Глава XXXVII. ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТЦА
К вечеру Рафф Бринкер почувствовал себя гораздо лучше и настоял на том, чтобы немного посидеть у огня в жестком кресле с высокой спинкой. В домике поднялся целый переполох. Важнейшая роль выпала на долю Ханса, так как отец его был грузен и ему нужно было опереться на что-нибудь устойчивое. Сама тетушка Бринкер отнюдь не была хрупким созданием, но она очень тревожилась и волновалась, решившись на столь смелый шаг, как поднять больного без разрешения доктора, и даже чуть не повалила мужа, хотя считала себя его главной опорой и поддержкой.
- Осторожней, вроу, осторожней, - проговорил Рафф, дыша с трудом. - Что это? Или я постарел и ослаб, или это лихорадка так изнурила меня?
- Вы только послушайте его! - рассмеялась тетушка Бриякер. - Разговаривает не хуже нас, грешных. Конечно, ты ослабел от лихорадки, Рафф. Вот тебе кресло, в нем тепло и уютно. Садись… Ну-ну-ну, вот так!
Говоря это, она вместе с Хансом медленно и осторожно опустила больного в кресло.
Между тем Гретель металась по комнате и подавала матери все, что только можно было засунуть отцу за спину и чем прикрыть ему колени. Потом она подвинула ему под ноги резную скамеечку, а Ханс помешал огонь, чтобы он горел ярче.
Наконец-то отец "сидел". Не удивительно, что он оглядывался вокруг, как человек, сбитый с толку. "Маленький Ханс" только что, можно сказать, перенес его на себе. А "малышка" была теперь четырех с лишком футов росту и с застенчивым видом подметала у камина веником из ивовых прутьев. Мейтье, его вроу, веселая и красивая, как никогда, прибавила в весе фунтов на пятьдесят, и, как ему казалось, всего за несколько часов! Кроме того, на лице у нее появилось несколько новых морщинок, и это удивило ее мужа. Во всей комнате ему были знакомы только сосновый стол, который он сам сделал перед женитьбой, библия на полке да посудный шкаф в углу.
Ах, Рафф Бринкер! Не мудрено, что глаза твои наполнились горячими слезами, хотя ты увидел радостные лица своих близких! Десять лет, выпавшие из жизни человека. - немалая потеря: десять лет зрелости, семейного счастья и любви; десять лет честного труда, сознательного наслаждения солнечным светом и красотой природы; десять лет хорошей жизни!.. Еще вчера ты думал об этих грядущих годах, а назавтра узнал, что они прошли и вместо них была пустота. Не мудрено, что горячие слезы одна за другой покатились по твоим щекам.
Нежная маленькая Гретель! Она заметила эти слезы, и вдруг исполнилось то, чего она желала всю жизнь: с этой минуты она полюбила отца. Ханс молча переглянулся с матерью, когда девочка бросилась к отцу и обвила руками его шею.
- Папа, милый папа, - шептала она, крепко прижимаясь щекой к его щеке, - но плачь! Мы все здесь…
- Благослови тебя бог, - всхлипывал Рафф, целуя ее вновь и вновь. - Я и забыл об этом!
Вскоре он снова поднял глаза и бодро заговорил:
- Как же мне не узнать ее, вроу… - сказал он, сжимая руками милое юное личико и глядя на дочь с таким выражением, словно воочию видел, как она растет, - как же мне не узнать ее! Те же голубые глаза и те же губки! И… ах! я помню даже ту песенку, что она пела, когда едва стояла на ножках. Но это было давно, - со вздохом добавил он, мечтательно глядя на девочку, - давным-давно, и все это прошло.
- Вовсе нет! - с жаром воскликнула тетушка Бринкер. - Неужто ты думаешь, я позволила бы ей позабыть эту песенку?.. Гретель, дочка, спой-ка ту старинную песню - ту, что ты поешь с раннего детства!
Рафф Бринкер устало опустил руки и закрыл глаза. Но так отрадно было видеть улыбку, блуждавшую на его губах, пока голос Гретель обволакивал его, как благовонное курение…
Гретель только напевала - она не знала слов.
