пояса, посохом подпирается. Увидел меня старик и спрашивает:

— Куда, сынок, идёшь-бредёшь?

— Не знаю, не ведаю. А вы, дедушка, куда?

— И я не знаю.

— Вот и хорошо — значит, нам по пути! ..

Пошли вместе. Старец просит:

— Расскажи что-нибудь. Дорога короче покажется.

— Молод я вам были-небылицы рассказывать. Вы по свету чуть не век бродили, много чего повидали, вы и расскажите.

— И то правда, — согласился старец. — Вспомнил я, что однажды случилось ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Слушай да помалкивай, верь — не верь, только не перебивай.

И начал рассказ. Что я от него услышал, то и вы услышите. Ничего я тут не прибавил, не убавил, ничего не придумал.

Так вот, лежало среди гор царство, тёмное, как могила. Ночь там не кончалась, рассвет не наступал, потому что солнце туда не заглядывало, стороною тот край обходило. И жить бы там людям во тьме, как совам в лесу, как летучим мышам в пещере, как кротам в норе. Да, на счастье, был у короля той страны конь с солнцем во лбу. В тот час, когда пора бы утру наступать, выводили королевские конюхи коня-солнышко из конюшни и шли с ним к вершине горы. С каждым его шагом всё светлее становилось в королевстве, уползала мгла в тесные глубокие ущелья и таилась там, словно хищный зверь в засаде. Светило и грело то солнце и глаза слепило, глянешь — зажмуришься.

Целый день пасся конь на зелёной вершине. Крестьяне пахали и сеяли, ремесленники мастерили свои изделия, купцы торговали, лекари лечили больных, дети резвились, а король правил своей страной, как и положено королю.

Когда все уставали от дневных дел, коня уводили с горы в конюшню, и непроглядная ночь опять воцарялась в королевстве.

Так бы всё и шло людям на радость. Да вот как-то пропал солнечный конь, исчез из стойла неведомо как, неведомо куда. Великая беда обрушилась на королевство. Как жить, если тьма кругом, хоть глаза выколи, хоть ножом её режь.

Король засветил фонари, собрал своё войско, и отправились они на простых конях искать солнечного коня.

Ехали они при свете факелов, из края в край королевство проехали и добрались до границы, где соседнее государство начиналось. Тут блеснул им в глаза огонёк вдали. На тот огонёк и свернул король.

Видит — стоит домик, из толстых брёвен сложенный. В. домике свеча горит, перед свечой большая книга раскрыта. И читает ту книгу какой-то человек. Ни молод, ни стар, как раз в такой поре, когда сила ещё не ушла, а мудрость уже пришла.

Спешился король, вошёл в домик и поздоровался. А человек говорит:

— Ничего мне не рассказывай, я и сам всё знаю. Как раз сейчас про тебя в книге читаю. Собирался ты искать коня-солнышко, да только тебе не сыскать его. А если сыскать, то не получить! А если получить, то не удержать! А если удержать, то назад не воротиться!

— Что же делать?!—вскричал в отчаянии король. — Неужели никто помочь беде не может?

— Доверься мне, я помогу. Так в книге написано, так и сбудется.

Кто был тот человек, король не знал и мы не знаем. Если всё наперёд говорил, выходит — чародей-предсказатель. Так король и подумал. Кивнул он головой, а чародей дальше речь ведёт:

— Возвращайся-ка ты домой. Если король в дни радости и спокойствия правит своими подданными, то в час горести негоже ему покидать их.

— Верно ты говоришь. — сказал король. — Коли сделаешь, что обещал, награжу тебя по-царски.

— Про награду потом потолкуем,— ответил чародей.— Дай мне одного слугу в помощь. В свой час всё исполнится.

— Слуг много, сам выбери, — сказал король.

Оглядел чародей королевских слуг, одного спросил:

— Хочешь со мной идти?

— Только возьми! — воскликнул тот. — Рука у меня тверда, оружие наготове, душа в сражение рвётся.

Спрашивает чародей другого. Он отвечает:

— Только возьми! Пусты мои карманы, охота наполнить их чужеземным золотом.

— Ну, а ты пойти не хочешь ли? — спрашивает чародей третьего.

— Возьмёшь — пойду, не возьмёшь — останусь. На работу не напрашиваюсь, от работы не отказываюсь, в чужие дела без дела не мешаюсь.

— Вот этого я и возьму, — решил чародей.

Король повернул со своим войском туда, откуда пришёл.

А чародей посадил слугу в уголок, велел молчать и опять за книгу. Читал, вычитывал, страницы перелистывал, пока свеча не догорела. Тут он задремавшего слугу в бок толкнул.

— Пора, — сказал, — в путь-дорогу.

Только переступили границу соседнего королевства, посветлело всё кругом — ласковое солнышко в глаза им глянуло.

— Эх, — слуга говорит, — солнце-то, оказывается, не хуже нашего коня светит.

Ничего чародей не ответил, дальше идёт. Слуга за ним еле поспевает.

Шесть государств насквозь прошли, в седьмом у стен королевского замка остановились.

— Вот, — говорит слуге чародей, — и пришли мы, куда надобно. Владычит в этом королевстве король. Да не столько он владычит, сколько его мать — старая ведьма. Это она для своего сынка любимого нашего коня-солнышко украла.

— Ну и жадность ненасытная! Им два солнца, а нам ни одно го, — слуга удивляется. — А где наш конь?

— Это ещё узнать-разузнать следует.

Посмотрели вверх — высокая стена у замка, глухая. Одно окошечко высоко прорезано, да и то кованой решёткой забрано.

— Сюда-то мне и надо, — сказал чародей.

Ударился о землю человеком, а взлетел зелёной птахой. Слуга только рот разинул. Птаха вспорхнула к окошку, пробралась сквозь чугунные переплёты, в слюдяное окошко заглянула. Видит, сидит старая ведьма за прялкой, пряжу прядёт. Постучала в оконце зелёная птаха клювиком, лапкой поскребла. Ведьма ей окошко и отворила.

— Вот, — говорит,— гостья крылатая! Красива собой, да только с добром или со злом ко мне залетела?

Протянула костлявые руки, пальцы, как грабли, растопырила, хочет птаху изловить.

А птаха под сводчатым потолком вьётся, в руки ей не даётся. Разозлилась ведьма, вскричала скрипучим голосом:

— Эх, был бы мой сынок дома, он бы тебя поймал, голову бы тебе свернул, чучелку бы набил. Да его только к вечеру ждать можно — докуда-покуда он всё наше королевство на солнечном коне не объедет! . .

Так всё птаха и вызнала. Пурх — к окошечку, да не тут-то было, ведьма проворнее птахи к окошку подскочила и захлопнула его. А сама хвать метлу, что у порога горницы стояла, взмахнула и ударила пташку. Вмиг обернулась птаха кем раньше была — ведуном-чародеем стала перед ведьмой.

— Чуяло моё сердце обман! — ведьма завопила и на чародея бросилась.

Схватились они, только чародей посильней оказался, живо старуху скрутил, руки и ноги её же пряжей связал и на широкую лавку положил. Билась старая ведьма, билась, да не могла свою пряжу порвать. Ведь пряла она нить не простую, а волшебную, вот её сила против неё и повернулась.

Чародей в дверь выбежал, залами-горницами, ходами-переходами наружу из замка выбрался, слуге сказал:

— Что выведывал, то выведал, что хотел узнать, то узнал. Да четверть дела — не полдела, полдела — не дело, а дело всё впереди. Иди за мной, ни о чём не спрашивай.

Подошли они к мосту, что через реку перекинут, схоронились под мостом в густом кустарнике. А как смеркаться начало, притащили толстое бревно и положили поперёк моста — ни пройти, ни проехать.

Отгорела вечерняя заря, яркие звёзды в небе засверкали. Потом тучи их закрыли, совсем темно стало. Слуга шепчет чародею:

— Темень-то, ровно в нашей родимой сторонке.. .

Только промолвил — посветлело вдали, всё ярче и ярче свет разгорается. Это скачет король, ведьмин сын, на краденом коне-солнышке домой поспешает. Дорога знакомая, родной замок близко, не чует король беды, скакуна по золотым бокам плёткой охаживает. Разгорячился конь, как гром загремел копытами по дощатому мосту, да со всего маху о бревно запнулся. Сам на ногах удержался, а всадника из седла вышиб.

— Эх, — вскричал король, — знать бы, кто бревно положил! Шкурой да кровью заставил бы того расплатиться.

Тут чародей перед королём предстал. Усмехнулся и говорит:

— Не велика ли цена, что ты назначаешь? Твоя шкура в ответе. Твоя кровь прольётся.

Зарычал король в ярости, выхватил меч из ножен. И у чародея неведомо откуда меч в руках оказался.

Тяжко они бились, мечами звенели, сталью о сталь ударяя. Тверда и крепка рука у короля, да и гнев ему силы придаёт. И чародей ни в чём не уступает, то кошкой назад отпрыгнет, то тигром вперёд бросится. До тех пор рубились, пока оба враз мечи не сломали.

— Что ж, — король говорит, — биться больше нечем. .. Давай, пан ворог, колёсами обернёмся да с той вон кручи вниз покатимся. Посмотрим, чья возьмёт.

Поднялись они на кручу, и превратился король в золочёное колесо от королевской кареты.

— Ну, а мы не знатного рода, — засмеялся чародей и сделался тележным колесом, с толстыми спицами, с железным ободом;

Стремглав ринулось вниз лёгкое золочёное колесо, а тележное, тяжёлое, еле переваливается. Да как раскатилось потом, так на середине склона и догнало. Сшиблись оба. Вылетела спица из каретного колеса, завертелось оно и набок упало, лежит. Тут тележное колесо вновь чародеем стало.

— Моя взяла!

— Не спеши, пан ворог,— ответил король и вылез из-под обломков золочёного колеса. — Не победил ты меня, только мизинец мне сломал.

— Ну, давай оба огнём сделаемся, один другого жечь станем, — чародей говорит.

— Будь по-твоему, — согласился король. — Я белым пламенем буду, ты — красным.

Взвились два огня — белый и красный, смешались в смертной битве, то разделятся, то друг друга жаркими языками лижут. То по земле стелются, то к небу вздымаются. Долго бились, ни один одолеть не может.

Тут — тюп-тюп по мосту — идёт-бредёт старый нищий — видно, к рассвету хочет в город поспеть.

— Эй, оборванец, — закричал ведьмин сын, белый огонь, — зачерпни шапкой воды из речки, залей красное пламя, я тебе золотой дам!

Послушался нищий, зачерпнул воды, полную шапку несёт. Только хотел плеснуть на красный огонь, тот вскричал:

— Лей скорее на белый, дедушка, целый грош заработаешь!

Тот нищий сроду золотого не видел, а грош ему часто подавали. Он на грош и польстился, плеснул на белое пламя. Зашипело оно, сникло, пар столбом поднялся. За паром и не видно было, что маленький белый язычок пламени не залитым остался.

Сделался чародей самим собой, подал нищему три гроша, и тот, довольный, своим путём дальше потащился.

А тем временем из белого язычка пламени выскочил мальчишка да за спиной у чародея подобрался к коню-солнышку и взлетел в седло. Сам кричит:

— Хоть и отнял ты у меня половину силы и лет мне поубавил, а пока конь мой — мой и верх. Ещё меня наищешься, за мной набегаешься.

Хлестнул солнечного коня плёткой и умчался вдаль, неведомо куда.

Тут слуга из-под моста и вылез.

— Что ж ты, — укоряет чародея, — дрался-бился, а коня упустил?

— А ты что же не помогал? — чародей отвечает.

— Да борони боже в такую драку соваться! Как вы биться начали, меня от страха скорчило. Глаза я руками закрывал, голову меж ногами держал, коленками уши заткнул.

Захохотал чародей, а как отсмеялся, вздохнул и сказал:

— Ну вот что, храбрец, что ни сделано, а до конца не доделано. Путь нам дальний и нелёгкий впереди лежит.

пошли они по следу кованых копыт, где дорогами, где тропами, где горами, где лесами. А как вышли на каменистую, выжженную равнину, тут и след потерялся. Наугад идут. Солнце палит, на небе ни облачка. Чародей вперёд шагает, слуга позади плетётся, спотыкается, под нос бормочет:

— Кабы ты взаправдашний волшебник был, хоть какую-нибудь еду наколдовал бы. Сколько времени не ели! А пустое брюхо ногам ходу не даёт.

Чуть промолвил, выросла на песке перед ними диво-яблонька. Листочки зелёные, яблочки краснобокие.

— Выходит, — обрадовался слуга, — ты не на шутку колдун-ведун! — И яблоко сорвал.

А чародей яблоко из его руки выбил. Выхватил обломок меча и ударил деревце под корень. Мигом яблонька зашаталась, сухой метлой на землю упала, по прутикам рассыпалась. Усмехнулся чародей:

— Верно, старая ведьма от пут освободилась, нас обогнала да отравленными яблоками угостить хотела. Её эта метла, что меня чуть не сшибла, когда я пташкой был. Теперь у неё треть силы колдовской убыло, а чему дальше быть, то дальше и сбудется.

Долго ли, коротко ли ещё шли, видят — из-под камня ключ пробился, вода в роднике чистая, прохладой от неё веет. Слуга к роднику кинулся, да чародей его оттолкнул.

— Не спеши на тот свет, — говорит, — этому свету ещё порадуешься. — И мечом по воде плашмя ударил.

Вот диво — не плеснулась вода, зазвенела, как хрусталь. Нет никакого родника, лежат на камнях осколки зеркальца.

— Перед этим зеркальцем, верно, старая ведьма свои космы расчёсывала, — сказал чародей. — Теперь она ещё треть злой силы потеряла.

Опять вперёд идут. Глядят, на каменистом откосе куст алыми розами расцвёл.

— Эх, — говорит слуга, — ни поесть, ни попить не удалось, так хоть цветок понюхаю.. .

— Стой на месте! — закричал чародей и ударил мечом по кусту.

Пропал розовый куст, а вместо него старый роговой гребешок валяется. Засмеялся чародей:

— Ну, старая всю свою ведьмовскую силу потеряла, нечем ей уже теперь колдовать. Больше вперёд забегать не будет, далеко за нами не потащится.

Полегче идти стало, повеселее. Вроде и солнце не так печёт, и травка зелёная меж камней пробивается. А как взошли на холм, широкое море увидели. На берегу замок стоит.

Подошли поближе, смотрят — перед замком на замшелом камне сидит король-мальчишка, вдаль глядит. Потом обернулся и закричал:

— Всё-таки нашёл ты меня! Ну да это сейчас к лучшему. На этот раз мы, может, и поладим. Знаешь, как оно бывает: что в руках, то не любо, что далеко, по тому душа томится. Вот и давай меняться.

Слуга слушает, рот разинул, ничего не понимает. А чародей отвечает спокойно:

— Что ж, пожалуй, в цене сойдёмся. Только не лёгкая это затея — княжна-то живёт на таком острове, что вершиной до неба достаёт, и приступу к нему нет, хоть о скалу разбейся.

— Ну, это твоё дело, не моё, — говорит король-мальчишка.— Как сторговались: княжна мне, конь тебе.

Принялся чародей ладью снаряжать. Всякого товару богатого наносили, коврами дорогими палубу устлали, положили на ковры шали да полушалки, ларчики с дорогими уборами на корму поставили. Паруса поднимают, в путь собираются.

Тут слуга скумекал, что к чему, говорит своему хозяину:

— Таскался я за тобой всюду, служил верно, в битвах первый помощник был, по пустыне-равнине впереди шёл, не жаловался…  А по морю ходить нет моего согласия!

Махнул рукой чародей:

— Без такого помощника впрямь обойтись нелегко. Да уж попробую. Отправляйся-ка ты домой, скажи нашему королю, что дело делается, к концу идёт. Вот только найдёшь ли дорогу до нашего царства?

— Что ты! —слуга отвечает. — Это я сюда один не дошёл бы, заблудился. А домой сами ноги прямиком понесут…

Так они и расстались. Слуга— от берега моря по суше в одну сторону, а наш чародей по волнам на ладье — в другую сторону.

Паруса крепкие, ветер попутный — доплыли до острова. А княжна, что там жила, уже навстречу ладье служанку послала, узнать — кто такие, послы с дарами или купцы с товарами пожаловали. Чародей служанке говорит:

— И послы, и купцы, и с дарами, и с товаром. Что тут есть — всё продаётся-дарится. Пусть лишь княжна сама придёт, выберет, что приглянется.

Спустилась княжна по крутой тропинке, на ладью взошла. Тут у неё глаза, и разбежались. Серьги, кольца да браслеты примеряет, золотом шитые шали на белые плечи накидывает. Обо всём на свете забыла, не заметила, как ладья тихо от берега отчалила. А когда опомнилась, уже и острова почти не видно, далеко отплыли. Всплеснула княжна руками.

— Обманул ты меня! Говорил, выбирай, что любо, а сам везёшь неведомо куда.

— Не обманываю тебя!—чародей отвечает. — Твой выбор ещё впереди. Не век же тебе в девицах на острове сидеть. Есть два жениха, вот тебе и выбирать.

И принялся ей рассказывать всё с самого начала до нынешнего дня. Ну, мы про то всё сами знаем. Княжна слушает, а нам ни к чему.

Говорит чародей, с княжны глаз не сводит. Красавица она, каких земля ещё не рождала. Лицо белое, щёки румяные, глаза, что небо, синие, в золотой косе ясный месяц блестит.

Кончил рассказ чародей, княжна заговорила, ровно ручеёк зажурчал:

— Что ж тут выбирать. Не хочу я за мальчишку, ведьминого сына, идти, хочу за твоего короля.

— Хорошо ты рассудила, — сказал чародей, — да есть ещё сила у мальчишки. Тут женскую хитрость надо, мне самому его не одолеть. Выведай, где его мощь спрятана, тогда мы и сами уцелеем, и коня-солнышко уведём.

А уж берег близко. На берегу мальчишка-король скачет, от радости руками плещет, хохочет. Как сошла с ладьи княжна, он с ней игры затеял, в прятки, жмурки играл, наперегонки бегал. Устал наконец, прилёг отдохнуть. Княжна подле него села.

— Весело с тобой, — говорит, — да и боязно. А если обидеть меня кто захочет?! Как ты, такой маленький, меня защитить сможешь?

— Ты со мной ничего не бойся. Ту силу, что от матери-ведуньи мне досталась, не потаю, чародей отнял. А ту, что от отца, великого волшебника, осталась, никто не отнимет. Надёжно она спрятана.

Княжна головой качает.

— Не поверю, чтобы сила отдельно от человека хранилась. Обманываешь ты меня.

Вскочил мальчишка, рассердился, глазами сверкнул, ногой топнул.

—  Так слушай же!—кричит. — Вон гора, поросшая лесом, стоит. На той горе под вершиной златорогий олень пасётся. В олене — златокрылая утка, в утке — золотое яйцо, в яйце — золотая игла. Та игла и есть моя сила. Веришь ли мне теперь?

— Верю, верю, — княжна ласково говорит. — Поспи, подремли, я тебе песенку спою.

Крепко уснул мальчишка-король, а княжна слово в слово всё чародею пересказала.

Чародей мешкать не стал, отправился к вершине горы. Подкрался к златорогому оленю, мечом ему голову отсёк. Вылетела из оленя златокрылая утка, золотое яйцо на лету выронила. Упало яйцо, разбилось, выпала из него золотая игла. Поднял её чародей, на ладони подержал, задумался. Как быть? Пополам переломить — тут и смерть королю-мальчишке. Вспомнил он, как мальчишка звонким голосом смеялся, как по песчаному берегу прыгал и бегал, и жалко ему стало молодую жизнь обрывать. И отломил он у иглы только острый кончик.

Спустился чародей вниз, к замку. Глядит — княжна годовалого младенца нянчит, ходить учит. А он гукает, пузыри пускает.

— Что ж нам теперь делать с ним? — спрашивает княжна чародея.

И тут подходит к ним старая женщина. Взяла ребёнка, к сердцу прижала, баюкает, сыночком называет. Смотрит чародей — ведьма это, королевская мать. Да она и не она: была раньше злая, страшная, а теперь с лицом приветливым, с ласковыми руками.

— Ну вот, — говорит чародей княжне, — всё и сладилось. Сама она подобрела — верно, и сына второй раз вырастит добрым человеком. А нам пора в путь-дорогу.

Отпер он конюшню, вывел коня наружу. Княжна так и ахнула — средь солнечного дня второе солнце засияло. А конь-солнышко копытами бьёт, вольной воле радуется. Сел чародей на коня, княжну перед собой посадил, и отправились они через семь государств в своё королевство.

Ехали они долго, а мы скажем коротко: проехали все семь государств и добрались наконец до того места, где свет с мраком мешался.

Тут кто-то коня под уздцы схватил. Смотрит чародей, а это слуга. Он слугу спрашивает:

— Почему к королю не пошёл, что здесь делаешь?

А тот, глазом не моргнув, отвечает:

— Да неохота было с белым светом расставаться, в темноте блуждать, к королю ни с чем возвращаться. Теперь-то я с честью вернусь, коня-солнышко за уздечку приведу.

Усмехнулся чародей.

— Хитёр же ты! Ну да ладно, веди коня!

Так и вступили они все в королевство тьмы, в царство мрака. Разом всё кругом осветилось, травы зазеленели, цветы расцвели, птицы запели. Со всех сторон люди сбегались, славу кричали чародею.

И король на белом коне прискакал. Не знает, на кого первого смотреть, кому больше радоваться, — то ли коню-солнышку, то ли красавице княжне, что на том Коне сидит.

А красавица засмеялась звонко и говорит:

— Что же ты мне руку не подашь, с седла сойти не поможешь?

Протянул король не одну, а обе руки, бережно княжну снял. Отколола тут княжна свой месяц ясный из косы и королевскому белому коню на лоб прикрепила.

— Пусть теперь, — говорит, — днём солнце сияет, а ночью месяц светит, как во всех других краях водится.

Ну, дальше и рассказывать нечего, радость и веселье в королевстве царили. Времени не теряли, сыграли пышную свадьбу. Король слугу богато наградил за храбрость да верную службу. Слуга чародею подмигнул, монетами позвенел и довольный восвояси отправился.

А чародею король сказал:

— Бери что хочешь, хоть полцарства себе возьми. Но чародей только головой покачал:

— Нет, король, на что мне полцарства. Есть у меня мой домик, есть книга. Весь свой век я её читал, а теперь довелось увидеть, как сбылось написанное. Пойду ещё почитаю — может, и ещё что-нибудь сбудется.

Поклонился королю и молодой его жене и ушёл. Говорят, и по сю пору ту книгу читает, букву за буквой, слово за словом, лист за листом.

ДОСКА С ЗАГАДКОЙ

Польская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяЖил в предгорьях Карпат бедный крестьянин. Стоял его дом на склоне холма, на краю долины. Да и не дом вовсе, а так — маленькая халупа, тёмная и тесная. Зато у пана помещика, что жил на другом холме, на другом краю долины, дом был на сто комнат, потолки высокие, с лепными узорами.

Поле у крестьянина с лоскутное одеяло, камней больше, чем земли. Зато у пана поля еле за день на коне обскачешь. Правда, крестьянин и не пробовал панские поля мерять. Не его же они, да и коня у него не было. Это пан целый табун держал, а у крестьянина одна коровёнка — и то хорошо.

Паслась однажды коровёнка обочь его поля на меже, повернула глупую рогатую морду в сторону панских полей, знай себе траву щиплет.

И надо же, как раз в ту пору пан решил на коне объехать свои владения. Увидел коровёнку разгневался. Не побрезговал чистыми панскими руками схватить с земли прутик и перегнать скотинку к своему стаду.

Что делать крестьянину?! Пошёл к помещику свою коровёнку вызволять.

— Так и так, пан помещик, — говорит с поклоном, — корова моя не виновата, и я не виноват. Паслась она на меже, а межа ничья.

— Если межа ничья, значит, наполовину моя, — отвечает пан. — А твоя корова как раз с моей половины траву щипала. Значит, и корова наполовину моя. Да ведь корову пополам не разделишь, — выходит, и вся корова моя!

— Как же это, —- попробовал спорить крестьянин, — межа-то ничья…

— Что ты заладил, — рассердился пан, — ничья, ничья.. .

— Да я хоть десять раз готов повторить то же самое! — заупрямился крестьянин.

— Ну, и я повторю десять раз свой ответ!—закричал пан. Хлопнул в ладони, кликнул слуг и велел дать крестьянину десять ударов палкой.

И вернулся крестьянин домой без коровы, с битой спиной. Жена причитает:

— Ох, горе нам, горе! . . Без коровы совсем с голоду пропадём!

— Ничего, жена, не горюй. Я ещё с ним потягаюсь.

— Где беднякам с богатым паном тягаться! — вздыхает жена.

— А я до самого короля дойду. Жалобу ему подам.

— Как ты жалобу напишешь? Ты же грамоте не обучен.

— Вот посмотришь! —сказал крестьянин.

Взял он большую доску, гладко её обстругал и стал острым ножом вырезать свою жалобу.

Три дня трудился. Вырезал панское поле и своё вырезал, а между ними межу. Панский дом на сто комнат и свою халупу. Ясное дело, вырезал корову с рогами и хвостом и свой спор с паном. А сбоку сделал десять зарубок — десять палочных ударов, что его спина вытерпела.

Жена мужа похвалила, потом пригорюнилась.

— Я-то понимаю,—-сказала.—А вот поймёт ли король?

Муж ответил:

— Уж не думаешь ли ты, баба, что король глупее тебя?! Чем болтать попусту языком, собери мужа в дорогу.

Напекла жена лепёшек, соли положила в тряпицу и три луковки дала.

— А пить захочешь, — сказала, — напьёшься после сытной еды воды из ручья.

Попрощался крестьянин с женой, взвалил доску на спину и пустился в дальний путь — понёс свою жалобу королю.

Шёл крестьянин тропами нехожеными, шагал дорогами проезжими. Шёл день, шёл два, а на третий вошёл в большой лес. Никого в том лесу нет, только птицы на разные голоса свищут.

Идёт, идёт… Вдруг вдалеке затрубили охотничьи рога, собаки залаяли. Потом конский топот послышался. Ближе, ближе.. . А лай собак всё дальше и дальше.

Вышел крестьянин на полянку, а навстречу ему всадник выехал: короткий плащ на плечах, шапочка с пером, жёлтые сапоги со шпорами, у луки седла — кремнёвое ружьё. Под всадником конь вороной ушами прядает.

— Слава Йезусу! — поздоровался крестьянин.

— Во веки веков аминь! — всадник ответил.—Куда идёшь, человече? Что за диво на спине несёшь?

— Иду к королю. Несу ему жалобу.

— На кого же ты королю жаловаться хочешь?

— На помещика. Вот, гляди, добрый человек. ..

Свалил крестьянин свою жалобу на землю. Всадник с коня наклонился, смотрит.

А крестьянин корявым пальцем по доске водит, рассказывает.

— Так, — говорит всадник, — это я всё понял. А вот почему тут первая корова как корова, вторая будто пополам разорвана, а третья опять целая?

— Эх!—рассердился крестьянин.—Я-то думал, ты умный. Неужто не разумеешь? Не три это коровы, а одна корова. Моя корова. Вот она. Ну, а помещик сказал, будто корова наполовину его. Так тут и вырезано. Посуди сам, добрый человек, мыслима ли такая несуразица? Видно, и сам помещик это сообразил. Потому что угнал не половину коровы, а всю целиком — с хвостом, с задними копытами и с выменем, что нас с женой молочком поило. Вот он её за рога ведёт.

— Ну что ж! Тащи свою жалобу королю,— сказал всадник.— А мне пора. Поскачу догонять своих. Как бы лисицу не упустить!

— Доброй тебе охоты! —пожелал крестьянин.

— И тебе удачи! — сказал всадник и повернул коня.

Долго ли ещё брёл крестьянин, коротко ли, а на закате пришёл к королевскому замку.

Перед замковыми воротами стража стоит, с блестящими топориками, с острыми пиками. Скрестились перед крестьянином две пики, топорики над его головой поднялись.

— Куда прёшь, деревенщина?

— Своему королю жалобу несу, — отвечает крестьянин.

Тут прибежал какой-то ещё, видно — старшой. Зычным голосом распорядился:

— Того,  что с доской, пропустить

 Повели крестьянина ходами-переходами и привели в большой зал.

Что за красота в том зале! Тысяча свечей да сотня факелов. Везде позолота, всё блестит. А одежды на придворных прямо сверкают. Крестьянин даже глаза зажмурил. Потом приоткрыл глаза и увидел короля.

Сидит король на покрытом парчой кресле. Золотая корона на голове, белая мантия, подбитая горностаевым мехом, до самого пола спускается. Настоящий король, ни с кем не спутаешь.

Бухнулся крестьянин на колени, деревянная его жалоба об узорные каменные плиты стукнулась.

Министры, что стояли по сторонам королевского кресла, даже вздрогнули. А король милостиво спросил:

— С чем, братец, к нашему величеству явился?

— Да вот, твоё королевское величество, жалобу принёс.

— Ну, показывай твою жалобу.

Крестьянин свалил доску с плеч, положил на пол.

— Вот, — говорит, — здесь про все мои обиды рассказано.

— Так, так, — сказал король и чуть-чуть привстал, чтобы получше жалобу рассмотреть.

Тут перед самым носом крестьянина зазвякало что-то. Глянул он и увидел: диво — не диво, чудо — не чудо, а жёлтые сапоги со шпорами.

«Эге! — подумал крестьянин, — эти сапоги я уже сегодня видел».

щелкните, и изображение увеличитсяКороль сказал:

— А ну, паны министры, покажите свою смекалку, разгадайте деревянную загадку. Вот хоть с тебя начнём, пан министр вкусных кушаний.

Выкатился вперёд кругленький человечек на коротких ножках. Будто пивной бочонок на низеньких козлах. На толстой шее — цепочка, на цепочке болтаются золотая ложка и серебряный ножик. Глянул на доску и всплеснул руками.

— Ах, ваше королевское величество! Какая же это жалоба? Это прошение к вашей милости. Пусть сам король соблаговолит посмотреть. В этом углу вырезан пирожок. С какой начинкой, Неведомо. А в том углу большой торт, нарезанный на сто кусков. И ещё проситель хвастает, что может из одной коровы изготовить десять блюд. Вон сбоку десять зарубок. И просит он взять его поваром на вашу кухню. Да где ему, тёмному, тягаться с нашим придворным поваром. Наш повар такие блюда готовит, что ешь и не знаешь, что ешь. То ли кислое, то ли солёное, то ли сладкое. А этот разве что в кухонные мужики сгодится…

Крестьянин от удивления только рот раскрыл — вон как всё перевернуть можно!

А король улыбается и мужику знак подаёт, чтоб молчал.

— Ясное дело, у министра вкусных кушаний одни кушанья на уме! — закричал другой министр.

— Хорошо, — сказал король, — послушаем тебя, министр удачной охоты.

Министр удачной охоты пошевелил усами, прямыми и длинными, что пики, и шагнул к доске. Одним глазом глянул и вскричал:

— Ваше королевское величество, велите немедля трубить сбор, брать на сворки собак! Рогатый дракон бесчинствует в нашем королевстве. Да не простой, а такой, что хоть пополам его разруби — обе половинки тут же срастутся. Десять человек он уже сожрал. Большой дом разломал на сто кусков. Поспешим, пока дракон ещё больших бед не натворил. Вот это будет настоящая королевская охота!

