УПП

Цитата момента



Нет таких случаев, когда обиды оправданы.
Кроме случаев, когда обиды целесообразны.

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Человек боится вечности, потому что не знает, чем занять себя. Конструкция, которую мы из себя представляем рассчитана на работу. Все время жизни занято поиском пищи, размножением, игровым обучением… Если животному нечем заняться, психика, словно двигатель без нагрузки, идет вразнос. Онегина охватывает сплин. Орангутан в клетке начинает раскачиваться взад-вперед, медведь тупо ходит из угла в угол, попугай рвет перья на груди…

Александр Никонов. «Апгрейд обезьяны»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/israil/
Израиль

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЬ

Самым скучным для поручика Ефремова было сидеть без дела. Пленникам отвели помещение в деревянном домишке, который помещался во дворе шляхетской усадьбы. В каменном доме рядом жил шведский генерал. Усадьба была окружена караулом, а пленников сторожили два солдата в синих мундирах; они расхаживали возле двери с пиками, как заводные куклы. Сменялись они дважды в сутки.

Допрашивали пленных только один раз. Караульные доставили их в каменный дом. Их принял генерал. Это был высокий красивый пожилой мужчина в треугольной шляпе, посаженной на парик. Пышные локоны спускались генералу на плечи. Широкие рукава мундира были расшиты золотом. В руке он держал трость с костяным набалдашником.

Поручика всё это мало заинтересовало. Он пристально глядел на человека в длинном кафтане с бархатным воротником, который стоял опустив голову за спинкой генеральского кресла.

Генерал спросил фамилию и имя офицера и какого полка. Человек с бархатным воротником перевёл вопрос генерала на русский язык. Ефремов назвал себя и сказал, что служит в гвардии. Генерал пожелал узнать, с каким делом ехал поручик и куда спешил.

— Ехал я из Москвы, — отвечал поручик, — а спешил в лагерь государев.

— Где находится лагерь царя Петра?

— Того не ведаю, — отвечал Ефремов, — а ежели б доехал до Полтавы, там бы расспросил.

— Полтава осаждена войсками его величества короля, — заметил генерал.

— До поры до времени, — отвечал Ефремов.

Генерал сделал нетерпеливое движение.

— Где сумка, которую офицер вёз с собой?

Ефремов вперился в переводчика. Теперь переводчик поднял лицо, и поручик ясно увидел того самого длинноносого, который бросился вплавь с парома на реке Псёл.

— А, старый знакомый, — сказал Ефремов, — так ты и насчёт сумки донёс? И давно служишь ты неприятелю?

Длинноносый не отвечал. Он обратился к генералу и стал говорить что-то, низко кланяясь. Генерал слушал его прищурившись, потом махнул рукой и обратился сам к поручику.

— Господин рюска порюшик говорит, где сюмка, или терят свой шизнь, — промолвил он весело.

— Где сумка, не знаю, — сказал Ефремов.

— Офицер нельза «не знаю», — отвечал генерал, — офицер всегда «знаю»! — Он стукнул тростью. — Два день дюмай, потом придюмай! Его говорит, — генерал указал тростью на длинноносого, — его говорит, господин рюска порюшик нушно голова рюби. Я не любит голова рюби. Меня надобно сюмка. А нет сюмка — будем стреляй. Вот так! Пуфф!

Генерал изобразил пальцем, как пуля попадёт поручику в голову, и засмеялся.

— Спасибо, — сказал Ефремов, глядя на переводчика, — наши ещё с тобой сосчитаются, длинный нос…

Переводчик снова быстро заговорил, кланяясь генералу, но тот махнул рукой. Солдаты брякнули пиками, и пленных увели в деревянный дом.

День шёл за днём. В шведском лагере протяжно играла труба, били барабаны и ржали лошади. Караульные расхаживали у двери. Неподалёку от дома, в котором находились пленные, что-то равномерно скрипело и ухало. Уханье и скрип начинались с утра и прекращались около полудня.

— Видать, у них здесь кузня, — заметил Тимоха.

— Кузня звенела бы, — отвечал поручик, — а тут вроде как бы сваи заколачивают…

Это уханье раздражало Тимоху. Он не мог усидеть на месте. Однажды он попытался высунуться из окна, но усатый караульный солдат направил на него пику.

— Скажи, служивый, что там стучит? — спросил Тимоха.

Караульный что-то рявкнул и замахнулся пикой.

— Не понимает по-нашему, — сокрушённо сказал Тимоха, — а то я уговорил бы его.

— Не трогай его, он пуганый, — сказал поручик, — ишь ведь, загнали их наши на Украину! Они было думали к Москве пробраться, да не вышло. Теперь набросились на Полтаву, да тут им, кажись, и конец будет. Наши подходят с большим войском, а им и уйти-то некуда. Вот они мучаются… Стой! Что это?

