СТРАШНО…
Утром солнце взошло на безоблачном небе, затянутое дымкой, бледное, словно и его измотал шторм. Океан постепенно успокаивался; был морозный тихий день.
Антошка с мамой вышли на верхнюю палубу, и обе ахнули. До самого горизонта растянулся караван судов. Но корабли совсем не были похожи на те, что вышли из порта. Сейчас по морю плыли сказочные хрустальные дворцы, сверкая на солнце бело-голубыми огоньками. Мачты и тросы обросли ледяной бахромой сосулек, все палубные надстройки покрылись ледяным панцирем.
- Во что превратились корабли, ужас! - сказал боцман, кивнув на море.
- Очень красиво! - восхищенно воскликнула Антошка.
- О мисс, - покачал головой боцман, - моряку такая красота не по сердцу. Вы подумайте, сколько тонн льда висит на такелаже, приросло к палубам. Это коварная красота: кораблям опасно идти. Вы поглядите, как глубоко они сидят в воде.
Антошка поняла, что опять проштрафилась.
Боцман раздавал матросам ломы и топоры. Матросы расходились по палубе и начинали срубать лед. Застучали топоры. Сверкающие брызги летели вокруг; сбитые с надстроек огромные глыбы льда рушились на палубу, сползали за борт.
Антошка попросила дать и ей топорик. Она чувствовала себя в чем-то виноватой.
Толстый слой наледи застыл на палубе голубыми волнами. Антошка отчаянно колотила по льду, но стальное лезвие топорика оставляло только белые зазубринки, из-под него сыпалась снежная пыль. Антошка с завистью смотрела на матросов, которые легко и быстро расправлялись с ледяными наростами и заставляли зеленоватые глыбы тяжело плюхаться в воду.
К Антошке подошел старший помощник капитана мистер Эдгард.
- Так моя жена рубит бифштекс на кухонном столе, - сказал он. - Дайте-ка топор, я вам покажу.
Эдгард ударил легонько обушком раз, другой, и прочный лед на выступе надстройки лопнул, как дно толстой бутылки. Эдгард ловко вклинил острие топора в трещину, и лед распался на куски. Елизавета Карповна тоже работала топором.
Антошка попробовала, но не так-то легко было справиться с наледью, казавшейся чугунной, и пришлось не один десяток раз стукнуть, чтобы разбить ледяную толщу.
Стало жарко. Антошке даже показалось, что солнце греет по-летнему и что оно растопит лед. Она скинула шубу и, как все матросы, в одном свитере работала топориком. Елизавета Карповна взглянула на дочь, но ничего не сказала и сама сняла шубу. Звонкий перестук топоров и ломиков, ухающие в море глыбы веселили сердце.
От морской болезни не осталось и следа. Яркое солнце, прозрачное, бесцветное небо и, что там ни говорил боцман, сказочные хрустальные корабли в море создавали праздничное настроение.
Вечером впервые после шторма собрались к ужину в кают-компании. Антошка чувствовала себя равноправным членом за этим столом. Она хорошо поработала и проголодалась. Сегодня подали суп, дымящийся, распространявший вкусный запах мяса, перца, лаврового листа. Все дружно и весело ели. Пикквику тоже налили полную мисочку мясного супа. От жадности у него даже вздрагивал хвостик, мордочкой толкал он миску и возил ее по всей кают-компании.
Только капитан был молчалив и чем-то озабочен. Он быстро съел суп, жаркое и ушел на свой мостик. Помощники его обменивались между собою какими-то междометиями, посматривали на часы, словно чего-то или кого-то ждали. Доктор Чарльз был, как обычно, весел и беспечен.
- Миссис Элизабет прекрасный хирург, - сказал он. - Она отлично ассистировала мне: наш кочегар останется с ногой.
Антошка с гордостью посмотрела на маму.
- Раньше я не поверила бы, что в такую качку возможно делать операцию, - откликнулась Елизавета Карповна.
- Опыт - лучший учитель, - засмеялся доктор.
Улаф собрал тарелки со стола и подал чай.
- Я предлагаю сыграть партию в бридж, - предложил мистер Чарльз. - Не разделите ли, миссис, компанию с нами?
- Я не умею играть в карты, - призналась Елизавета Карповна.