И усатый министр поднёс было к губам охотничий рог, с которым не расставался, даже когда ложился спать.

Крестьянин испугался: «Ну, ещё дракона какого-то придумали! Чего доброго, нагрянут в наши края, моё поле до последнего колоска вытопчут!»

А король засмеялся.

— Погоди, не спеши, — сказал он министру удачной охоты.— Может, ещё кто из моих умников своё веское слово своему королю скажет.

— Умные, ваше королевское величество, до поры до времени молчали, — заговорил высокий и тощий, как жердь, министр.

Глянул на него крестьянин и подивился — надо же так вырядиться: длинный, чуть не до полу, чёрный кафтан с широкими рукавами расшит какими-то белыми знаками, на голове синяя островерхая шапка, вся утыканная золотыми звёздами.

«Его бы на мой огород, — подумал крестьянин, — то-то вороны перепугались бы!»

А тощий министр вперил глаза в доску, смотрел, смотрел и вдруг воздел руки к потолку.

— О ваше королевское величество! Воля самих небес водила рукой этого тёмного человека. Нет, нет, тут нельзя ошибиться! Светлы звёзды, но тёмен смысл их прорицаний. Десять ночей — десять зарубок. И что толку? Что, я вас спрашиваю, ваша королевская милость, толку?

— Пока и я не вижу толку в твоих словах! —прервал министра король.

— Где дракон? Какие кушанья?!—нёс своё министр. — Три знака Зодиака, вот что мы видим тут — Овен, Козерог, Телец, предвещающие ужасные беды. Но, ваше королевское сияние, я недаром министр благоприятных предсказаний. Стоит обойти доску с другой стороны — и всё получается наоборот! Удача сопутствует королю! Урожай во сто раз богаче посева! Благоденствие! Десять лет без войны!

— Какой овен? Какой козерог? — визгливо закричал толстяк— министр вкусных кушаний. — Коровы это, ваше королевское величество!

— Не коровы, а дракон! —завопил усач.

— Не коровы, не дракон, а созвездия!

И министры чуть не передрались.

— Утихомирьтесь, господа! — прикрикнул на них король. — Приподнимите-ка доску, я сам посмотрю, что там сказано.

Все три министра — вкусных кушаний, удачной охоты и благоприятных предсказаний, — кряхтя, ухватились за края доски и поставили её стоймя перед королём.

Взглянул король на деревянную жалобу, сперва нахмурился, потом улыбнулся и наконец заговорил:

— Да тут целая история. Каждый из вас, господа министры, своё прочитал, да не то, что написано. Теперь меня послушайте. Живёт этот добрый человек в маленькой халупке на краю поля. Вот его поле, а вот и домишко. А напротив живёт помещик — в доме на сто комнат. Так ли я сказал? — спросил король крестьянина.

— Так, так, твоя королевская милость, — закивал крестьянин.

— А много ли твоя корова даёт молока?

— Да ведь как накормишь, — сказал крестьянин.

— Ясно. На меже трава хорошая. Ведь из-за межи-то у тебя спор с помещиком и вышел?

— Из-за неё, из-за неё.

— Говоришь, отобрал он у тебя корову?

— Истинно твоё слово. Отобрал. Да ещё десять палок дал в придачу.

— Вижу, вижу, — сказал король, — вот они, десять зарубок. Те зарубки не только на доске, на твоей спине ещё горят.

— Спервоначалу горели, твоя королевская милость, теперь только чешутся.

Король засмеялся:

— А мы своей королевской волей сделаем так, чтобы твой пан себе затылок почесал. Иди домой, а раньше, чем дойдёшь, пан помещик наш указ получит. Даст он тебе вместо одной коровы — десять. Да землицы прирежет от своих угодий десять десятин. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что здесь два умных человека — я да ты. А остальные все дурни — простую жалобу толком прочесть не сумели. И зачем только ты их держишь?

— Сам не знаю зачем, — ответил король. — Так уж у нас, королей, положено.

Крестьянин поклонился королю, взвалил свою жалобу на спину и отправился восвояси.

Шёл и радовался. А как дошёл до лесной полянки, где с охотником повстречался, остановился и подумал:

«Одного не понимаю: почему король после охоты сапоги со шпорами не сменил? Верно, у него, бедняги, как и у меня, второй пары нет».

СКАЗАНИЯ О КРАБАТЕ

Лужицкая сказка

МЕЛЬНИЦА У ЧЕРНОГО ХОЛМА

щелкните, и изображение увеличитсяЖил в одном селении в Верхних Лужицах мальчик по имени Крабат. Были у него мать да отчим. Хоть и не родной отец, а не хуже родного, добрый человек попался, ничего не скажешь. Только не везло им, бедно они жили. Вот Крабату и пришлось с малых лет по людям работу искать, а коль работы не находилось, так под чужими окнами кусок хлеба просить.

Как-то раз бродил он, бродил по дорогам, и донесли его ноги до Чёрного Холма, где стояла водяная мельница. Слышал Крабат про эту мельницу, про её хозяина недоброе. Говорили, будто тот мельник колдун и чернокнижник, нечистые дела там творятся. Да ведь голод не тётка! И Крабат — парнишка не из пугливых.

Мельник хорошо его принял, накормил, напоил, расспросил, кто он, откуда да сколько лет. А Крабату как раз четырнадцать сравнялось. Услышал это мельник и говорит:

— Не хочешь ли ко мне в ученики-подмастерья? Есть у меня одиннадцать учеников, двенадцатого не хватает. Сыт будешь, одет, и учить тебя стану тому, чему никто другой не научит.

Крабат за один хлеб готов был работать, а тут ещё и в науку берут. Не раздумывал парнишка, сразу согласился. Мельник говорит:

— Запомни: я тебя не принуждал, не заставлял. Ты сам по доброй воле ко мне пришёл. С этого дня, с этого часа ты мне душой и телом предаёшься. И должен ты мне в том расписку дать и своей кровью подписаться.

Вот тут Крабат призадумался. Значит, недаром дурная молва про мельника идёт. Жутко ему стало. Надо, думает, с мельницы убираться, пока цел. Да как раз в ту пору в дверь кошка прокралась, в зубах у неё воробушек. Принялась она его есть, и увидел Крабат, что капелька крови на пол упала. Живо смекнул наш паренёк, что к чему.

— Неси, — говорит мельнику, — свою бумагу. Дам тебе расписку, какую требуешь.

Пока мельник за бумагой ходил, Крабат обмакнул свой палец в воробьиную кровь. Этой кровью и расписался.

Так он в первый раз колдуна перехитрил.

Зажил Крабат на мельнице, сказать хорошо — не скажешь, сказать плохо — язык не повернётся. Товарищи-подмастерья весёлые, хорошие. Ест Крабат досыта, спит вволю, и ученье ему нравится, хоть и обучали тут не мукомольному да крупорушному делу, а тайному чернокнижному ремеслу. Мельник-чародей нахвалиться новым учеником не мог — так на лету и схватывает, все колдовские штуки мигом перенимает.

Крутятся жернова на мельнице, зерно мелют, и время перемалывается— неделя за неделей, месяц за месяцем. Скоро год Крабатову ученью минет.

Видит Крабат — что-то примолкли его друзья подмастерья, песни не поют, шутки не шутят. Стал Крабат у них выспрашивать-выпытывать, а они будто воды в рот набрали. Да от нашего парнишки так быстро не отвяжешься. Ну, один из них ночью тайком от всех вот что ему рассказал.

Раз в году собирает колдун-чернокнижник своих учеников вокруг большого мельничного колеса, а на том колесе нарисована стрела и тайные колдовские знаки. Раскрутит хозяин колесо, оно покрутится, покрутится и остановится. И на кого стрела укажет, тот наутро куда-то без следа исчезает. Куда девается, что с ним делается — никому неведомо, остаётся одиннадцать подмастерьев, хоть считай, хоть пересчитывай. И тогда мельник-чародей берёт себе нового ученика. Скоро тот страшный срок наступит, потому и невеселы друзья-товарищи.

Услышал это Крабат и подумал:

«Э, видно, пора уносить отсюда ноги!»

Правдой-неправдой отпросился он у хозяина на денёк домой, родных навестить. Отпустил его мельник.

Мать ему обрадовалась, не знает, куда усадить, чем попотчевать. Да недолго радовалась: узнала, где он год пропадал, кто его хозяин, — испугалась, расплакалась. Крабат ей говорит:

— Не плачь, матушка, лучше выслушай меня. Ты одна можешь вызволить меня, от беды спасти.

И научил её, что делать.

Вернулся Крабат на мельницу как ни в чём не бывало, хозяина слушается, во всём ему покорен.

Через три дня залаял на мельнице чёрный пёс, заухала сова на чердаке — почуяли, что Крабатова мать пришла. Просит она мельника сына отпустить.

Мельник отвечает:

— Будь по-твоему. Нет такой силы, чтоб была сильней материнской любви. Коль узнаешь сына среди других учеников, отпущу его с тобой.

Привёл он её в тёмную комнату, а там сидят на жёрдочке двенадцать воронов — все, как безлунная ночь, черны, у всех двенадцати крылья синим отливают, у всех в левую сторону клювы повёрнуты.

— Вот, — сказал мельник, — если вправду так велика материнская любовь, найди, угадай, который твой сын.

Смотрит мать во все глаза. Схожи меж собой вороны, словно из одного гнезда вылетели. Где тут угадать?! Вдруг один ворон клювом под правым крылом почесал.

Вспомнила мать, что ей сын наказывал, смело на того ворона показала.

— Вот моё дитя, что я под сердцем носила.

— Верно ли ты говоришь, я и сам не знаю, — отвечает мельник.

Дотронулся до ворона, заклинание выговорил, и стал перед ними не чёрный ворон, а юный Крабат, его любимый ученик.

Заскрипел чародей зубами, но делать нечего. Пришлось отпустить Крабата.

Так Крабат от мельника спасся. Да не только сам невредим ушёл, а ещё главную чародейскую книгу тайком с собой унёс. А какая сила у чародея без той главной чёрной книги? Разве полсилы осталось! И поклялся чародей извести молодого Крабата, сделался его врагом не на жизнь, а на смерть.

Дома застал Крабат старых неотвязных постояльцев — беду с нуждой. Денег ни гроща, хлеба ни крошки, даже соли маловато, а картошка без масла, без соли только горло дерёт. Не к такой еде привык Крабат на мельнице.

Вот и говорит он однажды отчиму:

— Хочешь не хочешь, а придётся Мельникову науку в ход пустить. Завтра в Кулеве весенняя ярмарка, скота на продажу нагонят много. Обращусь я в тучного вола, а вы меня на ту ярмарку ведите. Только не продавайте доброму человеку, продайте злому да хитрому каменецкому купцу. И просите подороже. Одно запомните — постромки себе оставьте, не то не смогу я принять человеческий облик, волом на убой к мяснику попаду.

Сказал так и вышел из хаты. Мать и отчим за ним выбежали. Видят — стоит во дворе вол, красивый, сытый, рога разлогие, копыта клешнятые. Мать плачет, отчим страшится, да делать нечего. Повели вола на торг в Кулево.

Купцы, как увидели того вола, чуть меж собой не передрались, цену друг перед другом набивают. Столько денег отвалили, сколько отчим и в жизни не видывал. Припрятал он деньги получше, постромки через плечо перекинул и домой отправился.

А купцы погнали вола в Каменец. По дороге остановились в корчме, по обычаю добрую покупку обмыть да перекусить малость. Вола поставили в хлев, сами сели за стол угощаться. Пьют, едят, потом и про скотину вспомнили. Велели служанке задать волу корму.

Вот входит служанка в хлев с охапкой сена. А вол нагнул рогатую голову, поклонился. И вдруг сказал человечьим голосом:

— Спасибо тебе, но сена я не люблю. Принеси-ка мне лучше жареного мяса пожирней.

Испугалась девушка, сено рассыпала, бросилась со всех ног вон из хлева.

Вбежала в корчму и заголосила:

— Ой, не пойду я больше в хлев! Не просите, не приказывайте! Там ваш вол по-человечьи говорит, сена не хочет, жареного мяса просит.

Смеются купцы — надо же! Такое девке причудилось! .. А тот, что вола купил, забеспокоился всё же, встал из-за стола, в хлев пошёл.

Едва дверь приоткрыл, взвилась над его головой ласточка. А вола будто и не бывало.

Быстро ласточка острыми крыльями машет — это юный Крабат домой спешит. Раньше отчима поспел. Ударился о землю — сам собой стал.

Хорошо зажили. Только всему конец приходит, кончились и деньги, что за вола получены. Тут как раз осенний торг наступает. Опять говорит Крабат отчиму:

— Теперь поведёшь на торг в Кулево не вола, а ретивого коня. Смотри, однако, уздечку не отдавай.

Как задумал Крабат, так и сделал. Обернулся ретивым конём, копытами бьёт, шея крутая, бока серебром отливают. Не конь, а загляденье!

Добрался отчим до Кулева. Купцы, завидев коня, толпой его окружили. Спорят друг с другом, цену набивают. Пока купцы меж собой бранились, какой-то почтенный старик с седой бородой всех растолкал и кинул хозяину кошель с золотом. Никто и опомниться не успел, как вырвал он из рук отчима уздечку, вскочил на коня и ускакал.

Отчим кричит:

— Отдай уздечку! Без уздечки конь продаётся!

Да куда там! Скрылся из глаз старик, только облако пыли клубится.

А был это не простой старик — смертный Крабатов враг, чернохолмский мельник.

Натерпелся тут Крабат и страху, и боли. Гнал его старик по полям и лесам, по кустарникам и терниям, плетью нещадно крутые бока хлестал.

Наконец прискакали они к закопчённой кузне на краю какого-то села. Спрыгнул чернокнижник с коня, привязал его к коновязи и говорит кузнецу:

— Конь у меня молодой, ни разу не кованный. Подкуй его раскалёнными подковами.

Удивился кузнец, пожалел коня, да смолчал: кто скрипача нанял, тот и музыку заказывает. Пожал плечами и сказал:

— Входи, пан, в кузницу, выбери сам подковы.

А пока чародей с кузнецом подковы выбирали, конь повернул голову и сказал Кузнецову парнишке, что рядом крутился:

— Сними с меня узду через левое ухо!

Послушался мальчик, снял узду. Только снял и рот от изумления открыл — исчез конь, будто в воздухе растаял. А над головой парнишки жаворонок звонкую песенку запел.

Вышел из кузницы чернокнижник, глянул на коновязь — нет коня! Услышал жаворонковы переливы — мигом понял, в чём дело. Стал ястребом; взвился выше жаворонка. Но жаворонок сложил крылья и пал камнем вниз, прямо в глубокий колодец. Нырнул в тёмную воду, оборотился серебристой рыбкой. Ястреб в небе кругами ходит, хочет в колодец броситься, да не может: как раз в ту пору молодая девушка над колодцем, наклонилась воды набрать. А рыбка подпрыгнула, сделалась золотым колечком, и наделось то колечко на палец девушке. Девушка обрадовалась, залюбовалась колечком, домой спешит матери похвастаться.

Вдруг, откуда ни возьмись, стал перед ней старик с белой бородой. Просит продать колечко, улещает девушку, серебро и золото ей сулит. Она и слышать не хочет, так ей колечко понравилось. А силой взять чародей не может: как над материнской любовью нет ему власти, так и над девичьим сердцем.

Вошла девушка в дом и скоро назад вышла с фартуком, полным зерна — кур кормить. Незаметно соскользнуло с её пальца колечко и упала на землю зёрнышком. А злодей чернокнижник тут как тут, петухом среди кур красуется, землю гребёт, наставил клюв, чтобы то зёрнышко склевать. Мигом зёрнышко лисом обернулось. Схватил лис петуха острыми зубами и разорвал в клочья. Вот и конец пришёл колдуну с Чёрного Холма.

Потом рассказывали люди, что в тот день, в тот час занялась мельница огнём, костром вспыхнула, дотла сгорела. А Мельниковы ученики, все одиннадцать, по белому свету разбежались-рассеялись.

Ну, а Крабат к матери и отчиму вернулся. С той поры в их доме во всём удача была. Землицы прикупили, скотинку завели.

Крабат во всём отцу с матерью помогал.

КРАБАТ И КОРОЛЬ

Пас однажды молодой Крабат на лугу стадо свиней. А мимо ехал король Саксонский Август Сильный в золочёной карете. И что тут Крабату на ум пришло, только выстроил он всех свиней в ряд и дал им команду. Стали свиньи, как одна, на задние ноги, словно свечки, и все королю честь отдали. Остановил король карету, за бока от смеха схватился. Хохотал, хохотал, а потом велел Крабату стать на запятки кареты и повёз его к себе во дворец. Не долго думая, пристроил он его поварёнком на королевскую кухню, да и забыл про парнишку — мало ли у короля дел?!

Повара, само собой разумеется, не спросили, нужен ли ему поварёнок, да ещё такой, который всюду суёт свой нос. Невзлюбил повар Крабата.

Король Август Саксонский весёлый был человек, любил гостей, любил пиры задавать.

Как-то назвал он к себе разных вельмож на обед. Королю веселье, а повару королевскому хлопоты. Суетится он, цыплят жарит, тесто на клёцки режет. Забот невпроворот. И тут подвернулся ему под горячую руку парнишка, юный Крабат. Ни в чём тот не провинился, а получил такую затрещину, что искры из глаз посыпались. Ясно, не мог Крабат такое даром спустить.

Вот настал час обеда. На серебряных блюдах под золочёными крышками несут слуги кушанья. Приподняли крышку с блюда с жареными цыплятами, а оттуда поскакали по столу проворные лягушата. Открыли блюдо с клёцками, а там вместо клёцок улитки ползают. А что ещё увидели вельможи в своих тарелках — тьфу! — они не вспоминают, и мы не станем.

Все за столом словно окаменели. Король в гневе хватил кулаком по столу, велел привести повара на расправу. Клялся, божился повар, что нет тут его вины. Да король и слушать ничего не хотел, кричит одно: дать негодяю пятьдесят ударов плетью! А повар своё: ни сном, ни духом не повинен, как такое случилось — не знает, не ведает.

Тут вдруг припомнил король деревенского парня-штукаря с его свиньями. Захохотал, отпустил повара с миром и кликнул Крабата. Глянул на лукавую его ухмылку и пуще засмеялся. Куда и гнев пропал! Бросил ему три золотых монеты и велел убираться прочь.

Крабат не печалился, эта беда ему волос не побелила.

Да не долго ему пришлось дома погостить. Однажды ночью, как водилось в нашем отечестве, явились саксонские гвардейцы, оцепили деревню, а когда рассвело, похватали молодых парней и забрали в солдаты. Ну, и Крабат среди тех парней оказался. Надели на него мундир, мушкет в руки сунули и зачислили в дрезденский пехотный полк.

А на ту пору саксонское королевство вело войну с турками. То одни верх берут, то другие, — переменчиво военное счастье! И случилось так, что сам король Август Сильный попал к туркам в плен. Приставили к нему турки стражу, глаз не спускают ни днём, ни ночью.

Саксонские генералы растерялись, от войска позор скрыли. Засели в шатре, держат совет, как короля вызволить, что придумать — не знают.

Вдруг откинулся полог шатра, явился молодой мушкетёр и говорит:

— Как ни судите, как ни рядите, а без меня вам не обойтись.

— Пошёл вон! — кричат генералы.

А Крабат, — вы уж, верно, догадались, что это был наш Крабат! — смело дальше речь ведёт:

— Мы с королём старые знакомцы. Если я его не вызволю, никто не вызволит.

Переглянулись генералы — делать нечего, приходится соглашаться.

— Ладно, дозволяем тебе, поступай как знаешь. А не освободишь короля, не сносить тебе головы на плечах.

— Моя голова крепче вашей к шее привинчена, — дерзко ответил Крабат, повернулся к генералам спиной и вышел из шатра.

— Эй, — закричал он зычным голосом, так что эхо отдалось по всему лагерю, — подать мне самого лучшего коня!

Подали коня. Крабат вскочил на него и поскакал.

Только лагерь из глаз скрылся, взвился конь в воздух, полетел, как копьё, пущенное сильной рукой.

По земле бы скакать да скакать до турецкого обоза, где король Август в плену томился. А тут и часу не прошло, как очутился Крабат на месте.

Туркам он не виден, а королю открылся. Король его сразу признал:

— Не ты ли тот свинарь-штукарь, что повара чуть под плетине подвёл?

— Так точно, ваше королевское величество, я самый.

— Выходит, ты прискакал со мной горький плен делить?

— Никак нет, ваше королевское величество. Хочу с вами сладкую свободу делить. Прыгайте скорее на коня, держитесь покрепче за полы моего мундира да ничему не дивитесь, ни о чём не спрашивайте.

Послушался король простого солдата, ухватился за полы его мундира, как дитя за юбку няньки. Крабат гикнул на коня, и конь взвился в воздух.

Только тут турки спохватились, что знатного пленника не устерегли. Вот сейчас был здесь, сидел пригорюнившись на походной скамеечке.. . Скамеечка стоит, а пленника нет. И стража ничего не видела, не слышала… Ох, не обошлось это дело без колдовства! Вспомнили турки, что у них при войске свой колдун есть. Призвали его, велели пленника хоть под землёй, хоть над облаками разыскать и обратно доставить.

А король Саксонский, и правда, повыше тучи, пониже облака со своим солдатом летел. Несутся, несутся, вдруг Крабат говорит:

— Оглянитесь, ваше величество, мне оглядываться не положено. Нет ли за нами погони?

Король Август сказал:

— Никого за нами нет. Только какая-то птица чёрной точкой виднеется.

— Ох, ваше королевское величество, это и есть погоня! Не уйти нам, тяжело коню двоих нести. Оглянитесь опять, не настигают ли нас?

Король Август отвечает:

— Уже разглядеть можно! Это большой ворон с железным клювом, с когтистыми лапами. Вот-вот мне в плечи вцепится.

— Оторвите скорей серебряную пуговицу с вашего кафтана.

Король ничего не спрашивает, ведь теперь он как солдат, а Крабат его командир. Оторвал пуговицу, отдал своему спасителю. Крабат зарядил мушкет пуговицей, опёр дуло о плечо своего короля да так, не оглядываясь, и выстрелил.

Жалобно закричал смертельно раненный ворон и стал падать сквозь тучи всё вниз и вниз.

Тут вдруг заплакал Крабат горючими слезами, стонет, всхлипывает.

— Что с тобой?—спрашивает король. — Радоваться надо, ведь мы от погони избавились.

— Ах, ваше королевское величество, я своего друга застрелил. Я его по голосу признал. Вместе мы науку проходили у черно-холмского мельника, и не было среди всех учеников-подмастерьев лучшего товарища. Горе мне, горе! Не ждал, не гадал, что от моей руки он погибнет. ..

Так сетовал и жаловался Крабат. Король утешал его, как мог, а конь несся всё дальше и дальше и опустился прямо перед генералами саксонского войска.

Что тут за ликование началось! Пушки в честь короля палят, солдаты «ура» кричат громче пушек. А Крабат послушал-послушал и пошёл исполнять свою мушкетёрскую службу.

На войне долго не попразднуешь. Пора опять за ратные дела приниматься! На генералов у короля надежды мало, какой с них толк, если они допустили, чтобы король в плен попал. ..

Вот и призвал Август того, кому верил, как самому себе:

— Слушай, Крабат, надо бы вызнать, что турки задумали, какие хитрости замыслили.

— За чем же дело стало? — отвечает Крабат. — Пошли меня, я всё разузнаю, выведаю.

— Оно бы хорошо, да не совсем. Ты, Крабат, не обижайся — и хитёр ты, и умён, а в науке военной всё же не разбираешься. Не можешь ли ты так сделать, чтобы я сам невидимкой там побывал?

— И ты, король, не обижайся, — говорит Крабат. ■— У нас с тобой как получается: ты думаешь, что я в военной науке мало смыслю, а уж ты моей чернокнижной науки и близко не нюхал. Выходит, что нам с тобой вместе приходится отправляться.

— Тем лучше! Вдвоём веселее будет.

Ну, понеслись на том же коне и опустились на землю не близко и не далеко от турецкого лагеря. Оставили коня пастись, а сами по велению Крабата обернулись мухами. Летят, жужжат — это Крабат королю втолковывает:

— Смотрите, ваше королевское величество, не коснитесь ненароком чего-нибудь серебряного. Серебро любой колдовской силе препона.

щелкните, и изображение увеличитсяВот влетают две мухи в султанский шатёр. Да как раз вовремя! Султан со своими советниками сидят на коврах, поджав ноги, военный совет держат.

Мухи на потолок вверх лапками, вниз головой уселись. Слушают. Все вражеские замыслы перед королём открылись. От радости зажужжал король и закружился по шатру кругами. И надо же такому случиться! Задел он крылышком пряжку на султанской чалме. Мигом не стало мухи — очутился перед султаном король Август своей персоной. Султан и моргнуть не успел, как вторая муха ударилась о султанову пряжку, и вырос рядом с королём молодой бравый мушкетёр.

Турки от изумления словно окаменели. А Крабат схватил за руку короля — и вон из шатра. Ну и улепётывали они! Не хуже оленей, за которыми свора борзых гонится.

Турки за ними, конечно, вдогон пустились, да поздно! Король с Крабатом успели вскочить на коня и взвиться в воздух.

Тут султан и сказал своим военачальникам:

— Не будет нам удачи в этой войне!

И запросили турки мира.

Так войне и конец пришёл. С торжеством и победой вернулись саксонские войска к себе домой.

Вот призывает король Крабата и говорит:

— Слушай, Крабат! В дни войны был ты мне верным другом, честь мою оберёг и жизнь спас. Так знай же, что в дни мира не будет у тебя лучшего друга, чем король Август Сильный. Сделаю я тебя первым министром, моим главным советником.

— Нет, ваше королевское величество, — отвечает Крабат. — Министры меня всё равно слушать не станут, а король совета спрашивает, когда сам захочет. Под руку ему говорить, так вместо милости, того и гляди, в немилость попадёшь. Уж такой у королей обычай.

Засмеялся король.

— Ну, хочешь генералом стать?

— В войну не был генералом, а теперь-то уж вовсе ни к чему.

— Так возьми из королевской казны золота, сколько унесёшь.

— За золотом пускай купцы гоняются, их это дело.

— Ох, и несговорчивый же ты, Крабат! Скажи тогда сам, какой награды желаешь?

Подарите мне, ваше величество, землицы немного, чтобы от вас не далеко и от ваших придворных не близко. Вот хоть имение казны королевской в Верхних Лужицах — Большие Здзяры, что над озером под Войерацами.

— Эх, Крабат, Крабат, — махнул рукой король, — неужели ничего лучшего, чем эта утиная лужа, попросить не мог?! Ну, коли так, будь по-твоему. Дарю тебе её навечно. А от себя награждаю вот чем: когда бы ты ко мне ни пожаловал, всегда садись за столом рядом со мной по правую руку.

Так стал Крабат здзярским паном.

Поначалу затряслись здзярские крестьяне. Королевская казна их обирала, а при пане жить ещё хуже, того гляди он и ту шкуру сдерёт, что под содранной наросла.

Но Крабат сам хлебнул крестьянской доли, все беды да горести хорошо помнил. Взялся хозяйничать — для людей больше, чем для себя, старался. Гнилые болота осушил, а воду с них пустил по канавам на засушливые поля. Умел Крабат своей чудесной чернокнижной наукой, когда надо, дождь призвать, град отвести, бурю унять. Тучные урожаи начали собирать крестьяне, паном не нахвалятся.

Крабат в своём имении хозяйничал и короля не забывал. Частенько велит кучеру запрячь коней в карету и мчит по Здзяре к Дрездену. Путь не близкий — от Здзяр до Каменца, от Каменца до королевской столицы… Но Крабат так ездил: в одиннадцать выедет, в двенадцать карета перед дрезденским замком останавливается — как раз к обеду поспевал.

Король встречал его как лучшего друга, по правую руку сажал. Когда совета спросит, когда просто так беседует. Министры да придворные на Крабата косятся, а сказать ничего не смеют.

Шли годы. Крабат уже не молод, и король к склону лет близится. Девятнадцать годов так протекло, а на двадцатый вот что случилось.

Сидел Крабат в своём имении, и начала его к вечеру тоска томить, такая тоска, что места себе не находит. С чего бы, думает? В имении всё ладно, в хозяйстве огрехов нет, с королём тоже… А вот ладно ли с королём? . .

Развернул Крабат свою заветную волшебную книгу, что похитил когда-то у чернохолмского чародея, поставил над ней внаклонку зеркало, смотрит и слушает. Такое увидел, такое услышал, что волосы на голове зашевелились, по спине мороз пробежал.

Двенадцать самых близких королю придворных замыслили чёрное дело — своего короля убить. Сегодня за ужином поднесёт ему виночерпий чашу с отравленным вином.

Глянул Крабат на часы — всего полчаса до королевского ужина остаётся. Не поспеть Крабату! А надо поспеть!

Крабат вскочил, закричал страшным голосом, чтоб скорей карету закладывали. Выбежал на крыльцо, а уж кучер на облучке сидит, натянутые вожжи перебирает.

— Сегодня мы иначе поедем, — приказал Крабат. — Ты на моё место в карете садись, я сам лошадьми править буду.

Кучер в карету пересел.

«Мне ещё лучше, — думает, — подремлю дорогой».

Да не тут-то было. Гикнул Крабат на коней, те как бешеные рванулись, вскачь понеслись.

Вот уже деревня позади осталась. Впереди крутой поворот — на Каменец пойдёт дорога. Глянул кучер в окно кареты — ёкнуло у него сердце: прямо перед ними скала высится. Позабыл он, кто слуга, кто господин.

— Держи вправо, негодник!—: закричал Крабату. — Сейчас разобьёмся! . . — И глаза зажмурил.

А когда открыл, неслись они уже по воздуху над тёмными скалами, над быстрыми ручьями.

Вот над Каменцем пролетают. Вдруг тряхнуло карету — это они зацепились за колокольню каменецкого собора. Говорят, с тех самых пор на этой колокольне крест и покосился.

Крабат не оглядывается, хлопает бичом, коней торопит.

Вот и дрезденский дворец. Спустил Крабат коней с каретой, грянули копыта о каменную мостовую, искры высекли. А Крабат по широкой лестнице бежит. Вбежал в пиршественную залу.

Как раз вовремя! Изменник-подчаший королю в тот миг серебряный кубок с отравленным вином подносит. А злодеи-заговорщики ждут, чтобы король то вино отведал.

— Остановись, король! — громовым голосом закричал Крабат. — Кто вино тебе поднёс, пусть тот и выпьет.

Удивился король, но послушался Крабата. Велел подчашему выпить вино. Побледнел тот, стал белым, словно полотно. Однако делать нечего. Только пригубил — и пал без дыхания.

Повскакивали тут из-за стола заговорщики, бросились бежать.

Король, конечно, снарядил погоню. Да куда там! Нечистая совесть так их гнала, что бежали они, будто у них под ногами земля горела.

Так в третий раз Крабат спас жизнь королю.

