УПП

Цитата момента



Четверть часика всегда больше чем четверть часа.
Ой, кажется — опаздываю!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



«От опоздавшего на десять минут требую объяснения – у него должна быть причина. Наказать накажу, но объяснения должен выслушать. Опоздавшего на минуту наказываю сразу – это распущенность».

Сергей Львов. «Быть или казаться?»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d4103/
Китай

Глава XL. В ПОИСКАХ РАБОТЫ

Привыкнув к роскоши, мы с трудом переносим лишения, которые раньше терпели легко. Деревянные коньки скрипели громче прежнего. Ханс еле-еле передвигал ноги на этих старых, неуклюжих обрубках, но не жалел, что расстался со своими превосходными коньками… Напротив, он решительно гнал от себя мальчишескую досаду на то, что не смог сохранить их чуть-чуть дольше, хотя бы до состязаний.

"Мама, конечно, не рассердится на меня, - думал он, - за то, что я продал их без ее позволения. У нее и так хватает забот. Об этом мы еще успеем поговорить, когда я принесу домой деньги".

Целый день Ханс бродил по улицам Амстердама в поисках работы. Он добыл несколько стейверов, взявшись помогать какому-то человеку, который вел в город навьюченных мулов, но постоянной работы ему не удалось найти нигде.

Он был бы рад наняться в носильщики или рассыльные. Ему не раз попадались нагруженные свертками парни, которые неторопливо брели куда-то, волоча ноги, но для него самого места не оказалось. Один лавочник только что нанял подручного. Другому нужен был "парень поладнее, попроворнее" (выражаясь точнее - "получше одетый", только лавочник не хотел говорить этого). Третий просил Ханса зайти месяца через два, когда каналы, надо полагать, вскроются, а многие просто качали головой, не говоря ни слова.

На фабриках ему также не повезло. В этих огромных зданиях, где производили столько шерстяных, бумажных и льняных тканей, всемирно известных красок, кирпича, стекла и фарфора, на этих мельницах, где мололи зерно, в этих мастерских, где шлифовали драгоценные алмазы, сильный юноша, способный и жаждущий работать, казалось бы, мог найти себе дело. Но нет, всюду Ханс слышал один и тот же ответ: новые рабочие сейчас не нужны. Если б он зашел до праздника святого Николааса, ему, быть может, и дали бы работу, так как в то время всюду была спешка, но сейчас мальчиков больше, чем нужно.

Хансу хотелось, чтобы эти люди хоть на миг увидели его мать и Гретель. Он не знал, что тревога той и другой глядит из его глаз, не знал, что, резко отказав ему, многие чувствовали себя неловко и думали: "Не надо бы прогонять малого". Иные отцы, вернувшись в тот вечер домой, разговаривали со своими детьми ласковее обычного, вспоминая, как омрачилось после их слов честное юное лицо просившего работы парня; и еще не наступило утро, как один хозяин решил, что, если парень из Брука зайдет снова, надо будет приказать старшему мастеру поставить его на какую-нибудь работу.

Но Ханс ничего этого не знал. На закате он отправился назад в Брук, не понимая, отчего у него так странно сжимается горло - от чувства ли безнадежности или от решимости преодолеть все препятствия. Был у него, правда, еще один шанс. Теперь мейнхеер ван Хольп, быть может, уже вернулся, думал он. Правда, Питер, по слухам, еще вчера вечером отправился в Хаарлем устраивать какие-то дела, связанные с большими конькобежными состязаниями. Но все-таки Ханс пойдет к ван Хольпам и попытается получить работу.

К счастью, Питер вернулся рано утром. Он был уже дома, когда пришел Ханс, и как раз собирался идти к Бринкерам.

- А, Ханс! - воскликнул он, когда Ханс, усталый, подошел к дверям. - Вас-то мне и было нужно. Войдите и погрейтесь!

Сорвав с себя истрепанную шапку, которая, словно нарочно, прилипала к голове всякий раз, как ее хозяин чувствовал себя неловко, Ханс стал на одно колено не затем, чтобы поздороваться на восточный манер, и не затем, чтобы воздать поклонение царящей здесь богине чистоплотности, а просто потому, что его тяжелые башмаки способны были внушить ужас любой домохозяйке в Бруке. Сняв башмаки, их хозяин осторожно вошел в дом, оставив их снаружи, как часовых, дожидаться его возвращения.

