"НЕ ПОНИМАЮ…"
Сегодня на борт парохода подняли еще двух человек. Оба лежат на столе.
Елизавета Карповна подошла к одному из них. Молодое лицо с запавшими глазами бледно до синевы. Она отвернула простыню с пятном крови. Оторванная нога выше колена держится на каких-то сухожилиях. Надо немедленно оперировать. Пульс еле прощупывается. Раненый без сознания. На втором столе стонет другой матрос в английской форме, которого еще не успели раздеть. У этого раздроблена кисть левой руки.
- Будем ампутировать ногу? - спросила Елизавета Карповна доктора.
- Подождет! - коротко бросил мистер Чарльз. - Возможно, его и не придется оперировать.
- Но если его не оперировать немедленно, он умрет! - воскликнула Елизавета Карповна.
- Тем лучше для него.
Щетка застыла в руках русского врача.
- Это вы серьезно, мистер Чарльз?
- Вполне. Поглядите на его правую руку.
Елизавета Карповна подошла к раненому. Только теперь она увидела возле основания большого пальца аккуратно вытатуированный знак свастики. Фашист!
- Как он попал сюда?
- Выловили в горячке. Это молодчик с потопленной германской субмарины. Когда его подняли на борт и увидели фашистскую форму, наши матросы дружно закричали: "Майна! Майна!" Но мистер Макдоннел скомандовал: "Вира!" Велел отнести его в лазарет. Будь я капитаном, я выбросил бы эту падаль за борт. Пусть подыхает. Собаке - собачья смерть.
Елизавета Карповна с двойным чувством смотрела на безжизненного, распростертого на столе человека. Он неминуемо умрет через полчаса, через час, если не будут приняты меры. Да, она может убить его, если оставит лежать так. Может быть, он нажимал гашетку, выпускающую торпеду, может быть, он рассчитывал на приборах направление удара или сидел у акустического аппарата и первый закричал: "Хайль Гитлер!", когда торпеда взорвалась и потопила миноносец или транспорт. Может быть. Может быть…
Но его выловили, подняли на борт. Он уже никогда не возьмет в руки оружие, даже если выживет, навеки останется инвалидом. Он лежит перед ней - обезвреженный враг, как лежит его субмарина с командой на дне Баренцева моря.
- Нельзя бить лежачего, - решительно сказала Елизавета Карповна.
- Лежачий уже не боится упасть, - холодно ответил мистер Чарльз и подошел к английскому моряку.
- Вы можете обойтись без моей помощи?- спросила Елизавета Карповна доктора.
- Да.
- Я буду оперировать его, - кивнула она в сторону фашиста.
- Не знал, что и вы сентиментальны, миссис, как наш капитан, - ядовито произнес доктор.
Оба стояли друг перед другом с поднятыми вверх стерильными руками. Они были союзниками, а тот, на столе, их общий враг.
Улаф в белом халате, держа две пары резиновых перчаток, молча наблюдал за поединком. Сердце его клокотало от ярости к фашисту, но почему-то он внутренне соглашался с русским врачом, а не с английским.
Оба повернулись к Улафу.
- Пожалуйста, сначала даме, - с подчеркнутой учтивостью сказал доктор Чарльз.
Елизавета Карповна принялась за операцию.
…Старший помощник Джофри сидел на круглом стуле в штурманской рубке и заполнял вахтенный журнал.
"…В 15 часов 07 минут на борт корабля был поднят командир британского миноносца, - писал он в журнале, - потопленного германской субмариной, капитан третьего ранга мистер Паррот. Ему оказана медицинская помощь. С этого же миноносца подобраны три матроса. Один из них долго пробыл в воде и умер от обморожения. Погребен в водах Баренцева моря в 22 часа 20 минут. Кроме того, примерно на тех же координатах поднят на борт ребенок, привязанный к плотику, очевидно, английской национальности, мальчик 14-16 месяцев. Находится в хорошем состоянии.
После потопления германской субмарины в районе обширных соляровых пятен всплыл один из членов команды субмарины, который по ошибке…"
Капитан, подошедший к Джофри и следивший за записью, резко поправил:
- Мистер Джофри, зачеркните слово "по ошибке". Он был поднят потому, что оказался у борта нашего парохода.
Джофри зачеркнул "по ошибке".
- Мне все равно, мистер Эндрю, я лишен чувства человеконенавистничества. Для меня все люди равны. Чем этот немецкий парень хуже русского?
- Э, нет, - возразил капитан, - я предпочел бы, чтобы все фашисты оказались на дне моря. Пока фашисты ходят по земле, люди не могут быть спокойны. Подумайте, во что они превратили Европу - в сплошной концлагерь. Русские ни мне, ни вам не угрожают.
- Тогда зачем же вы приказали поднять этого фашиста?
- Потому что он ранен и потому что он наш пленный. - Капитан подошел к рупору и вызвал матросскую столовую. - Мистер Чарльз, как состояние раненых?
- Мистер Эндрю, наверно, интересуется состоянием английского матроса? Ему сделана операция. Состояние удовлетворительное.
- А как фашистский молодчик? - спросил капитан.