Долго ещё жил Крабат, старея понемногу. А как сравнялось ему восемьдесят лет, почуял, что смерть у порога.

Кликнул он слугу, дал ему свою чародейскую книгу и велел бросить её со скалы в глубокий омут.

Пойти-то слуга пошёл. Как хозяина ослушаться? Постоял на скале, размахнулся… И тут у него рука будто сама опустилась.

«Рыбам эта книга не нужна, а мне после смерти господина сгодится. Будет у меня и власть, и богатство. Я получше, чем Крабат, сумею жизнь прожить. А он без книги про то и не узнает!»

Припрятал слуга книгу и домой вернулся.

— Бросил? —Крабат его спрашивает.

— Всё в точности исполнил, как вы велели, — отвечает слуга.

— И что вода тебе сказала? Как скалы откликнулись?

Молчит слуга.

Покачал Крабат головой.

— Вот послушай меня. Стоял ты на скале и думал, что я плохо жизнь прожил, а ты лучше проживёшь, наколдуешь себе богатство и славу. И сразу первое зло сделал — мне солгал. Волшебство, как любую силу, на две стороны повернуть можно. Пускай лучше та книга никому не достаётся.

Ни слова не говоря, кинулся из дома слуга, побежал на скалу и бросил книгу в глубокий омут.

Загудели, застонали скалы кругом, дрогнул под ним утёс, словно громадным молотом о его подножие ударили. А вода закрутилась, зашипела, как тысяча разъярённых змей, и приняла книгу в свои тёмные глубины.

IТперь слуга с чистой совестью вернулся.

А старый Крабат лежит, умирает. Домочадцы у изголовья толпятся, крестьяне у ног стоят.

Вдруг приподнялся Крабат и сказал слабым голодом:

— Сослужите мне последнюю службу. Пусть выйдет кто-нибудь да на кровлю смотрит. Если сделал я за свою жизнь больше зла, чем добра, будет сидеть на коньке крыши чёрный ворон. А если добра больше — светлая птица.

Выбежали трое, смотрят вверх на высокую кровлю.

В этот миг умер старый Крабат. Запели стоявшие у его смертного одра похоронную песню. А с крыши взлетел белый лебедь. Выше, выше — и растаял в синем небе.

СТРАШНАЯ КОШКА

Лужицкая сказка

щелкните, и изображение увеличитсяСтояла Кузликовская мельница над глубоким омутом. Рыбы там водилось видимо-невидимо. Рыба — это хорошо! Так ведь в том омуте ещё водяной жил. И это бы ничего — водяной так водяной! Да вот повадился он каждое утро на рассвете на мельницу являться. Ему, видишь ли ты, сырая рыба опротивела.

Застучит в дверь, мельника разбудит.

— Здорово, мельник!—кричит.

Мельнику спать охота, да с водяным лучше не ссориться.

— Здорово, гостенёк!—отвечает. — Милости просим!

— Ну, так я пойду на твою крупорушку, рыбу варить. Надоел — мочи нет! Так бы, может, и по сей день велось.

Да однажды вот что случилось.

В старину по нашему краю ходили, бывало, поводыри с медведями. Бродили от ярмарки к ярмарке. Мишка танцевал на задних лапах, всякие штуки выделывал, народ смешил. А у поводыря одна работа — денежки в шапку собирать.

Как-то попросился такой поводырь к мельнику переночевать. Отчего не пустить? Медведя на ночь в крупорушку заперли. Сами за беседой полночи скоротали. Под утро так крепко заснули, что и не слышали, как водяной заявился.

Ввалился он в крупорушку, огонь в очаге развёл и принялся уху варить. Рыбки принёс немало: двух карпов здоровенных, да трёх щурят, да ерша, да окуня, да плотвичек несколько. Дух пошёл

от той ухи по всей крупорушке. Проснулся медведь в своём углу, носом водит, нюхает…

Стал водяной уху хлебать, и медведь тут как тут. Запустил лапу в котёл и подцепил когтем самого большого карпа.

— Брысь, проклятая тварь! — закричал водяной.

А медведь уже карпа съел, опять лапу к котлу тянет.

«Этак и совсем без рыбки останешься, — думает водяной, — не для того ловил!»

И треснул медведя по лбу уполовником.

Рассвирепел медведь. Схватил водяного лапищами, мнёт, ломает, рыком рычит. Водяной только кряхтит да стонет. И такой они шум подняли, что мельник с поводырём проснулись, в крупорушку прибежали. С превеликим трудом поводырь своего медведя оттащил.

Водяной нырнул в омут и три месяца на мельницу носа не показывал.

Вот как-то под утро стучит кто-то в дверь, да робко так, осторожненько. Выглянул мельник — водяной пожаловал.

— А что, друг, — спрашивает водяной тихонько, — живёт у тебя ещё та страшная кошка?

— Как же, — пошутил мельник, — живёт! Четырёх котят принесла. Вон они за мышами гоняются.

— Ну, тогда прощевай, хозяин! — И опять в воду ушёл.

С тех пор никто его на Кузликовской мельнице не видал. Верно, перебрался жить в другое место. Да вот беда! Не стало рыбы в том омуте. Увёл её водяной за собою.

Мельник не раз в затылке чесал — с водяным хлопотно, а без рыбки того хуже!

АИСТИНЫЙ ОСТРОВ

Болгарская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяВот что люди сказывают, из рода в род пересказывают.

Жил-был на свете крестьянин по имени Божин. Жил со своей семьёй, не малой и не большой. Он сам да жена, да двое деток — дочка Босилка и сын Силян. Отец с матерью в сыне души не чаяли. Кусок послаще — ему отдают. Сами на заре поднимаются, сына разбудить жалеют. Совсем забаловали. Стал Силян в школу ходить — учителей не слушается, уроков не учит. Ему бы только на речку бегать, рыбу ловить да купаться.

Отец с матерью между собой говорят:

— Крестьянский труд тяжёлый, наработается ещё. Пусть пока порезвится.

Рос-подрастал Силян, вырос красивый, ладный. А толку от него никакого ни в доме, ни в поле. Только и знает, что подбивать других парней на всякие проделки да вечерами, когда люди, наработавшись, спят, песни по селу горланить.

Тут отец с матерью призадумались: что с непутевым сыночком делать.

— Может, женим его? —говорит отец.

— И верно, — обрадовалась мать. — Женится — переменится.

Сосватали ему лучшую девушку в селе, красавицу да рукодельницу, и в поле и в доме работницу.

Хоть и женился Силян, а все равно не переменился. Отец пашет, сеет, молодая жена Неда да Силянова сестра Босилка жнут, по хозяйству управляются, мать стряпает:— все при деле. Один Силян с самого утра по ярмарке слоняется с такими же, как сам, друзьями-гуляками.

Год так прошёл. Родила Неда Силяну сыночка. Назвали его Велка. Тут бы Силяну одуматься, да куда там — ещё пуще загулял. А вернётся к ночи — жена плачет, сестра вздыхает, мать уговаривает, отец бранит.

— Совсем житья не стало, — сказал однажды Силян. — Придёшь домой усталый, тут бы отдохнуть, а тебя поедом едят. Уйду от них. Пусть живут как хотят, и я как хочу. И ушёл.

Далековато от их села город был, но Силян ног не пожалел, добрался до города, к постоялому двору направился. Деньги у него в ту пору ещё в кармане звенели. На этот звон и сыскались дружки, налетели, как мухи на мёд. День веселился Силян, второй пировал, а на третий и деньгам и дружбе конец.

А город — не отец с матерью, никто куска хлеба даром не даст. Стал голодать Силян. Где наймётся дров наколоть, где глину на постройку мять. Поменьше заработает — проест, побольше заработает — пропьёт.

Так и бегут дни за днями. Думал Силян, в городе его весёлая, лёгкая жизнь ждёт, а тут вон как дело обернулось.

Пошёл он как-то в город Салоники. Решил свет повидать, на людей посмотреть. А в Салониках в гавани парусники толпятся, от гребных судов с длинными вёслами на воде тесно. Нанялся Силян на корабль матросом, и на следующее же утро корабль отплыл.

Не день, не два нёс их ветер и с каждым днём всё крепчал да крепчал. А посредине моря разыгралась страшная буря. Волны бросали судёнышко из стороны в сторону, играли с ним, словно кошка с мышкой. Корабль то вверх подкидывало, то вниз бросало. Сорвало руль и паруса, мачты изломало. А потом ударило судно о скалу и совсем в щепки разбило.

В тот страшный час все потонули. Одному Силяну удалось спастись. Он за большую доску успел ухватиться, вполз на неё, руками-ногами вцепился.

Долго ли его носило по морю, не знал, не помнил. Дождь его сёк, солнце жгло, думал — совсем пропадёт. А всё-таки утихла буря, вынесло доску на берег и Силяна с ней.

Лежит Силян без сил на твёрдой земле, и всё ему чудится, что под ним волны ходят. Отлежался, встал и побрёл куда глаза глядят, только бы подальше от моря. Прошёл сколько-то, опять перед ним море блещет. Повернул в другую сторону, шёл, шёл и снова к морю вышел.

«Не иначе, я на остров попал, — думает Силян. — Да живёт ли здесь кто? Что-то тут и дымком не пахнет, собаки не лают, петухи не кричат. Вдруг я один-одинёшенек на этой земле среди моря?!»

А уже ночь надвигается. Нашёл Силян небольшую пещерку над ручьём, попил водички, ежевикой, что на склоне росла, чуть голод приглушил и улёгся. Как может спать голодный, холодный человек на чужой земле с камнями под головой, так и Силян спал— всю ночь продрожал, глаз не сомкнул.

Вот когда проняло-то Силяна! Вспомнил он родное село, отца с матерью, ласковую жену с сыночком, добрую сестру. Доведётся ли опять свидеться с ними? Или так и сгинуть ему тут, на чужбине?!

Долго печальные думы думаются, а ночь ещё дольше тянется. Наконец занялась заря.

Взобрался Силян на гору, огляделся кругом. Вот радость! Внизу меж горой и холмом, в долинке, поля распаханы, а мимо полей дорога вьётся. Значит, не пустой остров, живут тут люди! Побежал по склону, словно крылья у него выросли. На дорогу ступил, зашагал вперёд.

Только обогнул холм, увидел: на лужке муж с женою сено косят. Бросился к ним Силян, да остановился.

«Как, — думает, — с ними заговорить? По-нашему, по-болгарски? Так откуда тут, на острове посреди моря, болгарам взяться! А если они турки, или греки, или ещё кто — они меня не поймут, я их не пойму. Будем переговариваться, как слепой с глухим. Однако всё же люди они, не волки, как-нибудь договоримся».

Тут вдруг женщина засмеялась, повернулась к мужу и сказала:

— Смотри, муженёк, никак Силян к нам идёт!

— И впрямь, Силян, — муж отвечает. — Каким только ветром его сюда занесло?

Удивился Силян. Мало того, что эти люди по-болгарски говорят, они ещё его и по имени кличут. Что за диво!

Мужчина обтёр косу травой, отложил в сторону.

— Что ж, Силян, откуда бы ты ни взялся, с неба ли, с моря ли, нашим гостем будешь. Идём с нами.

Привели его в небольшое селенье ребятишки навстречу высыпали, закричали звонкими голосами:

— Силян пришёл! Силян пришёл!

Силян ещё пуще дивится:

— И детишки меня знают! А я их никого и в глаза не видывал.

Хозяева усадили Силяна на почётное место за столом. Угощают. Стали соседи сходиться и всякий, здороваясь, его по имени зовёт. А самый старый-старик принялся расспрашивать.

— Ну что, Силян, где был-пропадал? Не бросил ли пить-гулять? Мать по тебе глаза проплакала. Молодая жена Неда при живом муже горькой вдовицей горюет. А сынок Велка сиротой растёт. Может, твой отец Божин хоть от внука дождётся помощи.

Покатились тут у Силяна из глаз частые слёзы.

— Если бы мне в родные места привелось вернуться, всё бы по-другому пошло. Только как туда добраться? Может, кораблём, что к острову причалит?

— Нет, Силян, не заходят сюда корабли. В стороне этот остров от торговых путей лежит. И окружают его мели, скалы да водовороты. Ведь и тот корабль, на котором ты плыл, о наши камни в щепы разбило.

— Да вы-то сами как сюда попали? — вскричал Силян. — И откуда меня и всю нашу семью знаете?

— Как не знать! Мы все с тобой из одного села родом. Вся ваша жизнь нам как на ладони видна. А сюда на остров приносят нас широкие крылья. Мы ведь аисты, Силян.

— Аисты? Не пойму я что-то!—говорит Силян. — Разве аисты пашут и сеют, по-болгарски говорят? Не бывает такого на свете!

— Бывает не бывает, — отвечает старик, — а что было, то было. Если хочешь, послушай. Расскажу я тебе не сказку, не по баску, чистую правду.

Давно это случилось. Мой дед тогда ещё мальчишкой босиком бегал. И таким сорванцом рос, ещё почище тебя. Соберёт ватагу мальчишек да девчонок, по садам яблоки обрывают, ульи на пасеках перевернут, собакам к хвосту черепки привязывают. Не было на них ни угомона, ни управы. Однажды забрёл в село старик нищий. Принялись ребята его дразнить, за рубаху, за торбу дёргать. Рассердился старик да и огрел посохом одного, другого. Ребята отбежали, стали в него камни швырять. И попал камень ему в висок. Упал старик и умер. А перед тем как в последний раз вздохнуть, успел их заклясть страшным заклятьем: «Не умели вы среди людей людьми жить, так станьте аистами. А людьми обернуться сможете только там, где, кроме вас, людей не будет, на пустынном острове посреди моря. Нерушимо моё проклятие на веки веков!»

Как сказал старик, так и сделалось. В тот же миг выросли у ребят крылья, поднялись они в воздух и полетели. Куда — сами не знали. Принёс их ветер на этот остров. Посреди острова из-под скалы текут два ручья: один ручей с человечьей водой, другой с аистиной. Искупаемся в первом — людьми становимся. Тут, на острове, время коротаем. А когда в родную Болгарию, в родимое село весна придёт, начинает нас томить тоска неодолимая. Тогда окунёмся мы в ручей с аистиной водой и, обернувшись аистами, летим на родину. Там наш дом, там и живём до глубокой осени.

— Дедушка, а мне можно аистом обернуться? — спросил Силян.

— Отчего ж нельзя, — ответил старик.

— Так покажи мне скорей, где заветные ручьи, — молит Силян. — Сделаюсь аистом, полечу на лёгких крыльях в родную сторону.

— Нет, Силян, — старик отвечает, — там, в Болгарии, сейчас зима, а мы, аисты, птицы зябкие. Одному тебе не долететь. Не на езжены в море дороги, да и в небе путь не проложен. Придёт пора, всей стаей снимемся, и ты с нами.

Остался Силян жить в аистином селе. Кому что в хозяйстве помочь — он первый. Сено копнил, хлеб убирал. Будто подменили Силяна, совсем другой человек, сам себя не узнаёт.

Так и шло время — днём в работе, ночью в тоске.

Вдруг забеспокоились люди-аисты. В небо глядят, глаза у всех тревожные, любое дело из рук у них валится. А в одно утро, на ранней заре, крик раздался:

— Пора в дорогу! Пора!

У Силяна взыграло радостью сердце, и тотчас же его словно ледяной рукой сдавило. Бросился он к старому деду, со слезами заговорил:

— Скажи, дед, что мне делать? Как в аиста превратиться — ты меня научил, а как человеком в родном селе остаться — не ведаю. Не присоветуешь ли какого средства?

— А ты вот что, Силян, — отвечает дед, — возьми кувшинчик, набери в него воды из человечьего ручья да повесь на шею. Прилетишь домой, сбрызнешься той водой, сам собой станешь. На тебе ведь нет заклятья на веки веков нерушимого.

Три дня и три ночи летели аисты над морем. Силян-аист еле крыльями машет, ниже всех летит. Совсем из сил выбился, вот-вот отстанет. Да тут как раз твёрдая земля показалась. Отдохнули аисты на крутом берегу, дальше полетели.

А как завиднелось вдали родное село — откуда только силы взялись!—вырвался Силян-аист вперёд, всё от радости позабыл, ринулся стремглав к отчему двору. Да не уберёгся: глиняный его кувшинчик ударился о камень и разбился. Вся человечья вода в землю впиталась. Заплакал бы Силян, да аисты плакать не умеют. Взмахнул бедняга усталыми крыльями, поднялся на крышу родимого дома, а там в гнезде уже сидит старый аист, тот, что на острове самым старым дедом был.

Застучал аист клювом, как солдат палочками по барабану. Силян всё понял:

— Моё это гнездо, спокон веку тут селюсь. А ты, Силян, вон на сарае пристройся. Твой отец Божин и туда колесо от разбитой телеги приладил.

Свил себе гнездо на том колесе Силян-аист, стал в нём на длинных ногах, во двор смотрит. Видит — мать корову доит, молодая жена Неда овец в хлев загоняет, сестра Босилка разжигает в очаге огонь — ужин готовит. А сыночек Велка между всеми вертится, светлая его головёнка то тут, то там мелькает.

щелкните, и изображение увеличитсяЗахотелось Силяну сына получше разглядеть, слетел он с гнезда во двор. А Велка его за хвост схватил, весело закричал:

— Смотрите, смотрите, я аиста поймал! Посажу его на верёвку, буду с ним играть, за собой водить.

Тут как раз отец Силяна, Божин, с поля вернулся. Услышал, что Велка кричит, и сказал:

— Отпусти аиста, внучек. Аист птица добрая, никому зла не делает.

Велка послушался деда.

Стал Силян-аист жить и при доме и не дома, со своими и не свой.

Вот раз пошёл Божин поле пахать и внучка с собой взял, волов погонять, приучать к работе. Снялся Силян-аист с крыши и за ними полетел. Опустился поближе к сынишке, ходит по борозде.

Велка увидел, закричал:

— Дедушка, дедушка, это наш аист! Я признал его.

— Пусть себе ходит, внучек. Он нам не помеха.

Начали пахать. Велка не столько волов погоняет, сколько на аиста оглядывается, волов с ровного шага сбивает, борозда криво идёт. Дед рассердился, хотел аиста отогнать, швырнул в его сторону комом земли, да на беду попал, ногу ему перешиб.

Аист улетел в гнездо, больную ногу поджал, скрипит клювом от боли.

Вечером собралась семья во дворе у летнего очага за ужином. Велка говорит матери:

— Мама, нынче наш аист прилетел на пашню, а дедушка ему комом земли ногу перешиб.

Дед сказал:

— Да, неладно вышло. А всё Велка виноват. Зачем на птицу оглядывался, про волов забыл. Я на мальчишку рассердился, хотел аиста отогнать;

Тут Велка опять голос подал:

— На меня рассердился, меня бы и бил! ..

Силян-аист с крыши всё видит, слышит. И горько ему и радостно, даже нога меньше болеть стала.

Как-то раз сестра Босилка сидела под явором и низала монисто из мелких монет. Вдруг растворились ворота, во двор въехали сваты с женихом. Поднялся весёлый переполох. Босилка в хату убежала, за печь спряталась. Судились-рядились сваты с отцом-матерью. Наконец поладили.

Заиграли тут волынщики, собрался народ, хоровод-коло завели. Сватов да жениха вином угощают. Босилка из-под длинных ресниц украдкой на жениха посматривает — видно, по нраву он ей пришёлся. Про своё монисто она и думать забыла, лежит оно брошенное под явором. Силян-аист тихонько клювом его с земли подобрал и в гнездо унёс.

Вдруг слышит, в амбаре жена его Неда плачет-приговаривает:

— В доме веселье, а у нас с тобой, сыночек мой Велка, на сердце горе. Словно две травинки мы при дороге — я без мужа, ты без отца.

Слышит Силян, как Велка матери отвечает:

— Не убивайся так, мама, может, ещё вернётся отец.

— Ох, не вернуться ему! Говорили люди, передавали, что от правился он на корабле за море, а корабль тот разбило в щепки. Светлей бы горе моё стало, если б я ему сама глаза закрыла. Ходили бы мы с тобой на его могилку, цветы бы носили, зерно бы для птиц рассыпали.

Крикнуть бы Силяну с крыши: «Жив я, жив!»—да нет у аиста голоса.

Идёт время. Уже хлеб убрали. Дни ещё тёплые, а ночи прохладные. Поджила у аиста перебитая нога, только чуть прихрамывает.

Сестра Босилка к свадьбе готовится, праздничные наряды. шьёт. Жена Неда чёрными нитками вдовью рубашку себе вышивает. Раз откатился клубок ниток в сторонку, Неда не приметила. Силян-аист и его в гнездо унёс.

Весёлой свадьбы не дождался Силян. Пришла осень, а с ней пришла пора улетать аистам в тёплый край. Сбилась стая на речном берегу, снялась и полетела к острову. А Силян что? Что же Силян — сердце его в родном доме осталось, а сам полетел вслед за стаей на аистиный остров, где всегда тепло.

Живёт Силян на острове, всем людям-аистам помощник, в любом деле первый работник. А сам деньки считает. До того часа, как всё селение опять в аистиный ручей окунулось, насчитал Силян побольше, чем четверть года, поменьше, чем полгода.

На этот раз кувшинчик человечьей водой полнее налил, покрепче на шею его привязал. А как спускался на родной двор, еле крыльями махал, осторожней осторожного на землю садился. За амбар зашёл, человечьей водой обрызгался, снова Силяном стал.

Рыжая собака Лиска увидела его, залаяла.

Силян ей говорит:

— Что же ты, Лисанька, хозяина не признала?!

Родные услышали его голос, выбежали, бросились обнимать. Плачут и смеются. А Велка прыгает вокруг, звонким голосом кричит:

— Мама, мама, говорил я тебе, что отец вернётся!

Божин накурил водки-ракии из отборного зерна, хотел сына угостить, да Силян и капельки не пригубил.

— Дал зарок хмельного в рот не брать, — сказал. Жирного барана зарезали, зажарили, созвали гостей. Ели-пили,

Силяна расспрашивали, где был-побывал, куда ходил, что видал. Силян рассказывает, а ему не верят. Тут Силян, чуть прихрамывая, по половицам прошёлся, у отца своего Божина спросил:

— Помнишь, ты в мою сторону ком земли кинул да ненароком по ноге мне попал? С тех пор и хромаю.

Замолчали все, призадумались. А Силян, не говоря ни слова, вышел во двор, приставил лестницу к амбару и достал из своего гнезда сестрино монисто да клубок чёрных ниток. Тут уж все Силяну поверили. Стали дивиться, толковать-перетолковывать, а самые старые припомнили: когда их деды малыми детьми были, пропало в селе несколько ребятишек. Кто говорил тогда, будто цыгане их с табором увезли, — кто — будто в речке утонули. А оно вон что оказывается!..

Аистов и раньше в селе не обижали. А теперь и вовсе за своих считают. Детишкам с самого малолетства наказывают, чтоб не гоняли их, камнем бы не бросили, громким бы криком не испугали.

А Силян долго, счастливо жил, внукам про свои странствия да злосчастья рассказывал.

ТРИ ЧЕРВОНЦА

Хорватская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяЖил в горном хорватском селении бедный парень. И отец у него был бедняком, и дед был бедняком, ну и прадед не богаче. Да и все в их селе скудно жили. Если есть у крестьянина две-три овцы и клочок земли с одеяло величиной, он уже хозяином слывёт. А всех беднее был наш парень.

В один год, в один час похоронил он отца с матерью. Погоревал, поставил на их могилу большой камень и призадумался:

«Что мне тут, сироте одинокому, делать! Пойду-ка я в другие места. Свет велик, много кормит народу. Прокормит и меня. Повезёт— разбогатею, а не повезёт — беднее стать нельзя».

Так подумал парень и пустился в путь в чём стоял. Брать ему с собой было нечего, оставлять тоже нечего, да и жалеть не о чем.

С горы спускается — камешки из-под ног катятся. По ровному идёт — пыль постолами поднимает. Не день, не два так шёл и вышел на большую дорогу.

Дивится парень — кого только на этой дороге не увидишь! Богатые купцы с товарами едут, убогие на богомолье бредут, солдат в чужой край на войну гонят. И весело парню и боязно.

«Как-то, — думает, — жизнь моя повернётся. То ли счастье привалит, то ли голову потеряю».

Задумался он и вдруг наступил на что-то твёрдое. Смотрит, в пыли узелок лежит. Поднял узелок — тяжеленько, развязал — даже глаза зажмурил. Три старых золотых червонца сияют у него на ладони.

— Эге, — присвистнул парень, — кинула мне судьба удачу, ухватился я за ниточку. Надо кончик из рук не выпустить, до конца клубок размотать.

Скоро или не скоро, а пришёл парень в большой город. Народ тут так и кишит, словно муравьи в муравейнике. Да парень не робеет, за длинную дорогу пообвык, всего насмотрелся.

Первым делом отправился в кофейню на главной площади. Пробрался в уголок, спросил кофе. Хозяин в его сторону и не посмотрел, но кофе подал. Парень не спеша выпил свою чашечку, а как стал расплачиваться, побренчал в кармане золотыми монетами, вытащил червонец и, не глядя, хозяину швырнул.

Засуетился хозяин, начал кланяться, потом в заднюю комнату побежал, обратно вернулся.

— Как быть, господин, — говорит, — не найти мне сдачи с такой крупной монеты.

А парень пожал плечом, засмеялся и сказал:.

— Да разве я у тебя просил сдачу? Совсем оробел хозяин, ещё ниже кланяется.,

Парень говорит:

— Не суетись ты, лучше скажи мне, кто тут в городе самый важный да самый богатый?

— Самый важный у нас правитель города, — отвечает хозяин. — Самый богатый — банщик.

— Ну, с правителем я позже познакомлюсь, — словно про себя говорит парень. — Ас дороги омыться, отдохнуть на мягких коврах неплохо. Ты вот что, хозяин, принеси-ка мне к полудню в баню обед получше, да кофе покрепче, да трубочку с табаком. И смотри, чтобы табак был душистый, я дешёвых Табаков не терплю.

Повернулся и вышел из кофейни.

Все, кто в кофейне кофе пил, с места привстали, вытянули шеи, смотрят, как парень через площадь идёт.

— Ох, не простой это человек, — говорит один. — Не скажу, чтобы я старых золотых не видел, да в руках не довелось держать.

Хозяин головой кивает:

— Ясное дело, не простой! Двадцать лет держу кофейню, а ни разу никто со мной золотыми не расплачивался.

— Может, он сын знатного чиновника, — толкуют люди.

— Чего ж он так одет?

— Да мало ли что, может, нарочно переоделся, нам глаза отвести. Им, знатным, что хочешь в голову взбредёт.

Может, разбойники ограбили дорогой!

— Да он никак в мою цирюльню зашёл?! Ах ты, беда какая! — закричал ещё один. — А я всё на мальчишку бросил…

Оставил цирюльник недопитый кофе, рысью через площадь пустился. Вбежал, запыхавшись. А наш парень гневным голосом ему говорит:

— Я ждать не привык! Думал побриться, да сейчас переду мал. Ты вот что, приходи в полдень в баню, там меня побреешь. Вот тебе плата вперёд. — И швырнул ему второй червонец.

Только парень за дверь, в цирюльню народ набился. Смотрят все на цирюльника. Цирюльник показывает золотой и шёпотом рассказывает:

— Разгневался, бриться не стал. Не привык, сказал, ждать. ..

— Э, — догадался кто-то, — не иначе, как он сын главного визиря.

— Да уж не меньше, — вставил слово хозяин кофейни.

— Так оно и есть, — сказали все хором.

Пока народ толковал-перетолковывал, время к полудню подошло. Парень не спеша к бане направился. Банный прислужник, что всё утро из бани не выходил, неприветливо его встретил:

— Куда, оборванец, лезешь!

Парень будто не слышит. Расселся на дорогом ковре, вроде и не с ним говорят.

Прислужник совсем расходился:

— Убирайся отсюда, а то затрещин надаю.

Тут вбегает с улицы сам банщик, за ним цирюльник несёт тазик для бритья, чистые полотенца, острые бритвы. За цирюльником хозяин кофейни с тремя слугами, тащит всё, что было приказано.

Услышал банщик, как прислужник гостя честит, набросился на него. Все затрещины, что прислужник нашему парню сулил, ему самому достались. Хотел банщик его с работы прогнать, да парень вступился:

— Я на него не в обиде. Молод он ещё. Того не понимает, как я до этого дня сам не понимал, что золото всегда золото, даже если в пыли на дороге валяется!—И кинул прислужнику свой последний червонец. — Глуп тот, кто по одёжке встречает!

— Мудрые ты, господин, слова говоришь, — сказал банщик, низко кланяясь. — Я с тобой во всём согласен. Теперь позволь тебя помыть, умастить тело благовонными маслами, облечь в платье, подобающее, тебе.

— Да я других одежд не прихватил, — отвечает парень. — Что на мне, то и со мной.

— Об этом не тревожься, найдётся для тебя в моём доме всё, что нужно. Может, ты к лучшему привык, да уж не обессудь.

— К хорошему человек быстро привыкает, — ответил парень и засмеялся. Сунул он руку в пустой карман, будто за деньгами.

Банщик его за обе руки схватил:

— Не обижай меня! Ты мой гость дорогой. Всё моё считай своим.

Побрился, помылся парень, облачился в самые богатые одежды банщика, пообедал, кофе выпил и закурил трубку. Тут к нему и подступили с расспросами:

— Что ты таишь, господин, что скрываешь?

— Ничего не скрываю, ничего не таю, — отвечает парень. — Если бы вы мне поверили, вышло бы, что я неправду говорю, если бы я правду сказал, вы бы не поверили.

Не успокаиваются любопытные, робеют, а спрашивают:

— Но признайся, ты всё-таки высокого рода?

— Тут вы угадали, — говорит парень. — Такого я высокого рода, что, когда дома жил, выше меня парил только один орёл.

Хозяин кофейни прошептал на ухо банщику:

— Кто у нас парит, как орёл? Ясное дело — султан. Цирюльник туда же сунулся:

— Вот мы наконец всю правду вызнали. Это сын самого султана.

Посмотрели все на парня — конечно, не кто другой, как сын султана. Сидит, развалясь, в богатых одеждах, молодой, красивый да статный.

Только банщик почесал в затылке и сказал:

— А говорили — у нашего султана ни одного сына нет. Говорили, горюет он из-за этого.

— Мало ли что болтают, — замахал руками цирюльник. — Как же это нет, когда вот он перед нами.

И хозяин кофейни головой кивает:

— У султана всё самое дорогое есть. А что дороже всего отцу? Сын, конечно. Как, банщик, у тебя язык только повернулся сказать, что у нашего султана сына нет?!

Тут и банщика сомнения покинули. Приложил он ладонь сперва ко лбу, потом к сердцу, низко поклонился и пригласил парня в свои покои отдохнуть с дороги.

А пока спал наш парень, базарные да площадные соглядатаи принесли правителю доподлинную весть. Прибыл к ним в город султанский сын с тайным поручением от султана: пусть разведает, как живёт народ в городе, не обижают ли его чиновники, справедливо ли правит правитель. Прибыл в нищенской одежде, чтобы глаза отвести, да царской крови не скроешь. Разгадали его люди.