Из дома ван Хольпов Ханс ушел с легким сердцем. В Хаарлеме отец велел Питеру передать Хансу Бринкеру, чтобы он теперь же начал делать двери для летнего домика. В усадьбе была удобная мастерская, и Хансу позволили работать в ней, пока он не кончит резьбу.

Питер не сказал Хансу, что пробежался на коньках до самого Хаарлема только затем, чтобы устроить все это, поговорив с мейнхеером ван Хольпом. Ему было довольно видеть, каким радостным и оживленным стало лицо молодого Бринкера.

- Мне кажется, я с этой работой справлюсь, - сказал Ханс, - хоть я и не учился ремеслу резчика.

- А я так совершенно уверен, что справитесь, - сердечно ответил Питер. - Вы найдете все нужные вам инструменты в мастерской. Она вон там - едва видна за деревьями, хоть они и осыпались. Летом, когда живая изгородь покрыта листьями, мастерской отсюда совсем не видно… Как чувствует себя ваш отец сегодня?

- Лучше, мейнхеер… силы прибывают к нему с каждым часом.

- В жизни я не слыхал о таком удивительном случае! Этот суровый старик Букман поистине замечательный врач!

- Ах, мейнхеер, - с жаром проговорил Ханс, - этого мало! Он не только замечательный врач - он добрый человек! Если бы не доброе сердце меестера и не его великое мастерство, мой бедный отец и до сих пор жил бы во тьме. Я считаю, - добавил он, и глаза у него загорелись, - что медицина - самая благородная наука!

Питер пожал плечами:

- Может, она и очень благородная, но мне она не совсем по вкусу. Доктор Букман, конечно, мастер своего дела. Ну, а что касается его сердца… избавьте меня от таких сердец.

- Почему вы так говорите? - спросил Ханс.

В эту минуту из соседней комнаты неторопливо вышла дама. Это была мевроу ван Хольп, в роскошнейшем чепце и длиннейшем атласном переднике, обшитом кружевами. Она чинно кивнула Хансу, когда тот отошел от камина и отвесил ей самый вежливый поклон, на какой только был способен.

Питер сейчас же подвинул к камину дубовое кресло с высокой спинкой, и его мать уселась. По бокам камина стояло два больших обрубка пробкового дерева. Питер подставил один из них под ноги матери.

Ханс повернулся, собираясь уходить.

- Подождите, пожалуйста, молодой человек, - сказала она. - Я случайно услышала, как вы с моим сыном говорили о моем друге, докторе Букмане. Вы правы, молодой человек: у доктора Букмана очень доброе сердце… Видишь ли, Питер, мы можем жестоко ошибиться, если будем судить о человеке лишь по его манерам; хотя вообще вежливое обращение можно только приветствовать.

- Я не хотел выказать неуважения к доктору, матушка, - сказал Питер, - но ведь никто не имеет права так ворчать и рычать на людей, как он. А про него это все говорят.

- "Все говорят"! Ах, Питер, "все" - это еще ничего не значит. Доктор Букман испытал большое горе. Много лет назад он при очень тяжелых обстоятельствах потерял своего единственного сына. Это был прекрасный юноша, только немножко опрометчивый и горячий. До этого несчастья Герард Букман был одним из самых приятных людей, каких я когда-либо знала.

Тут мевроу ван Хольп бросила ласковый взгляд на юношей, встала и вышла из комнаты так же чинно, как и вошла в нее.

Питер, не вполне убежденный словами матери, пробормотал: "Грешно допускать, чтобы горе превращало весь твой мед в желчь", - и проводил гостя до узкой боковой двери.

Прежде чем они расстались, он посоветовал Хансу хорошенько потренироваться на коньках.

- Ведь теперь, - добавил он, - когда ваш отец поправился, вы придете на состязания с веселой душой. Никогда еще в нашей стране не устраивался такой великолепный конькобежный праздник! Все только о нем и говорят. Не забудьте: вы должны постараться получить приз.

- Я не буду участвовать в состязаниях, - ответил Ханс, опустив глаза.

- Не будете участвовать в состязаниях? Но почему же? - И тотчас же Питер мысленно заподозрил Карла Схуммеля в каких-то интригах.

- Не могу, - ответил Ханс и нагнулся, чтобы сунуть ноги в свои огромные башмаки.

