10
Гошка неважно ответил по арифметике. Совсем неважно. Чуть двойку не схватил. А на другой день по русскому языку то же самое.
— Что это ты? — спросил Шурик.
Гошка наморщил лоб, наклонил набок голову, как будто ему опять про спряжение глаголов надо отвечать, но потом очнулся:
— А-а, некогда было, — и кивнул на классную доску. — Потом. Некогда, значит, уроками заниматься, потом, значит, исправит.
Шурик так и подумал, что Сковородкин дома опять за что-нибудь взялся.
— Стой ты, — сказал Сковородкин и потрогал что-то в кармане. — Иди-ка сюда.
В углу Гошка прислонил Шурика к стене и велел закрыть глаза.
— Теперь понюхай. Чем пахнет?
— Это… как уж… — стал вспоминать Шурик. — Ну-ка покажи.
— Да не трожь! Закрой глаза. — Гошка опять придавил Шурика к стене. — Нюхай внимательно. И не так громко. А то ты хрюкаешь, а не нюхаешь.
Пахло знакомо чернильной тряпкой, но это, конечно, от Гошкиных рук, и Шурик этот запах старался отбросить, а вот чем-то еще… тоже знакомым, но не очень.
— Сапогом, — вспомнил с трудом Шурик.
Гошкины глаза раскрылись, брови раздвинулись… Шурик хотел сказать, что он не виноват, раз…
— Правильно! — выдохнул Гошка, и лицо его от радости стало красным. — Дегтярная мазь. Сапогом, значит, дегтем. Это просто ты дегтярную мазь никогда не нюхал, а сапоги, особенно солдатские, пахнут дегтем. У тебя хорошее обоняние. Я сейчас обонянием занимаюсь.
Перемена, как назло, кончилась, и Шурик не успел толком ничего узнать и даже рассмотреть дегтярную мазь. Гошка тут же закрыл спичечную коробку с мазью и хотел сунуть обратно в карман, но Шурик схватил ее, коробка хрустнула, Сковородкин испугался и отпустил. И Шурик положил ее в свой карман.
На уроке он потихоньку открыл эту коробку, посмотрел на черную жирную мазь, нагнулся под парту и понюхал. Хорошо пахла мазь. Солдатским сапогом. Грузовой машиной, если слазить под кузов. И еще чем-то.
Домой шли вместе с Гошкой. Обоняние развито у всех. По-разному, конечно: у собак очень сильно, у человека так себе. У рыб и птиц, считается, что почти нет его. Или совсем нет. Гошка не согласен. Вот у него канарейка, и он уже убедился. Гошка кормит ее коноплей, морковкой. Она дает ему погладить головку, клюет его палец. Но стоит подойти Гошкиной сестре, как птица сразу упорхнет в другой конец клетки. И ничего не клюет.
Сначала Гошка подумал, что она просто не переносит шума, всяких там восклицаний:
— Цып-цып-цып! Гули-гули! Ну иди, иди сюда, миленькая! Цып-цып-цып!
И действительно, кому это понравится? Гошка сразу отучил от этого сестру. Во-первых, нечего кричать, во-вторых, это не цыпленок и не голубь. Сестра стала тихо подходить к клетке и могла целый час стоять с протянутой морковкой, канарейка не брала. Гошка тогда догадался, что она запаха не переносит. Клюквенного. Сестра любит конфеты «Клюковка» и вместо завтрака в школе покупает «Клюковку». Даже школьный фартук сестры пропах клюквой. Так что обоняние у птиц есть. Конечно, не как у собак, но его можно развить. Если тренировать. Гошка прошлым летом начал было тренировать, но ему помешали.
— Ты птицу тренировал?
— Не-ет. Девчонку. Соседку в деревне. Она ничего, только рева. Этим все и испортила.
…В деревню приехала Милочка. Она спрыгнула с крыльца, остановилась перед Гошкой и стала на него смотреть. Тогда он спросил:
— У тебя чутье есть?