- Сэр, - холодно отрапортовал доктор, - члену команды фашистской подлодки русским врачом сделана операция. Опасаться за его драгоценную жизнь оснований нет. И, кстати, капитан третьего ранга Паррот пришел в себя и требует перевести его в отдельную каюту.
- Олл райт, переведите его в каюту мистера Джофри, а старший помощник переселится ко мне. Мистер Джофри, вы не возражаете? - повернулся он к своему помощнику.
Джофри пожал плечами.
- Мне все равно.
…Елизавета Карповна закончила операцию и подошла к командиру миноносца, чтобы ввести ему очередную порцию пенициллина. Он, казалось, узнал ее.
- Благодарю вас, миссис, - прошептал он.
- Как вы себя чувствуете, мистер Паррот?
- О, вы знаете мою фамилию, значит, я не ошибся. Вы русский врач, приходили ко мне в управление в Лондоне?
- Да, да.
- Судьба зло посмеялась надо мной.
- О, не стоит об этом. - Елизавету Карповну сейчас больше всего занимал вопрос о судьбе дипкурьеров. - Скажите, пожалуйста, вам не известна судьба ваших советских пассажиров?
- Дипкурьеров?
- Да.
Мистер Паррот заскрежетал зубами.
- Ваши дипкурьеры приковали себя к тяжелым портфелям. Торпеда попала в носовую часть, меня вместе с ходовым мостиком выбросило в море. О их судьбе, увы, я могу только догадываться. Шансов на спасение у них не было.
Елизавета Карповна выбежала на палубу, глотнула свежего воздуха. Вечерело, воздух был прозрачный. Невдалеке, тяжело переваливаясь, шел авианосец - огромное серое судно с площадкой для самолетов. Площадка была пустая. Других кораблей не было видно. Взрывы глубинных бомб звучали где-то далеко: казалось, за горизонтом. Тревожное состояние, которое все время владело ею, сменилось каким-то оцепенением, опустошенностью. Итак, Алексей Антонович и его молодой симпатичный помощник погибли… Трудно смириться. Как сказать об этом Антошке? Не слишком ли большой груз навалился на неокрепшие плечи ее дочери. Нет, она ничего не скажет. Антошка никогда не узнает.
Авианосец внезапно нырнул в белый мрак. Отвесная стена тумана быстро надвигалась на корабль, в горле запершило от холодной влаги, в двух шагах ничего не было видно, вокруг клубились облака тумана.
Перебирая руками по борту, Елизавета Карповна поспешила по направлению к трапу. Ощупью искала дверь и не могла найти, и вдруг острая тоска по Антошке сжала сердце: казалось, что она потеряла дочь в этом тумане, не сумеет прорваться к ней. Наконец нащупала ручку, толкнула дверь внутрь и побежала по коридору.
В кают-компании было светло и по-домашнему спокойно. Антошка сидела за столом и, прикусив кончик языка, вырезала что-то из картона. Джонни сидел перед ней на столе, загребал обеими руками кусочки мозаики и перекидывал их через голову. Пикквик, засунув нос под мышку, спал на диване. Совсем как дома.
- Потерпи, Джонни, скоро будет готов плясун. Мы будем петь "тра-та-та, тра-та-та", а он будет отплясывать, - говорила Антошка по-русски.
А Джонни повторял:
- Т-атла-та-та!
- Мамочка! - взвизгнула Антошка и бросилась к матери.
Джонни тоже потянулся к ней и чуть не свалился со стола, и Пикквик спрыгнул с дивана, зевая во всю пасть.
- Где ты была так долго? - спрашивала Антошка. - У тебя усталый вид. Что ты делала?
- Занималась своими больными. И, кстати, знаешь, кто лежит в лазарете? Никогда не угадаешь. Мистер Паррот.
- А кто это? - недоумевающе спросила Антошка.
- Тот самый Паррот, капитан третьего ранга, который сказал нам в Лондоне, что, для того чтобы плыть на военном корабле, женщина…
- …должна быть по крайней мере королевой, - досказала Антошка. - Но как он очутился здесь?
- Его миноносец потопила фашистская подводная лодка, а его удалось спасти.
У Антошки глаза стали совсем круглые.
- Миноносец потопила? А Алексей Антонович и Василий Сергеевич? Их спасли?
- Да, их спасли и взяли на другой пароход.
- Ух, слава богу, а то я напугалась, - вздохнула с облегчением Антошка. - Как хорошо, что всех спасают.
- Да, хорошо, что всех спасают, - повторила как бы про себя мать. - И я сегодня делала самостоятельно операцию.
- Кому?
- Немцу.
- Немцу? Фашисту? Ты шутишь.
- Нет, не шучу. Корабли нашего конвоя уничтожили фашистскую подводную лодку, а некоторые члены команды всплыли. Вот и подобрали одного. Мистер Чарльз отказался делать ему операцию, и пришлось мне.
- Ты делала фашисту операцию, чтобы спасти его?
- Да.
Антошка нахмурилась.