Что-то в его лице подсказало Питеру, что продолжать расспросы не надо. Он попрощался с Хансом и, когда тот уходил, задумчиво посмотрел ему вслед.

Спустя минуту Питер крикнул:

- Ханс Бринкер!

- Да, мейнхеер?

- Я беру обратно все, что говорил о докторе Букмане.

- Хорошо, мейнхеер.

Оба рассмеялись. Но у Питера улыбка сменилась удивленным выражением лица, когда он увидел, как Ханс, дойдя до канала, стал на одно колено и принялся надевать деревянные коньки.

- Очень странно, - пробормотал Питер, покачав головой, и повернулся, чтобы войти в дом. - Почему же он не бегает на своих новых коньках?

Глава XLI. ДОБРАЯ ФЕЯ

Солнце почти закатилось, когда наш герой, счастливый, но все же досадливо усмехаясь, сорвал с себя деревянные "полозья" и, полный надежд, зашагал к крошечной лачужке, давно уже прозванной "домом идиота".

У входа маячили чьи-то две тоненькие фигурки. Но не только глаза Ханса, а и менее зоркие могли бы сразу узнать их.

Серая, тщательно заплатанная кофта, выцветшая синяя юбка, полузакрытая еще более выцветшим голубым передником, полинявший, туго прилегающий чепчик, быстрые ножки в огромных башмаках-кораблях - все это, конечно, принадлежало Гретель. Ханс узнал бы их где угодно.

Яркая кокетливая красная кофточка и красивая юбка с черной каймой, хорошенький чепчик с лопастями, золотые серьги, нарядный передник, изящные кожаные башмачки… Да что говорить! Если бы сам папа римский прислал их Хансу с нарочным, Ханс поклялся бы, что они принадлежат Анни,

Девочки медленно прохаживались взад и вперед перед домиком. Разумеется, они шли под руку и так выразительно кивали и качали головками, словно обсуждали государственные дела.

Ханс бросился к ним с радостным криком:

- Ура, девочки, я получил работу!

На его крик из дома вышла мать.

И у нее нашлись приятные вести. Отцу все лучше и лучше. Он почти весь день сидел, а теперь спит "смирно, что твой ягненок", как выразилась тетушка Бринкер.

- Теперь мой черед, Ханс, - сказала Анни, отводя юношу в сторону, после того как он рассказал матери, что получил работу у мейнхеера ван Хольпа. - Твои коньки проданы. Возьми деньги.

- Семь гульденов! - воскликнул Ханс, удивленно пересчитывая деньги. - Да это втрое больше, чем я сам за них заплатил.

- Я тут ни при чем, - сказала Анни. - Если покупатель ничего не понимает в коньках, мы не виноваты.

Ханс быстро взглянул на нее:

- О Анни!

- О Ханс! - передразнила она его, поджимая губы и стараясь принять отчаянно хитрый и продувной вид.

- Слушай, Анни, я знаю, ты это говоришь несерьезно! Ты должна вернуть часть денег.

-Да ни за что на свете! - упиралась Анни. - Коньки проданы, и все тут. - Но, увидев, что он искренне огорчился, она сбавила тон. - Ты поверишь мне, Ханс, если я скажу, что никакой ошибки не произошло… и тот, кто купил твои коньки, сам настаивал на том, чтобы заплатить за них семь гульденов?

- Поверю, - ответил он, и свет, засиявший в его ясных голубых глазах, казалось, отразился в глазах Анни и заискрился под ее ресницами.

Тетушка Бринкер обрадовалась, увидев столько серебра, но, когда узнала, что Ханс получил его, расставшись со своим сокровищем, со вздохом воскликнула:

- Благослови тебя бог, сынок! Это для тебя большая потеря!

- Подожди, мама, - сказал юноша, шаря на дне кармана. - Вот и еще! Если так будет продолжаться, мы скоро разбогатеем!

- Что и говорить, - ответила она, поспешно протягивая руку. Потом добавила вполголоса: - Мы и впрямь разбогатели бы, не будь этого Яна Кампхейсена. Уж он таки побывал под нашей ивой, Ханс… будь уверен!

- И правда, похоже на то. - вздохнул Ханс. - Но, знаешь, мама, давай-ка позабудем об этих деньгах. Конечно, они пропали; отец рассказал нам все, что знал. Не будем больше думать о них!