— Какое чутье?
— Ну… собачье. В носу.
Она пожала плечами.
— Раз не знаешь, надо проверить в будке.
Насчет будки Гошка раньше догадался. Нюх всегда лучше в будке, потому что собака в будке никого не видит, а угадывает нюхом. А когда она на дворе, то нюх ей не нужен, потому что и так всех видно.
Милочка, оказывается, ничего про свое чутье не знала и никого по нюху не угадывала. Это не беда. Чутье можно развивать, нужно только тренироваться в будке.
Двор у Гошки был большой, будка хорошая, покрашенная краской, но лезть в нее Милочка не хотела.
— Да не бойся, — подбадривал Гошка. — Жучки нет, она с дедом на рыбалке. Лезь головой.
По двору прошла Гошкина бабушка — скрип-скрип ведерком.
— Ну лезь, чего ты! — Гошка быстро встал на четвереньки, сунул голову в будку и бодро тявкнул два раза.
— Видишь? — он уже опять стоял перед Милочкой. — Ну вот, теперь определяй чутьем, — сказал Гошка, когда загнутые косички исчезли в Жучкиной конуре. — Кто стоит рядом с тобой?
— Ну ты.
— Правильно! Молодец. А теперь — кто идет? Скрип-скрип ведерко.
— Бабушка твоя.
— Верно! — закричал Гошка. — Вот видишь! То есть ты не видишь, а чутьем определяешь. Стой, стой, не вылезай! А теперь…
— Гав-гав! — кто-то задергал Милочку за платье.
— Ой, Жучка! — закричала она на весь двор.
— Правильно! — орал Гошка. — Я говорил!
Милочка плакала и пряталась за Гошкину бабушку от Жучки. И тренировать свое обоняние никак не хотела.
— Рева такая, — сказал Гошка Шурику. — Весь опыт сорвала. А хорошо уже получалось. — Он потрогал спичечную коробку в кармане. — Дегтярная мазь, это я для канарейки купил. Положу в клетку. Будет улицей пахнуть, деревней. Веселее станет. Не веришь?
Нет, почему же? Шурик верит. Конечно, если среди зимы представить себе лето, да еще деревню, никаких тебе, значит, уроков… конечно, веселее станет. Нет, уроки это не для канарейки, но вообще… Кто же лето не любит?
— Вот пойдем ко мне, посмотришь, — сказал Гошка. — Посмотришь, как она повеселеет.
Пока раздевались в передней, из комнаты было слышно тоненькое и певучее:
— Цып-цып-цыпу-улечки! Цып-цып, моя ми-иленькая!
Шурик догадался, что это Гошкина сестра, которая уже пришла из школы. Канарейка сидела на жердочке и, повернув голову набок, клевала морковку, просунутую между прутиками клетки. Она так бойко и уверенно долбила клювом, что сама себя чуть не сбрасывала с жердочки и все время цепко хваталась за нее своими тонкими, длинными пальцами с острыми, как загнутые шильца, коготками.
Гошкина сестра повернулась, сказала Шурику: «Здрассь…» — и быстро отвернулась и закрыла своим бантом канарейку.
Шурик хотел подойти к клетке, но Гошкина сестра опять оглянулась, и Шурик почему-то остановился.
— Цып-цып-цыпу-улечки… — бормотала Гошкина сестра совсем уже тихонько, так что получалось только: «ып-ып-ыпу-улечки…»— но канарейка все равно клевала. Это было слышно по дребезжанию прутиков, которые держали морковку.
Шурик сначала растерялся, но потом все-таки догадался, что канарейка никакого клюквенного запаха не боится, раз она так ладит с Гошкиной сестрой. А скорее всего у нее просто обоняния нету.
— Отойди-ка, — сказал Гошка и отодвинул плечом сестру.