Любовь побудила ее непроизвольно смягчать каждый звук, и Рафф готов был поверить, что его двухлетняя крошка снова рядом с ним.
Как только Гретель допела песенку, Ханс взобрался на деревянный табурет и начал рыться в посудном шкафу.
- Осторожней, Ханс! - сказала тетушка Бринкер, которая, при всей своей бедности, всегда была аккуратной хозяйкой. - Осторожней! Направо стоит вино, а сзади белый хлеб.
- Не бойся, мама, - ответил Ханс, шаря в глубине на верхней полке, - я ничего не уроню.
Соскочив на пол, он подошел к отцу и подал ему продолговатый сосновый брусок. С одного конца брусок был закруглен, и на нем виднелись глубокие надрезы.
- Знаешь, что это такое, отец? - спросил Ханс.
Лицо у Раффа Бринкера посветлело:
- Конечно, знаю, сынок: это лодка, которую я начал мастерить для тебя вче… нет, не вчера, к сожалению, а много лет назад.
- Я с тех пор хранил ее, отец. Ты ее закончишь, когда руки у тебя снова окрепнут.
- Да, но уже не для тебя, мальчик мой. Придется мне подождать внуков. Ведь ты уже почти взрослый… А ты помогал матери все эти годы, сынок?
- Еще бы, и как помогал-то! - вставила тетушка Бринкер.
- Дайте подумать… - пробормотал отец, недоумевающе глядя на родных. - Сколько же времени прошло с той ночи, когда грозило наводнение? Это последнее, что я помню.
- Мы сказали тебе правду, Рафф. В прошлом году, на троицу, исполнилось десять лет.
- Десять лет!.. И ты говоришь - я тогда упал. Неужели меня с тех пор все время трепала лихорадка?
Тетушка Бринкер не знала, что ответить. Сказать ли ему все? Сказать, что он был слабоумным, почти сумасшедшим? Доктор велел ей ни в коем случае не огорчать и не волновать больного.
Ханс и Гретель удивились ее ответу.
- Похоже на то, Рафф, - промолвила она, кивнув и подняв брови. - Когда такой грузный человек, как ты, падает вниз головой, мало ли что с ним может произойти… Но теперь ты здоров, Рафф, благодарение господу!
Он склонил голову. Ведь он лишь совсем недавно пробудился к жизни.
- Да, почти здоров, вроу, - сказал он, немного помолчав, - но иногда голова у меня кружится, словно колесо на прялке. И ей не поправиться, пока я снова не пойду на плотины. Как ты думаешь, когда я опять примусь за работу?
- Послушайте вы его! - воскликнула тетушка Бринкер, радуясь, но, надо признать, и пугаясь. - Лучше нам снова уложить его в постель, Ханс. Работа!.. О чем он только говорит!
Она попыталась было поднять мужа с кресла, но он еще не хотел вставать.
- Подите вы прочь! - сказал он, и на лице его промелькнуло что-то напоминающее его прежнюю улыбку (Гретель никогда ее не видела). - Разве мужчине приятно, чтобы его поднимали, как бревно? Говорю вам, не пройдет и трех дней, как я снова буду на плотинах. Да! Там меня встретят славные ребята. Ян Кампхейсен и молодой Хоогсвлейт. Бьюсь об заклад, что тебе они были хорошими друзьями, Ханс!
Ханс взглянул на мать. Молодой Хоогсвлейт умер пять лет назад, Ян Кампхейсен сидел в тюрьме в Амстердаме.
- Да, они, разумеется, помогли бы нам по мере сил, - сказала тетушка Бринкер, уклоняясь от прямого ответа, - если бы мы попросили их. Но Ханс был так занят работой и учением - некогда ему было искать твоих товарищей!
- Работой и учением… - задумчиво протянул Рафф. - Неужто они умеют читать и считать, Мейтье?