- Легко сказать, Ханс! Попробую, но трудно будет, особенно когда моему бедному мужу нужно так много всяких удобств… Ах ты, господи! Что за непоседы эти девчонки! Ведь они только что были здесь. Куда ж это они удрали?

- Они забежали за дом, - сказал Ханс, - наверное, хотят от нас спрятаться. Тише! Сейчас я их поймаю и приведу к тебе. Они бегают быстрей и неслышней, чем вон тот кролик. Но я их сначала хорошенько напугаю.

- А ведь там действительно кролик. Слушай, Ханс, он, бедняжка, должно быть, совсем изголодался, если рушился выйти из норки в такой холод. Сейчас принесу ему крошек.

И добрая женщина поспешила в дом. Вскоре она снова вышла, но Ханс не стал ее дожидаться. А кролик, спокойно осмотревшись, ускакал в неизвестном направлении. Обогнув угол, тетушка Бринкер натолкнулась на детей. Ханс и Гретель стояли перед Анни, а та с небрежным видом сидела на пне.

- Прямо загляденье… как на картинке! - воскликнула тетушка Бринкер, останавливаясь в восхищении перед детьми. - Много я видела картин в том роскошном доме, где я жила в Гейдельберге, но они были ни капельки не лучше. Мои-то оба увальни, а ты, Анни, настоящая фея!

- Разве? - засмеялась Анни, просияв. - Так вот, Ханс и Гретель, вообразите, что я ваша крестная мать-фея и пришла к вам в гости. Задумайте каждый по одному желанию, и я исполню их. Чего вы хотите, господин Ханс?

Анни взглянула на юношу, и лицо ее на мгновение стало серьезным - быть может, потому, что она от всего сердца желала хоть раз обладать волшебной силой. А Хансу чудилось, будто она сейчас и впрямь фея.

- Я хочу, - проговорил он торжественно, - найти то, что искал прошлой ночью!

Гретель весело рассмеялась. Тетушка Бринкер простонала:

- Стыдись, Ханс! - и устало пошла в дом.

"Крестная мать-фея" вскочила и трижды топнула ножкой.

- Пусть говорят, что хотят, - промолвила она. - Твое желание исполнится. - Потом с шутливой торжественностью сунула руку в карман передника и вынула оттуда большую стеклянную бусинку. - Зарой ее там, где я топнула ногой, - сказала она, подавая бусинку Хансу, - и, прежде чем взойдет луна, твое желание исполнится.

Гретель рассмеялась еще веселее.

"Фея-крестная" притворилась очень недовольной.

- Скверная девчонка! - сказала она, скорчив страшную гримасу. - В наказание за то, что ты смеялась над феей, твое желание не исполнится!

- Ха! - в восторге крикнула Гретель. - Подожди, пока тебя о чем-то попросят, крестная. Да ведь я никакого желания и не задумала!

Анни хорошо играла свою роль. Не заражаясь веселым смехом друзей, она гордо пошла прочь, изображая воплощение оскорбленного достоинства.

- Спокойной ночи, фея! - кричали ей вслед Ханс и Гретель.

- Спокойной ночи, смертные! - крикнула она наконец, перепрыгнув через замерзшую канаву, и быстро побежала домой.

- Ну, не правда ли, она похожа на… на цветок… такая милая и прелестная! - воскликнула Гретель, с величайшим восхищением глядя вслед Анни. - Подумай, сколько дней она просидела в темной комнате с больной бабушкой… Но слушай, братец Ханс, что с тобой? Что ты собираешься делать?

- Подожди - увидишь! - ответил Ханс и, бросившись в дом, мгновенно вернулся с заступом и ломом в руках. - Я хочу зарыть свою волшебную бусинку!

Рафф Бринкер все еще крепко спал. Его жена взяла небольшой кусок торфа из своего почти иссякшего запаса и положила его на тлеющие угли. Потом открыла дверь и негромко позвала:

- Идите домой, дети!

- Мама, мама! Смотри! - во все горло крикнул Ханс.

- Святой угодник Бавон! - восклпкнула тетушка Бринкер, выскочив за порог. - Что это с парнем?