— Ну тебя, — сказала она и встала опять на свое место. — Ты сам неправильно делаешь: морковку надо не резать, а давать вот так, целиком. Видишь, клюет.
— Целиком, целиком. Где это ты видела на воле, чтобы птица клевала целую морковь?
— А что же она ее на воле мелко режет? — прищурила глаза Гошкина сестра. Она опять взглянула на Шурика и хотела отойти, но тут Гошка достал коробку с дегтярной мазью.
— Фи, гадость, — сказала Гошкина сестра и зажала нос.
А Гошка открыл коробку, помахал ею вокруг себя, чтобы запах разошелся по всей комнате, и положил в клетку. А еще он принес откуда-то из передней ржавую подкову и тоже положил в клетку.
— Вот теперь у тебя, — сказал он канарейке, — привольное житье. Уже лето и пейзаж. Деревня. Чирикай на здоровье. Здорово я сделал? — спросил он уже у Шурика.
Шурик не успел ответить, потому что он смотрел на дверь, за которую ушла Гошкина сестра.
— Ах, это… — сказал Гошка. — Да это потому, что она теперь немного умнее стала. Ест ириски—«Кис-кис». Я запретил ей «Клюковки».
— Я сегодня опять «Клюковки» ела! — сказала Гошкина сестра из-за двери. — И вчера…
Гошка вдруг начал подсвистывать и выделывать трели: «пи-ик! чу-уик!» — чтобы канарейка ему отвечала, а сестра, наоборот, замолчала. Гошка очень старался, и канарейка действительно, наклоняя головку, внимательно слушала, а потом стала тихонько что-то чирикать.
— Видишь? — показывал Гошка. — Что значит деготь! Она раньше в это время не пела.
Шурик Чижов видел, но думал все-таки, что это вовсе не из-за мази. И обоняние тут ни при чем.
11
— Кто тут? — спросили за дверью.
— Это мы. Шурик и Вера.
Женщина открыла дверь.
— У вас есть макулатура?
— Опять? Уже приходили.
— Из третьего звена?
— Не знаю, из какого звена. А что?
Вера и Шурик объяснили, что они соревнуются с третьим звеном и, наверное, третье соберет больше.
— Ну погодите, — сказала женщина. — Погляжу.
Хорошая оказалась женщина, вынесла целый сверток бумаги. В другой квартире открыл здоровенный парень.
— Здравствуйте. У вас макулатура есть?
— Мускулатура? Есть. Не обижаемся. Вера хихикнула и закрыла рот варежкой.
— Да нет. Ну старые газеты, книжки ненужные…
— О! — сказал парень. — Ненужные книжки есть. Даже вредные. Сейчас.
Он быстро ушел и вынес три журнала дамских мод:
— Забирайте. От них сестрице только вред. Может, учиться лучше будет.
Журналы были красивые, новые.
— А она вас ругать не будет? — спросила Вера.
— Старших не ругают, — сказал парень басом и надавил Верин нос.
Этажом выше открыл интеллигентный старик в халате и сразу пригласил войти. Вера и Шурик вошли в переднюю и объяснили, что такое макулатура. Из старой бумаги, тряпок, ветоши на фабрике сделают новую бумагу.
— Что вы говорите? — улыбнулся старик. — Это интересно. А еще из чего делают бумагу?
— Еще? А зачем еще? Хватит из этого.
Шурик и Вера стояли в передней, а хозяин квартиры тут же, в кладовой, перебирал журналы и складывал некоторые на стул.
— Нет, макулатуры не хватит. — Он смотрел вниз поверх очков. — Новые книги тысячами выпускаются каждый месяц. Книга живет долго. Пройдет несколько лет, прежде чем она устареет. А многие книги представляют собой большую ценность и никогда не станут макулатурой. Вот эта библиотека, — старик показал на книжный шкаф, — досталась мне от отца. Ей больше ста лет.