- Ты только послушай их! - ответила она с гордостью. - Они успевают просмотреть целую книгу, пока я подметаю пол. Ханс, когда он глядит на страницу с длинными словами, радуется не хуже кролика на капустной грядке… А что до счета…
- Ну-ка, сынок, помоги мне немножко, - перебил ее Рафф Бринкер. - Лучше мне опять прилечь.
Глава XXXVIII. ТЫСЯЧА ГУЛЬДЕНОВ
Глядя сегодня вечером на скромный ужин в домике Бринкеров, никто и не заподозрил бы, какое изысканное угощение спрятано неподалеку. Ханс и Гретель, уплетая по ломтю черного хлеба и запивая его чашкой воды, мечтательно поглядывали на посудный шкаф, но им и в голову не приходило отнять хоть крошку у отца.
- Он поужинал с удовольствием, - сказала тетушка Бринкер, кивнув в сторону кровати, - и сейчас же заснул. Ах, бедняга, не скоро он окрепнет! Ему до смерти хотелось опять посидеть, но, когда я притворилась, будто соглашаюсь и готова поднять его, он раздумал… Помни, дочка, когда у тебя самой будет муж - хотя до этого, может быть, еще далеко, - помни, что тебе не удастся им верховодить, если ты станешь ему перечить. "Смирная жена - мужу госпожа"… Постой! Постой! Не глотай большими кусками, Гретель! С меня хватило бы двух таких кусков на целый обед… Что с тобой, Ханс? Можно подумать, что на стене у нас завелась паутина.
- Да нет, мама, просто я думал…
- О чем думал?.. Ах, и спрашивать нечего, - добавила она изменившимся голосом. - Я сама только что думала об этом самом. Да-да… нечего стыдиться, что нам хочется узнать, куда девалась наша тысяча гульденов; но… ни слова отцу об этих деньгах. Ведь все и так ясно: он ничего о них не знает.
Ханс в тревоге поднял глаза, опасаясь, как бы мать, по обыкновению, не разволновалась, говоря о пропавших деньгах. Но она молча ела хлеб, откусывая маленькими кусочками, и с грустью смотрела в окно.
- Тысяча гульденов, - послышался с кровати слабый голос. - Да, они, наверное, очень пригодились тебе, вроу, в эти долгие годы, пока твой муж сидел сложа руки.
Бедная женщина вздрогнула. Эти слова окончательно погасили надежду, засиявшую в ней с недавних пор.
- Ты не спишь, Рафф? - спросила она срывающимся голосом.
- Нет, Мейтье, и я чувствую себя гораздо лучше. Я говорю, что не напрасно мы копили деньги, вроу. Хватило их на все эти десять лет?
- Я… я… у меня их не было, Рафф, я…
И она уже готова была рассказать ему всю правду, но Ханс предостерегающе поднял палец и прошептал:
- Не забывай, что говорил нам меестер: отца нельзя волновать.
- Поговори с ним, сынок, - откликнулась тетушка Бринкер, вся дрожа.
Ханс подбежал к кровати.
- Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, - сказал он, наклоняясь к отцу. - Еще день-два, и ты совсем окрепнешь.
- Да, пожалуй… А надолго ли хватило денег, Ханс? Я не слышал, что ответила мать. Что она сказала?
- Я сказала, Рафф, - запинаясь, проговорила тетушка Бринкер в отчаянии, - что их уже нет.
- Ничего, жена, не расстраивайся! Тысяча гульденов на десять лет - не так уж много, да еще когда надо воспитывать детей; зато вы на эти деньги жили безбедно… Часто ли вы болели?
- Н-нет, - всхлипнула тетушка Бринкер, вытирая глаза передником.
- Ну, будет… будет, женушка, чего ты плачешь? - ласково промолвил Рафф. - Как только я встану на ноги, мы живо набьем деньгами другой кошелек. Хорошо, что я все рассказал тебе про них, перед тем как свалился.
- Что ты мне рассказал, хозяин?
- Да что я эти деньги зарыл. А мне сейчас приснилось, будто я не говорил тебе об этом.
Тетушка Бринкер вздрогнула и подалась вперед. Ханс схватил ее за руку.