щелкните, и изображение увеличитсяПравитель города переполошился. Вечером не осмелился беспокоить знатного гостя, а поутру со слугами, с разукрашенными носилками явился в дом банщика. Бросился он к парню, поцеловал полу его халата и заговорил:

— Горе терзает моё сердце! Могучий царевич, видно, разгневался на меня. Удостоил милости дом какого-то банщика, моей верностью погнушался. А я всегда был покорный слуга султану и тебе служить за великую честь почту.

Парень ему отвечает:

— Не хотел я, чтобы люди узнали, из какого я рода. И теперь не хочу. Не я себя назвал сыном султана. Вы сами додумались. Запомни это! И в гости я к тебе не набивался — сам ты просишь. Что ж, будь по-твоему!

С почестями отнесли парня на носилках в дом правителя города. С почестями принимали. Столы были всегда накрыты, трубки набиты душистым табаком. Парень наш за всё голодное детство, за всю нищую юность отъелся. От каждого яства кусочек попробует и блюдо отодвинет.

А слуги между собой толкуют:

— Наши кушанья ему, видать, слишком просты. Любопытно бы хоть одним глазком поглядеть, что у султана к столу подают?!

Хитёр был наш парень, а правитель города считал себя и того хитрее. Задумал он, ни много ни мало, породниться с самим султаном. Было у него три дочери, одна другой красивей. Вот он и отвёл гостю покои, что окнами в сад выходили. А в том саду его дочери с прислужницами каждый день гуляли.

Наш парень увидел в окно старшую дочь — удивился её красоте. Среднюю увидел — восхитился. А как глянул на младшую — совсем голова закружилась. Наяву о ней мечтает, ляжет спать — во сне она ему грезится. Даже румянец потерял, лицом осунулся.

Правитель города быстро это всё приметил. Будто невзначай разговор завёл:

— Что ты так часто у окна стоишь? Может, тебе в моём саду какие цветы понравились? Так скажи, любой цветок для тебя прикажу сорвать.

Парень отвечает:

— Тот цветок, что мне приглянулся, не для меня расцвёл. Обрадовался правитель, заулыбался, словно ему по губам мёдом помазали. Сам парню подсказывает:

— Уж не на дочек ли твоего недостойного слуги ты свой взор обратить изволил?

Молчит парень. А правитель своё ведёт, будто тот уже во всём признался:

— Сейчас угадаю. Старшая?.. Средняя?.. Младшая?.. Ну, всё. По глазам вижу, что младшая.

Зачем желанное дело надолго откладывать? Скоро свадьбу сыграли.

Зажил наш парень с молодой женой-красавицей в счастье и радости. Ни о чём не думает, ни о чём не заботится.

Тут-то беда и грянула!

Правитель дальше свои хитрости плёл. Так рассудил:

«С султаном я породнился; это я твёрдо знаю. Пора теперь и султану о том узнать».

И послал он гонца в Царьград с письмом. Так и так, твоё султанское величество, женился твой сын и наследник на моей дочери. Выходит, мы с тобой если уж не родственники, то по малой мере свойственники. Что прикажешь делать, то и будет исполнено.

Ровно через столько времени, сколько быстрому гонцу туда-сюда обернуться понадобилось, пришёл от султана ответ. Рад, мол, новость услышать, хочу повидать своими глазами сына-наследника с молодой женой. Пусть не медля ни часа отправляется в путь.

Счастливый правитель города побежал к своему зятю и объявил волю султана. Услышал это известие наш парень, побледнел, как первый снег в горах, покачнулся, за сердце рукой схватился.

— Что с тобой?—спрашивает правитель города.

— Да нет, ничего, — отвечает парень. — Просто от радости голова кругом пошла, кажется, вот-вот с плеч слетит.

Поспешно собрали в путь молодых. Еды наготовили, одежды на всякую погоду запасли, слуг да служанок приставили. Целым караваном двинулись в дорогу.

Молодая красавица жена караван торопит — охота ей в Царь-град скорее приехать, султана-свёкра повидать, к султанше-свекрови приласкаться.

А молодой муж, наш парень, с каждым днём с лица темнеет. Едет и думает:

«Не помилует меня султан! Не лучше ли было бы в своей хорватской деревне навеки оставаться? Нужду до самой смерти мыкать. Нет, пожалуй, не лучше! Я хоть свет повидал, пожил всласть. Зла ведь никому не принёс, никого не обидел».

Вот скоро и Царьград: завтра последний дневной переход и — пути конец! Стали на ночь, раскинули лагерь. Заснули, утомлённые дорогой.

И слуги спят, и молодая жена спит. Только парню не спится, одолели чёрные мысли. Под утро такая тревога его разобрала, что решил он бежать куда глаза глядят.

«Ноги у меня быстрые, погонятся за мной — может, убегу. Сила в руках есть, изловят — может, отобьюсь. Вот только в последний раз на жену полюбуюсь и пойду».

Тут как раз занялась утренняя заря и осветила лицо красавицы. Сладко она спала, тихо дышала…

Дрогнуло у парня сердце.

— Нет сил с тобою расстаться, — сказал парень. — Не покину, тебя, моя голубка. До конца пути вместе пойдём. Что будет, тобудет.

Он поцеловал жену, и она тотчас открыла свои прекрасные глаза.

— Солнце всходит, — сказал парень, — и ты вставай, солнце моей души. Сегодня прибудем ко двору того, кого ты называешь своим свёкром.

Вот подъехали они ко дворцу.

Во дворце ни о чём их не спрашивали, провели прямо в парадный зал. От сияния золотом шитых одежд замелькало в глазах у парня. Однако сквозь прищуренные веки успел он разглядеть, что султан сидит под парчовым балдахином на подушках, а вокруг него толпится свита.

Посмотрел на наших молодых султан, хлопнул в ладоши и приказал отвести женщину к своей султанше на женскую половину. Потом повёл рукой, и всех царедворцев будто ветром сдуло. Остался наш парень с глазу на глаз с грозным султаном.

Султан вытащил кривую саблю из ножен и заговорил. Голос его, словно гром, в ушах парня прозвучал:

— Готовься к смерти, собачий сын! Прекрасна твоя молодая жена, и сам ты молодец хоть куда. Только слишком высоко занёсся, вровень с султаном стать захотел. Укорочу я тебя, на голову ниже сделаешься.

Парень отвечает:

— Вот моя голова, а сабля в твоей руке. Одно скажу: не я виноват, а тот прохожий или проезжий, что на дороге три червонца потерял.

— Как так?! — удивился султан и саблю опустил.

Начал тут наш парень по порядку рассказывать. Рассказал про своё селение в горах, рассказал, как отца с матерью похоронил, как в широкий свет счастье искать пустился и как на дороге три червонца нашёл.

— Первый червонец бросил я хозяину кофейни в уплату за чашечку кофе. Ни слова сам не сказал. А люди стали кругом говорить, что я неведомо кто, но из знатной семьи.

Разгладилось нахмуренное чело у султана.

— Рассказывай скорей, — торопит он парня. — Давно я такой занятной истории не слышал.

— Второй червонец, — ведёт своё дальше парень, — отдал я цирюльнику за бритьё. Тут меня сделали сыном визиря, хоть опять я им ни слова не сказал.

Улыбнулся султан, головой кивнул.

— Третьим червонцем я вот как распорядился. Слуга банщика сам бедняк и во мне бедняка распознал. Гнал меня прочь, да за это банщик-богач чуть его самого не выгнал. Я за него вступился и кинул ему последний червонец. Принялись тут у меня выпытывать, правда ли, что я высокого рода. Я им всё как есть сказал. Сам посуди, погрешил ли я против истины? Ведь когда я в горах родной Хорватии чужих овец пас, никого выше меня не было. Один только орёл выше меня поднимался. Так я им и ответил.

Рассмеялся султан, так рассмеялся, что еле слово выговорить мог:

— Значит, это я орёл! Теперь понимаю, как тебя в мои сыновья произвели. Ну, а потом что было?

Смеялся султан, когда парень о правителе города рассказывал, взгрустнул, свою молодость вспоминая, когда рассказ дошёл до прекрасной дочери правителя. А когда услышал, как парень на рассвете бежать задумал и как остался, глянув на молодую жену, — прослезился султан.

— Опять говорю тебе: вот моя голова, вот твоя сабля! — закончил парень. — Что хочешь, то и делай.

Призадумался султан, да недолго думал. Велел позвать свою султаншу и так ей сказал:

— Вот, жена, не было у нас сына, теперь есть. Посмотри на него. Красив и молод, сама видишь, а уж как умён да ловок — об этом мне судить. Люби его, будто сама под сердцем носила, и жену его красавицу люби, как дочку. Мне лучшей невестки не надо.

Устроили тут пир на весь мир. Кто на том пиру побывал, детям и внукам рассказывал. Так эта сказка и до нас дошла. А что тут ложь, что правда — сами разбирайтесь.

КАК МЕДВЕДЬ ВИНОГРАДНИК СТОРОЖИЛ

Сербская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяНанял один человек медведя виноградник сторожить. Пришло время урожай собирать, виноград давить, вино делать. Вот человек взгромоздил большую бочку на воз и поехал на виноградник.

Приехал. А собирать-то нечего! Ни одной кисти на кустах, ни одной ягодки.

Хорошо медведь за виноградником приглядывал. Созреет ягодка — попробует. Зарумянится кисть — полакомится. И сам не заметил, как весь виноград съел.

Огорчился человек, даже заплакал.

А медведь, как увидел, что человек плачет, ушёл в другой конец виноградника и ну реветь, мохнатой лапой глаза утирать. Человек говорит:

— Я плачу — ясное дело отчего. Ты меня на всю зиму без вина оставил. А ты, косолапый разбойник, чего ревёшь?

— Эх, человек, — отвечает медведь. — Твоя беда — не беда. Этим летом винограда нет, будущим летом новый созреет. А вот мне, бедному, и правда плохо. Узнают все кругом, что я за сторож, никто больше не наймёт виноградник стеречь. Оттого и плачу, утешиться не могу!

ЧЕСТНОСТИ ХИТРОСТЬ НЕ НУЖНА

Русинская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяЖил крестьянин. Ни молодой, ни старый, ни бедный, ни богатый. Жил вдвоём с женой. Был у них ещё и сын, да он на чужую сторону в солдаты ушёл служить. Отец с матерью всё весточки от него ждали, никак дождаться не могли.

Жена каждое утро, как письмоносцу быть, выйдет на крыльцо, смотрит на дорогу, а письмоносец опять мимо, только рукой махнёт да дальше, на палочку опираясь, шагает. Весна миновала, скоро и лету конец — письма нет да нет.

Вот однажды бедная женщина до полудня на крыльце простояла — совсем не пришёл письмоносец.

— То ли заболел, то ли ни одного письма на всё село не нашлось, — сказала она себе.

А под вечер постучал кто-то в дверь. Перешагнул через порог незнакомый человек. На боку сумка почтарская, и в руке держит долгожданное письмо от сына. Передаёт сын поклоны, пишет, что служба нетрудная, харчи хорошие.

Уж как хозяева обрадовались! Усадили письмоносца, стали угощать всем, что в доме было.

— А где же старый почтарь? — спрашивают.

— Да устал по дорогам ходить. Говорит, буду жить у замуж ней дочки, внуков нянчить. Пора моим ногам отдохнуть.

— А ты что же, — дальше спрашивают хозяева, — давно в письмоносцах ходишь? Вроде мы тебя никогда не видали.

— Да я из того села, что за горой лежит, в верховьях реки. В письмоносцах с нынешнего дня.

— А до того что делал?

— Сам хозяйствовал, как и вы, — отвечает новый письмоносец. — И хозяйство было исправное, и дом, и скотина, и землица. Всё от отца досталось, недавно его схоронил. А мать раньше умерла. Только я хотел жениться, девушку хорошую присмотрел, тут беда и грянула. На исходе весны случилась у нас такая гроза," что и старики не видывали. Ударила молния, вспыхнул сарай с сеном, а потом пламя на дом перекинулось. Ничего отстоять не удалось. Вся усадьба со всем скотом, со всем добром разом сгорела.

Кивает хозяин — ему эта гроза тоже крепко запомнилась.

— Невезучий я!—ведёт своё письмоносец. — Та гроза и град принесла. Узкой полосой град прошёл, и как раз моё поле выбило, всю пшеницу на землю положило, с грязью перемешало. Можно бы ещё поправиться, было чем. Да уж кому не повезёт, не везёт до конца! Вы вот, пожалуй, не поверите, а я правду говорю. Там, где наш огород прямо к реке спускался, стояла корявая старая верба, для всего нашего рода заветная, от деда-прадеда завещанная. Потому что было в той вербе дупло, а в дупле припрятаны деньги на чёрный день. Кто их первый из рода копить начал — не знаю. Однако ни дед мой, ни отец оттуда не брали. Ещё по силам да удаче добавляли, сколько могли. Невелико богатство, но кой-как поставить хозяйство на ноги можно было.

Дослушал хозяин до этого места, встал из-за стола и заходил по комнате. Ходит и слушает. А хозяйка чуть не плачет над чужой бедой.

— Погоревал я над пепелищем, потужил над выбитым полем и бросился к заветной вербе. Тут и увидел — до края моё невезение дошло. Поднялась от дождя река, подмыла крутой бережок, где верба росла, свалила её и унесла. Так вот я и остался ни с чем. Пришлось в письмоносцы наняться. А ночую пока у добрых людей, где вечер застанет. Далеко вперёд не заглядываю, что впереди, не загадываю. Как-нибудь да будет!

— Ну и у нас переночуй, — сказала хозяйка и постелила на широкой лавке.

Мигом заснул усталый письмоносец.

Тут хозяин дал жене знак, чтобы вышла в сени, сам за ней вышел и заговорил тихим голосом:

— Всегда тебе всё рассказываю, а тогда утаил. Помнишь, в ту грозу я старую деревину из реки выловил. Подсушил, распилил да дров наколол. А выходит, это и есть письмоносцева верба. Потому что в дупле я узелок с деньгами нашёл, и монеты там разные — и совсем старинные и поновей. Я молчком деньги припрятал, думал, сын со службы вернётся — ему будут. Жена так руками и всплеснула:

— Что же ты письмоносцу сразу не сказал, не обрадовал человека?

— Да вот с тобой посоветоваться хотел. Раз промолчал, теперь признаваться стыдно. Вот я как надумал: запеки ты деньги в пирог, а тот пирог мы ему в дорогу дадим.

Так и сделала хозяйка. Завела тесто, всю ночь спать не ложилась. Только светать начало — у неё пироги напечены. Один пирог, самый большой да пышный, в сторонке лежит.

Проснулся письмоносец, накормили его и с собой тот пирог дали.

Идёт письмоносец за новыми письмами на почту. А навстречу ему двое, купцы не купцы — торговые" люди. Поздоровались, как водится. Они его в шутку и спрашивают, не продашь ли, мол, чего-нибудь.

Письмоносец отвечает:

— Что ж, продам. Вот в сумке у меня пирог. Сам я сыт, а денежки пригодятся.

Купили торговые люди пирог и пошли своим путём. А путь они держали как раз к тому дому, где письмоносец ночевал. Слышали, что хозяин телёнка продаёт.

Едва в дом пожаловали, хозяйка их пирогами потчевать стала. Торговые люди отвечают:

— Да у нас у самих в точности такой пирог есть. У почтаря на дороге купили.

И выложили пирог на стол.

Хозяйка чуть не вскрикнула, однако вовремя удержалась. И хозяин промолчал. Мигнул жене, повёл торговцев в хлев, телёнка смотреть, а хозяйка быстро Пирог с серебряной начинкой простым подменила.

Сговорились торговые люди с хозяином, съели пирог, подмены не заметили и пошли дальше. Телёнка впереди себя гонят.

На следующий день хозяйка покоя не знала. То в окно глядит, то на крыльцо выскочит. Письма не ждёт, ждёт письмоносца. Дождалась, зазвала в дом.

Опять он у них переночевал. Хозяин ему ночью в пустую сумку деньги подложил.

Только забрезжило, поднялся письмоносец, подхватил сумку и тихонько за дверь. Постеснялся, что опять потчевать начнут.

Прямо перед крыльцом стояла большая яблоня. И такие на ней яблоки в тот год уродились, наливные, румяные! Уж до того захотелось письмоносцу яблочек в дорогу нарвать. Он сумку на сучок повесил, а сам забрался повыше, где яблоки спелее.

Вдруг дверь скрипнула, хозяин из дому вышел.

«Что же это я делаю?! — спохватился письмоносец. — Как мальчишка, в чужом саду яблоки ворую!»

Спрыгнул с дерева и бросился бежать. И про сумку позабыл. Так она и осталась висеть на сучке.

Хозяин сумку увидел, тяжело вздохнул.

— Вот незадачливый бедняга! Ну да ничего, ему всё равно через мост идти. Он по дороге пойдёт, я тропкой вперёд него забегу, сумку на перильца повешу. Тут уж ему никуда не деться.

Побежал, пристроил сумку, как хотел, сам за кустами спрятался.

А письмоносец дошёл до моста и вдруг остановился. Поглядел кругом — утро такое ясное, роса на траве блестит, птицы птенцов летать обучают.. . Стоит письмоносец и думает:

«Напрасно я жалуюсь, что невезучий. Какое же это невезение, если руки целы, ноги ходят и глаза на светлый мир смотрят. А ведь могла меня молния ослепить, могло пламя на пожаре глаза выжечь. Не бывать бы мне тогда и письмоносцем. Вот как бы я слепой через мост перешёл? Дай попробую!»

Зажмурился он покрепче и пошёл по шаткому мостику. Только когда твёрдую землю на том берегу под ногами почуял, глаза открыл. Да так, не оглянувшись, пошагал дальше.

А хозяин взял сумку и домой вернулся.

— Кому не везёт, — сказала он жене, — тому никто и помочь не в силах. Всё я перепробовал, ничего не получается.

Жена отвечает:

— Нет, муженёк, не все ты перепробовал. Всё хитрил, всё таясь делал. А ведь честность прямым путём идёт, открыто в лицо смотрит. Вот тебе моё слово: завтра, как придёт письмоносец, расскажи ему всю правду и отдай деньги из рук в руки.

— А ведь верно! — сказал хозяин.

Тут и сказке конец. Если доведётся в наших краях побывать, зайдите в гости к тому хозяину. Хорошо они с женой живут. Сына из солдатчины дождались, в работе помощника. А выше по реке, за горой навестите письмоносца. Да он уже не письмоносец. Отстроился на заветные дедовские деньги, хозяйство в исправности держит.

ОБЕД ЗА ТРИ ГРОША

Лужицкая сказка

щелкните, и изображение увеличитсяШёл как-то молодой парень из города. В городе он старшего брата навещал. Денежки, какие были, прогуляли они вдвоём на радостях. И пришлось парню налегке возвращаться в родную деревню.

Думаете, хорошо налегке по дороге шагать? Как бы не так! Пустое брюхо тащить тяжелее, чем полный мешок за плечами.

До дому ещё целый день пути, вот и решил парень в чужом селении подзадержаться, работы поискать, чтоб хоть на обед деньжат раздобыть.

Нанял его кузнец, сказал:

— Старший сын, что молотобойцем при мне работает, за углём к углежогу поехал. У младшего силёнок ещё маловато, он только мехи раздувать и может. Так ты помахай пока молотом, постучи по наковальне.

С утра до полудня парень молотом бухал. Руки занемели, спину ломит, да и живот совсем подвело.

«Тяжеленько, — думает. — Ну да ничего, зато пообедаю сытно».

Тут как раз вернулся старший сын с возом угля. Кузнец и говорит парню:

— Ты мне больше не понадобишься, теперь сами управимся. Вот тебе три гроша, иди куда шёл.

Идёт парень, подкидывает на ладони три гроша, сам себе говорит:

— Вот это пообедал! На три гроша и доброго куска хлеба не купишь!

А в это время кузнечиха из печи горшки да плошки вынула. Гору картошки в большую миску вывалила, сверху жареной свининки положила.

Увидел это парень через открытое окно и говорит:

— Ты кому это, хозяюшка, наготовила?

— Да вот скоро придёт муж с двумя сыновьями. Надо их накормить.

— Так это ты на троих мужиков, да на себя четвёртую, такую малость наварила? Тут и один сыт не будет.

— Да что ты! — возмутилась кузнечиха. — Ещё и останется.

— А я говорю: одному мало! — стоит на своём парень. — Хочешь, об заклад побьёмся, что я один всё мигом уплету и ещё попрошу. Ставлю против тебя три гроша.

— Идёт! — разгорячилась кузнечиха.

Зашёл парень в дом, сел за стол и принялся ложкой орудовать не хуже, чем молотом.

Сперва в миске еда убывала, как снег под весенним солнцем. Потом дело помедленней пошло, а уж когда дно в миске завиднелось, отвалился наш парень. Вздохнул и говорит:

— Твоя взяла! Проиграл я.

И выложил три гроша.

Кузнечиха радуется:

— В другой раз будешь знать, как об заклад биться, денежки на ветер швырять!

Отправился парень восвояси, распевая весёлую песню. А что кузнец жене говорил, когда обедать пришёл, мы повторять не будем. Ни к чему такое слушать! ..

СОРОКА И СОРОКА

Болгарская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяЛетит сорока — чёрные крылья, белые бока. Летит не спеша, всё кругом разглядывает. Смотрит, идёт волк — хвост поджат, голова понурена. Села сорока на дерево и спрашивает:

— Отчего невесел, кум волк?

— Ох, и не спрашивай, — отвечает волк. — Плохое у меня житьё. Никто меня не любит. Что худое в лесу ни случись, все меня винят. А сегодня утром гнались за мной охотники с ружьями, со злыми собаками. Еле я от них удрал. Уйду я из этого леса.

— Что ж, — говорит сорока, — дело твоё. А я тебя на новом месте проведаю. Крылья не лапы, с ними всюду дорога. Только вот скажи, кум, что ты с собой на новое житьё захватишь?

— Как что?!—удивился волк.—Что при мне, то и унесу. Серые бока, что собакам ободрать не терпится, быстрые ноги, чуткие уши, зоркие глаза.. .

— А куда денутся твои острые зубы да злобный нрав? Здесь останутся или с собой возьмёшь?

— Ну и глупа же ты, сорока! — зарычал волк.—Смеёшься надо мной, что ли? Как волку без острых зубов прожить?! И нрав мой неплох, не на заячий же его менять!

Застрекотала сорока, будто засмеялась:

— Эх, волк, волк! Ведь из нас двоих не я глупа. У кого нрав злой да зубы острые, за тем дурная молва по пятам гонится. Хоть уходи, хоть здесь рыскай — никуда от неё не убежишь.

щелкните, и изображение увеличитсяГАБРОВСКИЕ УСМЕШКИ

Болгарские шутки

Нет во всей Болгарии людей веселее, чем те, что в городе Габрове живут. Больше всего на свете любят они пошутить. Да не над кем-нибудь, а сами над собой. И мы над теми шутками хохотали, посмейтесь теперь и вы с нами.

Как-то под вечер приехал габровец в Софию. А от вокзала добираться к родичам ему далеко, на самую окраину. Вот он и взял извозчика.

Едут они — цок, цок по мостовой. Извозчик думает:

«Эх, простак, деревенщина. Сел не сговорившись, поехал не срядившись. Теперь сдеру с него не меньше, чем ползолотого!»

Уже почти доехали. Вдруг габровец кричит: «Стой! Стой!» Соскочил на землю и зажёг спичку.

— Ты что? — спрашивает извозчик.

— Да потерял золотой у тебя в коляске. Хочу поискать.

Тут извозчик как стегнёт коня, только его и видели.

А габровец усмехнулся ему вслед и довольный отправился к родичам. Теперь-то уж совсем близко было!

Одному габровцу зачем-то понадобился пузырёк. Искал он, искал и нашёл скляночку. Только вот досада — на дне ещё немножко йоду оставалось. Ну, габровец не растерялся. Взял ножичек, порезал палец и залил ранку йодом. Вот теперь хорошо! Пузырёк освободился.

— Ты что, сынок, плачешь?

— Мама монетку дала, а я потерял.

— Ну, не плачь, на тебе другую монетку. Отчего же ты ещё громче плачешь?

— Да-а, если б я ту не потерял, было бы у меня теперь две монетки.

Приехал в Софию бай Георги. Влез в трамвай с огромным мешком. Кондуктор говорит:

— Билет за тебя две стотинки, за мешок четыре.

Бай Георги развязал мешок и сказал:

— Вылезай, сынок, без мешка ты дешевле обойдёшься.

Встретились в узком переулке два шофёра на своих машинах. И оба не хотят задний ход дать, чтобы другому дорогу уступить.

«Всё равно я тебя пересижу», — думает один.

Развернул газету и принялся читать.

А второй высунулся из машины и говорит:

— Эй, приятель, когда кончишь газетку, дай и мне почитать.

Встретились два габровца-приятеля. Один говорит:

— Смотри, какие у меня сынки-близнецы подрастают.

Вынул карточку, показывает. Приятель удивился:

— Да ведь тут только один снят.

— А чего второго снимать?! Он в точности такой же.

КАК КУПЕЧЕСКИЙ СЫН ПО МОРЮ ХОДИЛ

Сербская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяРос-подрастал у богатого купца единственный сын. Всем хорош — и собой красив, и нрава доброго. Купец всё с заморскими странами торговал. Что ни весна, снарядит корабль, полный товарами, и ведёт его в чужедальние земли, а по осени назад возвращается.

Сын растёт, отец с матерью стареют. Тяжело стало купцу по морям ходить. Вот и решил он вместо себя послать сына.

Нагрузил купец корабль богатыми товарами, обнял на прощанье парня и говорит:

— Приучайся, сынок, к купеческому делу. Когда покупаешь, смотри, чтобы тебя не обманули, когда продаёшь — сам не обманывай. В нашей родной стране есть дешёвые товары, а за морем они дорого ценятся. А там есть свой товар подешевле, он тут у нас в хорошей цене пойдёт. Так и соблюдается торговая выгода без обмана. Ты у меня вон какой молодец вымахал, пора тебе на широкий свет посмотреть, разных людей повидать.

Поклонился сын отцу, поблагодарил за напутственное слово и велел ставить паруса.

Плывёт корабль день, качается на волнах второй. Кругом пустое море, уже и чаек не видно. На третий день повстречали они другой корабль. Слышит парень, с того корабля горький плач доносится. Закричал молодой капитан матросам на том корабле:

— Что за плач у вас, братцы? Беда ли какая случилась или помер кто?

Матросы с корабля отвечают:

— Какая беда! Это наша удача плачет. Ходили мы с хозяином-турком вдоль побережья, много мужчин и женщин полонили. Теперь везём их на невольничий рынок в рабство продавать.

Стоны с того корабля всё громче, вопли к самому небу поднимаются, а у молодого купца сердце от жалости рвётся.

— Прошу вас, братцы, — говорит он, — спросите своего капитана, не продаст ли мне рабов.

Вышел на палубу толстый усатый турок, принялся разглядывать да выспрашивать у купеческого сына, что везёт, куда путь держит.

Выспросил, высмотрел, что хотел, потом говорит:

— Не согласен я продавать, а согласен менять баш на баш. Твой корабль со всеми товарами — мне, мой корабль с пленниками — тебе. А не хочешь, в море разминёмся.

— Будь по-твоему, — отвечает молодой купец.

Отдал он турку свое новёхонькое судно с белыми парусами, получил взамен ветхую посудину. Паруса на ней не паруса — заплата на заплате, борта грязные, краска облупилась.

Велел молодой купец открыть трюмы. Залязгали цепи, и поднялись на палубу пленники. Кожа да кости, от ветерка шатаются — в чём только душа держится.

щелкните, и изображение увеличитсяПоследними вышли на белый свет старая старушка и молодая девушка. Худа она и бледна, а всё равно красота её ярче солнца светит, ослепила молодого купца.

Расковал всех пленников молодой купец, накормил, расспросил, кто из каких мест. Только красавицу и старушку ни о чём пока не спрашивал.

Повёл он корабль вдоль побережья и у каждого селения пленников выпускал — где кто просил. Пустеет судно, а красавица молчит. Всех выпустил молодой купец, лишь девушка со старушкой остались. Молодому купцу легче бы с душой распроститься, чем с красавицей расстаться, но скрепился он, сказал себе: «Как начал доброе дело, так его и кончить надо!» И спрашивает:

— Куда же вас отвезти? К какому берегу приставать?

Отвечает ему старушка:

— Сказала бы тебе, добрый человек, да сама не знаю. Жили мы на острове, только в какой стороне он лежит, показать не могу. Сама я царская нянька, а этот цветочек ненаглядный — единственная царская дочь. Берегла я её и лелеяла, да вот от злого турка не уберегла. Гуляли мы с ней по берегу, тут нас и схватили.

Закружили по морю, проклятые, не понять, как в наше царство добраться! . .

Старушка заплакала, молодой купец с жалостью на красавицу поглядел. Видит, и она плачет, но улыбка на прекрасном лице сквозь слёзы пробивается, как солнечный луч сквозь тучи. Взял он её за руку, сказал:

— Если к твоему отцу мне тебя не довезти, хочешь — к моему отвезу? Будешь моим родителям дочерью, мне — женой.

Вспыхнули у красавицы щёки, ничего она не ответила, только склонила голову в знак согласия да сняла с пальца перстень и надела его купеческому сыну на мизинец.

Долго ли плыли обратным путём, коротко ли, а приплыли в родную гавань. Отец с матерью молодого купца не встречают, — ведь уплыл их сын на новом корабле под тугими белыми парусами, а к пристани подходит ветхая посудина с лохмотьями на мачтах.

Рассердился отец на сына, услышав, как тот купеческим добром распорядился. Покричал, побушевал, потом глянул на красавицу невесту и поутих. Размягчилось его сердце, как воск при огне. Подумал он:

«Хорошая жена — самое большое богатство. Что бы я без своей старухи делал? Прибыли получал и убытки терпел, счастье и несчастье — всё она со мной делила».

Сыграли свадьбу, зажили все вместе. Полюбилась старикам невестка, и с сыном они ласковы. Только больших дел отец сыну не поручает. Вроде приказчика при себе держит. ч

Год так прошёл. Стала мать просить за сына:

— Ничему он в подручных у тебя не научится. Дай ему новый корабль, испробуй ещё раз его силы.

А отцу и самому того хотелось. Снарядил он корабль больше первого, нагрузил товарами лучше прежнего и отправил сына в торговое плаванье.

Быстро бежит корабль по морю вдоль побережья, свежий ветер паруса надувает. Сколько сёл, сколько маленьких городков миновали, не сосчитать — нигде молодой купец к берегу не пристаёт. А причалил он к пристани большого города с высокими башнями, с каменными домами. Сам себе сказал:

— Вот уж тут я свой товар с выгодой продам, с выгодой и новые товары куплю. Будет отец доволен!

Только ступил на берег, смотрит — стражники каких-то бедняг волокут и в темницу бросают. Да не одного, не двух, десятками, сотнями сгоняют. Подошёл молодой купец поближе и спросил у стражника:

— Что тут делается? Неужто в вашем краю столько воров-разбойников развелось?

Какие они воры, какие разбойники!—отвечает стражник.— Все честные земледельцы. Прошлый год недородный был, подати им нечем платить. Вот нам и велено их в темницу бросить и держать до тех пор, пока недоимки не уплатят. Мы и сами не рады, да приходится исполнять приказ.