— Уй ты-ы! — удивился Шурик и прочитал: «Карамзин, Жуковский…»
— Да, молодые люди, — сказал старик значительно. — Не всякая книга становится макулатурой.
И снова стал откладывать бумаги на стул.
— …И если бы бумажная промышленность надеялась только на макулатуру, ей пришлось бы закрыть большинство своих фабрик. Так из чего же главным образом делают бумагу?
— А-а, — вспомнил Шурик. — Из дерева.
— Правильно. А еще?
А еще, сколько ни вспоминали, не вспомнили.
— Еще бумагу делают из соломы, камыша, льна, хлопка, осоки и пеньки.
Тут интересный старик кончил завязывать большую пачку газет и журналов и протянул ее Шурику. В это время открылась дверь из комнаты и вышла Оля. Оля Шмелева. Шурик и Вера прямо рты открыли. Они совсем не думали, что это Олина квартира и Олин дедушка. Ой, как неловко получилось, ведь Оля в третьем звене, а они соревнуются.
— Ну тогда не надо, — сказал Шурик. — Мы же не знали.
— Конечно, пусть Оля возьмет. — Вера махнула на пачку. — А то вдруг мы их перегоним.
Дедушка вопросительно смотрел вниз поверх очков. Ему объяснили про соревнование и стали прощаться.
— Минуточку, минуточку, молодые люди. Соревнование — это не вражда, а помощь. Забирайте вашу макулатуру. Оля будет ходить со своим звеном так же, как и вы. А соберет больше тот, кто больше постарается.
Шурик и Вера пошли в следующий подъезд. В первой двери не открыли. Девчонка сказала, что ее мама ушла на английский язык.
— На урок, что ли?
— На язык.
— Ты одна сидишь?
— Одна.
— Ну и сиди.
Когда дошли до четвертого этажи, набрались две тяжелые пачки. Решили отнести их в школу. В подъезде одного дома вдруг увидели Петю Субботина. Он сидел на кипе бумаг и читал женский календарь.
— Ты чего? — спросил Шурик. — Почему в школу не идешь?
— Уже пора? — испугался Петя.
— Да нет, на уроки рано.
— А-а, — успокоился Петя. — Интересно вот тут про купание новорожденных. Оказывается, новорожденных первое время надо купать в кипяченой воде с марганцовокислым калием. Я не знал. А еще вот тут интересно про рацион цыплят.
Потом Петя вынул из кармана сложенную вдвое брошюру о вреде курения. Хорошая брошюра. Он ее тоже прочитал. И вообще в его пачке оказалось много хороших книжек.
Все трое подходили уже к школе, когда их догнала высокая девчонка в брюках.
— Стойте, — сказала она. — Это вам мой брат журналы мод отдал? Вам? Верните сейчас же.
Вера отдала ей журналы.
— Спасибо, — сказала она. — Сообразил братец. С ним будет разговор.
И убежала.
«Старших не ругают», — вспомнила Вера.
В школьном дворе, у весов, толпились ребята третьего звена. А у стены лежала их макулатура. Целая гора. Когда первое звено сложило свою кучу, получилось тоже немало, но все же, кажется, меньше. Скоро пришла пионервожатая и взвесила. Подумайте только, третье звено отстало! Правда, мало, на
Ребята стали перетаскивать кипы в сарай, а Петя все рылся в них и отбирал книги и журналы.
— Разрешите мне взять вот это почитать, — попросил он пионервожатую, — Вы не беспокойтесь, что взвешено, я все обратно принесу.
— Ну возьми, — сказала вожатая. — Только не все. Занимательную арифметику — пожалуйста, а вот «Раскрой купальных костюмов» оставь. Тебе ведь не надо?
— А все равно интересно. Дайте, я уже начал вон под той картинкой…
Потом Петя отобрал еще несколько книжек, и получилось так, что уносил он больше, чем принес. Тогда и другие ребята тоже захотели взять что-нибудь почитать, но тут уж вожатая закрыла сарай.