- Молчи, мама! - шепнул он, торопливо отводя ее в сторону. - Нам надо вести себя очень осторожно.
Она стояла, стиснув руки, едва дыша от волнения, а Ханс снова подошел к кровати. Дрожа от нетерпения, он проговорил:
- Это, наверное, был неприятный сон. А ты помнишь, когда ты зарыл деньги, отец?
- Да, сынок. Это было перед рассветом, в тот самый день, когда я расшибся. Накануне вечером Ян Кампхейсен что-то сказал, и я заподозрил, что он не очень-то честный человек. Он один, кроме твоей матери, знал, что мы скопили тысячу гульденов… И вот в ту ночь я встал и зарыл деньги… Дурак я был, что усомнился в старом друге!
- Бьюсь об заклад, отец,- сказал Ханс, посмеиваясь и знаком прося мать и Гретель не вмешиваться, - что ты сам позабыл, где ты их закопал.
- Ха-ха-ха! Ну нет, не забыл… Спокойной ночи, сын мой, что-то меня опять ко сну клонят.
Ханс хотел было отойти, но не посмел ослушаться знаков, которые ему делала мать, и сказал мягко:
- Спокойной ночи, отец!.. Значит, как ты сказал? Где ты зарыл деньги? Ведь я был тогда совсем маленьким.
- Под молодой ивой за домом. - проговорил Рафф Бринкер сонным голосом.
- Ах, да… К северу от дерева - ведь так, отец?
- Нет, к югу. Да ты и сам небось хорошо знаешь это место, постреленок… ты, уж конечно, там вертелся, когда мать отрывала деньги. Ну, сынок… тихонько… подвинь эту подушку… так. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, отец! - сказал Ханс, готовый заплясать от радости.
В эту ночь луна, полная и яркая, взошла очень поздно и пролила свой свет в маленькое окошко. Но ее лучи не потревожили Раффа Бринкера. Он спал крепко, так же как и Гретель. Только Хансу и его матери было не до сна.
Сияя радостной надеждой, они поспешно снарядились и выскользнули из дому. В руках они несли сломанный заступ и заржавленные инструменты, много послужившие Раффу, когда он был здоров и работал на плотинах.
На дворе было так светло, что мать и сын видели иву совершенно отчетливо. Промерзшая земля была тверда, как камень, но Ханса и тетушку Бринкер это не смущало. Они боялись одного: как бы не разбудить спящих в доме.
- Этот лом - как раз то, что нам нужно, мама, - сказал Ханс, с силой ударив ломом по земле. - Но почва так затвердела, что ее нелегко пробить.
- Ничего, Ханс, - ответила мать, нетерпеливо следя за ним. - Ну-ка, дай и я попробую.
Вскоре им удалось вонзить лом в землю; потом выкопали ямку, и дальше пошло легче.
Они работали по очереди, оживленно перешептываясь. Время от времени тетушка Бринкер бесшумно подходила к порогу и прислушивалась, желая убедиться, что муж ее спит.
- Вот так новость будет для него! - приговаривала она смеясь. - Все ему расскажем, когда он окрепнет. Как мне хотелось бы нынче же ночью взять и кошель и чулок с деньгами в том виде, в каком мы их найдем, да и положить на кровать, чтобы милый отец их увидел, когда проснется!
- Сначала нужно достать их, мама, - задыхаясь, проговорил Ханс, продолжая усердно работать.
- Ну, в этом сомневаться нечего. Теперь-то уж они от нас не ускользнут! - ответила она, дрожа от холода и возбуждения, и присела на корточки рядом с ямой. - Может статься, мы найдем их запрятанными в тот старый глиняный горшок, который у нас давным-давно пропал.
К тому времени и Ханс начал дрожать, но не от холода. К югу от ивы он разрыл большое пространство на фут в глубину. Сокровище могло теперь показаться с минуты на минуту…
Между тем звезды мерцали и подмигивали друг другу, как бы желая сказать: "Ну и диковинная страна эта Голландия! Чего только здесь не увидишь!"