- Доктор Чарльз отказался, а ты взялась. Значит, английский доктор - патриот, а ты… Да ведь, может быть, он потопил пароход, на котором были Джонни со своей матерью, может быть, он потопил миноносец, на котором были Паррот, Алексей Антонович, Василий Сергеевич? Он думал, как уничтожить, а ты думаешь, как спасти. Справедливо ли это? А где же месть?
- Антошка, мы не мстительны.
- Тогда почему на всех заголовках газет пишут: "Смерть фашистским оккупантам"? - все больше горячилась Антошка.
- Девочка, пойми, он ранен, он пленный. Существует международное Женевское соглашение, по которому раненым должна оказываться помощь.
- Значит, раненый уже не враг, а друг? Нет, нет, я не понимаю! - Антошка бросилась на диван и в ярости колотила подушку кулаками. - Выходит, для тебя, как врача, все люди одинаковы, нет ни врагов, ни друзей, а есть здоровые и больные. Для тебя человек состоит из костей, сухожилий, и даже человеческая кровь для тебя разные красные и белые шарики. Доктор Чарльз настоящий патриот, а я хочу, чтобы ты, моя мама, была патриоткой и чтобы была права ты, а не он.
Елизавета Карповна терла себе виски. Дочь в чем-то права и в чем-то заблуждается. Как ей лучше объяснить?..
- Антошка, права я. - Елизавета Карповна присела возле дочери и погладила ее по голове.
Антошка сбросила руку матери и вскочила на ноги.
- Ты хотела, чтобы я его убила? - спросила тихо мать.
- Я хотела, чтобы твои руки не прикасались к нему. Я же понимаю что убивать надо в бою, а лечить его не надо.
- Это равносильно убийству.
- Ну и что? Что заслужил, то и получил.
- Послушай, Антошка. Когда он пришел в сознание и увидел, что я держу шприц и хочу сделать ему укол, он с ужасом следил за моими руками. У него был смертельный страх в глазах: он думал, что я хочу ввести ему яд, так как не верил, что его могут лечить, потому что знал, как расправляются фашисты с нашими военнопленными. Он что-то мне говорил, в его голосе была мольба, он не понимал меня, как не хочешь понять меня ты.
Антошка повернула мокрое от слез лицо к матери.
- Получается, что я и гитлеровец думаем одинаково? - возмущенно спросила она. - Но я же не предлагаю его отравить или убить.
- Значит, я должна была стоять и смотреть, как он истекает кровью, мучается и умирает?
- Не знаю, не знаю!.. - в отчаянии воскликнула Антошка. - Наверно, ты сделала правильно, и все-таки это ужасно. - Антошка поглаживала Джонни. - Может быть, он убил его маму, а моя мама спасла от смерти убийцу. Английские рабочие делают танки, чтобы мы скорее победили, а английские военные топят эти танки в море, чтобы они не достались нам, значит, помогают немцам… Как все сложно! Как все несправедливо! Англичане - союзники, значит, друзья. А разве друзья так поступают?
- У нас есть друзья, дочка, во всем мире. Вспомни Швецию. Простые люди, рабочие, матросы, были нашими настоящими союзниками, друзьями. Английские рабочие наши настоящие друзья. Возьми матросов на нашем пароходе. Они подвергаются опасности, везут нам вооружение, боеприпасы. Это друзья. А фашист, которого я оперировала, в Мурманске будет передан нашим властям как военнопленный. Он обезвреженный враг.
Мать и дочь сидели молча, обе в смятении чувств…
Ночью пароход так тряхнуло, что Антошка с Джонни вылетели с дивана на пол.
- Мама! - отчаянно взвизгнула Антошка. - Мамочка! Мина? Торпеда? Мамочка, ты жива?..
Джонни надрывался от крика. Пикквик выл.
- Спокойно, спокойно, Антошка, взрыва не было. Наверно, наш пароход наткнулся на скалу. Ты слышишь, как работают машины, и шторма нет… Пикквик, фу, прекрати выть!
Елизавета Карповна добралась до штепселя и включила свет. Пароход плавно покачивался, двигатели работали, как спокойное, здоровое сердце.
- Хорошо, что мы в шубах спим, - сказала Елизавета Карповна, - вот только я больно ударилась виском, а у тебя ничего не болит?
- Нет, нет. Джонни, миленький, не плачь. - Антошка оглядывала Джонни. - У него кровь!
- Ну это пустяки, прикусил губку зубами. - Елизавета Карповна осмотрела Джонни. - Он просто испугался. Приложи ему компресс к губе, а я пойду выясню, что там произошло.
Елизавета Карповна прошла по коридору и приоткрыла дверь, ведущую на верхнюю палубу. Она услышала голос капитана, проклинавшего американцев, "неповоротливых буйволов", которым не в море плавать, а работать на свиноферме.
Если бы случилось что-либо страшное, наверно, у капитана не было бы времени сыпать такие витиеватые проклятия на голову американцев, зазвенели бы колокола громкого боя, слышался бы знакомый стук тяжелых башмаков, но на пароходе было спокойно.
Антошка уложила Джонни на диван, сделала ему на губу примочку.