На двор галопом въехал стройный молодой всадник в коротком плаще с золотыми шнурами и шляпе с белым пером.

При его появлении караульные солдаты вытянулись в струнку. За всадником следовали два кавалериста с лихо закрученными усами. Всадник кивнул одному из них. Тот слез с лошади и распахнул дверь домика.

— Порюшик Эфрэмоф!—с трудом выговорил он, глядя в бумагу.— Марш за мною!

— Куда? — спросил поручик.

— Молшайт! Приказ короля!

Тимоха горестно смотрел, как поручика вывели на двор. Подкатила двуколка, в которую Ефремова втолкнули силой. Нарядный всадник крупной рысью выехал за ворота. Двуколка поехала за ним, а за двуколкой отправились и кавалеристы. Стук копыт затих в отдалении.

— Эх, — горестно промолвил Тимоха, — никак, повезли голову рубить…

Большая белая усадьба была окружена караулами со всех сторон. Но при появлении всадника с белым пером солдаты наклоняли ружья, а офицеры салютовали шпагами. Ефремова провезли по длинной аллее между двумя рядами высоких тополей и велели вылезть у крыльца. Всадник с пером соскочил с коня, бросил поводья солдату и сделал поручику знак следовать за собой.

Они прошли через несколько комнат, наполненных разодетыми офицерами. Приглушённый гул голосов стихал при их появлении. В четвёртой или пятой комнате было пусто. Двое караульных офицеров стояли у двери с палашами наголо.

щелкните, и изображение увеличится Человек с белым пером указал поручику место, где ему стоять, снял шляпу и исчез за дверью. Через несколько минут дверь распахнулась. Провожатый Ефремова появился и сделал знак рукой — войти.

Ефремов твёрдыми шагами вошёл в следующую комнату и остановился. У стола сидел человек в чёрном платье, остриженный в скобку. На носу у него красовались большие очки, а в руке было гусиное перо. Другой человек стоял у окна спиной к поручику. Роста он был небольшого, с коротко остриженной большой головой. На нем был серый, скромный камзольчик и высокие сапоги. Руки его были сложены за спиной.

Молчание продолжалось несколько минут. Потом высоким и слабым голосом заговорил тот, который стоял у окна. Говорил он по-шведски. Сидящий у стола повернулся к поручику и сказал по-русски:

— Поручик Ефремов! Его королевское величество изволит спрашивать, давно ли выехал из Москвы?

— Недавно, — отвечал поручик.

— Его величество изволит спрашивать, не уезжают ли жители Москвы из города?

— Такого не заметил, — отвечал поручик.

— Нет ли в Москве голода или смятения великого?

— Нет и в помине, — удивлённо отвечал поручик.

Человек, стоявший у окна, повернулся к Ефремову. Поручик увидел бледное лицо с длинным энергичным подбородком, высокий узкий лоб и блуждающие глаза.

— С каким делом ехал поручик в лагерь царя Петра?

— Вёз запечатанную сумку.

— Что в ней было?

— Не знаю да и знать не могу.

Король кивнул головой писцу. Тот взял со стола большой лист печатной бумаги и сунул его в руки Ефремову.

— Его величество желает, чтоб господин поручик прочитал сию бумагу. Ефремов осторожно взял пальцами бумагу, так, словно она была отравленная.

Бумага была напечатана по-русски, но старым шрифтом. В ней его величество король Карл XII объявлял всем жителям Украины и России, что царь Пётр напал на Швецию без всякой причины; что гетман Мазепа перешёл на сторону короля, а с ним «знатные лица»; что королевские войска всё время побеждали и побеждают русских; что жители России страдают от поборов и солдатчины; что король Карл, жалея подданных Петра, идёт к ним на помощь, чтобы искоренить дух зловредный и «вернуть старину» в Россию; что в скором времени королевские войска вступят в Москву, вследствие чего жители Украины и России должны оставаться спокойными, не бояться за свои пожитки и ласково принимать войска Карла.

— Где напечатано сие? — спросил поручик.

Писец улыбнулся.

— Королевские власти отняли типографию, которую везли из города Амстердама в Россию. Там и буквы, и станки отменные.

— А мастеров где взяли?

— Некий мастер амстердамский при оной типографии ехал, и он же текст набирал. Но господина поручика не за тем сюда везли, чтоб на его вопросы отвечать. Его величество желает узнать, понятливо ли сочинено?

— Понятливо-то понятливо, да народ наш не поверит,— отвечал поручик, — и старину в Россию не вернуть! Что было, то прошло!

Писец помялся, прежде чем сообщить этот ответ Карлу. Король отошёл от окна и стал ходить по комнате, всё ещё держа руки за спиной. Хлыстик подрагивал в его пальцах. Наконец он остановился и проговорил что-то отрывисто, не глядя ни на писца, ни на поручика.