- Иди сюда скорей, мама! - кричал Ханс в сильнейшем возбуждении, работая изо всех сил и после каждого слова вонзая лом в землю. - Видишь? Вот это самое место… вот здесь, на юг от пня. И как это мы вчера вечером не догадались? Ведь этот пень - от той старой ивы, которую ты срубила прошлой весной, потому что от нее падала тень на картофель. А молодого деревца здесь и в помине не было, когда отец… Ура! Ура!

Тетушка Брпнкер не могла вымолвить ни слова. Она упала на колени рядом с Хансом как раз в ту минуту, когда он вытащил… старый глиняный горшок!

Ханс сунул руку в горшок и вынул оттуда… обломок кирпича… потом другой… потом третий… потом чулок и кошель, черные, заплесневелые, но набитые давно утраченным сокровищем!

Что тут творилось! Сколько было смеха! Сколько слез! Какие начались подсчеты, после того как все вернулись в дом! Чудо, что Рафф не проснулся. Впрочем, сны он, должно быть, видел приятные: он улыбался во сне.

Могу вас уверить, что тетушка Бринкер и ее дети поужинали на славу. Теперь незачем было беречь вкусные яства.

- Отцу мы купим хорошую, свежую еду завтра, - сказала тетушка Бринкер, вынимая холодное мясо, вино, хлеб, желе и ставя их на чистый сосновый стол. - Садитесь к столу, детки, садитесь!

В ту ночь Анни, засыпая, думала, что вчера Ханс, должно быть, искал свой потерянный нож, и как будет забавно, если он действительно найдет его.

А Ханс, как только сомкнул глаза, увидел, что пробирается сквозь какую-то чащу; повсюду вокруг него лежат горшки с золотом, а с каждой ветки свешиваются часы, коньки и сверкающие бусы.

Как ни странно, но каждое дерево, к которому он приближался, превращалось в пень, а на пне сидела невообразимо прелестная фея в ярко-красной кофточке и голубой юбке.

Глава ХLII. ЗАГАДОЧНЫЕ ЧАСЫ

В день посещения феи-крестной кое-что выяснилось еще раньше, чем нашлись пропавшие гульдены. А именно: выяснилось, как попали в дом часы, которые верная вроу Раффа так ревниво хранила целых десять лет. Не раз в минуты тяжкого искушения она боялась даже взглянуть на них, чтобы не поддаться соблазну и не ослушаться мужа. Тяжело ей было видеть своих ребят голодными и в то же время думать: "Продай часы - и детские щечки снова зацветут, как розы". - "Так нет же, - восклицала она тогда, - будь что будет, а Мейтье Бринкер не такова, чтобы забыть последнюю просьбу своего мужа!"

"Храни их бережно, вроу", - сказал он, отдавая ей часы. Вот и все. Никакого объяснения не последовало: ведь едва он произнес эти слова, как один из его товарищей рабочих ворвался в дом с криком: "Иди, друг! Вода поднимается! Тебя зовут на плотины!"

Рафф сейчас же ушел, и, как тетушка Бринкер уже говорила, она тогда в последний раз видела его в здравом уме.

В тот день, когда Ханс искал работу в Амстердаме, а Гретель, управившись с домашними делами, бродила в поисках щепок, сучков - вообще всего, что годится на топливо, тетушка Бринкер, сдерживая волнение, подала мужу часы.

"Глупо было бы ждать дольше, - говорила она впоследствии Хансу, - если одно слово отца могло объяснить все. Какую женщину ни возьми, всякой захотелось бы узнать, как попала к нему эта вещь".

Рафф Бринкер долго вертел и перевертывал часы; осмотрел их блестящие полированные крышки, потом привязанную к ним, аккуратно выглаженную черную ленточку. Но он как будто не узнавал их. Наконец он проговорил:

- А, помню! Ты так усердно натирала их, вроу, что они блестят, как новый гульден.

- Да, - сказала тетушка Брпнкер, самодовольно кивнув.

Рафф снова посмотрел на часы.

- Бедный малый! - пробормотал он и задумался.

Тетушка Бринкер не вытерпела.

- Бедный малый! - повторила она слегка раздраженным тоном. - А как ты думаешь. Рафф Бринкер, зачем я здесь стою, хотя мне нужно прясть, если не затем, чтобы побольше узнать от тебя про эти часы!

- Да ведь я давным-давно рассказал тебе все, - спокойно ответил Рафф, удивленно глядя на нее.