- Джонни, не плачь, видишь, Пикквик уже не плачет. Скоро пройдет. - Девочка гладила малыша по головке и приговаривала: - У кошки боли, у собаки боли… Нет, не надо, чтобы у Пикквика болело. У акулы боли, у крокодила боли, у бегемота боли, а у Джонни проживи.
- Еще! - потребовал Джонни, прижимаясь к девочке. Ему было уже не больно.
- У тигра боли, у обезьяны боли, у слона боли, а у Джонни…
- Еще! - потребовал мальчуган.
- У осла боли, у лисы боли, у волка боли, - перебирала Антошка все население зоологического сада.
В детстве бабушка гладила внучке ушибленное место и приговаривала, и Антошке не хотелось, чтобы болело у собаки, у зайчика, у медвежонка. И вдруг Антошка поняла, что детство прошло. Где бабушка? Где детство - такое милое, неповторимое?
- Мэм, - всхлипнул жалобно Джонни. - Мэм!
- Мы приедем к ней, к твоей маме. Мама ждет Джонни, - говорила сквозь слезы Антошка. - Спи, маленький, спи! Спи, зайчик, спи! Спи, мышонок, спи!
- Еще! - потребовал Джонни.
- Спи, котенок, спи! Спи, козлик, спи! Спи, цыпленок, спи!
Пикквик положил морду на колени Антошки, поднял правое ухо и смотрел в лицо хозяйки карими умными и такими детскими глазами.
- Ну, давай я почешу тебе за ухом. Спите, малыши, спите. Вы ничего не знаете, что происходит на свете. Вам нужна ласка, а война… ах какая неласковая!..
Вошла Елизавета Карповна.
- Мамочка, мы не тонем?
- Нет, нет, там что-то произошло с американцами, капитан уже полчаса ругается на чем свет стоит. Американский пароход толкнул нас, что ли.
Утром Елизавета Карповна подошла к зеркалу и увидела, что глаз у нее заплыл и вокруг образовался черный кровоподтек.
- Ужасно! - говорила она, стараясь припудрить огромное черное пятно. - Приехать домой с подбитым глазом, что скажет папа!
За завтраком капитан взглянул на миссис Элизабет и покачал головой.
- Ночью? - спросил он.
- Да. Что это было?
- Справа по борту от нас в одном ряду тащится американский транспорт. Мы идем противолодочным зигзагом. - Капитан вилкой начертил на скатерти ломаную кривую. И вот, когда мы получили команду изменить курс "все вдруг" на девяносто пять градусов, я после сигнала "исполнить" начал поворот. Все корабли должны одновременно развернуться, а американец - как слон в посудном магазине. Штурман у них был пьян или что: он прозевал сигнал, а потом круто положил руля и двинул нас в корму. Себе разворотил нос, нам тоже сделал порядочную пробоину. Американцы ведут себя в море, как в пивном баре, никакой дисциплины.
За завтраком все шумно обсуждали ночное происшествие, и все были такого мнения, что американцы не умеют ходить по морю, а тем более строем. Все просили капитана потребовать, чтобы американцы извинились перед леди.
- От извинения синяк не пройдет, - резонно заметил доктор Чарльз.
- Не стоит из-за меня ссориться с американцами. Вы и так их порядком изругали ночью.
Капитан схватился за голову.
- Неужели вы слышали?
- Слышала, но ничего не поняла, - успокоила мистера Эндрю Елизавета Карповна, - только по тону вашего голоса было ясно, что вы в сильном гневе.
- Да… - покачал головой капитан.
Неловкое молчание прервала Антошка. Ее интересовал вопрос, все ли подводные лодки уже потоплены.
- Одна потоплена наверняка, и две другие под сомнением, - сказал капитан. - Немцы сейчас идут на разные хитрости, выпускают из лодки заряд масла и воздуха, прикидываются мертвыми. А лужа масла на воде и пузырьки воздуха дают основания нашим военным приписывать себе лишние победы.
Старший помощник поглядывал в иллюминатор и переводил взгляд на капитана.
- Очень хорошо, очень хорошо, - кивал мистер Эндрю головой.
Антошка тоже взглянула в иллюминатор. Похоже было, что их пароход стоит, пропуская вперед караван.
- Мы остановились? - спросила Елизавета Карповна.
- У нас плохой уголь, машины сбавили ход, и мы отстаем, - сказал капитан.
- Мы будем идти одни? - спросила Елизавета Карповна, не в силах скрыть тревоги.
- Да, двое или трое суток одни. И это даже к лучшему, - успокоил капитан.
- А потом уголь будет лучше? - спросила Антошка, и этот наивный вопрос всех рассмешил.
- Да, мы откроем второй бункер, где уголь отличный, и он поможет нам догнать конвой.
- Мистер Эндрю всегда знает, на какой стороне у него бутерброд намазан маслом, можете не беспокоиться.
Доктор Чарльз, как всегда, говорил загадками.
Но по настроению в кают-компании чувствовалось, что это всех устраивает и никто не беспокоится, что уголь стал плохой.