— А велики ли недоимки? — спросил молодой купец.

— Нам не сказано, про то начальник знает.

Пошёл молодой купец к начальнику, всё узнал. Велик долг, да если все товары до последнего продать, как раз покроется.

Пока он товары распродавал, пока платил крестьянские недоимки, только про бедняг и думал, а как сел на пустой корабль и в обратный путь тронулся, тут и вспомнил про отца. Да ведь когда дело сделано, жалеть не о чем!

Корабль в родную гавань вошёл, а уж на берегу встречают его и отец, и мать, и молодая жена, и старая нянька.

— Ну что, — спрашивает отец, — хорошего ли товара накупил в чужом краю?

— Не привёз я товара, — сын отвечает.

— Значит, деньги привёз?

— И денег не привёз.

Тут сын пал отцу в ноги, всё рассказал, во всём повинился. Но отец и слушать ничего не захотел, прогнал сына с глаз долой.

— Уходи куда хочешь, живи как знаешь, — сказал, — а твоя молодая жена, моя невестка, пусть при нас останется. Она ни в чём не виновата.

Но красавица только головой покачала.

— Нет, батюшка, — говорит, — место жены рядом с мужем. Что с ним станется, то и со мной будет.

— А я свою ненаглядную не оставлю, — сказала старая нянька. — Не для того я её с младенчества нянчила.

Поселились они втроём в маленьком домике вблизи гавани. Узнали нужду, узнали и тяжкую работу. Купеческий сын работы не боится, одно лишь его тревожит: реже улыбается молодая жена. Раньше по утрам весёлые песни напевала, а теперь всё больше молчит да глядит в морскую даль.

Вот и говорит он однажды жене:

— Ты царская дочь, а в бедности живёшь, не годится это. Виноват я перед тобой.

— Напрасно себя винишь, я не по богатой жизни тоскую, — отвечает она. — Мне бы отца повидать. Соскучилась я очень.

— Был бы у меня корабль, я бы твоего отца разыскал.

Тут старая нянька голос подала:

— А ведь турецкий корабль, тот, на котором мы в неволе томились, так в гавани и ветшает.

Купеческий сын старуху обнял:

— Спасибо тебе за совет. Как же это я сам не додумался! Стали турецкий корабль чинить. Красавица жена со старой нянькой на рваные паруса заплаты ставят. Купеческий сын прогнившие доски новыми заменяет, смолит днище и борта, начищает турецкие пушки до блеска. Закончил одну работу, за другую принялся: на корме нарисовал портрет молодой жены, на носу — нянькин портрет.

Из старого корабля нового не сделаешь, а в плаванье пуститься можно, хоть в близкое, хоть в далёкое. Купеческий сын в далёкое отправился — прямо из гавани в открытое море.

Плывёт корабль неведомо куда. В море — не на проезжей дороге, спросить не у кого. Рассказывали жена да старая нянька, что на острове жили, в белом дворце на горе посреди зелёного сада. Вон и остров показался вдали. Подплыли чуть поближе — нет, не то это место. Один песок да камни на том острове, только чайки по прибойной полосе ходят. Снова по морю рыщут, во все стороны море оглядывают. Вот опять остров, и опять не тот — голые скалы стеной из волн поднимаются, а над ними орёл высоко в небе кружит.

Поплыли дальше, дней-ночей не считая. Наконец увидели третий остров. Обрадовался купеческий сын: в точности всё так, как ему говорили, — большой остров, красивый город, белый дворец на горе посреди зелёного сада. Подошли к острову, принялись из пушек палить в знак приветствия.

Удивились горожане, и царь во дворце удивился: кто бы это к ним приплыл? Верно, знатный гость пожаловал! Кликнул царь первого министра и поспешил к пристани. Корабль уже на якоре стоит. Видит царь — на носу корабля старушка нарисована, и похожа она на старую царевнину няньку. А на корме портрет самой царевны. Словно живая, прекрасными глазами смотрит, отцу румяными устами улыбается. Обезумел царь от радости, бегом на корабль бросился. А министр. .. О министре потом речь пойдёт.

Начались спросы-расспросы. Купеческий сын всё рассказал: как разбойников-турок в море повстречал, как пленников выкупил, как царевну со старой няней от злой неволи освободил.

— Всех пленников я по домам развёз. Только твоя дочь мне дорогу показать не могла. Я с ней к своим родителям вернулся, стала она им любимой дочкой, мне — дорогой женой.

— Так будь же и ты мне сыном, — вскричал царь, — моей короны наследником! Привези мне дочку, чтобы в старости моим глазам светло было. Да поклонись своим родителям, передай, что твой отец мне братом будет, мать — сестрою.

— С радостью привезу, — отвечает купеческий сын. — Завтра же на ранней заре пущусь в обратный путь.

— Нет, погоди, — говорит царь. — Нехорошо царскому наследнику да царской дочери на старом турецком судёнышке плыть. Дам я тебе большой новый корабль, как вам подобает.

Тут первый министр в разговор вступил:

— Не забыл ли ты, твоё величество, что для такого случая царской дочери свита положена? Не повелит ли твоя милость мне поехать?

— И правда ведь, — отвечает царь, — поезжай! Так оно пышнее выйдет.

Недолго царское слово молвить, а корабль снарядить всё же время надо. Через сколько-то дней отплыл купеческий сын с первым министром, с проворными слугами из разукрашенной флагами гавани.

Пока корабль плывёт, время есть — можно про первого министра рассказать. Грызёт его злая дума, гложет чёрная зависть. Ещё только царская дочь подрастала, министр на ней жениться задумал, сделаться всего царства наследником. До поры затаился, никому про то ни слова не говорил. А когда расцвела царевна, словно пышный цвет в саду, собрался министр открыться его царскому величеству, да не успел — умыкнули проклятые разбойники красавицу. Теперь нашлась она, а что толку? Царевна-то чужой женой стала. Но не таков был первый министр, чтоб от своих замыслов отказаться. Дело ещё поправить можно, решил он, только спешить не надо.

Так он прикидывал-раздумывал, а корабль всё бежал по волнам да бежал.

Купеческий сын свою жену и старую няньку не там нашёл, где оставил. Не в маленьком домике на краю города, а в богатом отцовском доме. Отец и мать к себе их взяли, любили и баловали сынову жену, словно родную дочку. И на сына отец больше не сердится, ведь прогнал его от себя не со зла — для острастки.

Не успели напироваться, друг на друга нарадоваться, как опять сыну с родителями расставаться приходится. Торопит молодая жена, не терпится ей родного отца повидать. И первый министр торопит, у него своё в мыслях. А мысли те чёрные, словно тёмная ночь.

И вот на обратном пути тёмной ночью он чёрное дело, как задумал, так и сделал. В тот поздний час не спалось купеческому сыну, поднялся он на палубу, стоит на корме, на пенную дорожку смотрит. Тут и подстерёг его первый министр. Подкрался, словно кошка, что за птичкой охотится, и столкнул купеческого сына в море. Засмеялся и пошёл спать как ни в чём не бывало.

Утром хватились — нет нигде купеческого сына. Весь корабль обыскали и следа не нашли. Не иначе, оступился как-то, за борт упал. Убивается царевна, глаз не осушает. Первый министр вздыхает с ней рядом, а у самого глаза злобой горят.

С радостью в сердце ступила на корабль царевна, в великой печали на родном острове с корабля сошла. И царь опечалился. По душе пришёлся ему молодой зять, спаситель дочери, хотел он ему царство передать, да, видно, не судьба.

Прошло сколько-то времени. Царь дочери говорит:

— Года мои преклонные, трудно мне со всеми делами управляться. И тебе горькой вдовицей оставаться тоже не след. Выходи замуж вот хоть за первого министра, он мне много лет верно служит, на тебя преданно глядит.

Заливается слезами царевна, головой качает.

А министр царевну обхаживает, царю угождает, всякое слово на лету ловит, всякое его желание угадывает наперёд.

Идут дни за днями, отец дочь уговаривает, министр её на свою сторону склоняет. Пожалела отца царевна, дала согласие, .только попросила:

— Cо свадьбой не спешите. Дайте мне наплакаться, нагореваться вдоволь. Да и сердце моё не хочет верить, что никогда не свижусь я с милым мужем.

А ведь и правду ей сердце подсказывало. Не утонул купеческий сын, подхватили его волны и понесли. Близ того места, где корабль проходил, высилась скала, а вокруг скалы намыло море песчаную отмель. На ту отмель и выбросило купеческого сына.

Одиннадцать дней его солнцем палило, ливнями секло, ветром сушило. Ел он водоросли да ракушки, пил дождевую воду. Исхудал, почернел купеческий сын, с жизнью прощается, смерть ему в глаза смотрит.

На двенадцатый день увидел бедняга рыбачью лодку, а в ней старика. И старик его заметил, подплыл поближе. Присмотрелся попристальней и говорит:

— Что с тобой сталось, что приключилось? Чёрен ты, как головешка, худ, словно высохшая ветка. А всё ж я тебя признал. Первый раз ты меня из плена от злого турка спас. В другой раз из темницы выкупил. Ты купеческий сын!

— Выходит, и вправду ты меня признал. Да с той поры много воды утекло. Женился я на царской дочери, стал царским наследником. Если поможешь мне, я тебе полцарства отдам.

— Ты, когда нас, бессчастных, из беды вызволял, не назначал цены, ни о чём не спрашивал. Не думал и я спрашивать. Да сам ты сказал. Смотри, как бы я тебя на слове не поймал. А теперь садись в мою лодку.

Довёз старик купеческого сына до своего селения. Накормил, напоил, потом говорит:

— Ничем больше тебе помочь не могу, ни денег у меня, ни корабля нет. Дальше сам добирайся.

Каких только мытарств не принял купеческий сын! От селения к селению шёл, где за кусок хлеба поработает, где в стогу сена ночь переспит. И рыбачил, и матросом служил, пока добрался до острова.

Хотел во дворец зайти, а его не пустили, говорят:

— Иди прочь, голодранец! Во дворце к празднику готовятся. Завтра царь выдаёт свою дочь за первого министра. С утра в саду всю вашу нищую братию будут кормить-поить. Тогда и приходи.

Сел купеческий сын на землю у дворцовой ограды. Стал ждать, а чего — сам не знает.

«Хоть бы одним глазком, — думает, — на милую взглянуть, сразу бы понял, волей или неволей она замуж идёт».

Тут как раз вышла его милая, да не одна, с лиходеем-министром, своим новым женихом. Министр, словно новый грош, сияет, а у невесты лицо бледное и печальное, будто не свадьба —похороны впереди.

Обрадовался купеческий сын: «Нет, не забыла она меня, не своей волей идёт».

Первый министр то ли видел, то ли не видел нищего, а прошёл мимо.

Царевна остановилась, подала серебряную монету. Протянул купеческий сын руку, и приметила царевна свой драгоценный перстень на его мизинце. Ничего не спросила, ничего не сказала, только сердце у неё забилось в груди, как птица в силках.

Побежала она к отцу, с плачем бросилась к нему в ноги:

— Прикажи позвать того нищего, что сидит у дворцовой ограды! Расспроси, кто он и откуда.

Удивился царь, но послал слуг.

Слуги побежали, да как раз вовремя явились. Злодей министр приметлив был: хоть и не смотрел, а всё увидел, всё понял. Велел он страже у ворот, ни минуты не медля, отрубить голову нищему, что своим ужасным видом его невесту, царскую дочь, напугал. Занёс уже стражник меч, а тут царские слуги прибежали с приказом, не дали свершиться злому делу, повели нищего к царю.

Вот всё и открылось!

Что веселья было! Царская дочь и плакала, и смеялась. Да и старый царь, её отец, не одну слезу пролил. А купеческий сын всё рассказывал да рассказывал. На радостях забыли все про душегуба первого министра. Ну, а когда хватились, его и след простыл.

Люди видели, как он взошёл на то старое турецкое судно, что стояло заброшенным у последнего причала в гавани, поднял латаные паруса и уплыл неведомо куда. С той поры о нём на острове никогда не слыхивали.

А купеческий сын в той стране царствовать стал. Правил справедливо. Прежнего царя почётом окружил, старость его покоил. И своих родителей не забыл, пригласил их в гости. Они приехали да так насовсем при молодых и остались.

Миновало три года, и пришёл вдруг к молодому царю тот старик, что его из беды вызволил.

— Помнишь ли обещанное, царь? — спросил старик.

— Как не помнить?!—отвечает молодой царь.—Садись, будем царство делить.

Поделили большие города, потом села, потом деревни, луга и леса, пристани и склады. Царь всё на две бумаги записывал — что ему остаётся, что старику отдаёт. А как кончил писать, протянул старому рыбаку бумагу и сказал:

— Ты немало горя хлебнул, знал нужду и работы не чурался. Верю, будешь править справедливо, не обидишь людей.

Старик засмеялся, взял бумагу в руки и разорвал.

— Не за богатством, не за почестями я пришёл. Ничего мне этого не надо. А хотел я узнать, крепко ли держит царь то слово, что бедняку в несчастье давал. Теперь вижу — не стало твоё слово песком, что море приносит и уносит, крепко оно, как скала, с которой я тебя снял.

Сказал так старик, поклонился и ушёл.

А царь долго и счастливо правил на острове, в любви и согласии со своей женой век коротал.

СОКРОВИЩА ВОДЯНОГО

Словенская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяНа берегу реки стоял домик. И жил в нём мальчик с родителями, братьями и сестрами. Мальчик как мальчик, не хуже других и не лучше. Любил бегать, по деревьям лазать, иногда дрался, но больше всего любил он купаться.

Вот однажды прошли в верховьях дожди. Вздулась река, вода мутная, быстрая, глянуть и то страшно. А мальчик искупаться задумал. Мать его не пускает, но он не послушался, убежал.

Только от берега отплыл, подхватило его течение, понесло. Крутит мальчика, волной захлёстывает. Уже руки у него занемели и ноги свело. Закричал мальчик, заплакал. Да никто не слышит — река ревёт, от дома далеко. ..

Никто не слышит, а водяной услышал. Подхватил мальчика и нырнул с ним на дно.

Тот водяной был нрава угрюмого. Кто ни попадёт в его царство, всех топит. Так и жил одиноко в своём подводном дворце, даже рыбок близко не подпускал. А мальчик ему приглянулся.

«Пусть, — думает, — живёт со мной. Что я всё один да один?!»

Принёс он его к себе во дворец и спать уложил.

Проснулся мальчик в хрустальной комнате, на хрустальной кровати, а около кровати хрустальные игрушки. Стал мальчик играть. Недолго поиграл и заплакал.

Прибежал водяной и спрашивает:

— Отчего плачешь?

— Домой хочу! По дому соскучился.

— Разве твой дом красивей, чем мой дворец?

— Не красивей, а лучше, — отвечает мальчик.

Плакал, плакал и опять заснул. А водяной перенёс его в другую комнату, на другую кровать положил. Стены и потолок в этой комнате из чистого серебра, что мерцает, словно лунный свет. И кровать, и игрушки серебряные.

Открыл мальчик глаза, залюбовался. Потом увидел игрушки — лошадок серебряных, солдатиков… Принялся играть. Да скучно одному показалось. Вспомнил он братьев и сестёр и заплакал горькими слезами.

Водяной спрашивает:

— Неужто тебе и в этой комнате не нравится? О чём плачешь?

— О братьях и сестрах. С ними весело дома было, здесь скучно.

Подумал, подумал водяной и повёл мальчика в золотую комнату. Сияют золотые стены, светло тут, будто в солнечный полдень. Водяной мальчику золотую дудочку дал и бубен с бубенцами. Мальчик в дудочку дунул — запела она нежным голосом. Потряс бубен — зазвенели весело бубенчики. А мальчик ещё горше заплакал.

— Что же ты всё плачешь? Чего тебе ещё не хватает?

— Хочу к отцу с матерью, — отвечает мальчик.

Притащил водяной жемчуг, насыпал горой у ног мальчика. А у того по щекам слёзы катятся крупнее жемчуга. Водяной удивляется:

— Разве отец с матерью дороже серебра, золота и жемчуга?

— Дороже!—отвечает мальчик.

Тут водяной пожал плечами, зелёной бородой затряс. Потом взял мальчика на руки и вынес на берег.

Побежал мальчик домой. А там все горюют, думают, что он утонул. Уж как ему обрадовались, целуют, обнимают.

Мать огонь в очаге разожгла, ужин приготовила. Сели все за стол, мальчик рассказывает, что слыхал, что видел в подводном царстве. Все смеются, дивятся. То ли верят, то ли не верят… Одному рады — вся семья в сборе, значит, и счастье в доме.

А вот водяной в своём подводном дворце совсем затосковал. Всю свою жизнь копил он сокровища, думал, богаче его никого на свете нет. Да, оказывается, у людей есть такие сокровища, о каких он раньше и знать не знал. И выходит, что дороже они серебра, золота и драгоценного жемчуга.

ДОГАДЛИВОМУ УМУ ВСЕ ЗАГАДКИ ВПОРУ

Боснийская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяОпять у нас речь о бедняках пойдёт. Что поделаешь, бедняков на свете много, богатых мало! Жили три брита. Бедно жили, однако не горевали. Сказал им отец, умирая:

— Оставляю вам доброе наследство — ум да кобылу.

И правда, лошадь им верную службу служила. Они её в плуг запрягали — поле пахать, в борону запрягали — вспаханное бороновать, в телегу запрягали — урожай по осени в амбар возить. В лес ли по дрова — на лошади едут, на луга ли за сеном — опять на ней. Вот и выходило, что в хозяйстве главное лошадь, а ум вроде и ни к чему.

Только однажды проснулись братья, смотрят — дверь конюшни распахнута, опустело стойло. Во дворе следы копыт, а дальше и следы потерялись. Кинулись братья пропажу искать. Один в горы пошёл, другой — в долину, третий — вдоль реки:

Долго искали. К закату вернулись ни с чем.

— Вот и нет у нас отцова наследства, — говорит один.

— Как нет!—отвечает другой. — Отец ведь нам ещё и ум оставил. А ум для чего? Чтобы думать.

— Кто думает, тот додумается, — сказал третий.

Легли братья спать, а с утра стали думать. Не долго думали. Старший брат сказал:

— Лошадь увёл человек не низкий, не высокий, самого среднего роста.

— Ну, если самого среднего, то борода у него не чёрная, не рыжая, а цвета сухой соломы, — подхватил второй брат.

— Раз цвета сухой соломы, — добавил младший, — значит, его зовут Мусса.

И отправились братья искать человека среднего роста, с золотистой бородой, которого зовут Мусса.

Ходили они от селения к селению, по многим дорогам шагали, всяких людей видели, но ни одного не встретили, чтобы все три приметы разом сошлись.

Наконец добрались до большого города. Пришли на рыночную площадь. Кругом площади маленькие и большие лавки, перед лавками купцы сидят. Вдруг слышат, как один купец другому крикнул:

— Иди ко мне, сосед Мусса, выпьем по чашечке кофе!

 Смотрят братья, идёт через площадь человек среднего роста, и борода у него того же цвета, что солома после обмолота.

— Вот он!—сказали братья и пошли за человеком по имени Мусса.

Вежливо поклонились, как положено, о здоровье расспросили, а потом старший сказал:

— Отдай нам, Мусса, лошадь.

— Какую лошадь? — Мусса брови поднял, будто удивился.

— Отцово наследство, — сказал средний брат.

— Нам без неё в хозяйстве никак невозможно, — объяснил младший.

Но Мусса сказал, что он ни братьев, ни отца их, ни лошади в глаза не видал.

Собрались вокруг соседи купца и наперебой кричат:

— Мусса торговец честный! . .

— У него своих лошадей хватает!

— А вас, голодранцев, мы знать не знаем! .. Братья на своём стоят: отдай лошадь да и только.

Пошли всей толпой к кади — судье. Кади выслушал всех, потом долго гладил бороду и наконец спросил у братьев:

— Почему вы думаете, что ваша лошадь у Муссы?

— Нам так думается, — отвечали братья. — Всем троим так думается.

Кади снова принялся гладить бороду.

— Ну, вот что: приходите сегодня вечером ко мне домой. Все кругом удивились, но разошлись по своим делам.

С первой звездой братья постучали в дом кади. Встретил их слуга, поклонился и сказал:

— Хозяин мой, кади, скоро придёт. А вы пока садитесь за стол, поужинайте.

Начали братья есть. Старший надкусил кукурузную лепёшку и говорит:

— В той долине, где эта кукуруза росла, когда-то была большая битва.

Средний сказал:

— А барашек такой нежный! Не иначе его свинья вскормила.

— Ты так думаешь?..—сказал младший. — Ну, если барашка выкормила свинья, то кади не сын своего отца.

А кади сидел в соседней комнате, слушал и удивлялся. Потом положил в правый карман лимон, в левый — яйцо и вышел к трём братьям.

— Вы, я вижу, любители загадки отгадывать. Вот и скажите: что у меня в правом кармане?

— Что бы ни было, оно круглое, — быстро сказал старший брат.

— Раз круглое, значит, жёлтое, — сказал средний.

— А жёлтое — это лимон, — добавил младший.

— Ну, а в левом? — спросил кади.

— Что бы ни было, оно круглое, — опять сказал старший брат.

— Раз круглое, значит, белое — проговорил средний.

— А белое — это яйцо, — сказал младший, будто печать

Кади вздохнул, погладил бороду и велел братьям прийти утром к лавке Муссы.

Едва братья ушли, кади сам принялся разгадывать загадки. Сперва велел привести к себе самого старого старика в городе и спросил его:

— Не слыхал ли ты чего-нибудь про ту долину, где моя кукуруза посеяна?

— Слыхал, — ответил старик. — Когда я был ещё. маленький, мой дед говорил, что его дед рассказывал, будто в той долине наши великий бой с турками приняли.

— Так, так, — сказал кади и отпустил старика.

Потом позвал своего управителя.

— Отвечай, как могло случиться, что барашка из моего стада свинья выкормила. Ведь мы, мусульмане, свиней не держим.

— Прости, кади, — взмолился управитель, — боялся я тебе раньше сказать. Вот как всё было. Объягнилась одна овца, принесла двух ягнят. Не прошло и трёх дней, как пропал один ягнёнок. Искали его, не нашли и искать бросили. А он прибился к стаду свиней, что сосед-христианин держит. Никогда я раньше о таком не слыхивал, а только выкормили его свиньи вместе со своими поросятами. Осенью, когда стали стадо в хлев загонять, сосед увидел барашка и отдал его. И такой откормленный был тот барашек, что я тебе его к столу подал. Не гневись, хозяин, всё тебе сказал по правде.

Кади не рассердился. Погладил в задумчивости бороду и пошёл на женскую половину дома. Поклонился матери и спросил:

— Скажите, матушка, почему я отцом не отца называл. Кто был мой отец?

Заплакала старая женщина:

— Рано я овдовела. Была ещё молодой и красивой. Второй раз замуж вышла. А ты совсем младенцем был, у груди лежал. Муж мой сказал: «Зачем поселять раздор в сердце ребёнка, пусть лучше никогда не узнает, что я ему не родной отец. Воспитаю его, как своего сына». Уехали мы из того места, где раньше жили, чтобы никто тебе правду не открыл. Как же ты узнал через столько лет?

Ничего не ответил кади, только ещё ниже матери поклонился. Наутро целая толпа собралась у лавки Муссы. Кади посмотрел на братьев, посмотрел на Муссу и заговорил:

— Не хотелось мне верить, что такой уважаемый человек, как ты, Мусса, мог присвоить чужое. Но за эту ночь я убедился, что братья правду говорят. У тебя их лошадь, Мусса?

Мусса потупился и сказал:

Лучше один раз покраснеть, чем сто раз бледнеть. У меня их лошадь. Только не крал я её, сама она к моему каравану прибилась. Верно, забыли на ночь конюшню запереть. Надо бы отогнать чужую лошадь, да мои лошади тяжело были товаром нагружены, а одна так и вовсе захромала. Снял я с неё поклажу, перегрузил на ту, что приблудилась, и двинулись мы дальше. А когда братья сюда пришли, стыдно мне стало при всех признаваться. Одного понять не могу — как они узнали, что их лошадь на моей конюшне стоит.

— Сейчас поймёшь, как я сам понял, — сказал кади и приказал принести плошки с застывшим бараньим жиром. Налил в плошку воды из длинногорлого медного кувшина и показал всем собравшимся.

— Глядите, жир как был на дне, там и остался. Так и мы до поры не знаем истины. Но вот я ставлю плошку на жаровню, следите внимательно! Видите: начал плавиться жир и первая капля уже всплыла наверх. У этих братьев ум подобен жаркому огню. Хотел бы я иметь таких советчиков. — И, повернувшись к братьям, кади спросил: — Не пойдёте ли ко мне на службу?

— Нет, кади, — ответил старший брат, — не нужны тебе советчики.

— Ты мудрый человек, — сказал средний брат, — и сам умеешь идти по следу правды до конца.

— А нас земля ждёт не дождётся. И руки наши стосковались по работе, — добавил младший.

— Будь по-вашему,—согласился кади. — А ты, Мусса, отдай им лошадь да нагрузи на неё те товары, что она на себе привезла.

И все, кто стоял кругом, закивали головами и погладили бороды в знак одобрения.

Братья вернулись домой и зажили по-прежнему. Как раньше, лошадь и в плуг, и в борону, и в телегу запрягали. Весной сеяли, осенью урожай собирали.

А довелось ли им ещё раз свой ум в ход пускать — знать не знаем. Мы сказку услыхали, вам пересказали, а дальше дело не наше.

МАЛЕНЬКАЯ ВИЛА

Боснийская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяБыл в королевстве большой праздник. Вырос у короля с королевой единственный сын. Как положено, в день совершеннолетия подрезали ему кудри, что раньше ниже пояса спускались. Зажгли множество свечей во дворце, а в саду цветные фонарики.

Король с королевой да гости постарше в зале пируют. А кто помоложе — в саду веселятся. И королевич с ними, любуется, как девушки на лужайке коло — хоровод — водят и песни поют. Юноши один другого красивей. А королевич краше всех. Девушки с него глаз не сводят, юноши завидуют.

К полуночи разъехались гости. Слуги фонарики в саду потушили, в залах свечи задули. Тихо во дворце, темно. Все спят. Одному королевичу не спится. Вышел он в сад погулять. А ночь лунная, светлая. Узорная тень листвы на земле лежит. И увидел королевич на лужайке, где гости недавно хоровод водили, маленькую вилу-волшебницу в белом платье с золотым шитьем. Свищет, заливается певчая птица на ветке, и под .её песни маленькая вила танцует.

Королевич нагнулся, протянул руку, и вила ему на ладонь ступила.

— Почему же ты на мой праздник не пришла?

— Меня не пригласили, а сама не осмелилась, — ответила вила.— Да и что мне делать, такой маленькой, на большом празднике? Меня в траве никто бы и не заметил.

— Зато я теперь тебя заметил, — сказал королевич и погладил её длинные волосы кончиком мизинца.

Даже при лунном свете было видно, как вспыхнули румянцем нежные щёчки вилы. Спрыгнула она с ладони королевича и бросилась бежать. Королевич хотел её остановить, но она выскользнула из-под его пальцев и пропала. Только её крошечная рукавичка и досталась королевичу.

Весь остаток ночи он вилу во сне видел, весь наступивший день лишь о ней думал. А как взошла луна, опять принесли его ноги на лужайку.

Вышла ему навстречу вила, улыбнулась ласково.

Королевич говорит:

— Я тебе твою рукавичку принёс. Дай я сам её на руку надену.

Протянула вила ему руку. Что за диво — не налезает рукавичка.

— Кажется, я чуточку выросла, — сказала вила. — Придётся новые рукавички шить.

— Так подари мне эту на память, — попросил королевич. — Я её у сердца носить буду.

— Бери, — шепнула вила и на глазах у королевича ещё немножко подросла.

Так и повелось. Королевич день мается, вечера ждёт. Ночью спешит на лужайку. Смотрит на свою вилу — не налюбуется, слушает её речи — не наслушается,

А вила всё растёт да растёт. Доросла до пояса королевичу, потом до плеча. Уже королевич с ней рука об руку по саду гуляет.

На седьмую ночь вила сказала:

— Луна на убыль пошла. Теперь, пока новый месяц на небе не народится, не увидимся мы с тобой.

— Милая моя, — отвечает королевич, — не могу я с тобой расстаться. Изойду тоской, разорвётся мое сердце. Хочу, чтобы ты всегда была со мной не тайной подругой при луне, а женой перед всем светом.

— А так ли ты меня любишь, как говоришь? Если стану твоей женой, хватит ли твоей любви, чтоб во всю жизнь мне верным остаться, на другую не взглянуть, той, другой, не улыбнуться?

Не одну клятву, а без числа клятв дал королевич. И тогда вила согласилась выйти за него замуж. Проговорили они до утра, а утром пошли вместе во дворец, рассказали всё королю и королеве, и те дали им своё благословение.

Скоро сыграли пышную свадьбу, и все гости дивились на невиданную красу невесты.

Семь лет прожил королевич со своей женой-вилой в счастье и согласии. Только на неё он глядел, только ей улыбался. Ни спору, ни размолвки меж ними не бывало.

А через семь лет умер старый король. И на печальных его похоронах вот что случилось. Стоят все вокруг гроба, хор погребальные песни поёт, мужчины молча слезу утирают, женщины в голос плачут. Лишь одна красавица с рыжими волосами не плачет, не причитает. Смотрит в упор на королевича чёрными, как ночь, глазами, с его лица взора не сводит.

Любил и чтил королевич короля, своего отца, и горько было у него на душе, а всё же заметил он красавицу. Сам на неё нет-нет да взглянет.

Вот стали расходиться с похорон. Рыжеволосая красавица, будто невзначай, прошла мимо королевича и улыбнулась ему. И королевич в ответ ей улыбнулся.

Тут вскрикнула жена его вила, что рядом шла. Вскрикнула и споткнулась.

— Что с тобой? —королевич спрашивает.

— Платье мне длинно сделалось, — отвечает вила, — запуталась я в нём.

Не приметил королевич, что жена его меньше ростом стала. Не на неё глаза его смотрели.

Вила ни слова не говорит, упрёка её уста не вымолвят, только отпустила она мужнину руку, всё меньше и меньше становится.

А как вступили в дворцовый сад и дошли до той лужайки, где когда-то королевич ей в верности клялся, исчезла вила. То ли в густой траве затерялась, то ли убежала, то ли под корнями, дерева спряталась.

А королевич её и искать не стал.

— Что ж, — сказал, — одну потерял, зато другую нашёл.

Сделался он королём и женился на той рыжеволосой. Только счастлив с ней не был.

Улыбались её румяные уста всё реже и реже, глаза, тёмные, как ненастная ночь, неласково глядели. Думала она не о муже, а об утехах да нарядах. И тут угодить ей никто не мог: то ей не так и это не этак! И королевство ей тесно, и камни в короне малы, и платье не пышно, и поклоны придворных не низки! ..

Вот однажды возвращался с войны через их королевство соседний могущественный царь. Возвращался он с победой, везли в его обозах богатую добычу — золото, меха, гнали табуны коней и стада тучного скота. Остановилось войско на ночёвку, и задал царь превеликий пир. На том пиру королева только с соседним царём и танцевала, только ему и улыбалась.