- О, мы вам покажем. Играть очень прост выигрывать сложно.
- А мисс будет развлекать нас веселой музыкой, - сказал мистер Джофри, извлекая из рундука патефон.
На крышке патефона была изображена симпатичная собачка, которая приставила ухо к трубе граммофона. "Хиз мастерс войс" ("Голос его хозяина") назывался патефон.
За стол уселись доктор, штурман Джофри, третий помощник Рудольф и Елизавета Карповна.
Антошка завела патефон, поставила пластинку, и патефон ожил. Марлен Дитрих низким и чуть хрипловатым голосом пела о мальчике Джонни.
Мистер Чарльз тасовал карты и объяснял Елизавете Карповне, чтобы она не жалела козырей, когда подберется хорошая партия. Руки доктора мелькали над столом, сдавая карты.
"Джонни, Джонни", - звала Марлен.
В кают-компании крепкий горячий чай распространял аромат, на белой скатерти яркими пятнами возникали короли, дамы. Антошка мастерила для Пикквика из пакли новый мячик. Было по-домашнему светло и уютно.
- О миссис Элизабет, - воскликнул Джофри, - у вас ведь был джокер, почему же вы не подложили его вместо дамы треф? Вы имели все шансы на выигрыш. Вот смотрите, - штурман разбросал карты на столе, - король… джокер… валет…
Джофри не успел положить следующую карту.
Грохнул взрыв. Казалось, лопнул океан, раскололся до дна. Свет на секунду погас. Второй взрыв.
- Эге, началось… - вскочил на ноги Джофри.
- Торпеда! В наш корабль! - побледнел Рудольф.
Зазвенели колокола громкого боя; каюта мгновенно опустела.
Иголка на пластинке перепрыгнула назад, и Марлен Дитрих продолжала звать: "Джонни… Джон-н-ни…"
Елизавета Карповна обхватила за плечи дочь.
- Мамочка, мы тонем? - Антошка озиралась вокруг, ожидая, что в каюту сейчас хлынет вода.
Щенок забился под диван и отчаянно выл, плакал, как ребенок.
Антошка выволокла Пикквика из-под дивана и засунула к себе за пазуху.
Елизавета Карповна боялась отпустить от себя дочь, и обе стояли посередине каюты, прислушиваясь.
Никогда еще матери не было так страшно. Не за себя - за Антошку. Она все крепче прижимала голову дочери к своей груди. Смерти она ее не отдаст. Надо быть только очень спокойной, очень спокойной. Паника - это гибель.
В каюту вбежал старый Мэтью.
- Не беспокойтесь, торпеда попала в корабль рядом, - почти радостно сообщил он. - Это так близко, что все подумали, что субмарина в нас влепила эту штуку. Но я сразу понял, что нас бог миловал. Не беспокойтесь. - Он шарил по своим карманам. - Где же мой амулет, о боже, где же амулет?
Мэтью был возбужден. Серые глаза в дряблых веках лихорадочно поблескивали, по огрубелым щекам разлился яркий старческий румянец. Наконец он извлек из кармана гусиное перо и воинственно повертел им в воздухе:
- Вот мой амулет. Это перо дважды спасало мне жизнь. Я, миссис, два раза был торпедирован, и перо спасло.
Антошке показалось, что старик лишился разума и бредит, Как это перо могло спасти человека?
Увидев недоверчивый взгляд девочки, Мэтью принялся с жаром убеждать, что амулет, если он счастливо избран, хранит жизнь моряка.
- Вот спросите, пожалуйста, у них, - сказал Мэтью, увидев входящих в каюту штурмана и третьего помощника. - Мистер Джофри, где ваш амулет?
- При мне, - ответил штурман и вынул из кармана порядком потертую кроличью или заячью лапку. - Левая задняя лапка кролика - самый верный амулет.
- Ну, уж если правду говорить, то эти три обезьянки охраняют меня вот уж несколько лет, - возразил третий помощник. - Без них я бы не раз уже плавал, - сказал он, рассматривая на ладони статуэтку из слоновой кости. - Видите, мисс, - обратился он к девочке, - эта обезьяна закрыла пальцами глаза - нельзя видеть зло, эта зажала ладонями рот - нельзя говорить зло, а эта заткнула уши - нельзя слышать зло.