- Вовсе нет, ничего ты мне не рассказывал! - возразила ему жена.

- Ну что ж, если нет… Впрочем, все это нас не касается… так и не будем говорить об этом, - сказал он и грустно покачал головой. - Пока я так долго был мертвецом на земле, бедный малый, чего доброго, в самом деле умер. Да и не мудрено: плохой был вид у несчастного!

- Рафф Бринкер! Если ты так обращаешься со мной, хотя я с тобой нянчилась и столько от тебя вытерпела, с тех пор как мне стукнуло двадцать два года, то это прямо стыд и позор! - закричала тетушка Бринкер, густо краснея и задыхаясь.

- То есть как это я обращаюсь с тобой, Мейтье? - промолвил Рафф все еще слабым голосом.

- "Как это"? - проговорила тетушка Бринкер, передразнивая его голос и манеру говорить. - "Как это"? Да так, как обращаются со всякой женщиной, после того как она поддерживала мужчину в беде, после того…

- Мейтье!

Рафф наклонился вперед, протянув руку. Глаза его были полны слез.

Тетушка Бринкер бросилась к ногам мужа и стиснула его руки:

- О, что я наделала! Мужа своего до слез довела! А ведь и четырех дней не прошло, как он вернулся ко мне! Посмотри на меня, Рафф! Рафф, мой родной, мне так жаль, что я тебя огорчила! Но ведь я прождала десять лет! Тяжело мне так ничего и не узнать про эти часы. Я больше не буду спрашивать, Рафф. Вот что: мы их запрячем подальше, раз они вызвали нашу первую ссору после того, как господь только что вернул тебя мне.

- Я был дурак, что разревелся, Мейтье, - сказал Рафф, целуя ее, - а ты имеешь право узнать все. Но мне казалось, что говорить об этом - все равно что выдавать тайны умерших.

- А тот человек… тот парень… о котором ты говорил, - он умер, ты так думаешь? - спросила она, взяв часы, но все-таки присаживаясь у его ног на конец длинной скамейки и готовясь слушать.

- Трудно сказать, - ответил он.

- Он был очень болен, Рафф?

- Нет, болен он не был, насколько я знаю, но расстроен, вроу, очень расстроен!

- Может, он сделал что-нибудь дурное, а? - спросила она, понижая голос.

Рафф кивнул.

- Убил кого-нибудь? - прошептала жена, не смея поднять глаза.

- Да, что-то в этом роде, но его словам.

- Ох, Рафф… ты меня пугаешь!.. Расскажи подробнее… ты говоришь так странно… и весь дрожишь. Я должна знать все.

- Если я дрожу, вроу, это, наверное, от озноба. На моей душе, слава богу, нет греха!

- Выпей глоток вина, Рафф… Вот так, теперь тебе лучше. Ты говоришь, он совершил какое-то преступление?

- Да, Мейтье, кажется, убийство; так он сказал мне сам. Но я этому никогда не поверю. Такой хороший малый - лицо молодое, честное… ну вот как наш сын, только не такой смелый и прямой.

- Да, понимаю, - сказала тетушка Бринкер негромко, опасаясь, как бы муж не перестал рассказывать.

- Он наткнулся на меня совершенно случайно, - продолжал Рафф. - До этого я никогда его не встречал, а лицо у него было такое бледное, испуганное, каких я в жизни не видывал. Он схватил меня за локоть и говорит: "Мне кажется, вы честный человек"…

- Да, я тут он не ошибся! - с жаром перебила его тетушка Бринкер.

Рафф посмотрел на нее растерянно:

- На чем это я остановился, вроу?

- Парень взял тебя за руку, Рафф, - сказала она, с тревогой глядя на него.

- Да, вот именно. Я с трудом подбираю слова и все вспоминаю, как в полусне, знаешь ли…

- Ишь ты! Да и не мудрено, бедняга, - вздохнула тетушка Бринкер, поглаживая его по руке. - Не будь у тебя от природы столько ума, что и на дюжину бы хватило, никогда бы к тебе не вернулся рассудок… Значит, взял тебя парень за локоть и сказал, что ты на вид честный человек - как же иначе! А что потом? Это днем было?

- Нет, перед рассветом… задолго до утреннего звона.