А когда утром отправился царь со своим войском восвояси, пустилась с ним в путь и рыжеволосая красавица. Бросила своего мужа, с тем царём уехала.

Остался наш король один и затосковал. Но не по злой королеве он тоскует, а по своей первой любви, маленькой виле, кроткой да ласковой. Вспоминает её тихий голос, нежные руки, простые песенки. Каждую лунную ночь ходит на лужайку, плачет и зовёт её. Повторяет старые клятвы, обещает любовь и верность. Но не откликается маленькая вила. Порушенное слово второй раз силы не имеет.

Состарился король раньше времени, голова поседела, морщинами лицо покрылось, а всё ищет, всё ждёт свою маленькую вилу.

Только маленькая вила так и не вернулась. Никогда её больше никто не видел.

МЛАДШИЙ БРАТ

Черногорская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяБыло у Царя шестеро детей — три сына, три дочери. Сыновья молодец к молодцу, дочери красавицы, одна другой краше. Состарился царь, пришла пора ему умирать. Созвал он своих сыновей и сказал:

— Вырастил я вас храбрыми и сильными. Живите как знаете, я за вас не боюсь. А вот дочерей моих хотел я сам отдать замуж, да не успел. Вы ещё молоды, выбрать им мужей не сумеете, так послушайте моё отцовское слово: выдайте сестёр за того, кто первый посватается. Что им суждено, то и будет!

Тут старый царь закрыл глаза и вздохнул в последний раз. С честью похоронили царя, и в первую же ночь вот что случилось.

Затрясся дворец от стука и грома, сами собой растворились двери, и раздался чей-то голос:

— Сватаю вашу старшую сестру! Беру её в жёны!

— Покажись сначала, — сказал старший брат.

— Не можем мы отдать сестру неведомо за кого, — сказал средний.

А младший брат ничего не сказал. Взял старшую сестру за руку и с поклоном подвёл к порогу.

Будто вихрь прошумел в ночи, будто буря пронеслась, и вот уже нет на пороге красавицы.

Три дня прошло, две ночи миновало. А на третью ночь загремел гром, заблистали молнии, сами собой двери распахнулись.

— Среднюю вашу сестру хочу назвать женой, — сказал чей-то голос.

— Да ты кто такой?! — закричал старший брат.

— Куда нашу сестру уведёшь? — спросил средний. А младший говорит:

— Что вы, братья! Или позабыли отцов наказ?

Взял сестру за руку, к порогу подвёл.

— Будь счастлива!— сказал.

Умолк гром, и молнии больше не сверкают. А средняя сестра исчезла, будто не бывало.

— Ну, уж младшую-то мы не отдадим!—толкуют меж собой старшие царевичи.

Да вышло не так, как они решили. И за этой сестрой явился неведомо кто, неведомо откуда. В ту ночь крепко заснули старшие братья, и бури не слышали, и молнии их не разбудили. Утром просыпаются, зовут сестру, а младший царевич говорит:

— Ушла наша любимица, унёс её жених, что к ней после полуночи посватался.

— Как же ты её отпустил?! —закричали старшие царевичи.— Пойдём хоть след её поищем — может, узнаем, в какую сторону унёс её тот неведомый.

Выбежали они из дворца, увидели поваленный вековой дуб, а больше ничего не нашли — ни следа, ни знака.

Заскучали братья без сестёр-красавиц. Тихо во дворце, не услышишь весёлого девичьего смеха, песенки звонкой… Поскучали, поскучали старшие царевичи и женились.

— Женись и ты, — говорят младшему брату.

Тот отвечает:

— Молод я жениться. Мне ещё охота по свету побродить, другие края повидать. А может, и сестёр где повстречаю.

Решил он быстро, собрался ещё быстрее. Меч к поясу привесил, сумку с едой через плечо перекинул, попрощался с братьями и молодыми невестками и отправился в путь.

Шёл плодородными долинами, зелёными холмами,, много людей повидал, много рассказов наслушался. А однажды застала его ночь высоко в горах. Присел он у нагретого солнцем камня и задремал. Долго ли спал или недолго, а проснулся от холода — камень остыл, роса на траву пала, темно кругом, хоть глаза выколи. Только вдали, в ночной мгле, что-то мерцает. То ли звёздочка низко спустилась, то ли чей-то костёр на соседней горе пылает.

Пошёл царевич на огонёк. Подходит поближе — точно, костёр.

Горит тот Костёр в пещере, а вокруг огня сидят девять великанов-людоедов, жареное мясо едят.

Испугался царевич, однако виду не подал. Зашёл в пещеру и говорит:

— Эгей, наконец-то я друзей встретил!

— Коли мы тебе друзья, так и ты нам друг, — отвечают великаны. — Садись с нами, поужинай.

— Да я сыт, — отнекивается царевич, а сам думает: «Ну как это человечина?! Людоеды же они, по всему видно!»

— Разве так меж друзьями ведётся?!—сказал один великан.

— Никак ты нашей едой брезгуешь!—сказал второй.

— Покажи на деле, кто ты таков! — закричал третий.

Что тут скажешь?! Пришлось царевичу сесть к костру десятым. Великаны-людоеды едят мясо, похваливают, царевичу лучшие куски отрезают. А царевич, бедняга, отодвинулся в уголок, где от огня свету поменьше, угощенье ко рту подносит, сам не ест, под камень прячет.

Насытились великаны и говорят царевичу:

— Едок ты, видать, неплохой. Посмотрим, какой из тебя охотник. У нас тут место для охоты хорошее — и недалеко, и дичи много.

Смекнул царевич, какова у людоедов дичь, а отказаться нельзя, с этакими друзьями шутки плохи. Сдерут шкуру, а самого зажарят, вот и вся дружба!

— Ладно, пойдём, — сказал царевич.

щелкните, и изображение увеличитсяШли недолго; только через гору перевалили — и оказались под стенами престольного града. Окованные железом ворота на запоре, зубчатые стены высокие, даже великанам не влезть. Да видно, им не впервой. Старший великан  вывернул с корнями две вековые ели, приставил одну к стене так, что верхушка с зубцами сравнялась.

— Лезь, — говорит царевичу, — на стену.

Ну, царевич и влез. А великаны снизу вторую ель подают, приказывают:

— Тащи её, через стену на ту сторону перекидывай, мы по ней спустимся.

— Втащить-то пустяки, — отвечает им сверху царевич.— И перекинуть не задача. Да не хочу смолой пачкаться, руки иголками колоть.

— Эх ты, неженка, белоручка!— стыдят его великаны.— Смотри, как настоящий людоед делает.

Один полез, перекинул ель и спускаться начал. Тут царевич вытащил меч из ножен, размахнулся и отсёк голову великану.

— Первый уже там!—закричал.—Следующему черёд. Второй взобрался на стену, только принялся спускаться, да

свалился вниз без головы.

Третий, четвёртый, пятый.. . Со всеми девятью царевич расправился. Потом спустился по ели и пошёл в город.

Идёт, смотрит — в домах все ставни на окнах наглухо закрыты, все двери заперты, только высоко в дворцовой башне окошко светится.

Ну, царевич и решил в это окошко заглянуть.

Полез на башню, за выступы цепляется, в трещины меж камнями ногу ставит. Десять раз чуть не упал, а всё-таки добрался до окошка.

Видит — на широком ложе спит девушка красоты неописанной. Чёрные волосы по подушке разметались, лицо белое, ресницы длинные на щёки полукружием тень бросают. Полюбовался девушкой царевич и собрался было вниз спускаться. Да увидел, что по стене ползёт огромный скорпион, всё ближе и ближе к изголовью… Вот-вот красавицу ужалит!

Открыл царевич окошко, спрыгнул в комнату и пригвоздил своим мечом скорпиона к стене. У девушки только ресницы дрогнули, вздохнула она, но не проснулась.

Тут царевич заклял свой меч, так сказал:

— Никому в руки не давайся! Я тебе хозяин, я тебя и вытащу.

Каким путем пришёл, таким и ушёл.

К той поре уже и рассвело. Едва ступил царевич на твёрдую землю, открылась в ограде дворцового сада калитка и вышел оттуда человек. Присмотрелся царевич: это сам король. Тут уж никак не ошибёшься: и одежда на нём золотом шитая, и корона на голове… А лицо грустное-прегрустное.

Король увидел царевича и обрадовался.

— Здравствуй, — говорит, — милый мой подданный! Видно, ты смел, что в такой ранний час на улице показался.

— Спасибо, ваше королевское величество, на добром слове. Но я не ваш подданный. Я из чужой страны, из другого царства-государства, и чего бояться надобно — не знаю.

Заплакал король в ответ.

— Беда пришла в мой город. Жизнь в нём кипела, как в муравейнике, теперь опустело всё, будто вымерло. Великаны-людоеды к нам повадились. Многих погубили. А кто уцелел, те сидят за запорами, носа на улицу не кажут.

Утешьтесь, ваше королевское величество, эта гроза миновала, эта туча прошла,— сказал царевич и повел короля к городской стене, где лежали девять великанов, девять отрубленных голов. Король так и всплеснул руками.

Слава тому, кто это сделал! Как бы мне того храбреца узнать?

И ходить далеко не надо, — отвечает царевич, — он перед вами.

Не поверил король.

— Где тебе одному справиться?! Да и меча у тебя нет.

Только сказал — бегут придворные, кричат, друг друга перебивают:

— Чудеса, ваша светлость! Преогромный скорпион чуть вашу дочь не ужалил, к самому её изголовью подобрался, а кто-то пригвоздил его мечом, и ни один человек этот меч из стены вытащить не может.

— Вот, ваше королевское величество, где мой меч, — сказал царевич.

— Ну, коли меч твой, так вытащи его. Тогда поверю, что ты людоедов убил.

Вошёл царевич в спальню королевны, а королевна увидела его, так и зарумянилась, словно утренняя зорька. Царевич протянул руку к мечу — рукоять будто сама ему на ладонь легла.

— Теперь верю, что и впрямь ты этому мечу хозяин. Двойную награду ты заслужил: город от людоедов спас и мою единственную дочь от лютой смерти уберёг. Обещался я руку королевны отдать тому, кто великанов победит, и готов моё слово выполнить. Только не хочу никого приневоливать. Спроси её сердце, спроси своё сердце. .. Как решите, так и будет.

— Мне драгоценней награды не надо, — сказал царевич. — И отец мой, что был мудрым царём, лучшей невесты мне бы не пожелал. Лишь бы королевна на меня ласково взглянула.

А королевна взмахнула длинными ресницами, глянула на царевича и руку ему подала.

За свадьбой дело не стало, весело и пышно её справили. Не каждый же день королевскую дочь замуж выдают!

Счастливо зажили молодые во дворце. Одно печалило царевича — сестёр не нашёл, каково им живётся, не разузнал. Да как оставишь любимую жену?!

Однажды собрался король на охоту. Позвал молодого зятя, отдал ему связку ключей и сказал:

— На эти дни оставляю тебя за себя, будь хозяином во дворце. Вот тебе все ключи, какие хочешь двери открывай, в какие хочешь кладовые заходи, только в темницу не спускайся, кованую решётку не отпирай.

Уехал король со свитой. День прошёл, и второй миновал. На третий день захотелось царевичу посмотреть, какой ключ от какой комнаты. Весь дворец обошёл, любовался драгоценными каменьями в кладовых, оружие в оружейных палатах к руке примерял. .. Остался у него под вечер неиспытанным один-единственный ключ, от той самой двери, что тесть-король не велел отпирать.

«Чего мне бояться, — подумал царевич, — молод я, силён и неглуп. Много чего успел на свете повидать, посмотрю и королевскую темницу».

Спустился по крутой лестнице и отпер тяжёлую чугунную дверь.

Посреди темницы — каменный столб, а к столбу прикован человек не человек, а пожалуй, человек, только видом страшен. Худой, жёлтый, иссохший, будто осенний лист. На шее железный ошейник, руки и ноги тяжёлыми цепями опутаны.

Хотел царевич опять двери запереть, но тут узник заговорил, словно ржавое железо заскрипело:

— Войди, человек!

— Незачем мне входить, — отвечает царевич. — Помочь я тебе не могу, ты не мой узник.

Если войдёшь, подарю я тебе ещё одну жизнь. Две жизни проживёшь.

«Цена немалая!» — подумал царевич и переступил порог темницы.

— Напои меня, человек — сказал узник, — ещё жизнь от меня получишь.

Смотрит царевич — из стены темницы бежит по золотому жёлобу вода в золотое корыто, рядом стоит золотой кувшин. А тому закованному до воды никак не дотянуться.

Ну, царевич наполнил кувшин и напоил узника. Вот диво! Пьёт тот и с каждым глотком словно силы набирается. Расправились плечи, костлявые руки толще стали, согнутая шея распрямилась.

— Теперь вылей на меня кувшин воды, освежи голову, — сказал узник. — И дам я тебе сверх тех двух жизней третью.

Послушался царевич, полный кувшин воды ему на голову вылил.

Вмиг спали цепи с узника, захохотал он, будто бой колокола под сводами раздался.

— Вот спасибо тебе, — прогремел.—Только знай, глупец, Баш-Челик за добро всегда злом платит. Такой у меня обычай, я его не менял и менять не буду. А твоя жена мне давно приглянулась, так уж не обессудь, теперь она не твоя, а моя.

Тут одним пальцем он сломал решётку в окне и вылетел вон. Испугался царевич не за себя, а за молодую жену и побежал в её покои. Да поздно, нет нигде королевны.

— Что я натворил!—воскликнул царевич и горько заплакал.

Вдруг слышит — трубят охотничьи рога, собаки лают. Это вернулся с охоты его тесть. Царевич бросился навстречу, пал ему в ноги и во всём повинился.

— Пойду искать свою жену, твою дочь, — сказал. — Куда бы ни унёс её злодей, найду её, вырву из его лап.

Покачал головой король и заговорил:

— Раньше надо было меня слушаться! Не победить тебе Баш-Челика. Дочери у меня не стало, и ты пропадёшь. Я стар, кому оставлю королевство?!

— Без моей любимой жены мне никакое королевство не нужно. Не удерживай меня! —ответил царевич.

Вывел из конюшни вороного коня, взял свой меч и тронулся в путь, на восход солнца коня повернул.

Ехал, ехал и заехал в горы. Теснятся уступами скалы, глухо кругом — верно, нога человека сюда не ступала.

И вдруг услышал царевич вороний грай. Посмотрел вверх и увидел на высоком утёсе каменный замок.

«Зайду, расспрошу, — подумал царевич. — Может, там знают, где Баш-Челика искать».

Оставил коня, чтоб пасся на чахлой траве, и поднялся на утёс.

Нёс он с собой тяжкое горе, а встретил радость. Выбежала из замка его старшая сестра, обнимает, целует, ведёт в сводчатые палаты.

Только усадила за стол — послышался свист крыльев, шум ветра. Испугалась, побледнела сестра.

— Ох, милый брат, это мой муж, царь воронов, домой возвращается. Со мной он добрый и ласковый, а вот как тебя встретит — неведомо. .Давай я тебя пока спрячу.

Увела царевича в дальнюю комнату, сама к мужу вышла. Ворон вороном порог переступил, человечий облик принял. Сделался статным красавцем в плаще из чёрных вороньих перьев.

— Эй, жёнушка, пахнет тут людским духом, — сказал.

— Не знаю, муж мой любимый, верно, ты по свету летал, сам набрался людского духа и сюда принёс.

Подала она мужу обед, потчует и спрашивает:

— Скажи, что бы ты сделал, если бы мои братья сюда в гости пришли, меня навестили?

— Старшему и среднему глаза бы выклевал, младшего бы рядом с собой посадил.

— Ну, так сажай нежданного гостя, — сказала воронова жена и вывела брата.

Попировали на радостях, потом царевич рассказал, куда и зачем путь держит. Нахмурился, опечалился царь воронов.

— Твой враг — мой враг. Только не совладать ни тебе, ни мне с Баш-Челиком. Бился я с ним день и ночь, ему не поддался и победы не одержал. Лучше возвращайся домой, я тебе золота и серебра дам.

— Нет, — сказал царевич, — или голову сложу, или вырву из его лап милую жену.

— Тогда возьми моё перо, — говорит царь воронов. — Если совсем плохо придётся, дунь на перо и скажи: «Гори ясным пламенем, синим огнём!» Прилечу к тебе на помощь и войско приведу — семь тысяч воронов.

— Спасибо тебе, — сказал царевич.

Поцеловал сестру, обнял царя воронов и отправился дальше.

Еще глуше места пошли, вершины выше, ущелья темнее. И вот над двумя уступами увидел царевич — высится замок с квадратными башнями. Повернул коня, подъехал к тому замку, а навстречу ему средняя сестра выбежала.

Что тут радости было! Узнал царевич, что взял её в жёны царь соколов, что хорошо ей живётся.

Скоро и сам царь соколов домой вернулся. Сестра брата спрятала, принялась мужа спрашивать, где летал, что видал.

— Летал высоко, смотрел далеко. Видел всадника на ко не, что к нашему замку подъехал. Не таи, жена, говори, кто таков.

— Если бы братья мои пожаловали, что бы ты сделал?

— Старшего и среднего с утёса бы столкнул, младшего рядом с собой бы посадил.

Привела сестра брата, за стол усадила. Смотрит царевич — хорош муж у старшей сестры, а этот ещё лучше. Взгляд соколиный, плащ из сокольих перьев с широких плеч до полу спадает.

За пиром, за беседой всё царевич рассказал.

— Ох, не простое ты дело затеял!—сказал царь соколов.— И я с Баш-Челиком бился, двое суток сражался, а победы не добыл. Будто заколдованный этот Баш-Челик. Возьми лучше из моих кладовых драгоценных каменьев, сколько конь твой снесёт, и возвращайся домой.

Но царевич на своём стоит. Погостевал и распрощался по-доброму с сестрой и её мужем. Снова в путь пустился. За поясом у него теперь два пера — одно вороново, другое соколово.

Едет царевич и думает:

«Двух сестёр повидал — значит, и третью не миную!»

Поднялся на горный перевал. Тучи далеко понизу ходят, над головой небо ясное. Тут и увидел орлиный замок, где жила его младшая любимая сестра.

Она его издали с крепостной башни приметила. Вместе с мужем, царём орлов, встречать вышла.

Пожил, попировал у них царевич и прощаться начал. Царь орлов его удерживает:

— Знаю, знаю я Баш-Челика. Живёт он в глубоком ущелье. Как спустишься с перевала, так и начнутся его владения. Сам я силой с ним мерялся, да не берёт его ни меч, ни стрела, ни крепкий клюв, ни острый коготь, будто и нет на него смерти. Верно, спрятана она где-то, и пока той тайны не вызнаешь, не победить его. Лучше оставайся с нами.

А сестра-красавица обхватила его белыми руками, обнимает, не пускает.

Но царевич своё твердит:

— Сам я злодея выпустил, а он жену мою унёс. Моя вина — мой и ответ.

— Ну что ж!—сказал царь орлов. — Задуманное исполняй. Вот возьми моё перо — что с ним делать, сам знаешь.

Оседлал царевич своего вороного и поехал. Раньше всё в гору поднимался, теперь его путь вниз лежит, каменными осыпями, узкими проходами.

Вдруг споткнулся его конь, остановился. Глядит царевич — над ним скалистые стены поднимаются, перед ним глубокая пещера.

«Конь споткнулся — не будет удачи!» — подумал царевич. А всё-таки спешился и вошёл в пещеру. Тесный ход миновал и очутился в подземном дворце. Сияют стены самоцветами, хрустальные колонны высокие своды подпирают. А перед очагом сидит красавица, его дорогая жена, льёт горькие слёзы, руки ломает. Как увидела царевича, ещё горше зарыдала.

— Муж мой милый, зачем сюда пришёл?! Страшен и лют Баш-Челик. Меня не спасёшь и сам погибнешь.

— Если сделаешь всё, как я велю, не страшен нам Баш-Челик. Против женской хитрости и мужской силы и Баш-Челик не устоит. Разведай, где его смерть спрятана, где его погибель таится.

Высохли слёзы у королевны, спрятала она мужа, поджидает Баш-Челика.

Недолго и ждала. Скоро он домой пожаловал. Накормила она его, напоила; положила голову его себе на колени, гладит по волосам, приговаривает:

— Господин и повелитель мой, много у тебя силы, но врагов ещё больше. Как бы они тебя не одолели.

— Не бойся. В мече моя сила, а никто ещё из рук его не выбивал.

Взяла королевна меч и поцеловала. Засмеялся Баш-Челик:

— Неправду я сказал. Сила моя в копье, в бою я его крепко держу.

Королевна отстегнула шёлковый узорчатый поясок и обвила им копьё.

— Вижу, вижу, дорогая, что любишь ты меня. Никому не открывал я свою тайну, тебе одной открою. Того поразить можно, кто свою жизнь и смерть при себе носит. А моя смерть хитро спрятана. На вершине горы, что над нами вздымается, есть нора, а в норе — лисица, в сердце лисицы — утка, в утке — хорёк, а в том хорьке — моя смерть.

Царевич в потайном углу всё слышал, всё запоминал. Под конец не смог удержаться, ахнул от радости.

Тут Баш-Челик вскочил, королевну оттолкнул и закричал страшным голосом:

— С тобой, изменница, я после расправлюсь! А сейчас этим глупцом займусь. Выходи на бой, царевич! Раньше, чем ты до моей смерти доберёшься, я тебя, как комара, прихлопну.

Вышли они из пещеры, обнажили мечи. Сталь о сталь звенит, искры летят. То один наступает, то другой, ни один верх взять не может. Наконец изловчился Баш-Челик и выбил из рук меч у царевича, а свой ему в грудь вонзил.

Упал царевич на землю, чует — последние минуты приходят. Баш-Челик ему говорит:

— Одну жизнь из тех, что тебе подарил, я у тебя отнял. Две ещё остались. Вставай, дальше бейся!

Поднялся царевич, за копьё схватился. Теперь оба копьями бьются, один другого поразить старается. Царевич ударит — стальной наконечник будто от камня отскочит. Баш-Челик копьём царевича достанет — у того алая кровь из ран струится. Обессилел царевич, упал. А голос Баш-Челика над ним гремит:

— Вот и вторая дарёная жизнь кончилась.

— Зато третья осталась!—крикнул царевич и бросился на Баш-Челика.

Меч в стороне лежит — не достать, копьё сломано, но есть ещё сила в руках. Схватились врукопашную.

Сжимают друг друга в лютых объятиях так, что кости трещат. Гнут к земле, снова распрямляются. Долго бились, времени счёт потеряли. Начал слабеть царевич, иссякла его мощь. Схватил Баш-Челик его за горло, под себя подмял.

— Эх, — говорит,— жаль, что не могу тебя прикончить. Третью дарёную жизнь у тебя отнимаю, теперь береги ту,  что от матери при рождении получил. Вставай, опять будем биться!

Не сразу царевич сумел подняться. Потом встал, шатаясь, выхватил из-за пояса три заветных пера и прошептал:

— Горите ясным огнём, синим пламенем!

Вспыхнули перья, как царевич приказал. А Баш-Челик это увидел и взревел так, что эхо раскатилось по горам, лавины с вершин сорвались, горные потоки вспенились. Налетел он на царевича, размахнулся мечом и разрубил его пополам.

В этот миг потемнел ясный день, солнце тремя чёрными тучами закрылось. Это три обещанных крылатых войска летят на помощь. Да поздно! Лежит царевич бездыханный. Королевна из подземного дворца выбежала, рыдает-причитает, мужа оплакивает.

А Баш-Челик? Баш-Челик, увидев несметную силу, что на него войной идёт, так подумал:

«Убить не убьют, да и я их не одолею. Лучше спрячусь в пещеру, скалой вход привалю. Там они меня не достанут».

И кинулся в пещеру. Да так спешил, что прекрасную королевну позабыл с собой унести.

Отделились от пернатых туч царь воронов, царь соколов да орлиный царь. Увидели мёртвого царевича, заклекотали горестно. Тут королевна сказала им:

— Братья мои названые, отомстите за моего мужа. Пусть сгинет Баш-Челик, чтобы духу его злого на земле не осталось!

И поведала им Баш-Челикову тайну, что от него самого вызнала.

— Отомстим! —поклялись зятья в один голос. Крылатому воинству своему велели выход из пещеры стеречь,

а сами поднялись вровень с самыми высокими вершинами. Осмотрел всё кругом ворон — никого, ничего не увидел.

Тогда взвился сокол ещё выше, повис на широких крыльях посредине между небом и землёй и зорким глазом всё вокруг окинул. Да ничего, никого не увидел.

Тут взмахнул орёл могучими крыльями, взлетел к самому солнцу и оттуда на землю посмотрел. Сразу приметил на вершине горы лисицу, что меж кустов притаилась. Сложил крылья и пал камнем вниз. Острыми когтями схватил он лисицу и вырвал из её груди сердце. А из сердца лисы шестикрылая утка вылетела, низко над землёй понеслась. Да сокол её мигом настиг и растерзал. Упала шестикрылая утка, выскочил из её груди хорёк и хотел было в норку юркнуть, да не успел. Ворон на него кинулся, расклевал крепким клювом.

Где чёрная кровь хорька пролилась, пробился родник с прозрачной водой.

— Вот, братья, тайна тайн Баш-Челика, — сказал мудрый ворон. — Это живая вода, которую Баш-Челик от всех скрывал.

Все три царя птиц набрали в клювы воды и вернулись к пещере. Омыли той водой царевича, и вскочил он на ноги ещё сильнее и красивей, чем прежде.

— Где ты, Баш-Челик? — закричал он. — Выходи, будем биться!

Зашевелилась скала, что вход в пещеру запирала, отвалилась и с грохотом рухнула вниз. А из пещеры выполз умирающий Баш-Челик. Забился в злых корчах. Свился, ровно змея, и издох.

На радостях пировали у орлиного царя, потом у царя соколов, потом у царя воронов. А самый весёлый пир задал король, когда царевич вернулся сам и любимую его дочь с собой привёз.

На том пиру и братья царевича со своими жёнами гостевали, доблесть младшего брата славили.

КЛАД ЦАРЯ КОНСТАНТИНА

Болгарская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяКак-то пас юноша стадо овец на краю луга, у опушки леса. Вдруг поднялся ветер, нагнал тучи. Сразу небо потемнело, будто в осенний вечер. Хотел юноша овец домой погнать, да овцы сбились в кучу, дрожат, а идти никуда не идут. Тут грянул гром, блеснула молния и подожгла прошлогодний стог сена, что неподалёку стоял. Охватило стог пламенем, высоко взметнулись языки огня. А из стога свист и шипение раздаются. «Что за диво?» — думает юноша.

Присмотрелся, видит—в огне мечется змея. То в кольцо совьётся, то распрямится, в одну сторону бросится, в другую…

— Что делать? —сказал себе юноша. — Не спасти — стыд, спасти — страх. Ведь ужалит!

Глянул ещё, как змея корчится в огне, решился и протянул ей конец посоха. Будь что будет!

Змея обвила посох, а юноша быстро посох из горящего сена выдернул. Лежит змея у его ног, шкура на ней опалённая, пузырями вздулась.

— Как же ты, бедняга, жить будешь? —сказал юноша.

Но змея ударилась трижды о землю и сбросила старую шкуру. Засверкала на ней новая кожа, радугой переливается, самоцветными каменьями отсвечивает.

Нагнулся юноша, чтобы получше её рассмотреть. А змея вдруг распрямилась, прянула вверх, словно стрела с тугой тетивы, и коснулась губ юноши раздвоенным жалом, будто поцеловала его.

Юноша в испуге отшатнулся. Но змея сказала:

— Не бойся, я тебе зла не сделаю. Ты меня спас, я тебя отблагодарила.

Удивился юноша: змея говорит, он её понимает. Как такое может быть?

Покачала змея головой, точно прочла его мысли.

— Не удивляйся! Это и есть мой дар тебе. Отныне ты будешь понимать язык зверей и птиц. Может, тебе мой подарок пригодится, а во зло, знаю, ты его не обратишь — сердце у тебя доброе. Ну, а теперь прощай.

— Прощай и ты! Спасибо тебе.

Повернулась змея, чтобы в лес уползти. Подползла к кусту, а за кустом что-то как шарахнется! Ветки затрещали, сухие листья зашуршали.

— Как бы кто мою змею не обидел! — испугался юноша и бросился к кусту.

Никого там нет, только трава примята да вязанка хвороста брошена.

Змея голову подняла и сказала:

Бойся того, кто тут был!

Юноша спрашивает:

— Кто же тут был?

— Сама не знаю. А только берегись. Он нас видел, наш с тобой разговор слышал.

Сказала так и пропала в зелёной траве.

К вечеру юноша пригнал овец домой. Стал их в хлев загонять. Старая кобыла увидела овец и заржала. А юноша всё понял.

— Хорошо ли паслись? — спрашивает у овец лошадь.

— Б-б-е-едные мы,— овцы отвечают. — Гроза нас напугала.

— А у меня от этой грозы разломило старые кости, — жалуется лошадь. — Если дадут хозяева отдохнуть завтрашний денёк, выздоровею, не дадут — совсем охромею.

Пошёл юноша в дом, сел с отцом ужинать. Отец говорит:

— Завтра с утра боронить поедешь.

Юноша отвечает:

— Нет, не поеду завтра. Пережду денёк.

— Что за споры?! Как я сказал, так и будет! Делать нечего! Не посмел он отца ослушаться.

Стал юноша поле боронить — кобыла еле ноги передвигает, пройдёт пять шагов, остановится. Ему бы кнут в ход пустить, а он её жалеет. Знает ведь, что не ленится лошадь — трудно ей.

Кое-как взборонил поле. На обратном пути лошадь совсем захромала. Отец разворчался:

— Не уберёг кобылу! Теперь, пожалуй, с неделю даром в стойле простоит.

Ночью долго не мог заснуть юноша. Обидно ему, что отец его несправедливо бранил. И сказать нельзя, никто такому не поверит. Близко к полуночи залаяла их собака.

— Что ты тут делаешь ночью?!—рычит на кого-то. — Убирайся, пока цел! Искусаю ноги, штаны порву… Мои хозяева к тебе по ночам во двор не ходят, и ты не ходи. Ведь чую: недоброе у тебя на уме!

Погрозилась собака, поругалась ещё немного, потом затихла. «Кто же вокруг нашего дома ходит? — думает юноша. — У кого недоброе на уме?»

Утром отец говорит:

— Всю ночь наша пустолайка брехала, не давала спать. Запри её с вечера в хлев.

— Зачем собаку запирать?—отвечает юноша. — Она наш верный сторож.

— Опять отцу перечишь! — разбушевался старик. — Что только с тобой творится!

Сын спорить не стал, а сделал по-своему. Весь день он с отцом поле засевал. Вечером вернулись, он зазвал собаку в хлев да двери неплотно прикрыл.

И отец и сын наработались за день, устали, крепко заснули. Ничего не слышали.

А днём повстречал юноша соседа. Идёт сосед, ноги волочит, рука у него полотняной тряпочкой перевязана. Догадался обо всём юноша. Недаром тот сосед во всей округе слыл человеком злым и завистливым.

Юноша подошёл к нему, спросил:

— Зачем ты по ночам вокруг нашего дома ходишь?