- Странно, что милый отец спрятал их на такой глубине, - проговорила тетушка Бринкер, слегка раздосадованная. - Да, бьюсь об заклад, что земля тогда была мягкая… А какой он догадливый, что заподозрил Яна Кампхейсена! Ведь Яну тогда верили все. Не думала я, что этот красивый малый, такой веселый, когда-нибудь попадет в тюрьму!.. Ну, Ханс, дай и мне поработать… Чем глубже мы копаем, тем легче, правда? Мне так жалко губить иву, Ханс… Мы не повредим ей, как думаешь?
- Не знаю, - рассеянно ответил Ханс.
Час за часом работали мать и сын. Яма становилась все шире и глубже. Стали собираться тучи, и, проплывая по небу, они отбрасывали на землю таинственные тени. И, только когда побледнели звезды и луна и появились первые проблески дневного света, Мейтье Бринкер и Ханс безнадежно посмотрели друг на друга. Они искали тщательно, с отчаянным упорством, взрыли всю землю вокруг дерева: и к югу от него, и к северу, и к востоку, и к западу… Денег не было!
Глава XXXIX. ПРОБЛЕСКИ
Анни Боуман положительно недолюбливала Янзоопа Кольпа. Янзоон Кольп грубовато, на свой лад, обожал Анни. Анни заявляла, что даже "ради спасения своей жизни" не скажет доброго слова этому противному мальчишке. Янзоон считал ее самым прелестным, самым веселым существом на свете. Анни в обществе подруг издевалась над тем, как смешно хлопает на ветру обтрепанная, полинявшая куртка Янзоона; а он в одиночество вздыхал, вспоминая, как красиво развевается ее нарядная голубая юбка. Она благодарила небо за то, что ее братья не похожи на Кольпов; а он ворчал на свою сестру за то, что она не похожа на девочек Боуман. Стоило им встретиться - и они как будто менялись характерами. В его присутствии она становилась жесткой и бесчувственной; а он при виде ее делался кротким, как ягненок. Они, как и следовало ожидать, сталкивались очень часто.
Часто встречаясь, мы каким-то таинственным образом убеждаемся в своих ошибках, избавляясь от предубеждений. Но в данном случае этот общий закон был нарушен. Анни с каждой встречей все больше ненавидела Янзоона, а Янзоон с каждым днем все горячее любил ее.
"Он убил аиста, злой мальчишка!" - говорила она себе.
"Она знает, что я сильный и бесстрашный", - думал Янзоон.
"Какой он рыжий, веснушчатый, безобразный!" - втайне отмечала Анни, глядя на него.
"Как она уставилась на меня-глаз не сводит! - думал Янзоон. - Ну что ж, я, как-никак, ладный, крепкий малый".
"Янзоон Кольп, дерзкий мальчишка, отойди прочь от меня сейчас же! - частенько сердилась Анни. - Не желаю я с тобой водиться!"
"Ха-ха-ха! - смеялся про себя Янзоон. - Девчонки никогда не говорят того, что думают. Буду с ней кататься на коньках всякий раз, как представится случай".
Вот почему в то утро, катясь из Амстердама домой, эта прелестная молодая девица решила не поднимать глаз, как только заметила, что навстречу ей по каналу скользит какой-то рослый, крупный юноша.
"Ну, если я только взгляну на него, - думала Анни, - я…"
- Доброе утро, Анни Боуман, - послышался приятный голос.
(Как украшает улыбка девичье личико!)
- Доброе утро, Ханс, очень рада видеть тебя.
(Как украшает улыбка лицо юноши!)
- Еще раз доброе утро, Анни. У нас в доме многое изменилось с тех пор, как ты уехала.
- Вот как? - воскликнула она, широко раскрыв глаза.
Ханс до встречи с Анни очень торопился и был настроен довольно мрачно, но теперь вдруг сделался разговорчивым и перестал спешить. Повернув назад и медленно скользя вместе с нею к Бруку, он сообщил ей радостную весть о выздоровлении своего отца. Анни была ему таким близким другом, что он рассказал ей даже о тяжелом положении своей семьи, о том, как нужны деньги, как все зависит от того, достанет ли он работу, Но по соседству для него не находится дела, добавил он, Ханс говорил не жалуясь, а просто потому, что Анни смотрела на него и ей действительно хотелось знать все, что его касалось. Он не мог рассказать ей лишь о горьком разочаровании, испытанном прошлой ночью, так как это была не только его тайна.