- Это было в тот самый день, когда ты расшибся, - сказала тетушка Бринкер. - Помню, ты пошел на работу примерно около полуночи… Ты остановился на том, что он взял тебя за локоть, Рафф.

- Да, - продолжал муж. - Вот даже сейчас его лицо так и стоит у меня перед глазами… такое бледное и растерянное. "Подвезите меня немного вниз по реке", - говорит он. А я тогда, помнишь, работал далеко на линии, что в стороне Амстердама. Я сказал ему, что я не лодочник. "Дело идет о жизни и смерти, - говорит он. - Подвезите меня только несколько миль… Вот он, ялик, не на замке; но я ведь не знаю - может, его хозяин бедный человек, а мне не хотелось бы грабить бедняка!" Может быть, он выразился и не совсем так, вроу, - ведь все это я помню смутно, как сон. Ну, вот я и повез его. Проплыли мы миль шесть или восемь, и тут он сказал, что дальше побежит по берегу; а я спешил пригнать лодку обратно. Перед тем как выскочить на берег, он говорит, а сам чуть не всхлипывает: "Я могу довериться вам… я сделал… бог свидетель, что неумышленно… но человек умер. Я должен бежать из Голландии".

- А как все это случилось, он рассказал, Рафф? Может, он дрался на дуэли с товарищем, как студенты Геттингенского университета?

- Не помню. Может, он и рассказал мне, но все это - как сон. Я сказал, что не годится мне, доброму голландцу, нарушать законы моей родины, помогая ему таким манером. А он все твердил: "Бог свидетель, что я невиновен!" - и смотрел на меня при свете звезд такими светлыми, ясными глазами - ну совсем как наш маленький Ханс… Я только погнал лодку быстрее.

- Наверное, это была лодка Яна Кампхейсена, - сухо заметила тетушка Бринкер: - никто другой не бросает своих весел куда попало.

- Да… это действительно была его лодка. Ян, наверное, придет навестить меня в воскресенье, если только уже слышал, что я поправляюсь; да и молодой Хоогсвлейт тоже… На чем это я остановился?

(Счастье, что тетушка Бринкер сдержалась: говорить о Яне после жестокого разочарования, испытанного этой ночью, значило породить такие огорчения и подозрения, каких Рафф не вынес бы.)

- На чем ты остановился? Да почти на том же месте: парень еще не успел отдать тебе часы. Ах, вряд ли он добыл их честным путем!

- Ну что ты, вроу! - воскликнул Рафф обиженно. - Часы были его собственные - ясно, как день.

- Как же он дошел до того, что отдал их? - спросила тетушка Бринкер, бросив беспокойный взгляд на огонь, в который пора было подбавить торфу.

- Я тебе про это уже рассказывал, - ответил Рафф, недоумевающе глядя на нее.

- Расскажи еще разок, - сказала тетушка Бринкер, благоразумно стараясь помешать ему снова уклониться в сторону.

- Так вот, перед тем как выскочить из лодки, он отдает мне часы и говорит: "Я бегу, покидаю родину, хотя никогда не думал, что придется… Я доверяюсь вам, потому что уверен в вашей честности. Отнесите эти часы моему отцу… не сегодня, а через неделю, и скажите, что их посылает его несчастный сын. И еще скажите, что, если он когда-нибудь пожелает, чтобы я вернулся к нему, я не побоюсь ничего и приеду. Скажите ему, чтобы он послал письмо на имя… на имя…" Ну вот, все остальное вылетело у меня из головы. Не могу вспомнить, куда надо было послать письмо. Бедный малый! Бедный малый! - горестно проговорил Рафф и взял часы, лежавшие на коленях жены. - Так часы и не попали к его отцу.

- Я отнесу их, Рафф, не беспокойся… Отнесу, как только вернется Гретель. Она скоро придет домой. А как ты сказал, как звали его отца? Где ты должен был разыскать его?

- В том-то и горе! - ответил Рафф, очень медленно выговаривая слова. - Все с меня точно соскользнуло. Я вижу лицо молодого человека и его большие глаза так ясно, словно он стоит передо мной… и я помню, как он открыл часы, выхватил из них что-то и поцеловал… а больше ничего не помню. Все остальное словно вихрем унесло, и, когда я пытаюсь вспомнить, мне чудится шум наводнения…

- Да, оно и видно, Рафф… Но я то же самое чувствовала после лихорадки. Ты устал… надо сейчас же уложить тебя в постель… Да куда ж она запропастилась, эта девчонка, хотела бы я знать?