Антошка рассмеялась. Трудно было поверить, что эти взрослые люди, бесстрашные моряки, верят, что маленькая безделушка может спасти им жизнь.
- У меня тоже есть амулет, - сказала она с задором, - костяная коробочка с цветком репейника.
- О, это великолепный шотландский амулет! У нашего капитана - он ведь шотландец - тоже золотой репейник в кармане, - сказал живо Джофри. - Но где же ваш амулет? Он должен быть при вас.
- Он в чемодане, - ответила Антошка.
- Пойдемте за ним, - предложил Джофри.
- Ни за что, - уцепилась Елизавета Карповна за дочь.
С моря доносились взрывы.
- Это глубинные бомбы, - сказал Мэтью, - их сбрасывают наши военные корабли, чтобы поразить фашистские подводные лодки.
- Но эти бомбы поражают главным образом рыбу, - возразил Джофри, откупоривая бутылку виски и разливая вино по стаканам. - Сейчас все море покрыто слоем глушеной рыбы, а субмарину не так-то легко поразить.
Мужчины стали жадно пить, не разбавляя, против обыкновения, виски содовой водой и быстро пьянея.
Рудольф уселся на диван и вытащил из кармана фотографии своего первенца.
- Мой маленький бэби, - приговаривал он, - ты не видел еще своего папу и, наверно, уже не увидишь его.
- Помилуйте, мистер Рудольф, что вы говорите! - упрекнула его Елизавета Карповна.
- О миссис, такова наша судьба.
- От судьбы не уйдешь, но бог милостив, - бормотал стюард, набивая трубку. - Я дважды плавал. Это страшно. Это страшно.
- Джентльмены, будьте мужчинами, - напомнил им Джофри.
Он разложил на столе фотографии членов своей семьи. Видно, он часто рассматривал их, так как карточки были загнуты по углам и сильно потерты.
- У меня славные мальчишки-близнецы, и я хочу, черт возьми, чтобы они были тоже моряками.
Все протянули фотографии своих близких Елизавете Карповне и, перебивая друг друга, рассказывали о достоинствах своих детей и о красоте и доброте своих жен. Антошка видела, что они торопились, словно опасаясь, что не успеют поведать милые подробности о своей семье. Все были взбудоражены и вином, и воспоминаниями, и опасной ситуацией. Елизавета Карповна понимала их, находила для каждого доброе слово и проявляла самый живой интерес к тому, когда прорезались зубы у близнецов Джофри или какие успехи делает внучка Мэтью в школе.
- Мой старший сын в Индии, а жена с внучкой в Эдинбурге, ждут вестей то от меня, то от старшего сына, - сказал Мэтью.
- Да, сейчас все жены и матери ждут и все в постоянной тревоге, - согласилась Елизавета Карповна.
Мужчины принялись за третью бутылку. Елизавета Карповна решительно протянула руку.
- Хватит! - твердо сказала она.
В это время новый мощный взрыв потряс корабль.
- Опять не в наш, - сказал Мэтью.
В переговорной трубке на стене раздался резкий свисток. Мэтью вытащил пробку из трубки. Капитан приказал:
- Прошу мистера Джофри и мистера Рудольфа на ходовой мостик.
- Есть, капитан! - крикнул штурман и, застегивая куртку, стал объяснять Елизавете Карповне: - Расшнуруйте башмаки и наденьте шубы. В случае, если нас торпедируют, выходите направо и по палубе налево к шлюпке номер четыре. Попадете в воду - сбросьте башмаки, чтобы они не потянули вас на дно. Не торопитесь, потому что корабль очень медленно и неохотно расстается с жизнью.
Рудольф между тем выпил еще стакан виски и, виновато взглянув на женщину, поплелся за штурманом. Старика Мэтью сморило вино, и он, привалившись к спинке дивана, захрапел.
Елизавета Карповна и Антошка сидели рядом у стола, прислушиваясь к глухим взрывам и к какому-то непонятному грохоту над головой. Обе молчали.
В переговорной трубке зашипело, и пронзительный свисток заставил Мэтью вскочить на ноги. Он проворно выдернул пробку.