12
На другой день Петя рассказывал всякие интересные истории, которые он вычитал в старых книжках.
— Книги очень хорошие, жалко их на переделку отдавать.
— Правда, а вдруг новые не такие будут, — сказала Вера. — Бывает же, что новая книга хуже старой.
— Конечно, бывает, — согласились ребята. Оказалось даже, что у каждого есть такая новая, которая хуже старой.
— Тогда зачем же их отдавать на переделку? Надо оставить.
— Нет, нельзя, — сказала Валя Савчук. — Я отвечаю. Они уже взвешенные. Принеси, Субботин, обратно.
— Да знаю, что взвешенные. Я принесу. Только не надо их портить. Пусть их читают.
— Нельзя, раз это макулатура…
— Нет можно, — сказал Шурик. — Не всякая книга становится макулатурой. Вот. Книгу можно сто лет читать, а то и двести. Хоть она и взвешенная.
Тут зазвенел звонок, и начался урок. Только на уроке как-то не сиделось спокойно, все думалось, вдруг хорошие книги пропадут.
— Что это вы какие-то взбудораженные? — спросила Нина Дмитриевна.
— Нет, мы ничего, — ответил Сковородкин.
А на перемене стали опять обсуждать, что делать с макулатурой.
— Надо хорошие книги отобрать и сдать их в библиотеку, — сказал Шурик. — А если не возьмут, не надо, сделаем свою. Когда все прочитаем, кому-нибудь подарим. А то и сразу.
— Правильно! — все были рады такому решению. Только вот кому подарить? Может быть, отослать на целину?
— На целину не надо, — заявила Валя Савчук. — Там все есть. Зачем там старые книжки?
Ну тогда куда же? Стали опять думать.
— Целина ведь она где? У нас. А у нас все есть, — сказал Миша Капустин. — А вот в буржуазных странах ничего нету. Ну у рабочих, которые безработные. Вот ихним бы ребятам послать…
Вот так Капустин! Молчит, молчит, да и дело скажет. Всем очень понравилось такое предложение. А что? Вот старшие классы ведут переписку с англичанами и французами. А 3-й «Б» этим англичанам — бах! — посылку. Все сразу оживились, даже звеньевая не возражала, хотя она и отвечала за макулатуру. Перемена кончилась. Все довольные пошли в класс.
Вдруг кто-то крикнул:
— А читать-то как? Они же иностранцы!
Батюшки! И правда. Как это никто сразу не сообразил. Это всякий младенец знает, что русскую книжку иностранцу не прочесть. Тьфу ты! Все опять развалилось.
— Кто это придумал-то? Капустин? Ай да Миша, брякнул.
— Что все-таки у нас происходит? — Нина Дмитриевна смотрела на ребят и не начинала урока. Тогда ей все рассказали.
— Я тоже согласна, что хорошей, нужной книжке место в библиотеке, а не в котле бумажной фабрики.
— Сдают ведь ненужные, — сказал Сеня Гиндин.
— Ненужные этим людям. Например, учебники, по которым уже отучились. Или дети в семье выросли, а детские книжки остались. Здесь они уже бесполезны, а в другом месте очень нужны.
А еще Нина Дмитриевна сказала, что целина, конечно, край богатый, но и там еще есть затруднения. Вот, например, с книгами. Так что ребята целинных земель будут рады посылке.
Тогда все ученики решили принести еще и своих книжек, чтобы получилась хорошая библиотека. Вот как закончился в 3-м «Б» сбор макулатуры.
13
Петя Субботин пришел рано, положил свой портфель в парту и сел. О чем-то думал. И только когда Валя Савчук широко открыла глаза и закричала: «Ты что это, Суббота, на мое место сел?» — он оглядел парту и действительно не нашел на ней своей метки в левом углу.
— Ты чего? — спросил Шурик.