Сосед посмотрел на него злобно и хриплым голосом зашептал:

— Пусть голова моя с плеч упадёт, если не завладею я тем богатством, что тебе змея подарила. Повезло дураку! Ведь и мне не трудно было змею из огня вытащить. Да почём я знал, что она не простая змея.

— То богатство, которое я получил, — сказал юноша, — тебе ни к чему.

— Значит, есть всё-таки богатство! — закричал сосед. Ничего не ответил юноша, повернулся и пошёл своей дорогой.

А шёл он на своё поле, что вчера с отцом засеял. Видит — на поле слетелась стайка воробьев. Выклёвывают брошенные в землю зёрна. «Кыш-кыш!»— хотел было крикнуть юноша, да остановился. Услышал, как один воробей сказал:

— Вы что же, озорники, делаете! Сколько раз вам повторять надо? Говорил вам: клюйте только те зёрна, что не взойдут. А всхожие не трогайте. Хорошо тогда пшеница уродит, и мы и люди сыты будем. Слушает юноша, смотрит, и смех его разбирает. В середине стайки сидит старый важный воробей, а вокруг короткохвостые, желторотые воробьишки прямо в клюв ему глядят. Ну, в точности ребятишки, что в первый раз в школу пошли.

«Вот оно что!—думает юноша. — А отец меня в поле послал птиц отгонять!»

И вернулся домой.

Отец во дворе на него набросился:

— Почему так рано пришёл? Опять своевольничаешь! Сладус тобой нет! Чтоб завтра с самого утра на поле был, до вечера птиц гонял.

— Не пойду больше! Не надо их отгонять, — отвечает сын.

Разгневался отец, поднял палку и ударил сына. А тот палку перехватил и переломил о колено.

Тут прямо как из-под земли тот самый сосед вырос. Видно, он так около их дома и околачивался.

— На твоём бы месте, — говорит отцу, — я бы такого не стерпел. Судье бы пожаловался. Bo всех старых книгах написано: дети да слушаются своих отцов!

Отец в сердцах не стал разбираться — с добра ли, со зла такой совет дан. Побежал к судье.

Судья отца выслушал и сына к себе призвал.

— Так ли отец про тебя говорил, ослушник отцовской воли?

Юноша отвечает:

— Так и не так.

— Наше судейское дело — обе стороны выслушать. Скажи, что так, что не так.

— Отошли всех из комнаты. Никто не должен слышать, что я тебе открою.

Судья пожал плечами, но велел всем выйти.

И юноша рассказал судье всё как было. Ничего не утаил.

Тогда судья позвал опять отца и сказал ему:

— Сын твой ни в чём перед тобой не виноват. Поверь мне. Ты его не неволь. Он не хуже делает, а лучше.

Отец вздохнул с облегчением. Ведь у него, пока в соседней комнате дожидался, весь гнев прошёл, одна боязнь осталась, как бы судья слишком сурово любимого сына не наказал.

А судья остался один и принялся размышлять:

«Юноша мне тайну доверил. Должен я её хранить или нет? От всех людей — должен. А от царя такую тайну скрыть не посмею».

Решил так и отправился к царю. Всё ему рассказал.

Царь выслушал судью молча, молча отослал его взмахом руки. И тут же послал гонца за юношей.

— Тебе, понимающему язык зверей и птиц, ведомо многое, что скрыто от людей, — сказал царь юноше. — И даже от меня самого. Зато я могу казнить и миловать. И никакая тайна тебе не поможет, если я повелю казнить тебя. Найди мне клад царя Константина.

— Но я не знаю, где царь Константин зарыл свой клад, — ответил юноша.

— Не знаешь, так узнай! — приказал царь.

— Дай подумать до утра, — попросил юноша.

Всю ночь он не спал, всю ночь думал. А наутро предстал перед царём и сказал:

— Трудную, царь, ты мне загадку загадал. Но попробую её разгадать. Вели своим слугам доставить на вершину горы, что поднимается над моим родным селением, десять коровьих туш, десять мешочков крупной соли и десять корзин отборного зерна. И пусть оставят меня одного на три дня и три ночи.

Всё было исполнено, как юноша просил.

Когда царские слуги ушли и оставили юношу одного на вершине горы, он принялся за дело. Коровьи туши положил на одном берегу ручья, что бежал в долину из-под скалы, куски соли разбросал по другому берегу, а отборное зерно рассыпал на скале. Потом построил себе шалаш из веток и спрятался в нём.

Начался пир у зверей и птиц. Кто только тут не побывал! Мясо рвали волки, лисицы и рыси. Зерно клевали всякие птицы. Соль лизали косули, серны да горные бараны.

А юноша затаился в своём шалаше, смотрел и слушал. Много чего узнал, много чего наслышался. Но про клад царя Константина ни один зверь, ни одна птица ничего не сказали.

На третий день к вечеру звери всю соль слизали, мясо съели, птицы всё зерно склевали.

«Пропала моя голова!» — печально подумал юноша.

Вдруг захлопали где-то верху тяжёлые крылья. И один за другим на белеющие кости с остатками мяса спустились три орла. Клюют орлы мясо и неспешный разговор меж собой ведут.

— Долго мы все трое на свете живём. А пожалуй, я вас всех старше, — сказал один орёл. — Вот я что помню. Я ещё малым птенцом был, когда такая снежная зима выдалась, что с гор лавины катились, люди друг друга из домов откапывали.

— Нет, я тебя постарше буду, — сказал второй орёл. — В ту снежную зиму я уже хорошо летать умел. А когда я только перьями обрастать начал, выпало такое жаркое лето, такая засуха, что на людей и скотину мор напал.

— Всё это я видел, — качает головой третий орёл. — И снежную зиму, и жаркое лето… Так давно я живу, что птенцом себя и не помню. А вот когда я молод и силён был, довелось мне увидеть удивительное дело. Под тем межевым камнем, что стоит на границе нашего царства с соседним царством, зарыл свой клад царь Константин. Триста мулов везли тот клад — шестьсот вьючных мешков, и все полны золота.

— Да, ты старше нас, — сказали два первых орла. — Мы такого не видели и не слышали.

А юноша в шалаше всё видит, всё слышит.

Посидели орлы ещё немного и улетели. Тогда юноша со спокойным сердцем заснул впервые за трое суток.

Разбудили его царские слуги:

— Вставай скорей! Царь велел тебя к нему привести. Сказал, что время твоё истекло.

— Ну, что ты с собой принёс? — спросил царь, когда юношу привели к нему. — Жизнь свою или смерть?

— Что себе принёс — увидим. А тебе принёс тайну клада царя Константина. Вели снарядить триста мулов да на каждого по два вьючных мешка. Я покажу, где зарыт клад.

Идёт караван мулов, а впереди на царском вороном коне юноша едет.

Едет и думает:

«А ну как старый орёл, что себя птенцом не помнит, перепутал от старости место!»

Но всё было так, как орёл сказал. Под межевым камнем лежала тяжёлая гранитная плита. Когда её отвалили, открылся ход в пещеру. Двенадцать человеческих скелетов белели в подземном лазе. Чьи это кости? Верно, здесь убили тех, кто прятал клад. Мёртвые уста не выдают тайны! А где нашли свою смерть те, что убивали этих бедняг? Никто не знает…

«Вот какова она бывает, царская милость!» ■— подумал юноша.

Лаз привёл в глубокую пещеру, полную золотых монет.

Пока нагребали золото во въючные мешки, юноша вышел из пещеры на вольный воздух. И показалось ему, будто чья-то тень метнулась за межевой камень и пропала в кустах.

Не проезжей дорогой возвращался караван, а каменистыми тропами, окольными путями. Тёмной ночью провезли золото по городу и ссыпали в царские подвалы.

А юноша что же? Прямо в родное селение, в отцов дом вернулся. Работает как ни в чём не бывало.

На третий день опять его сосед на тропе подстерёг.

— Сколько золота, — спрашивает, — тебе царь дал за то, что ты его на клад навёл?

— Я не просил, он не давал, — отвечает юноша. — Постой… Да ты откуда про клад знаешь?

— Что знаю, то знаю.

— Значит, не показалось мне. Твоя это тень у пещеры мелькнула.

— Дурень ты, дурень!—говорит сосед. — У змеи ничего толком попросить не сумел и у царя не потребовал. Уж я бы…

И свернул с тропы.

С того дня куда-то пропал сосед. Во дворе у него пусто ив доме темно. Только кошка бегает вокруг, дерёт когтями дверь да мяукает.

«Неладно тут!—думает юноша. — Не иначе, как сосед отправился к царю за меня награду получать. А какова царская награда, я уже видел в пещере. Придётся его выручать!»

Как юноша задумал, так и сделал. Пришёл к царю и сказал:

— Отпусти, царь, того, кто за меня хотел награду получить.

— А кто тебе этот человек? — спрашивает царь.

— Он тебе сам сказал. Ты знаешь, — отвечает юноша.

Усмехнулся царь недоброй усмешкой.

— А не думаешь ли ты, что мне проще тебе голову отрубить?

— Нет, не думаю, — говорит юноша. — Видишь, царь, стаю голубей, что кружат над дворцовым садом? У одного из них под крылом моё послание к твоему соседу, могучему царю. Едва ты мне голову отрубишь, Полетят голуби к тому царю, передадут письмо. А теперь открою тебе то, что в том послании написано: межевой камень— на ничьей земле, а пещера вырыта в его царстве, не в твоём. Рассуди, царь, как бы ты поступил на его месте. Так и он поступит. Нахмурился царь, задумался. Потом хлопнул в ладони и велел:

— Позовите главного судью!

Глянул юноша на главного судью и сразу признал его: тот это самый, что его с отцом мирил. Видно, не за все заслуги цари казнят, иногда и милостью одаривают.

— Ты все законы знаешь, — обратился царь к судье, — на то и поставлен главным судьёй. Скажи, как быть. Пришёл ко мне человек, сказал, что он отец этого юноши, и потребовал, предерзкий, мешок золота за пустяковую услугу, что сын мне оказал. Ну, я разгневался и сгоряча приказал отрубить ему голову. Теперь юноша просит, чтобы я вернул ему отца живым и невредимым. А мне этот юноша мил, не хочется ему отказать.

Стал листать судья толстые книги. Долго листал, ещё дольше думал, наконец сказал:

— В старину так говорилось: если один убьёт другого и заплатит сыну убитого столько золота, сколько весит отрубленная голова, всё будет справедливо и ни одна из сторон обиды не понесёт.

— Так и сделаем, — вздохнул царь с облегчением. — Принесите сюда весы и отрубленную голову.

Принесли весы, принесли голову. Страшная голова, глаза широко открыты.

«Бедный сосед! — сказал про себя юноша. — Вот до чего довели тебя зависть да жадность!»

Положили голову на одну чашу весов, на другую стали сыпать золото. Один мешок, второй… Сколько ни сыплют, голова всё перевешивает, чаша с ней не шелохнётся. В десять раз больше золота, в сто раз… Чаша так и не качнулась.

Царь сидит чернее грозовой тучи. Судья, словно в лихорадке, книги листает. Потом захлопнул книги, сказал:

— Про такое чудо тут ни слова не говорится! Ничего не понимаю.

— И я не понимаю, — царь отозвался и повернулся к юноше:— Может, тебе, хитроумному, зверь или птица шепнули разгадку?

— Не зверь, не птица — я сам догадался,— ответил юноша. — Вели завязать глаза отрубленной голове.

Завязали голове глаза. Начали взвешивать снова.

Бросили первую горсть золота — качнулась чаша с головой.

Бросили вторую — приподнялась чуточку… Четыре горсти и ещё три монеты весила голова.

— Объясни нам, юноша, в чём тут дело?! — в один голос воскликнули царь и судья.

— А ведь ты, царь, и сам бы мог додуматься, — сказал юноша. — Какой клад я тебе нашёл, а ты мне и медного гроша не дал, пожалел. Ненасытна жадность, и око у жадного ненасытно. Пока видят глаза, всё ему кажется мало. Но я не жаден. С меня той мудрости хватит, что я на службе у тебя получил. Оставайся ты, царь, со своим богатством, ты, судья, со своими книгами. А я пойду по свету, буду смотреть и слушать. Кто попросит, тому помогу. Кого стоит пожалеть, пожалею.

Повернулся юноша и ушёл навсегда из дворца, и из царства того навсегда ушёл. А что с ним потом сталось, вы когда-нибудь в другой раз услышите.

ЧУДЕСНЫЙ ПОДАРОК

Македонская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяВ Истрии, в бедном селении, что ютилось на скалистых берегах у самого моря, жил мальчик-сирота. Своего хозяйства у него не было, отец с матерью не оставили ему, умирая, ничего, кроме маленькой лачуги. Пропадать бы парнишке от голода, да пристроился он пасти коров, коз и овец всего селения. Не велико было стадо, так ведь и силёнок у мальчонки немного, он и с этим-то стадом еле-еле управлялся.

Вот однажды погнал он скотину на горную лужайку, где трава погуще да посочней. Смотрит — спят на самом солнцепёке три девушки. Все три — красавицы, друг на дружку похожи — и не различишь. Лица белые, будто первый снег, что на вершине горы выпал, на щеках румянец, словно облачко на ранней зорьке, длинные золотистые волосы по плечам, по траве разметались. Одежды то ли из паутины лесной, то ли из тумана ночного сотканы. Вилы то были, волшебницы вилы, что живут в горах, и в лесах, и в реках, и в тучах. Да пастушонок никогда раньше вил не видел, думал — девушки это простые, что прилегли, усталые, отдохнуть на траве и уснули. Вот и говорит он сам себе:

— Ведь обожжёт солнце их лица, напечёт голову.

Отошёл к краю лужайки, где росли высокие липы, наломал кудрявых веток и воткнул их в землю над головами девушек, укрыл их тенью от жаркого солнца.

Спят вилы, а мальчонка пасёт своё стадо, приглядывает, чтобы коровы не разбрелись, чтобы козы высоко в скалы не забрались.

Перевалило солнце за полдень, тут и проснулись вилы. Увидели ветки над головой, стали друг у друга спрашивать:

— Не ты ли, сестрица, ветки воткнула? Хорошо в тени было спать.

Каждая отвечает:

— Не я это сделала.

— Смотрите, — сказала одна, — вон пастушонок стадо пасёт. Не он ли о нас позаботился? Побежим, его спросим.

Побежали вилы к пастушонку, белые их ноги травы не касаются, на бегу развеваются волосы, что слепят глаза, будто солнечные лучи. Зажмурился мальчонка, в кусты спрятался.

Со смехом его вилы из куста вытащили, тормошат и спрашивают:

— Ты ветки наломал?

Оробел пастушонок, лишь головой кивнул.

Пошептались вилы, и одна дала пастушонку мешочек с золотыми цехинами, а он не то что золотых, а и медных монет отроду не видел.

— Спасибо, девушки, только что делать с этими жёлтыми кружочками? — говорит. — Мне игрушки ни к чему.

Засмеялись звонко вилы и опять зашептались.

— Ну, так слушай, — говорят. — Как погонишь своё стадо домой, что бы за собой ни услышал, не оглядывайся, пока до селения не дойдёшь. Что бы потом ни увидел — всё твоё.

Сказали так и исчезли, будто растаяли, как снежинка на ладони тает. Тут понял мальчик, что не простые это девушки, а вилы-волшебницы. Под вечер погнал он стадо домой. Идёт, не оглядывается, как вилы велели. Вот с горы спустились, к морю вышли. Гонит он стадо берегом. Вдруг зазвенел за его спиной колокольчик, потом другой, потом третий, ещё и ещё. Такой звон-перезвон по берегу пошёл… Не выдержал пастушонок, оглянулся.

Видит — из моря одна за другой овцы выходят, козы, коровы и к стаду пристают. У каждой коровы колокольчик на шее привязан, позванивает. Только вот как оглянулся, ни одна больше из волн не вышла. Да не беда! И без того скотинки много.

Вернулся пастушонок в родное селение. Стал по дворам скотину загонять: у кого две овцы — пять возвращаются, у кого одна корова — три в хлев бредут. Всех сельчан наделил, и самому немало досталось.

Вот и запомни — вилы всё могут. Как ты к ним, так и они к тебе!

ЗАКЛАД

Сербская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяМного песен и сказаний сложил сербский народ про королевича Марко, потому что был он храбрым воином и навек прославил своё имя.

Так послушайте одну сказку про королевича Марко и про его жену Анджелию, чернокосую красавицу, дочь болгарского короля Шишмана.

Начинается сказка со свадьбы королевича Марко. Третий день свадебный пир гремит, вино рекой льётся, и вдруг приносят королевичу три письма. Прочёл иx Mapкo, потемнел с лица, словно туча. Приметила это мать Марко, стала спрашивать, допытываться:

— Что с тобой, сынок? Или вести недобрые в письмах?

— Вести добрые, — отвечает королевич Марко, — да недобрым оборачиваются. Первое письмо пишет мне друг мой Янко из Баграда: два сына родились у него, и зовёт он меня приехать поскорее, хочет, чтоб они моими крестниками стали.

— Что ж, эта весть хорошая, — говорит старуха мать. — Ты со своим другом породнишься. Откуда же второе письмо?

— Из Будима. Просит меня царь венец над головой держать на его свадьбе с царицей.

— И эта весть тебе в радость и честь, — говорит старуха мать. — Ну, а третье письмо?

— Третье письмо из самого Стамбула от султана. Затевает он войну со своими врагами. Пять лет будет та война длиться. Хочет он поставить меня главным над всеми своими янычарами.

— Дело мужчины — воевать, — говорит мать-старуха. — На войне ты себе славу добудешь. И в этом письме плохого не вижу. Почему же ты печалишься?

— Ах, матушка, всё ты правильно сказала, а про то ты не подумала, что я только три дня как женился. Легко ли молодую жену покидать, надолго расставаться!

— А ты вот что, — мать ему советует, — съезди в Баград, окрести детей у Янко. Потом скачи в Будим на царскую свадьбу. Подержи венец над головой царя и возвращайся к своей любе. Поживёшь немного дома, обойдись с женой поласковей, чтоб она тебя подольше не забывала, и тогда поезжай к султану.

Поклонился королевич Марко матери за мудрый совет. Как она говорила, так и сделал. И в Баграде, и в Будиме побывал, а потом домой вернулся.

Неделю прожил. Коротка она ему показалась. А всё же сказал жене:

— Век бы жил с тобою, люба! Да пора в дорогу собираться. Ждут меня в Стамбуле янычары, сам султан в Стамбуле ожидает. Надолго с тобой мы расстаёмся. Я к тебе вернусь покрытый славой или голову сложу в сраженье. Видно, так назначено судьбою — воину с любимой разлучаться. Так скажи мне, люба Анджелия, будешь ли ты мне верна до гроба?

Отвечает Анджелия Марко:

— Мой любимый, свет мой королевич, поезжай и обо мне не думай. Я тебя вовеки не забуду, буду я тебе верна до гроба.

Оседлал королевич Марко своего огневого коня Шараца, жена Анджелия ему стремя подержала. Взлетел Марко в седло, словно птица, жену в последний раз поцеловал и поскакал с подворья.

Прибыл в лагерь султана, султан его с почётом встретил, сделал его старшим над янычарами.

И начали они воевать. В скольких боях, в скольких сечах Марко бился — и счёт потерял. Три года прошло, и четыре кончилось, вот уже пятый год на исходе. И за всё это время Марко ни разу дома не побывал. Но во всех военных невзгодах хранил он в сердце память о своей красавице жене, длинно-косой Анджелии.

Вот однажды кончилось победой сраженье. Пируют янычары, и военачальник их, королевич Марко, с ними. Хоть закон запрещает правоверным вино в рот брать, да какой закон на войне! Пьют янычары чарку за чаркой, и Марко не отстаёт.

Опьянел помощник Марко янычар Наедражия, стал смеяться над королевичем:

— Что ты всё вспоминаешь свою длиннокосую! Ведь она тебя давно позабыла.

И другие янычары в ту же дудку дуют:

— Наши-то жёны по гаремам сидят за крепкими запорами. А твоя жена вольной волей живёт, сама себе госпожа. Что хочет, то и делает.

Королевич Марко от гнева побледнел.

— Грош цена той верности, что на цепи сидит. Птицы в железной клетке — вот ваши жёны. Чем тут хвастать?! А моя Анджелия на воле живёт и верна мне по своей воле. Клятву она мне в том дала нерушимую!

— Да она тебя и в лицо не признает, как домой вернёшься, — насмехается Наедражия. — Хочешь, съезжу я на твоём коне, в твоей одежде к тебе на подворье? Привезу кольцо с её пальца да длинную косу, которой ты хвалишься, чтоб ты ею здесь в разлуке любовался. Коли я заклад выиграю, станет моим твой любимый скакун Шарац. А коли проиграю, выберешь себе любого коня из моего табуна.

— Не стану биться об заклад конями! — отвечает королевич Марко. — Давай наши головы на спор поставим. Коли ты проиграешь, срублю я тебе голову за злые насмешки. А коли я проиграю, под турецкий ятаган я шею подставлю. Если нарушила клятву Анджелия, мне и жизнь не нужна.

Подумал Наедражия и согласился. Про себя замыслил: «Если не добром, так силой или хитростью своего добьюсь!»

Дал Марко турку свою одежду, свою саблю из Дамаска и меч свой золочёный, подвёл Наедражии любимого коня Шараца. И отправился турок в путь.

А на Марковом подворье вот что было. Рано утром встала Анджелия, подошла к окошку, видит — на дороге пыль клубится, на Шараце скачет всадник к их дому. Зовёт Анджелия старого слугу Михаилу.

— Посмотри, Михайло, едет всадник. Не мой ли это муж, королевич Марко?

Всадник всё ближе да ближе.

— Верно, он, — говорит старый Михайло, — конь его, и мечего золочёный блестит.

— И сабля его, — говорит Анджелия, — и одежда. Только лицо не его. И сердце моё молчит. Не мог же Марко мой так перемениться!

Тут дал совет старый Михайло:

— А вот посмотрим, госпожа. Если привяжет всадник коня у крайней коновязи, сядет в дубовое кресло с резьбой да возьмёт свою любимую чарку, ту, что украшена литыми виноградными гроздьями, — тогда и думать нечего: мой это господин, твой муж, королевич Марко.

А всадник уже во двор въехал. Привязал Шараца не у крайней, а у средней коновязи, сел не в дубовое резное кресло, а в обитое бархатом, выпил вино не из серебряной Марковой чарки, а из золотого кубка.

Опечалилась и испугалась Анджелия. Побежала к своей служанке по имени Елица, говорит ей тихонько:

— Приехал всадник на коне нашего господина, с его оружием и в его одежде. Хочет выдать себя за Марко. Верно, замыслил коварное злодейство. А какое — не разгадать. Как от злого гостя уберечься?! Помоги мне, Елица, милая подруга! Дам я тебе своё колечко, что у меня в ларце хранится. Надень его на палец и ложись спать в моих покоях. А я спрячусь в твоей светлице.

Любила свою госпожу Елица, всё сделала, как она просила. Вот настала глухая ночь-полночь. Слышит Анджелия — вскрикнула Елица. Дальше слышит — сапоги грохочут, конь Шарац заржал у коновязи, а потом застучали его копыта по дороге.. . Всё дальше. .. Всё тише.. .

Выбежала Анджелия из светёлки Елицы, а навстречу ей бежит сама Елица. Плачет Елица, приговаривает:

— Тёмной ночью, словно вор, он прокрался в твои покои, госпожа, сорвал с моего пальца твоё колечко и отрезал косу мою — чёрную косу.

Как услышала это Анджелия, всплеснула белыми руками.

— Вот теперь его злодейскую хитрость я вызнала!

Зовёт она старого слугу Михаилу и велит ему немедля выводить из стойла её серую кобылу да рыжего коня Михаилы. Прячет свои косы под повязку, а сама слугу торопит:

— Поскорей седлай коней. Чует моё сердце — в беде королевич Марко. Надо ехать в лагерь к султану.

Вскочила она в седло и выехала из подворья, не дожидаясь рассвета. Намётом свою серую кобылу пустила, так что Михайло на рыжем коне еле за ней поспевает.

День скакали, ночь скакали, останавливались только коней попоить. И на следующее утро добрались до лагеря, где турецкое войско стояло.

Тут встретился им Янко, друг королевича Марко. Едет Янко на коне, голову на грудь опустил, брови нахмурил.

Спрашивает у Янко Анджелия:

— Скажи, воевода Янко, где Марков шатёр? Куда мне ехать — вправо или влево?

Отвечает Янко, а сам плачет:

— Справа стоит зелёный шатёр султана, а рядом с ним красный шатёр королевича Марко. Да пустой тот шатёр, нету там Марко. Поздно ты прискакала, Анджелия! Заложил свою голову Марко за тебя, за твою верность, а ты его обманула. Может, Маркова голова уже с плеч упала. Скачи прямо, никуда не сворачивай. Там увидишь, что ты натворила.

Ничего не ответила Анджелия, не стала терять времени. Хлестнула плёткой свою серую кобылу и понеслась вскачь прямо через лагерь.

щелкните, и изображение увеличитсяВ это время Марко выводили из лагеря на казнь. Глаза туго платком завязаны, руки за спиной скручены, на шее тяжёлая железная цепь. Слева палач идёт с кривым ятаганом. Справа на Шараце едет хитрый турок Наедражия, что обманом у Марко заклад выиграл.

Увидела это Анджелия, говорит своей лошади:

— Подай голос, серая кобылка, пусть тебя услышит мой господин королевич Марко. Если он твоего голоса не услышит, признает его Марков конь Шарац.

Подала голос серая кобыла, протяжно и жалобно заржала. Отозвался ей Шарац, забил копытами, ушами запрядал. Тут закричал Марко палачу с янычарами:

— Слышу я конское ржанье. Это лошадь с моего подворья, а ей отвечает мой конь Шарац. Остановитесь, хочу узнать, кто на ней прискакал.

А жена его Анджелия епешилась и подбежала к Марко.

— Милый муж мой, королевич Марко, это я скакала днём и ночью, чтоб тебя увидеть и обман распутать.

Отвечает королевич Марко:

— Развяжи глаза мне поскорее, я хочу лицо твоё увидеть и поверить, что меня ты любишь.

Развязала Анджелия глаза королевичу и со своей головы сорвала повязку. И тотчас же пали вдоль одежды её чёрные косы, свесились ниже подола.

Говорит опять ей королевич:

— А теперь сними с руки колечко, покажи и мне и янычарам. Расскажи отгадку, Анджелия! Сам я видел и признал колечко, что привёз сюда Наедражия.

Отвечает Анджелия мужу:

— Милый господин мой, королевич, это ты забывчив, мой любимый. .. Ведь у турка — девичье колечко, что пять лет уже в ларце хранится. А на пальце у меня — твой перстень. Сам ты мне надел его на палец. Я его ни разу не снимала, и прирос он и к руке и к сердцу.

Подняла тут Анджелия высоко над головою руку, и все увидели золотой узорчатый перстень.

— Смотри, султан, — сказал Марко, — ведь это тот перстень, что ты подарил мне, когда я взял Косторею.

— Клянусь пророком, — ответил султан, — тот самый это перстень!

Притихли янычары, затрясся от страха Наедражия.

А Марко разорвал путы на руках, словно гнилую нитку, разорвал цепь, что змеёю обвивала его шею, выхватил у палача ятаган и первым ударом срубил голову обманщику Наедражии. А потом начал в гневе крушить янычар направо и налево. Много их полегло под могучими ударами. А те, что чудом уцелели, разбежались кто куда.

Сам султан укрылся в своём зелёном шатре. Но ворвался в тот шатёр Марко, занёс ятаган и над султановой головой.

— Опомнись, королевич Марко! — закричал султан. — За что ты на меня руку поднимаешь? Ведь я тебе никогда зла не делал. Давай разойдёмся миром. Возвращайся с верной женой Анджелией на своё подворье, а я в Стамбул отправлюсь. Где уж тут воевать, когда ты лучшее моё войско, моих янычар искрошил.

Опомнился Марко, опустил ятаган.

Вернулся он домой на своём огневом Шараце, и верная жена его Днджелия скакала рядом с ним на серой кобыле. А за ними на рыжем коне ехал старый слуга Михайло.

Много ещё у Марко-королевича битв впереди и славных подвигов, но о том сложены другие сказки и спеты другие песни.

А эта сказка кончена.

ДОБРЫЙ ДРАКОН И ЗЛАЯ ЗМЕЯ

Македонская сказка

щелкните, и изображение увеличится Жил-поживал бедный человек с женой и с сыном. Дружно жили, да бедно. Каждый кусок хлеба тяжким трудом добывался, а сколько за тот кусок пролито пота — и солить не надо.

Вот однажды пошёл тот человек в лес за хворостом. А лес-то высоко на горе растёт: пока добрая вязанка наберётся, ноги о камни обобьёшь, спину наломаешь. Ну, наконец насобирал человек хворосту, сколько унести мог, и в обратный путь пустился.

Идёт мимо скалы, а из пещеры под скалой навстречу ему дракон выползает. Зубы прямые да острые, как кинжалы, из пасти торчат, когти кривые, словно турецкие ятаганы.

— Человек, а человек, — говорит дракон, — подойди поближе. Я тебя съем.

— Что ж, — отвечает тот, — чем так жить, как я живу, лучше разом со всем покончить. Ешь, коли охота.

— А как же ты живёшь, что меня не испугался?—удивился дракон.

— Как живу?! С утра до ночи маюсь. И ночью от забот покоя не знаю. Изработался весь, одни жилы и кости.

— Да ты, пожалуй, невкусный. Я бы лучше молочка попил, только где его возьмешь ? — вздохнул дракон.

— Молока? Хочешь, я тебе завтра принесу? У меня корова есть.

У дракона глаза так и заблестели. Заулыбался по-своему, по-драконьи, зубищи оскалил:

— Принеси, добрый человек. Да смотри не обмани. А я тебе задаток дам.

Повернул голову на длинной шее, сунул её в пещеру и вынес в пасти самоцветный камень. Так и переливается самоцвет, то синим, то зелёным, а в глубине красный огонёк мерцает.

— Слышал я, что люди эти камешки любят, — сказал дракон. — А у меня их много. Только ты про это никому не говори.

— Не скажу, — обещал человек.

Вскинул вязанку хвороста на плечи и пошёл прямо к златокузнецу. Хорошую цену дал за камень златокузнец. Человек хлеба купил, мяса и обновки жене да сыну справил.

С тех пор хорошо они зажили. Носит человек молоко к пещере под скалой, а дракон ему за то самоцветы дарит. Человек уже и деньжонок прикопил. И задумал пуститься в дальнюю дорогу, поклониться святым местам.

— Что ж, — говорит жена, — поезжай. Только давай сперва сына женим. Мне без тебя с хозяйством управиться трудно, невестка помощницей будет.

Спрашивает парня отец, есть ли у него девушка на примете.

— Есть, — отвечает сын. — Полюбилась мне хозяйская дочь из села за перевалом.

— Так надо вызнать, какого она роду-племени, какова мать, да бабка, да тётки. Гляди, сынок, как бы не вползла в дом злая змея да всех не перекусала.

— Что ты, отец, я не на бабках, не на тётках женюсь, нет мне дела до них.

Покачал отец головой.

— Какое род-племя, — говорит, — такое и семя.