— Его величество соизволит спрашивать, желает ли господин поручик вступить в королевскую службу и состоять при особе его величества?

Ефремов не сразу ответил. Несколько минут он изумлённо рассматривал королевскую спину.

— Изменником отечеству своему не стану, — сказал он, — и воинской присяги не нарушу. Об этом спрашивать смешно и недостойно.

Карл снова быстро заходил по комнате. Казалось, слова Ефремова его нисколько не затронули.

— Его величество изволит напомнить господину поручику, что ежели он согласится, то будет начальником Московского Кремля. Ежели не согласится, то проведёт всю жизнь свою пленником в Швеции.

— Видели мы некогда и в Кремле иноземное войско,—взорвался поручик, — однако дозвольте спросить: где оно? И ежели его величество собирается в Москву, то почему находится под Полтавой?

Писец нахмурился.

— Так королю сказать нельзя, — буркнул он.

— У меня других слов нету! — отвечал Ефремов.

Писец встал и обратился к Карлу с длинной речью. Карл этой речи не дослушал. Он неожиданно ударил себя хлыстиком по сапогу и снова замер у окна спиной к присутствующим. Прошло минут десять. Все молчали. Наконец Карл топнул ногой. Ефремова схватили Под руки И потащили прочь. Не сказав ни слова, посадили его снова в двуколку, конный караул окружил его. Поехали очень быстро. Всадника в шляпе с белым пером теперь не было.

Поручик думал, что везут казнить, но его привезли обратно в домик, где сидел Тимоха.

— Слава богу!—воскликнул Тимоха, увидев поручика.— А уж я-то сижу, вспоминаю молитву за упокой души…

— Вспомнил? — спросил Ефремов.

— Не вспомнил, ваше благородие…

— И не надобно. Они пуганые. По всему видать, что дело ихнее не выходит. Король у них бесноватый! А в сарае, что рядом с нами, у них типография. Печатают на краденых станах подмётные листы, чтоб наших людей портить. Оттого и уханье идёт. Да только толку от этого уханья не будет никакого! Ну, давай спать — утро вечера мудренее…

Через несколько минут поручик И его денщик храпели так, Что караульные солдаты с удивлением подходили к окнам и долго вглядывались в неподвижные фигуры пленников.

ХЛОПЦЫ АТАМАНА ЯСТРЕБА

Ястреб не любил ходить по большим дорогам. Он со своими хлопцами скрывался в рощах между Псёлом и Ворсклой. Хлопцы Ястреба долго на месте не оставались и землянок не рыли, а, переночевав в глуши дубравы, передвигались сразу же на другое место. Во всех сёлах между Полтавой и Миргородом у них были свои люди.

Ястреб знал всё, что происходит и у шведов и у русских. Он нападал на шведские разъезды, когда они растягивались цепочкой в лесу, уносил ружья, порох, пули, гнал из деревень мародёров, отбивал возы с продовольствием, сеном и дёгтем и хвастался тем, что дважды нападал на шведские посты и завёл себе «конницу» из уведённых оттуда лошадей.

Алесю эта жизнь понравилась. Нравились ему лесная прохладная глушь, и птичье пение, и тлеющие угли в ночном костре, и похлёбка, пахнущая дымом, и ключевая вода, и ранние июньские зори, когда он караулил под раскидистым дубом, сжимая в руках пику и вглядываясь в пустую белую дорогу. Ястреб был силён по части выдумок. Он посылал одного из своих подчинённых, по кличке Пузо, переодетым в слепого бандуриста в шведский лагерь под самую Полтаву. Алесь ходил с ним поводырём.

Шведские часовые их в лагерь не пустили. Но мазепинцы велели «ди-ду» петь про старину, взгрустнули и подарили ему небольшой кусок сала. А когда он попросил ещё «для малых деток», рассердились, прикрикнули и велели убираться прочь. Отойдя подальше, слепой «дид» сразу стал зрячим и подмигнул Алесю.

— Чуешь? — сказал он. — У них у самих, шибеников, вечерять нечем. Кони, чуешь, неспокойные, некормленные… А на хари ихние подивись — как у баб на похоронах. Слышал я, кажут, что Петрово войско недалече…

Подойдя ночью к роще, Пузо защёлкал соловьем, да так лихо, что Алесь развеселился. И ещё интереснее получилось, когда из рощи ответил целый соловьиный хор.

— Наши, — уверенно сказал Пузо.

Выслушав рассказ Пуза, атаман взъерошил бороду и сказал задумчиво:

— Хлопцы, будет час, налетим и на самый лагерь!

Алесь с братом в эту ночь были караульными. Они сидели на опушке леса с топорами и пистолетами. Кругом стояла тихая ночь. Звёзды горели так ярко, как никогда не горят они на севере. Приложив ухо к земле, можно было услышать смутный гул.