Тетушка Бринкер открыла дверь и крикнула:

- Гретель! Гретель!

- Отойди-ка в сторонку, вроу, - слабым голосом проговорил Рафф, наклоняясь вперед и стараясь увидеть покрытую снегом равнину. - Что-то мне захотелось хоть немножко постоять за дверью, на воздухе.

- Нет-нет! - рассмеялась его жена. - Вот погоди, я расскажу меестеру, как ты ноешь, и надоедаешь, и пристаешь, чтобы тебя выпустили из дому! Но, если он разрешит, я тебя завтра же укутаю потеплее и поведу гулять… Да ты у меня тут совсем замерзнешь - дверь-то открыта!.. Смотри-ка, ведь это Гретель: передник туго набит… катит по каналу как бешеная… Хозяин, что ты делаешь! - вдруг чуть не вскрикнула она, захлопнув дверь. - Ты сам идешь к кровати, без моей помощи - я до тебя и не дотронулась. Да ты упадешь, мой милый!

Она сказала "мой милый" - слова, которые произносила лишь редко. И это показывало, как велики были и страх и радость, охватившие ее, когда она бросилась поддержать мужа. Вскоре Рафф улегся под новым одеялом и, пока жена со всех сторон подтыкала его, чтобы ему было тепло и уютно, заявил, что это он в последний раз лежит в постели днем.

- Да, я и сама на это надеюсь, - рассмеялась тетушка Бринкер, - раз уж ты начал так резвиться.

Рафф закрыл глаза, а тетушка Бринкер поспешила раздуть огонь, или, точнее, ослабить его, ибо голландский торф похож на самих голландцев: его трудно разжечь, но стоит ему разгореться, и он будет пылать очень ярко. Затем она отодвинула в сторону свою забытую прялку, вынула из какого-то невидимого кармана вязанье и уселась возле кровати.

- Если бы ты вспомнил имя этого человека, Рафф, - осторожно начала она, - я могла бы отнести ему часы, пока ты спишь. Гретель, наверное, скоро вернется.

Рафф снова попытался вспомнить, как зовут отца того юноши, которого он подвез на лодке, но тщетно.

- Уж не Боомпхоффен ли? - подсказала тетушка Брипкер. - Я слышала, в этой семье двое сыновей пошли по плохой дорожке… Герард и Ламберт.

- Возможно, - ответил Рафф. - Погляди, нет ли на часах каких букв - может, они наведут нас на след.

- Молодчина ты у меня! - радостно воскликнула тетушка Брпнкер, быстро взяв часы. - Да ты теперь умней прежнего! Так оно и есть, вот они: "Л.Я.Б." Это Ламберт Боомпхоффен, будь уверен!.. Вот только к чему тут "Я", не знаю. Впрочем, это были важные господа, напыщенные, как индюки. Такие часто дают своим детям двойные имена, хоть это и не положено по писанию.

- Так ли, вроу! Мне помнится, в библии встречаются длинные, сложные имена, какие и выговорить-то мудрено. Но ты вмиг угадала правильно. Такой ты и была всегда, - сказал Рафф, снова закрыв глаза. - Попробуй отнеси часы Боомпкинсам.

- Не Боомпкинсам, таких я не знаю, - Боомпхоффенам.

- Ну да, отнеси их туда.

- Туда! Легко сказать, хозяин! Да вся их семья четыре года назад переселилась в Америку. Уж лучше спи, Рафф: ты бледный и совсем ослабел. Завтра утром сразу смекнешь, как лучше сделать… А, госпожа Гретель, наконец-то явилась!

В этот вечер "фея-крестная", как мы уже знаем, побывала в домике, прежде чем Рафф проснулся. Гульдены были снова надежно упрятаны в большой сундук, а тетушка Бринкер с детьми роскошно угощалась мясом, белым хлебом и вином.

Тогда-то мать, захлебываясь от радости, и рассказала детям историю часов, с теми подробностями, которые считала возможным сообщить. Справедливо, думала она, чтобы бедняжки узнали про них кое-что, раз они так свято хранили тайну с тех пор, как сами стали хоть что-нибудь понимать.



Страница сформирована за 0.81 сек
SQL запросов: 169