ОДНИ
Антошка проснулась от солнечного луча, который пробился через стекло иллюминатора и щекотал ей щеку. Мама уже встала. Она стояла возле спящего Джонни и с нежностью смотрела на ребенка.
У Антошки шевельнулось ревнивое чувство. Ей хотелось, чтобы Джонни любил только ее, Антошку, и чтобы мама любила Антошку больше, чем Джонни.
Малыш спал, разметав руки. Рукава Антошкиного свитера были завернуты у его запястий большими пушистыми муфтами. Он чмокал губами, морщил нос, мотал головой.
- Нервный ребенок, - сказала Елизавета Карповна. - Видно, в хорошие сны вплетаются какие-то страшные. Но это со временем пройдет.
- Мамочка, мы возьмем Джонни к себе. Правда? Вы с папой его усыновите, и он будет моим младшим братом.
- А ты не подумала о том, что его мама, может быть, жива, и папа жив и что у него могут быть братья и сестры, тети и дяди.
Антошка вздохнула. Мама, как всегда, права. Но жалко было расставаться с Джонни - нет, не жалко, а просто немыслимо.
- А может быть, у него никого нет, и тогда он будет наш, - эгоистично предположила Антошка.
- Но кто же его будет воспитывать? Идет война, папа на фронте, я тоже немедленно уйду на фронт…
- Я тоже, - категорически заявила Антошка.
- Ну вот, все на фронт, а Джонни куда? В детский дом?
- А бабушка на что?
Елизавета Карповна рассмеялась.
- Да, действительно, для чего существуют бабушки на свете? Ты испорченный ребенок, я даже не понимаю, когда успела тебя испортить. Имей только в виду, что когда у тебя будет своя семья и дети, на меня не надейся, я не из тех бабушек, которые нянчатся с внуками; я буду всегда работать.
- Когда ты станешь бабушкой, ты изменишь свое мнение, - вздернула плечами Антошка.
- Не говори глупостей. И вообще быстро умывайся, заплетай косы, сейчас придут убирать кают-компанию.
Антошке надоело спать в шубе, ходить распустехой, в расшнурованных башмаках. И вообще все не так страшно. Никаких глубинных бомб, и они одни в море. Солнце, как горячий каравай, лежит на горизонте. Тихо, даже уютно.
Через час в кают-компанию стали заглядывать свободные от вахты офицеры, И каждый уделял внимание Джонни. Особенно любил с ним возиться мистер Рудольф. Его сыну Дэвиду шел второй год, а отец его еще ни разу не видел.
Явился и доктор Чарльз, как всегда чисто выбритый, свежий.
- Я был уже у наших больных, они в хорошем состоянии, и ваш, миссис Элизабет, тоже. - Доктор сделал ударение на "ваш". - Но у него повысилась температура.
- Я иду сейчас вводить пенициллин мистеру Парроту и навещу своего больного, - сказала в тон своему коллеге Елизавета Карповна. - Вы разрешите ему тоже ввести пенициллин, если я найду это нужным?
- Миссис Элизабет, я ни в чем не могу отказать вам лично.
От Антошки не ускользнуло, что доктор старается уколоть ее маму, и понимала почему, и ей было обидно за маму и стыдно за себя, что она позволила усомниться в том, что мама поступает правильно.
Елизавета Карповна пошла к мистеру Парроту, которого уложили в отдельную каюту.
Командир миноносца лежал на койке, вид у него был мрачный. Поднялся свежий ветер, пароход сильно качало, капитан ерзал по койке, не имея возможности ухватиться за бортик - руки у него были забинтованы.
- Как ваше самочувствие? - осведомилась врач.
- Я попрошу пригласить ко мне мистера Эндрю. - Просьба командира звучала как команда.
- Что-нибудь случилось?
- Я взбешен! Но, пожалуйста, не примите это на свой счет, миссис. У меня к вам никаких претензий. Мне нужен немедленно капитан.
- Сначала я введу вам пенициллин, это необходимо делать в точное время, затем прикреплю вас к койке ремнями, - невозмутимо ответила Елизавета Карповна, - после чего приглашу мистера Эндрю.
Командир покорился. Елизавета Карповна не торопясь совершила все процедуры, думая о том, что могло "взбесить" больною.
- Вы должны держать себя в руках, - уходя, посоветовала она, - иначе поднимется температура.
Мистер Эндрю явился немедленно.
- Хэлло, мистер Паррот! - приветствовал он командира миноносца. - Как вы себя чувствуете?
- Благодарю, - хмуро ответил Паррот. - Скажите, мистер Макдоннел, мы отстали от конвоя?
- Отстаем, - вздохнул капитан, - попался плохой уголь, не уголь, а сплошная пыль, топки засорились, машины не тянут.
Паррот пытался приподняться на локте и белыми от бешенства глазами взглянул на капитана.
- Я думаю, ваши басни годятся для миссис Элизабет, а со мной хитрить вам не следует. Ночью вы дали команду "средний", затем "малый" ход, затем "самый малый" и изменили курс. Я чувствовал это по работе машин. Как вы это объясните?