- До свиданья, Анни! - сказал он наконец. - Утро проходит быстро, а мне надо спешить в Амстердам и продать там свои коньки. Маме нужны деньги, и их надо добыть как можно скорее. До вечера я, конечно, где-нибудь найду работу.
- Ты хочешь продать свои новые коньки, Ханс?! - воскликнула Анни. - Ты, лучший конькобежец во всей округе! Но ведь через пять дней состязания!
- Знаю, - ответил он решительным тоном. - До свиданья! Домой я покачу на своих старых, деревянных полозьях.
Какой ясный взгляд! Совсем не то, что безобразная усмешка Янзоона… И Ханс стрелой умчался прочь.
- Ханс! Вернись! - крикнула Анни.
Голос ее превратил стрелу в волчок. Ханс повернулся и одним длинным скользящим шагом подкатил к ней.
- Значит, ты действительно продашь свои новые коньки, если найдешь покупателя?
- Конечно, - ответил он, глядя на нее с улыбкой.
- Ну, Ханс, если ты непременно хочешь продать свои коньки… - сказала Анни, слегка смутившись. - Я хочу сказать, если ты… так вот, я знаю кого-то, кто не прочь купить их… вот и все.
- Это не Янзоон Кольп? - спросил Ханс и вспыхнул.
- Вовсе нет, - ответила она обидчиво, - он не из моих друзей.
- Но ты знаешь его, - настаивал Ханс.
Анни рассмеялась:
- Да, я его знаю, и тем хуже для него. И, пожалуйста, Ханс, никогда больше не говори со мной о Янзооне! Я его ненавижу!
- Ненавидишь его? Как можешь ты кого-нибудь ненавидеть, Анни?
Она задорно вздернула головку:
- Да, я возненавижу и тебя тоже, если ты будешь твердить, что он мне друг. Вам, ребятам, этот безобразный верзила, может, и нравится, потому что он поймал натертого салом гуся прошлым летом на ярмарке, а потом его завязали в мешок, и он в мешке вскарабкался на верхушку шеста. Но я от этого не в восторге. Я невзлюбила его с тех пор, как он при мне пытался спихнуть свою сестренку с карусели в Амстердаме. И ни для кого не секрет, кто убил аиста, который жил у вас на крыше. Но нам не к чему говорить о таком скверном, злом мальчишке… Право же, Ханс, я знаю человека, который охотно купит твои коньки. В Амстердаме ты не продашь их и за полцены. Пожалуйста, отдай их мне! Деньги я принесу тебе сегодня же, после обеда.
Если Анни была очаровательна, когда произносила слово "ненавижу", устоять перед нею, когда она говорила "пожалуйста", не мог никто; по крайней мере, Ханс не мог.
- Анни, - сказал он, снимая коньки и тщательно протирая их мотком бечевки, перед тем как отдать девочке, - прости, что я такой дотошный: но, если твой друг не захочет их взять, ты принесешь их сегодня? Ведь завтра утром мне придется купить торфа и муки для мамы.
- Будь спокоен, мой друг захочет их взять, - рассмеялась Анни, весело кивнув и уносясь прочь со всей быстротой, на какую была способна.
Вынимая деревянные "полозья" из своих объемистых карманов и старательно привязывая их к ногам, Ханс не слышал, как Анни пробормотала:
- Жаль, что я была такой резкой! Бедный, славный Ханс! Что за чудесный малый!
И Анни, вся погруженная в приятные мысли, не слыхала, как Ханс проговорил:
- Я ворчал, как медведь… Но дай ей бог здоровья! Бывают же такие девочки! Сущие ангелы!
Может, это и лучше, что каждый из них не слышал слов другого. Нельзя же знать все, что творится на белом свете!