А сын своё:

— Красивая она — значит, добрая.

Только вздохнул отец.

— Ох, молод ты ещё, мало на веку повидал. Пойдём-ка со мной, я тебе кой-чего покажу.

Привёл отец сына к речной заводи.

— Зачерпни воды шапкой, — велит.

Зачерпнул сын, а в шапке невзрачная чёрная змейка, вьётся. Сын с перепугу чуть шапку не выронил, закричал:

— Тьфу, какая гадость!

А отец говорит:

— Не бойся, сынок, это водяная змейка. Хоть и некрасивая, да вреда никому не делает. Доброго она роду. — Взял её в руки и обратно в воду пустил.—Теперь пойдём в горы, другое увидишь.

Пробираются меж камней и скал, глядят — по песку змейка ползёт. На ту, водяную, совсем не похожа. Спинка вся серая, как пеплом присыпанная, а по пеплу узорами чёрными изукрашена, будто искусный мастер чернью по серебру те узоры вывел.

Сын руку протянул, чтобы взять её. Отец крикнул:

— Не тронь! Самая страшная то из змей — песчаная змея. Пепеляшкой её прозывают. Злого роду она. И мать её и бабка того же роду-племени. Так вот, сынок, смекай сам, к чему я тебе всё это показал-рассказал. Жениться-то недолго, а с женой жить весь век.

Сын в ответ:

— Слышать ничего не хочу, зря меня за собой таскаешь! Люблю девушку из села за перевалом, другой не надобно!

Ну, что делать, сосватали сыну ту, что хотел, и свадьбу сыграли.

Только отпировали, отец, как задумал, отправился в дальний путь. Перед отъездом всё рассказал жене про дракона.

— Теперь ты за меня остаёшься. Носи дракону молоко, да смотри, он парное любит.

Мать раным-ранёшенько вставала, пока сын и невестка спят. А как те проснутся, она уже дома, по хозяйству хлопочет.

Таилась, таилась, да не укрылась от глаз невестки. Всё та высмотрела, выследила. До самого драконьего логова свекровь свою, крадучись, проводила, всю тайну выведала и принялась точить мужа:

— Ты в доме не хозяин. И я не хозяйка. Зачем ты на мне женился? Знала бы, не пошла за тебя. Каждый грош из рук матери получаешь. Всякое её слово слушаешь. Вот спроси-ка у неё, куда она по утрам ходит, кому молоко носит.

Стал сын у матери выспрашивать. Мать отвечает:

— Не могу тайну открыть, я отцу поклялась. Открою — ни кому добра не будет.

А молодая жена своё нашёптывает:

— Будь мужчиной! Будь в доме хозяином!

Сын опять к матери. Она его уговаривает:

— Нельзя, сынок, если скажу, замучает меня совесть. Заболею я.

— Что за беда! Заболеешь, моя жена за тобой ухаживать будет.

— Ах, мой сын, раньше ты добрый был. Уж не подучивает ли тебя кто? Ну, коли ты меня не жалеешь, скажу тебе правду.

Показала она сыну дорогу к пещере, а сама с того дня слегла. Теперь дракону молоко сын носит, сын и самоцветы получает. А молодой жене всё мало.

— По капельке озеро в другое место не перенесёшь. Что этот дракон по одному камешку даёт! У самого-то, верно, полная пещера самоцветов. Убить его надо, тогда мы и вправду разбогатеем.

Каждую ночь жена мужа точит. Наконец решился он.

Сделал палицу с железным наконечником, прокрался к драконову логову, затаился и ждёт. Вылез дракон на солнышке погреться, тут-то молодой муж и ударил его что было силы по голове.

От того удара, кажется, камень бы разлетелся. Да у дракона голова крепкая, как железо. Ничего ему не сделалось, только шишка вскочила.

Рассердился дракон, обиделся.

— Я бы тебя мигом проглотил! Да жалко твоего отца с матерью. Добрые они люди.

Плюнул парню под ноги и уполз в пещеру.

А у парня ноги свело. Еле домой добрался и тоже слёг.

— Этого ещё не хватало! Двое калек на мою голову! — говорит жена.

Злая ходит по дому. С утра до ночи больных бранит, воды мужу не подаст.

Совсем захирели мать с сыном. Зайдёт кто-нибудь из соседей, глянет, головой покачает — недолго, видно, ещё проживут.

Той порой из дальних странствий отец вернулся. Оставил в доме счастье и довольство, застал горе да беду.

Начал расспрашивать, жена и сын всё ему без утайки рассказали.

Тяжело вздохнул отец, налил в ведро молока и пошёл к дракону.

Трижды его кликал — не выползает дракон из пещеры. Сел отец на камень и горько заплакал. Тут и показалась из-под скалы драконья голова.

— Ох, перестань!—сказал дракон. — Не могу видеть, как из человечьих глаз солёная вода капает. Ведь сами меня обидели. До сих пор шишка на голове болит, что твой сын набил.

— Прости, забудь зло, — взмолился отец. — Не сам он до злодейства додумался. Жена его подучила.

— Чем злую жену слушаться, лучше совсем не жениться, — сказал дракон. — Вот как я — живу себе один, молоко попиваю… Да, а молочко принёс?

— Принёс, принёс!

Выпил дракон молоко и говорит:

— Так и быть, помогу тебе. Пусть твоя невестка уколет палец и каплей крови напоит мужа. Яд злого её сердца переборет мой яд. Тотчас же вскочит молодец на ноги. И жена твоя на радостях выздоровеет.

Пришёл отец домой, просит невестку, чтоб она себе палец уколола, капли крови мужу не пожалела.

— Много недоброго ты своей волей натворила, — говорит ей. — Своей волей всё и исправить можешь.

— Вот ещё!—невестка отвечает. — Не хочу его больного, не хочу его и здорового. Пускай сгинет, пускай ваш род переведётся!

Тут больной сын отозвался:

— Будь по-твоему! Если капельки крови для меня жалеешь, дай хоть кусочек хлеба, в рот мне его положи.

И отец о том же просит невестку. И мать просит.

— Ладно, — отвечает невестка, — хлеб ваш, мне не жалко. Отломила корочку, сунула в рот мужу. А тот, не будь дураком, прикусил ей палец, и капелька крови попала ему на язык.

Разом вскочил он на ноги, будто и не хворал никогда. Смотрит, а жены-то и нет. Только по полу извивается змея с узорной спинкой, вся серая, словно пеплом присыпана. Переползла через порог и скрылась в кустах.

— Вот диво!—сказал отец сыну. — Я-то тебе притчу рассказывал, а она явью обернулась. Жёнка-то твоя и вправду песчаной змеёй, пепеляшкой, оказалась.

Так эта сказка и кончилась. А другая началась, когда парень опять себе невесту присмотрел. Всё повыспросил, всё разузнал — какого она роду-племени, что за мать, что за бабка у неё да каковы тётки. Взял жену добрую, кроткую.

Хорошо они жили, с драконом дружбу водили.

И вы можете не хуже жить. Только, как встретите в горах дракона, помните, что он молочко любит.

СОЛОМЕННАЯ ЦИНОВКА

Сербская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяИсполнилось царской дочери пятнадцать лет. И сделал ей царь царский подарок: не большой и не малый кораблик — как раз такой, чтобы любимая дочь могла с подружками да прислужницами вдоль берегов по морю кататься. Очень понравился царской дочери кораблик. Да и не диво! Паруса у него белые, мачта золочёная, а нос и корма расписаны весёлыми цветами. Колышется кораблик на ласковых волнах, словно белокрылая чайка.

Принялась царевна упрашивать отца:

— Обновим твой подарок, покатаемся вместе!

Царь своей дочке ни в чём не отказывал. Ведь одна она у него, как сердце в груди. Да и почему не покататься? Море голубое, солнце жаркое.

Взошли они на палубу. Матросы песню запели, паруса подняли.

Бежит вдоль зелёных берегов кораблик. А царевна просит:

— Давай, отец, отплывём подальше в море. Что мы всё у берега, как конь на привязи!

Царь и тут ей не отказал.

Вышли в море. Земля за кормой только узкой полоской видна.

Вдруг на небосклоне показалось маленькое облачко, по краям светлое, в середине тёмное. Стало облако на глазах расти. Вот уже полнеба заняло, застило солнце. Потемнело и море в той стороне.

Царь приказал скорее к берегу поворачивать. Да поздно! Налетел вихрь, всё кругом мглою покрылось, заходили тяжёлые волны. Понесло кораблик в открытое море.

Давно такой страшной бури не бывало! Волны на кораблик, как дикий зверь на свою добычу, набрасывались. Сколько дней, столько и ночей мотало их по морю. .. Паруса в клочья порвались, руль сломался.

Но вот наконец завиднелись впереди берега. Уж думали все, что пришло избавление от беды. А тут-то настоящая беда и приключилась. Рухнула мачта и перевернула кораблик. ..

Еле успел царь одной рукой за мачту уцепиться, другой рукой крепко царевну за платье схватить. Поносило их ещё по морю, то вверх подбрасывало, то вниз кидало, водой захлёстывало. Не раз они своей смерти совсем близко в глаза заглядывали. И всё-таки прибило мачту к берегу, положило на мягкий песок.

А матросы да царевнины подружки все, верно, утонули. Если кто и спасся — мы не знаем, и вы не узнаете.

Покинули царь с царевной свой берег богатыми и счастливыми, все их любили и почитали. А на этот берег ступили никому не ведомыми нищими. От царской их одежды одни жалкие лохмотья остались. Они никого не знали, и о них никто не слыхивал.

Какого только горя царь с любимой дочкой не натерпелись! И холодали, и голодали, и под окнами кусок хлеба просили.

Царь ещё не стар был, мог бы работать. Да стоит ему об этом речь завести, люди спрашивают:

— А ты что умеешь делать?

Не признаваться же, что лишь одно умеет — царствовать. Никто не поверит. Да и какая это работа?!

Скитались они так, скитались… И наконец в одном селении сказали люди царю:

— У нас старый пастух недавно умер. Возьмись нашу скотину пасти. Вон и хижина пастухова пустая стоит.

Так и стали они жить. Царь скотину пас, царевна по хозяйству хлопотала. И очаг разжигать научилась, и похлёбку варить, и горшки мыть.

Как-то раз полоскала царевна бельё на речке. А мимо проезжал той страны царевич. Увидел девушку, и словно острый клинок пронзил его сердце. Смотрит на неё и сам себе говорит:

— Нет, не могла родиться такая красота от отца с матерью! Верно, горные волшебницы-вилы слепили её из белого снега, что добыли в бездонном ущелье. Цвет её глаз похитили вилы у горного озера. Ветерок её оживил, роса вспоила, пчёлы мёдом вскормили, луг цветами украсил.

Хотел царевич заговорить с девушкой, но не осмелился. Тронул коня, да забыл, куда собирался ехать. Так и вернулся во дворец.

Схватит рыбка приманку, а дальше уж не её воля. Как ни бьётся — вытянет её рыбак на берег. Вот и царевича, словно рыбку на крючке, тянуло к тому селению, где жила прекрасная девушка.

Мимо пастуховой хижины, как бы невзначай, пройдёт, издали девушкой любуется. А заговорить с ней так ни разу и не решился.

А девушка что же? Как завидит царевича, опустит личико, будто и не смотрит в его сторону. Но по девичьему обычаю всё успела приметить: настоящий юнак он — богатырь, и собой красив, и знатного, видно, рода.

Сколько-то времени миновало, приходит царевич к отцу с матерью. Поклонился им и сказал:

— Уж давненько вы со мной о женитьбе заговариваете. Вот и нашёл я себе невесту.

— Это хорошо, — говорят отец с матерью. — Из каких она мест, какого короля, какого царя дочка?

— Из наших мест, — отвечает царевич. — Но не знатен её отец, пастух он.

Царь и царица руками всплеснули, стали его отговаривать. Только царевич на своём стоит: на пастуховой дочке женюсь или совсем не женюсь, убегу на край света, а сердце своё тут оставлю.

Царь соглядатаев своих подсылал на ту девушку посмотреть. Все в один голос доносили: на диво хороша избранница царевича, скромна и отцу послушна.

А царевич сам не свой ходит, день от дня худеет да бледнеет.

Что тут делать?! Послал царь подглавного советника к пастуху сватать девушку.

Пастух выслушал свата и спросил:

— А какое ремесло знает царевич? Удивился советник и говорит:

— Ты, видно, одурел от счастья! Зачем царевичу ремесло? Он же царевич, и всё тут. Время придёт — царствовать будет.

— Царствовать — не работать! — отвечает пастух. — Вот тебе моё слово: не отдам дочь за того, у кого в руках ремесла нет.

Вернулся подглавный советник, всё как есть рассказал царю. Царь сперва смеялся, потом обиделся, потом разгневался.

— Так не бывать же пастуховой дочери женой царевича, моей невесткой!

Сказал и кликнул главного советника:

— Ступай ты к этому старому дурню, может, уговоришь его.

Только и главный советник не уговорил. Упёрлись все на своём.

А царевич не обиделся, не рассердился. Пошёл тайком в кривые улочки, в узкие переулки, где ремесленники жили. Стал смотреть, что умельцы делают.

Вот сидит старик, перед ним горка глины. Старик взял комок, положил на круг, нажал ногой — круг завертелся. А из-под пальцев старика стройный, с длинным горлышком кувшин вырастает.

В другом конце улочки чеканщики медную посуду узорами изукрашивают. Звенят молоточки, а по краю блюда бегут-переплетаются веточки с листьями.

Ковровщики узелок за узелком вяжут. Тысячу узелков свяжут, а ковёр лишь на воробьиный шажок прибавится. Какие цветы на нём расцветут, и не догадаешься, только видно, что расцветут.

Царевич каждый день из красивой посуды пил и ел, по мягким коврам его ноги ступали. И ни разу он себя не спросил, откуда всё это берётся.

Всему был бы рад научиться царевич, да целой жизни на это не хватит.

Бродил, бродил и увидел, как плетут циновки из золотистой распаренной соломы. Вроде бы и просто, а красиво получается. Жгут за жгутом кладут солому на основу из светлой конопляной бечёвки, прядь за прядью перевивают. А потом возьмут несколько крашеных соломинок, зелёных да красных, посредине положат или с боков. Быстро плетётся узорчатая лёгкая циновка — и под ноги её постелить можно, и сидеть на ней, и окно завесить от солнца.

— Не дашь ли мне попробовать? —попросил царевич мастера.

— Почему не дать? Дело нехитрое, — отвечает мастер.

Сел царевич на землю, всё делает, как видел. Да ложатся стебли неровно, из-под рук всё выходит криво-косо.

— Не спеши! — учит мастер. — Видишь, концы соломы с боков торчат… Подоткни их, заправь под низ. Тогда край будет крепкий и ровный. А крашеные соломинки не спрохвала клади, подбирай по узору, где длинней, где короче.

Царевич не обижается, что его, царского сына, простой мастер учит. Старается изо всех сил. Откуда и терпение берётся!

До самого заката трудился. Узнал, как болят пальцы, изрезанные соломой, как согнутую спину ломит…

Темнеть стало. Сказал мастер:

— Пора отдыхать! Потешился ты денёк. Завтра выспишься. У тебя забава, а у меня и завтра работа.

Только ошибся мастер.

щелкните, и изображение увеличитсяЦаревич рано утром опять на то же место пришёл, опять за дело взялся. И к полудню успел сплести две красивые циновки.

— Эти уж и продавать не стыдно! — сказал мастер.

— Одну продай! — отвечает царевич. — Вторую с собой унесу.

Продал мастер циновку за четыре медных монетки и деньги отдал царевичу. Царевич те монетки бережно в шёлковый платок завязал, а мастеру за учение уплатил золотой.

Со второй циновкой царевич отправился прямёхонько к бедной хижине пастуха. Перешагнул порог и расстелил циновку во всю длину, во всю ширину под ноги пастуховой дочери.

Сразу в хижине светлее стало, будто солнышко в неё заглянуло.

— Ого! —сказал пастух. — Славно сделано! А какова цена ей на базаре?

Тут царевич развязал узелок на шёлковом платке и показал четыре медных монетки.

— Вот что за одну дают, — ответил царевич.

— Что ж! Четыре да четыре — восемь, восемь да восемь — шестнадцать. .. Если бы у меня такое ремесло в руках было, не пас бы я сегодня скотину. Отдам за тебя дочь, если она сама согласна.

— Согласна! — тихо ответила красавица.

На свадебном пиру царь спросил своего сватушку:

— Открой ты мне, почему так ремесло ценишь. Зачем оно царевичу?

— Теперь открою, — ответил пастух. — Вот послушай, что случилось. А когда — сам понимай, с кем — угадывай. Исполнилось царской дочери пятнадцать лет. И сделал ей царь царский подарок: не большой и не малый кораблик…

Так всё и рассказал по порядку, как мы с вами слышали.

Обрадовался отец царевича. Вот как всё хорошо обернулось: не стал он поперёк пути сыновьему счастью, позволил жениться на пастуховой дочери. А пастухова дочь царской дочерью оказалась.

Зажили молодые в любви и согласии.

А отцу царевны снарядили корабль и проводили с почестями в его царство, в его государство.

Хлебнул он лиха, многое понял, чего раньше не знал, и правил мудро и справедливо до самой смерти.

УЧЕНИК ЛЕКАРЯ

Болгарская сказка

щелкните, и изображение увеличитсяДавно это случилось. В те времена, когда ни тебя, ни твоего отца, ни твоего деда ещё не свете не было. Правил тогда Болгарией царь Борис. Жил он в городе Плиске, в большом дворце. И, как у всякого царя, служил у него придворный лекарь. Об этом-то лекаре мы и рассказ поведём. Звали лекаря Вазили, сказывали, что родом он из греков. Был тот лекарь учён и искусен в своём деле. Любую болезнь умел распознавать и на всякую хворь мог изготовить целебное снадобье. Кто его учил искусству врачевания, мы не знаем. А сам он никого за всю жизнь ничему не научил. Жил один, как сыч в дупле, от всех хранил свои тайный Даже слуги не держал, чтобы тот не подсмотрел, как он составляет лекарства, чтобы не подобрал хоть крохи его премудрости. Похож он был на сундук с сокровищем, запертый на крепкий замок. Но и к этому замку сыскался ключ.

Пришёл однажды к лекарю глухонемой парень, стал жалобно мычать да показывать руками, что за кусок хлеба готов служить ему верой и правдой. Был лекарь Вазили ещё и скуп вдобавок. Взял он парня в услужение. Вот как рассудил: жалованья ему платить не надо, да к тому же если что подглядит, так не услышит, если что поймёт, так никому не расскажет.

Лекарь не знал, а мы знаем — и вы узнайте. Жил раньше тот парень по имени Радомир в бедном рыбачьем селении у моря. Глаза у него были зоркие, уши чуткие, язык острый. И умом не обделён.

С самого малолетства хотелось Радомиру побольше узнать и увидеть. Подрос он и ушёл из родного селения. А когда пришёл в Плиску и услышал про лекаря Вазили, сразу решил:

«Это дело по мне! Если я не сумею перехитрить старую лису, не вырву у него тайн врачевания, значит, я ничего и не стою».

Вот он и прикинулся глухонемым, да так ловко, что вся премудрость Вазили не помогла ему распознать обман.

Семь долгих лет прослужил Радомир у лекаря Вазили. Растирал ему травы, сушил коренья, делал настойки из цветов. А когда подметал пол да мыл колбы, затверживал мудрёные названия порошков и целебных напитков, что бормотал себе под нос учёный лекарь. Ночами читал в своей каморке толстые книги в кожаных переплётах.

Ещё семь долгих лет миновало. Стал Вазили брать его с собой к больным. Доверил ему кровь пускать, пиявки ставить, примочки прикладывать. Научился Радомир болезни распознавать, узнал, какая от чего проистекает и как её лечить. Так и постиг все тайны врачевания, добыл сокровища из-под запертого замка. А цепкая молодая память и светлый ум ещё приумножили эти сокровища.

За все четырнадцать лет Радомир ни слова не произнёс, ни разу не выдал, что живой звук от мёртвой тишины отличает.

А тем временем подросла у царя Бориса дочка Марина. Резвая девочка на глазах у всех красавицей стала — белее снега, румянее розы, яснее солнца на безоблачном небе.

Царь Борис в ней души не чаял. От дуновения ветерка её оберегал, всякое желание наперёд угадывал, чтобы быстрее исполнить. Да и все во дворце её любили, не только за красу, но и за добрый нрав.

Однажды гуляла царевна Марина с подружками в саду на лужайке. Задумали они играть в прятки. Царевна спряталась в густом кустарнике, да так, что никто её найти не мог. Ждала, ждала Марина, чтобы её отыскали, и сама не заметила, как сон её сморил. Короток был сон царевны, солнце лишь на муравьиный шаг успело тень передвинуть. Да беде недолго случиться! Проснулась — словно её подменили. Голова кружится, всё тело ломит.

С того дня начала худеть и бледнеть царевна Марина. Алые розы на щеках увяли, ясные глаза потускнели. То жар, то холод её томят, а пуще всего голова болит.

Лекарь Вазили все лекарства перепробовал. Ни одно не помогло. Царевне всё хуже да хуже. Уже и с постели не поднимается, лежит, закрыв глаза, и стонет.

Царь Борис от горя обезумел. Лекарь Вазили не знает, как быть. А наш Радомир давно разгадал загадку недуга, да боится себя с головой выдать. Ведь одним сказанным словом разрушишь то, что четырнадцать лет возводил!

Принялся Вазили готовить новое снадобье. Настой десяти трав смешал, девять редких камней в ступе пестом в тонкий порошок истолок, туда же бросил. А потом задумался.. . Что дальше делать?

Тут Радомир и решился. Подошёл к своему хозяину, знаками показывает. Положил ладонь себе на темя, ушей коснулся. Потом снял крышечку с сосуда, где Вазилево варево варилось, заглянул туда и пальцы растопырил.

Блеснули радостью глаза у царского лекаря: понял он, что хотел сказать слуга. И тут же злобно брови нахмурил: понял лекарь и то, что слуга все его тайны врачевания постиг.

«Ну, ничего! — сказал себе Вазили. — Чему научился, тому научился. Его познания, что он у меня похитил, так и умрут вместе с ним. Ведь глух он и нем! Никто не узнает, что он узнал».

Выплеснул лекарь Вазили своё снадобье на десяти травах с девятью порошками и отправился к царю Борису. Так ему сказал:

— Понял я, что за недуг терзает твою дочь. Тяжкая эта болезнь, неизлечимая. Есть лишь одно средство, что ей поможет. ..

— Что же ты медлишь?! —вскричал царь Борис.

— Погоди, царь, — ответил Вазили. — То средство что подброшенная вверх монета: на одной стороне — здоровье, на другой — смерть. И никто не ведает, на какую сторону она упадёт.

Заплакал царь Борис и сказал:

— Спросим дочь. Как она решит, так и сделаем.

Царевна Марина даже глаз не открыла, только прошептала:

— Будь что будет! А больше я такую муку терпеть не в силах. Доверь меня, отец, этому лекарю.

— Ты слышал, — сказал царь Борис врачевателю. — Начинай своё лечение.

— Царское слово в царской воле, — ответил Вазили. — Дай мне охранную грамоту, а в ней напиши: если умрёт царевна, ты свой гнев на меня не обрушишь.

— Дам тебе такую грамоту, — согласился царь. — И ещё припишу: если вернёшь мою голубку к жизни, выполню любое твоё желание.

Всегда брал с собой лекарь Вазили немого слугу к постели больного, а тут знаком велел ему выйти. Вдвоём с царем Борисом остались они в спальне царевны и заперли за собой дверь.

Вазили напоил царскую дочь сонным зельем и стал ждать, когда она крепко заснёт.

А наш Радомир по витой лесенке тайком забрался под самую крышу. Помнил он, что под высоким потолком царевниной спальни идут лепные украшения с маленькими слуховыми окошечками. Вот он и приник к одному такому окошечку. Всё ему оттуда видно, всё слышно.

Крепко спит царская дочь Марина, кажется, что и не дышит. Совсем как мёртвая. Тут Вазили взял острый нож и сделал разрез за её беленьким ушком. Что же открылось?! Большой клещ глубоко впился в её мозг. Это он день и ночь терзал царевну.

— Вот, — сказал царю Борису лекарь Вазили, — причина болезни твоей дочери. Заполз он царевне в голову через ухо, когда она в саду задремала. Мужайся, царь! Сейчас решится, быть ли царевне живой.

И Вазили приготовился щипцами тащить клеща.

Но тут сверху раздался голос:

— Остановись, учитель! Ведь ты её так погубишь!

Оцепенел царь Борис, и у лекаря рука со щипцами словно окаменела. А голос сверху дальше говорит:

— Не пугайтесь! Это я, слуга лекаря Радомир. Вот что сделай, Вазили. Раскали добела иглу, воткни клещу в брюшко. Разожмутся его челюсти, и лапки ослабнут. Тогда и тащи.

Лекарь Вазили всё так и сделал.

Разом жизнь начала возвращаться к царевне. Как и раньше, она крепко спит, но грудь мерно дышит, и румянец окрасил бледные щёки.

Закрыл рану лекарь, приложил благовонные мази, перевязал льняным полотенцем и сказал царю Борису:

— Теперь ей нужно лишь одно лекарство: спокойный сон. Не будите царевну, пока сама не проснётся.

И оба тихонько удалились из спальни.

На следующий день царевна Марина улыбнулась. Ещё через день засмеялась и попросила поесть. А на третий день встала с постели.

И вот царь Борис велел позвать к себе лекаря Вазили и его слугу. И когда они явились, так сказал:

— Ты хоть и говорил, что изменчиво царское слово, но моё слово твёрже алмаза. Скажи, чего просишь, я исполню.

— Казни, царь, моего слугу!

Омрачилось лицо царя Бориса.

— Пожелай чего-нибудь другого! — сказал он. — Я дал тебе твёрдое слово, но у постели больной дочери я поклялся самому себе, что награжу и твоего слугу. Потому что вы оба были как два крыла одной птицы, принёсшей жизнь моей дочери.

— Но, царь, у меня есть твоя грамота… — стоял на своём Вазили.

Тут выступил вперёд Радомир.

— Позволь, царь Борис, сказать тому, кто столько лет молчал. Я знаю, Вазили не уступит. Он хочет моей смерти. И ты не можешь не сдержать своего обещания. Повели так: пусть лекарь изготовит яд и даст мне выпить. Но если я уцелею, тогда я приготовлю яд — и пусть он его выпьет. Обе твои клятвы будут исполнены.

— Что ж! Я согласен, — сказал царь Борис и про себя подумал: «Жалко обоих, да ничего не поделаешь! Кто выйдет цел из этого страшного состязания, тот, значит, и вправду более искусен в своей науке. Он и будет царским лекарем».

Наутро Вазили принёс отраву, что варил всю ночь, и на глазах у царя Бориса Радомир выпил чашу до дна. Выпил и спросил лекаря Вазили:

— Сколько я проживу?

— К вечеру ты будешь мёртв, — злобно усмехнулся Вазили.

— К вечеру я приду сюда, — засмеялся Радомир, — и принесу яд для тебя. А ты, царь, прикажи всем домочадцам весь день и близко не подходить к двери и к окну моей комнаты. Смертельна будет даже малая частица пара от моего кипящего зелья.

Вазили заскрежетал зубами.

— На закате солнца тебя не станет! Мне не придётся пить твой яд.

Радомир ответил:

— Мне жаль тебя, учитель!

Едва последний краешек солнца скрылся за горой, как Радомир предстал перед царём Борисом.

— Видишь, царь, я жив и невредим! Теперь смотри! — сказал он и взял стоявшую на столе пустую чашу. — Я наполню её ядом, от которого нет противоядия. Потому что это не яд.

С этими словами Радомир наполнил чашу ключевой водой, бившей из фонтана посреди зала.

Как раз в это время растворилась дверь и вошёл Вазили. Увидев своего ученика с чашей в руках, он отшатнулся.

— Проклятие! Ты распознал мою отраву по цвету, запаху и вкусу и сварил своё зелье, чтобы обезвредить её.

— Это так!—ответил Радомир. — Недаром я твой ученик!

— Но не забывай, что я твой учитель! Померяемся силами в последний раз.

— Я не хочу твоей смерти, как ты хотел моей. Вот что я скажу тебе. Если ты распознаешь яд, ты будешь спасён. Если же нет, умрёшь после первого глотка. Возьми!

И Радомир протянул ему чашу с водой.

Вазили заглянул в чашу и переменился в лице — зелье не имело цвета. Потом он понюхал прозрачную жидкость и смертельно побледнел — у яда не было и запаха.

Тогда он дрожащей рукой поднёс чашу к губам, отхлебнул глоток — и упал мёртвым. Страх убил его!

Так вот и кончился этот спор.

Радомир стал царским лекарем. Много лет он прожил, много людей исцелил. И оставил после себя трёх учеников, которым передал всё, что сам знал.

ОБЪЯСНЕНИЕ МАЛОИЗВЕСТНЫХ СЛОВ

Беседа, вечорка, посиделки.— Осенью и зимой девушки в деревнях собирались по вечерам, чтобы прясть, в чью-нибудь просторную избу; парни приходили развлекать работающих девушек.

Гарем — женская половина дома у мусульман, куда запрещено входить посторонним мужчинам.

Г а т ь — небольшая плотина из земли, хвороста, соломы; настил по заболоченному месту из брёвен и хвороста.

Загнеток—место на шестке русской печи, куда выгребают жар, то есть угли и золу, когда печь истопилась.

Злыдни — вообще — бедность, нужда, напасти; по повериям украинцев— маленькие злые существа, вроде чертенят, поселяющиеся в хате и приносящие беду.

Зодиак, знаки зодиака — путь Солнца на небе, обозначаемый двенадцатью созвездиями ночного неба, каждое из которых имеет своё название (Овен, Козерог, Телец и т. .) и свой знак.

К о ш а р а — загон для овец.

Крепь, крепёж — деревянные своды и подпорки в шахтах, предохраняющие от обвалов и оползания горной породы.

Криница — ключ, родник, углублённый и обнесённый срубом, колодец.

Кудель — приготовленные для прядения пучки волокон льна, конопли.

Ледащий — негодный, дрянной, хилый, слабый, ленивый.

Магистрат — городское управление.

Меч-кладенец — меч, обладающий волшебными свойствам».

Обушок, кайло — орудие, служившее шахтёру для откалывания угля, руды и т. п.

Пахтанье — густая сыворотка, остающаяся после сбивания сливочного масла.

Перебеливать — переписывать с черновика набело.

Плаха — деревянная колода, на которой отрубали голову осуждённым.

Постолы — обувь, изготовленная из цельного куска кожи или из шкуры С шерстью.

Престольный град — главный город, стольный, столица, где живёт король или князь, правящий страной.

Ратуша — здание, где помещается городское управление. Рядно — толстый холст из самой грубой пряжи, конопляной или льняной.

Сливянка — наливка из слив.

Шинок — в старину на юго-западе России так называли кабак, или пивную.

Шишига — лесная ведьма.

Штрек — горизонтальный ход в шахте, соединяющий выработки.

Янычары — отборное турецкое войско. Ятаган — большой кривой турецкий кинжал.



Страница сформирована за 1.07 сек
SQL запросов: 203