- Да, - решительно сказал капитан, оседлав стул возле койки. - Я дал команду сбавить ход и взять курс на север, к ледовой кромке. На флагманский корабль я доложил, что из-за плохого угля вынужден отстать от конвоя.
- Вы решили остаться в море в одиночестве? - вскричал Паррот. - Вы знаете морской закон военного времени? Отстать - значит погибнуть. Против вашей разбитой галоши не нужно волчьей стаи субмарин, достаточно одной подводной лодки, одного торпедного катера, одного-единственного бомбардировщика, чтобы пустить нас ко дну.
Капитан вытащил из кармана трубку, набил табаком и вертел в руках, не решаясь закурить в каюте больного.
- Я разрешаю вам курить, - милостиво сказал Паррот.
Мистер Эндрю сердито сунул трубку в карман.
- Благодарю за разрешение. Я все отлично понимаю, и все же у меня сейчас больше шансов сохранить судно, людей и груз.
- Сумасшествие! Идти одному или идти в конвое, когда вас охраняет целая эскадра!..
- И эта же эскадра безжалостно уничтожит корабль и пустит на дно грузы, если в корпусе судна образуется малейшее повреждение? Так было вчера, когда соседний транспорт напоролся на мину и на пароходе вспыхнул пожар, - огонь можно было погасить. И что же? Пароход расстреляли, потопили сотню танков. Я не хочу подвергаться этой же участи. Не мне вам объяснять, что значит потерять корабль.
- Отстегните дурацкие ремни! - приказал Паррот.
Капитан нажал кнопку звонка.
- Дайте мне сигарету, - попросил Паррот, - я потерял свою трубку.
- Сейчас прикажу принести.
Вошел Мэтью.
- Освободите ремни, - приказал капитан, - и, когда волнение усилится до пяти баллов, пристегните снова. Принесите, пожалуйста, сигареты для мистера Паррота.
Стюард быстро отстегнул широкие джутовые ремни, вынул из кармана пачку сигарет и протянул командиру. Мистер Паррот сжал зубами сигарету - руки у него были забинтованы.
- Можете идти. Спасибо, - кивнул старику Макдоннел.
Паррот затянулся и присел на койке. Это было менее унизительно, чем лежать распластанным да еще привязанным. Макдоннел тоже раскурил свою трубку.
- Я требую доложить от моего имени командиру конвоя следующее… - властно заявил Паррот, передвинув в уголок рта сигарету.
- Не могу исполнить вашей просьбы, сэр. Мы пройдем севернее Шпицбергена, конвой же идет южнее острова.
- Сто тысяч чертей! - в сердцах воскликнул Паррот. - Севернее Шпицбергена немцы приготовили не одну минную ловушку, наша разведка подсунула немцам дезинформацию, что конвой пройдет именно у ледовой кромки. - Паррот оттянул от горла ворот рубашки, задохнулся и повалился на подушки.
- Видите, вам вредно волноваться, сэр, тем более что вы изменить ничего не можете, вы мой гость, а на капитанском мостике остаюсь я.
- Можете вы послушать разумного совета?
- Охотно.
- Выходите на маршрут конвоя. Я отлично помню генеральный курс. Запишите… - уже не требовал, а просил Паррот.
- Нет, благодарю. - Макдоннел раскурил свою погасшую трубку и вытолкнул из себя облако дыма.
Парроту стоило больших усилий подносить забинтованной рукой сигарету ко рту, и он выплюнул ее на пол. Потревоженная рука заболела, и он невольно охнул.
Макдоннел затоптал ногой окурок и в знак солидарности выбил свою трубку в пепельницу.
- Черт вас дернул спасать меня, - выругался Паррот, - я не просил о помощи, я был бы сейчас вместе со своим кораблем, а не жалким пассажиром на этой проклятой посудине.
- Уверяю вас, что мы достигнем Мурманска.
- Если вы выйдете на главный маршрут, - упрямо повторил Паррот.
- Мы уже оторвались от конвоя, - развел руками капитан. - И, чувствуете, мы развиваем ход, идем не меньше двенадцати узлов и не теряем времени на противолодочный зигзаг. Я намерен соединиться с конвоем восточнее острова Медвежьего, когда охранение примут на себя русские. Тогда мы с вами будем чувствовать себя в безопасности.
- Вы доверяете русским больше, чем нашему адмиралтейству? - ядовито заметил Паррот.
- К сожалению, сэр, это так. История с конвоем "Пи-Ку-семнадцать" самая страшная страница британского флота и… самая позорная.
- Это был тактический маневр. История рассудит.
- История осудит нас, сэр.
- Не нам с вами судить о действиях командования, вы не знаете, чем руководствовались адмиралтейство и наше правительство.
- Вы участвовали в эскортировании конвоя "Пи-Ку-семнадцать?" - спросил Макдоннел.
- Да, - коротко бросил Паррот.
- Я также шел в составе конвоя на этом самом транспорте и могу судить обо всей этой позорной операции, которую вы называете "тактическим маневром".
- Ну что вы можете знать? - Паррот оперся на локти и снова присел. - Ваше дело дотащить транспорт от пункта "А" до пункта "Б" путем, который прокладывает флагманский корабль и определяет адмиралтейство.