— Расстроенный, — сказал Субботин и вздохнул. — Бабушка у меня…
— Заболела?
— Да нет. От рук отбилась. Шурик вытянул шею.
—…Не слушается совсем, — пояснил Субботин и опять вздохнул.
— Да ты что? — удивился Шурик и схватил Петю за рукав, потому что Петя хотел уже отойти. — Кого же она слушаться должна?
— Меня.
— С ума сошел ты, Петька? Это ты ее слушаться должен…
— Да ничего ты, Чиж, не знаешь, — сказал Субботин и оживился. — Я должен ее, а она меня. Вот как надо. А так — никакой жизни. У тебя бабушки нет, ты не знаешь.
Тут подошли другие ребята, и Петя сперва не хотел, а потом рассказал все с начала. С бабушкой беда. Совсем слушаться перестала. И чем дальше, тем хуже. Ничем ей не угодишь, все не так. Белую мышь принес — паника… Другая бы радовалась. Обменял на серую мышь — скандал! Стал олово плавить — что было! Сковородку даже соседке с нижней площадки показывала.
— Какую сковородку? — не понял Шурик.
— Которую прожег. Когда плавил. Нечаянно.
— Надо было на противне, — сказал Миша Капустин. — Противень толще.
— Не в том дело — толще, — вмешался Гиндин. — Им все равно тоньше или толще. Старухи вообще вредные. Ей сколько лет?
— Пятьдесят… кажется.
— Старая совсем женщина. И чего надо? Сидела бы на скамеечке.
— А моей бабушке шестьдесят три, — сказала Вера. — И она совсем не старая. И ни капельки не похожа на старуху, ничего ты не знаешь, Сенька.
Тут все стали говорить, сколько лет их бабушке, и оказалось, что у Пети даже самая молодая бабушка.
— Тогда пусть она в артистки идет, — предложил Сеня Гиндин. — В самодеятельность. Артистки очень занятые всегда, у нее на тебя времени не будет.
— Иди ты сам в артистки, — обиделся Петя. — Расскажи вам горе.
— Да нет, что ты. Мы очень даже понимаем. — Вера оттолкнула Гиндина. — Ты не расстраивайся так. Бабушка должна ругаться. Только не всегда. А ты, Петя, очень рассеянный. Забыл клетку закрыть, мышь убежала.
— Она же ученая.
— А все равно. И сковородку…
— Это нечаянно.
— Дело не в сковородке, — сказал Гошка Сковородкин. Он пришел позже всех, но уже разобрался. — Все бабушки ругаются. Это от возраста. Например, как детям или детенышам надо играть, так старикам надо поучать, значит, ворчать. Но против этого есть средство.
Все повернулись к Сковородкину.
— Бабушку надо увлечь! Не понятно? Ну как же непонятно? — рассердился Сковородкин. — Вот ты принес мышь. А что такое мышь, зачем мышь — неизвестно. А если бы ты все толком объяснил, бабушка бы увлеклась. Для нее эта мышь дороже всего, может быть, стала бы. Или олово. Здравствуйте, зачем бабушке олово? А ты бы рассказал ей про это олово… Вот моя бабушка. Играли мы с Чижом в настольный теннис. Помнишь, Чиж? Разбили, конечно, кое-что. Бабушка совсем нас выгнала из комнаты. А потом? Когда увлекли? Что она кричала, помнишь, Чиж? «Давай, давай, бей, мазила!»
И вообще, оказывается, иметь бабушку — это не так просто. Это хорошо, замечательно. Считается, что дети, имеющие бабушек, счастливые дети.
— Так что ты, Суббота, счастливый, — ткнул Гошка Субботина в грудь. — Только надо еще поработать над воспитанием. Чьим, чьим, бабушкиным, конечно! Ах, я все вру? Да это в женском календаре написано, вот! Ты, Суббота, сам же мне его дал почитать.