- Миссис Элизабет, доктору Чарльзу нужна ваша помощь. Пройдите в матросскую столовую, Мэтью вас проводит. Мистер Мэтью, вы поступаете в распоряжение доктора Чарльза.
- Есть, капитан, - ответил стюард.
- Есть, капитан, - тихо повторила Елизавета Карповна.
- Мамочка, я с тобой, - уцепилась Антошка за рукав матери.
- Нет, нет, наверно, раненые, но я быстро вернусь, очень быстро вернусь, - растерянно повторяла Елизавета Карповна, а потом, овладев собой, сказала: - Антошка, запомни, шлюпка номер четыре. Дай слово, что ты никуда отсюда не выйдешь. Я очень скоро вернусь.
- Займитесь, мисс, вот этой картинкой. - Мэтью положил на стол синюю коробку. - Собирать ее долго, и время пройдет незаметно. И запомните: если шлюпку номер четыре сорвет взрывом, садитесь в шлюпку номер два. Она рядом.
Мать приостановилась у двери и посмотрела на Антошку, улыбнулась так, как только может улыбнуться мама - ободряюще и ласково. Ей хотелось очень много сказать дочери, но она не произнесла больше ни слова.
Антошка осталась одна. Нет, не одна - с мистером Пикквиком. Щенок не кошка, и он не любит сидеть на руках, но в этот раз Пикквик просто прилип к Антошке, лизал ей руки, лицо - словом, просил, чтобы она не спускала его вниз. Ему было страшно.
Над головой слышались торопливые шаги. В море ухали глубинные бомбы, свет при каждом близком взрыве мигал, и стало очень жутко от одиночества.
"Шлюпка номер четыре, по борту налево или шлюпка номер два", - повторяла Антошка. Скинула башмаки и шубу, вся превратилась в слух, сжалась, как пружина, ждала удара торпеды, взрыва. Сердце бешено колотилось. Девочка чувствовала себя как в мышеловке, хотелось быть рядом с мамой, прижаться к ней.
Антошка взяла в руки синюю коробку, похожую на толстую книгу. На обложке небольшая картинка: красивая, золотоволосая, гордая женщина в пурпурной тоге сидит в кресле; у ее ног, обутых в сандалии, огромный леопард покорно положил ей голову на колени, и женщина гладит хищника по голове, как домашнюю кошку.
"Клеопатра - знаменитая египетская царица", - поняла Антошка. Ну что ж, она, Антошка, тоже могла бы погладить леопарда по голове, - это не так страшно, как сидеть одной в кают-компании и ждать, когда попадет торпеда в корабль и тебе нужно бежать в шлюпку номер четыре. "А если я ошибусь, - подумала Антошка, - и не пойму, куда попала торпеда - в наш корабль или в соседний? Тогда что? Все равно побегу в шлюпку номер четыре", - решила она и стала рассматривать деревянные, замысловато вырезанные кусочки фанеры, похожие на печенье. Это были части мозаики, кубики для взрослых, из которых надо было сложить картинку, изображенную на коробке.
Не так-то легко это было сделать.
Взрыв!
Торпеда? Нет, кажется, глубинная бомба. Антошка прислушалась: машины мерно рокотали.
Пикквик дрожал мелкой дрожью. Антошка закутала его в шубу. Почему так долго нет мамы? Опять операция?
Вот сейчас, с минуты на минуту, грохнет взрыв, корабль разломится, и Антошка пойдет ко дну. Брр… Она поджала под себя ноги. Вспомнила картину "Княжна Тараканова". Красивая женщина прижалась спиной к стене, стоит на кровати, а кровать захлестывает вода, и по ногам бегают крысы. Может быть, на этом корабле тоже крысы? Но Антошке не нужно будет стоять и ждать, пока ее зальет вода; она выбежит в коридор, повернет направо, потом налево и там сядет в шлюпку номер четыре. Но шлюпка висит высоко над бортом. Как же в нее забраться? Может быть, поставят лестницу? А кто поставит? Успеет ли мама?
Нет, Антошка и мама не могут погибнуть. Как это - погибнуть и ничего не чувствовать? А как же будет идти жизнь на земле без Антошки? Это невозможно. Погибнуть и не увидеть папу? Это тоже невозможно.