Макдоннел был задет за живое. Для военно-морских офицеров и тем более для командиров кораблей все капитаны торговых, пассажирских судов были просто невежественными извозчиками. Где, мол, им разбираться в вопросах военной тактики.
- Не думайте, сэр, что все тайны этой войны будут погребены в сейфах. В сейфах хранятся более или менее надежно только планы, но когда эти планы начинают осуществляться, они перестают быть тайной и выносятся на суд всех участников операции - на суд, в конечном счете, всего мира.
- И все же, смею уверить, что вы не знаете подоплеки трагедии с конвоем "Пи-Ку-семнадцать", - настаивал Паррот.
- Вы знаете начало, - возразил Макдоннел, - я был свидетелем всего хода событий.
- Ну, так как вы себе все это представляете?
- Я вам скажу. Как известно, конвой "Пи-Ку-семнадцать" формировался в Исландии и вышел двадцать седьмого июня сорок второго года. Я шел крайним слева во второй колонне. Ночное море, может быть, и похоронило бы эту тайну. Но был полярный день. Солнце светило круглые сутки. Мы вышли в отличном настроении. Тридцать четыре транспорта с мощным охранением в девятнадцать военных кораблей, и среди них самые крупные линкоры и крейсеры.
- Так, так. - Паррот словно подстерегал, когда капитан споткнется.
- Мы думали, что при таком охранении дойдем без всяких потерь, - продолжал Макдоннел. - Шесть суток шли хорошим ходом. Налетали заряды тумана, иногда по нескольку часов штормило, но все было нормально. В ночь на четвертое июля, при полном солнечном освещении, наш конвой, как вы помните, атаковали германские самолеты, повредили один транспорт. Людей с него сняли, и пароход тут же расстреляли британские военные корабли. Днем опять воздушная атака. Повреждено три транспорта, два британских и один русский. На советском корабле возник пожар. Мы видели, как русские боролись с огнем и победили его, привели корабль в Мурманск, а два наших, с меньшими повреждениями, потопили английские же военные корабли. Поздно вечером, учтите, сор, при полном солнечном освещении, против конвоя вышла волчья стая германских подводных лодок, и мы увидели, что наши корабли, вместо того чтобы сразиться с врагом, разворачиваются и уходят на запад. Тут же мы получили ошеломивший нас приказ адмирала, что транспортам следует рассредоточиться и идти самостоятельно, без охранения, на свой риск. Я не поверил и просил отрепетовать приказ и снова получил подтверждение, что мне предоставляется право, понимаете - "право", идти самостоятельно. От матросов это скрыть было нельзя. На их глазах и на виду у германских субмарин военная эскадра британского флота покинула транспорты и взяла курс на Скапа-Флоу, домой. Матросы посылали проклятья вслед уходящим эсминцам, всей эскадре. На моем корабле два молодых матроса лишились рассудка и бросились за борт - настолько чудовищно все это было: в разгар вражеской атаки бросить беззащитные транспорты в открытом море…
- Вы, наверно, не сумели объяснить своим матросам действия военного флота, - заметил Паррот.
- Объяснять не требовалось. Каждому было ясно, что британские корабли решили уклониться от атаки германских подводных лодок и, спасая себя, подставили нас - транспорты - в качестве мишени.
- Не совсем так, - иронически усмехнулся Паррот. - Мы надеялись выманить в море германский линкор "Тирпиц" и уничтожить его, но он не вышел. Как оказалось, в это время русская подводная лодка атаковала германский линкор, повредила его двумя торпедами, но потопить не сумела.
- Но "Тирпиц" на три месяца вышел из строя. Разве это плохо?
- Мы намерены были потопить его, а русский командир подводной лодки Лунин сорвал наши планы, и мы вернулись домой ни с чем, правда не потеряв ни одного корабля.
Паррот вздохнул и углубился в свои мысли, видно, снова вспомнил свой погибший миноносец. Гневный окрик Макдоннела заставил его вздрогнуть.
- Вы говорите - вернулись без потерь? Как это - без потерь? Двадцать три потопленных парохода - это не потери? А сотни погибших моряков? Сто тысяч тонн груза - танки, самолеты, так необходимые для русских. Это был тяжелый удар по их планам. Вспомните, они тогда оставили Севастополь. Немцы были у берегов Волги, на Кавказе. Сколько потеряли русские солдат и офицеров из-за того, что мы, их союзники, не доставили им обещанное вооружение и боеприпасы? А вы обвиняете русского героя Лунина. Побойтесь бога! - Макдоннел вытер взмокший лоб, выдвинул вперед четырехугольный подбородок. С лица его сбегала краска, и даже густой загар не мог скрыть бледности.
- Мистер Эндрю, да вы сентиментальны, черт возьми! - пробормотал командир миноносца. - Вам следует попять, что без военно-морского флота Великобритания ничего не стоит, ничего не значит. Нам нужно думать о будущем, сохранить наше преимущество в мировом океане. Надо быть, наконец, патриотом британской короны.