Тут многие пожалели, что выбросили этот календарь в макулатуру. Но и то хорошо, что Субботин его вытащил оттуда и попросил у вожатой домой. Там, оказывается, столько про родителей написано, что нигде больше такого и не встретишь. Нет, написано, конечно, про детей, но как-то так, что падает больше на мам и бабушек.
— В общем им тоже довольно трудно, — сказал Сковородкин и хотел привести один пример, но тут совершенно некстати прозвенел звонок. Хорошо еще, что первым уроком была физкультура и можно было хоть кое-как поговорить.
Петя заметно повеселел, а Гошка совсем раскраснелся, волосы у него стали мокрые на висках, он что-то жестами показывал Субботину, то сутулился и опирался на невидимую палочку, то выпрямлялся и маршировал на месте, выпятив грудь. Должно быть, он показывал бабушку до и после воспитания. Это было интересно всем, а не только Пете, поэтому все смотрели на Сковородкина. Вскоре учитель его вывел из строя.
После урока, когда одевались, Субботин почти согласился свою бабушку увлечь. Но еще колебался. Тогда Валя Савчук предложила посоветоваться с «Пионерской правдой». А что? Написать и спросить: «Что делать пионеру, у которого бабушка от рук отбилась?»
— Ишь какая! — обиделся Петя. — Чтобы про мою бабушку вся страна узнала.
— Ну и что же, — сказал Гиндин. — Зато она прочитает и исправится.
— А чего ей исправляться, что она испорченная, что ли? — закричал Петя, барахтаясь в рубашке, которую он как раз надевал.
Гиндин, наверно, ничего не понял, потому и сказал:
— Вот, вот. Пусть исправляется.
— Да чего исправляется? — заорал Петя, как только просунул голову в ворот. — Она и так лучше всех! Просто мышей боится… Если бы ты боялся…
— Ну а олово? Тоже боится?
— Как дам вот сейчас! Говорю же, сковородку прожег! Если бы у тебя прожгли… Да что это такое? Где же пуговицы?
Все посмотрели Пете на ворот. Там действительно не было ни одной пуговицы.
— Их мыши ученые отгрызли, — съязвил Гиндин.
— Ой, Петька, — сказала Вера. — Это же не твоя рубашка. У тебя же в зеленую клетку.
— Это Сенькина рубашка, — угадал Сковородкин.
Тут и Гиндин узнал свою рубаху по чернильному пятну, и они с Петей стали меняться, но когда Субботин снова оделся, рукава у него оказались чуть ниже локтей, и все грянули смехом.
— Пугало огородное! — кричал Сеня Гиндин, а Петя теперь уже растерялся, потому что перемена кончилась, все были готовы, а на нем была какая-то чужая рубашка. Он так и стоял, действительно, как пугало огородное, в чужой рубахе, когда вошла Нина Дмитриевна. Она не выдержала и засмеялась.
— Кто же еще не в своей рубашке? — спросила Нина Дмитриевна. — Посмотрите на себя.
— Все в своей.
— А ты, Миша Капустин?
— В своей.
— Ну сними-ка куртку и встань.
Миша встал.
— Ой, второе пугало! — закатывался от смеха Гиндин и показывал на Мишины рукава, которые съезжали ниже пальцев.
Субботин и Капустин тоже рассмеялись, когда поглядели друг на друга, потом поменялись рубашками, и урок начался. Прошел он не очень спокойно, потому что еще не был решен вопрос с Петиной бабушкой. На перемене Валя Савчук сказала:
— Знаешь, Петя, никто про твою бабушку ничего знать не будет. Можно ведь фамилию не называть. Просто спросить: как быть пионеру, у которого трудная бабушка? И все. Или по радио, например. В воскресной передаче. Очень хорошо.
Петя Субботин решил все же бабушку свою увлечь. А если не поможет, тогда уж по радио передать. Без фамилии, конечно.
Но пока такой передачи не было.