Но как же страшно одной! Мозаика не складывалась. На столе лежали разбросанные карты, улыбались жеманно дамы, сросшиеся по талии одна с другой.
Взрывы, взрывы, взрывы, то совсем близкие, и тогда по кузову парохода словно ударяли стальной кувалдой, то далекие, глухие, но и от них мигало электричество, звенели на столе стаканы.
Сколько же глубинных бомб сбросили? Наверно, все подводные лодки уже потопили. Иллюминатор задраен, а то хорошо бы взглянуть, что творится на море. Но сейчас темно, все равно ничего не увидишь.
Темно! Только сейчас Антошка поняла, что ей придется тонуть в черной ночи, в сплошной темноте. И стало так страшно, что она поспешно сунула ноги в башмаки, накинула на плечи шубу и решила идти разыскивать маму. Пусть ее ругают, она больше не может сидеть одна. Прижав Пикквика, побежала к двери. И как это она могла сидеть столько времени одна? У дверей путь ей преградил матрос в обледеневшем брезентовом плаще. Он держал в руках большой сверток, перевязанный поперек шерстяным шарфом.
- Вот, мисс, капитан приказал. - Матрос протянул девочке свою ношу.
Антошка едва не уронила: сверток был тяжелый и холодный. Ей показалось, что в нем что-то шевелится.
- Что это?
Но матрос уже ушел.
Антошка положила сверток на диван и принялась разматывать шарф, развернула куртку, моряцкую тельняшку, и вдруг перед ней предстало синеватое лицо ребенка, искаженное болезненной судорогой. Ребенок! Живой? Умирает? Синева, судороги - это смерть?
Антошка в отчаянии закричала:
- Мама! Мамочка!
Что делать?
Сорвала с себя свитер, завернула в него малыша, терла его холодные ручки, жарко дышала в лицо, но ребенок не открывал глаз. Лежал скрючившись, вздрагивая всем телом.
- Открой глазки! Открой глазки! - умоляла его Антошка, стоя перед диваном на коленях. - Скажи что-нибудь! Заплачь! Ну, открой глазки!
Антошка, подсунув руки под ребенка, уткнулась в него головой и горько расплакалась. На ее руках умирал малыш. Как отвратить смерть?
Девочка распахнула дверь в коридор, и в глухие звуки моря и далеких взрывов ворвался отчаянный девчоночий крик:
- Мама! Ма-а-ма-а-а!
Кто-то услышал это слово "мама", понятное на всех языках. На корабле была только одна мама. Позвали ее или она сама услышала этот призыв о помощи, но Елизавета Карповна прибежала - в белом халате и шапочке, с марлевой повязкой на рту.
- Мамочка, он умирает, спаси его! - рыдала Антошка. - Спаси его.
Елизавета Карповна развернула ребенка, похлопала его по щечкам, стала сводить и разводить на груди его посиневшие, скрюченные ручки.
- Включи чайник… Достань из буфета салфетки… Сделай сладкий чай! - отдавала она короткие приказания дочери, массируя тем временем ребенка, отогревая его, прислушиваясь к биению его сердца.
Антошка подавала смоченные горячей водой салфетки, переливала ложечкой в стакане чай, чтобы остудить его. Не сводила глаз с матери, веря, что мама сумеет отогнать смерть.
Ребенок словно оттаивал в горячих руках Елизаветы Карповны, его скрюченные ручки выпрямлялись. Он вздохнул, всхлипнул и разразился громким плачем, а мама счастливо рассмеялась, прильнув к ребенку губами.
- Плачь, плачь, мой дорогой малыш, - приговаривала она.
Елизавета Карповна словно только сейчас заметила Антошку.
- Теперь, дочка, все зависит от тебя. Не позволяй ему спать. Давай понемножку теплого чая и старайся развеселить его. Он смертельно напуган. Если он улыбнется, считай, что малыш спасен. А я пошла.
Елизавета Карповна сделала несколько неуверенных шагов, потом быстро повернулась, порывисто обняла Антошку, поцеловала ее в щеки, в лоб… Губы у мамы были горячие, нежные. Эти поцелуи разжалобили Антошку, ей хотелось и плакать и крепко прижаться к матери.
- Ты должна развеселить его. Будь умницей. - Елизавета Карповна мягко отстранила дочь и ушла.