- Но нельзя быть подлецом, сэр. Разве есть оправдание, что вы бросили тогда британские торговые корабли на верную гибель? Русские иначе относятся не только к своим кораблям, но и к своим союзническим обязательствам. Вы помните, когда русские приняли то, что осталось от конвоя, под свою охрану, потерь не было, хотя нас атаковало полсотни самолетов-торпедоносцев, а по пути к Канину Носу нас встретила еще одна волчья стая германских субмарин. Русские дрались как львы.
- Дорогой капитан, - поморщился Паррот, - не будьте столь наивны. Русские вынуждены быть героями. Транспорты с грузами нужны не нам, и вполне понятно, что советские моряки дерутся за них.
- Чем же тогда вы объясните, - настаивал на своей мысли упрямый шотландец, - что когда вы бросили нас на произвол судьбы, русские восемь суток перепахивали Баренцево море, искали людей - понимаете! - наших людей, одиночек, плавающих на обломках судов, и спасли от верной гибели более ста человек. Ведь здесь-то у них никакой корысти не было, а действовал закон товарищества и верность своим союзническим обязательствам…
- Вы рассуждаете, как пастор провинциальной церкви, - оборвал капитана Паррот. - Наше правительство и адмиралтейство заботятся не об отдельных людях, а о целостности и безопасности всей нашей империи. Мы ценим старую поговорку, что лучше потерять седло, чем лошадь. И я вам скажу больше: Великобритания тогда потеряла два десятка старых кораблей и несколько сот моряков, но сколько мы выиграли? А?
- Мы проиграли, - зло заметил Макдоннел.
- Мы выиграли, и очень много. Операцией с "Пи-Ку-семнадцать" мы показали, что конвои себя не оправдывают - слишком большие потери мы несем. Конвои, по указанию Черчилля, были отменены до зимних месяцев, значит, за это время мы на северном пути не потеряли ни одного корабля и ни одного матроса.
- Но русские лишились нашей помощи.
- А чего вы о них заботитесь? - вскипел Паррот. - Чем больше русские потеряют, тем больше выиграем мы.
Макдоннел машинально приминал большим пальцем горящий табак в трубке, не чувствуя боли.
- Значит, в июне тысяча девятьсот сорок второго года нас вывели в Баренцево море сознательно на расстрел, чтобы показать, что конвои себя не оправдывают? Да ведь такое самому дьяволу во сне не приснится. Это низкое предательство прежде всего в отношении своего народа. - Макдоннел обхватил голову руками и вскочил на ноги. - Чудовищно! Легенда с "Тирпицем" придумана для отвода глаз. Вы вывели нас в море с целью погубить, ради дипломатических уверток.
- Мистер Макдоннел, я действовал по приказу, я не был осведомлен, почему именно нас отозвали тогда домой. Я не рассуждал. Приказ есть приказ. Но вы сейчас поступаете по своему усмотрению и, вопреки военной науке и законам войны, решили осуществить свой собственный тактический маневр. Могу вас заверить, что ваше безрассудство кончится плохо. Вы обрекаете свою команду на жалкий конец, и вот вас-то матросы не поблагодарят. Ведь в случае повреждения и потопления парохода каждый моряк получил бы десять месячных окладов жалованья.
Макдоннел свирепо двигал нижней челюстью.
- Сэр, заверяю вас, что капитан третьего ранга командир погибшего миноносца сэр Паррот будет в целости возвращен британскому военно-морскому флоту.
Это было слишком. Намекать на то, что Паррот - командир без корабля, что он гость на этой паршивой посудине, что он должен подчиняться этому шотландскому извозчику…
- Я устал и прошу оставить меня.
- Устраивает ли вас эта каюта? Довольны ли вы питанием? Нет ли у вас каких пожеланий? - с ледяной учтивостью допытывался Макдоннел, и Паррот чувствовал себя жалким пленником.
- Да, благодарю: питание первоклассное, каюта роскошная и доктор отличный парень.
Провожая ненавидящими глазами фигуру капитана, Парроту хотелось крикнуть вслед, что за всю службу на флоте он не ел такой мерзости, что доктор не смыслит в медицине и что он капитана Макдоннела не пустил бы даже на порог своей каюты.
Паррот тяжело вздохнул. Ему вспомнилась его комфортабельная командирская каюта, обставленная мебелью красного дерева, с десятком вышитых его женой, подушечек, вязаных скатертей, коллекция трубок на письменном столе, семейные альбомы, домашние безделушки. Какое счастье стоять на капитанском мостике или шагать по палубе корабля, где ты хозяин, где каждое твое слово - закон! Паррот всегда скучал на земле, и даже свою Эллен и детей он больше любил вдали от дома, на корабле, думал о них с нежностью; их фотографии глядели на него и со стен и с письменного стола. Все это сейчас на дне моря. Кто из его помощников и команды остался в живых? Паррот не имел возможности оставить корабль последним: взрывом его катапультировало вместе с мостиком. Он помнит удар и взлет, дальше - мрак. Очнулся на этой посудине.
Командир миноносца зарылся головой в подушку, стараясь ни о чем не думать, ничего не вспоминать.