— Это за Ворсклой, — сказал Ярмола. — Петрово войско идёт…

Оба молчали несколько минут.

— Негоже, — сказал Алесь, — что я поручикову сумку не довёз.

— Нужна Петру твоя сумка! — отозвался Ярмола. — Он о буквах нынче не думает…

— Думает, — сказал Алесь, — а то не слал бы гонцов с письмами из военного похода. Всё про книги приказывал…

— Откудова знаешь?

— Дедушка Ефремов говорил.

Ярмола помолчал и вздохнул.

— Зря бросил ты дело книжное, браток, — проговорил он, — в наших Смолятичах ведь никто читать не умел. Ты первый выучился… И Москву повидал.

Алесь не отвечал.

— Ворочайся в Москву, брат, — неожиданно сказал Ярмола, — там дело великое — книги. А в Смолятичах найдётся кому за тебя на попас ходить… А?

Алесь не отвечал. Вспомнил он великий город, его золотые маковки, разъезженный телегами бревенчатый настил Никольской улицы, роскошные ворота Печатного двора, сосредоточенные лица справщиков и длинные ряды книг…

Сильна Москва ученьем — и всегда была сильна.

В эту ночь приснился ему сон: будто слышен вдали горластый перезвон московских колоколов. Облака плывут по голубому небу над Кремлём. А вот и дедушка Ефремов, высокий, плечистый, смуглый и как будто печальный.

Алесь ждал, что дедушка что-нибудь скажет, и сам дедушка словно старался что-то сказать… но не сказал ничего. Вместо слов он поманил Алеся рукой и указал ему молоточком на свой верстак.

Алесь хотел сказать, что он дедушку понял, но и у него язык не повернулся. И тут Ефремов стал исчезать постепенно — сначала туловище, потом борода. Остались только глаза да морщинистый лоб, подвязанный ремешком. И глаза смотрели на Алеся ласково и скорбно.

«Дедушка Ефремов, ей-богу, я вернусь!» — закричал Алесь и проснулся.

Ему жалко было дедушку и стыдно, что обещал то, чего выполнить не мог, — ведь он не собирался возвращаться. А потом ему так грустно стало, что он целый день ни слова не вымолвил.

— Ну что, браток, — спросил его Ярмола уже к вечеру, — надумал что-нибудь?

— Ничего я не надумал, — рассердился Алесь и хотел было пойти чистить коней.

— Я почищу, — сказал Ярмола, — а ты ещё подумай…

В шведском лагере началась суматоха. Скрипели повозки, чавкали копытами лошади, тяжело лязгали лафеты пушек, возчики ругались на непонятном языке, трубные сигналы один за другим прорезали воздух.

— Выступают, ваше благородие, — замечал Тимоха, — слышите, обоз поехал?..

Через несколько минут вошёл краснолицый унтер и велел пленникам выходить. Их посадили на воз вместе с караульными.

Дорога вся была забита повозками. Пыль стояла столбом. Возчики стегали лошадей. Поминутно скакали мимо всадники в нахлобученных на уши треуголках. Ефремов, прищурившись, посматривал кругом.

— Отходят от Полтавы, — шепнул он Тимохе, — видать, наши близко…

— Ваше благородие, — тихо сказал Тимоха, — а ежели нам податься в кусты? Я с двумя справлюсь…

— Постой, — отвечал поручик, — на открытом месте нельзя.

Обоз вытянулся длинной цепочкой и пополз под гору. Воз, на котором ехали пленники, оказался позади.

Поручик глазами указал Тимохе на тёмную рощицу справа от дороги. Тимоха чуть кивнул головой.

Воз ехал тихо.

Тимоха внимательно разглядывал своего соседа, сухопарого солдата с рыжеватыми усами. У этого солдата было в руках ружьё да сбоку в ножнах висел тесак.

— Ваше благородие, — прошептал Тимоха, — я у него возьму ружьё, а вы разом бросайтесь на дорогу — да в зелень… Унтер-то будет стрелять, да я и с ним справлюсь…

Всего этого не пришлось делать. Только воз въехал на узкую дорожку в лесу, как раздался крик, в воздухе замелькали топоры и рогатины, загремели выстрелы. На дорогу спереди и сзади воза посыпались люди в бараньих шапках и холщовых рубахах. Лошадей остановили, унтеру отвесили удар обухом по затылку.

Поручика и Тимоху ухватили и потащили в сторону. Прежде Чем они успели сообразить, что с ними происходит, как уже оказались в роще. Там на прогалине стояли два человека: один широкий, как ворота, с большой чёрной бородой; другой был мальчик лет двенадцати, золотоголовый, веснушчатый, сильно загорелый.

— В который раз с тобой на дорогах встречаемся! — удивлённо сказал Ефремов, стряхивая пыль с усов. — Ты что, Алесь, пристал к разбойникам, что ли?

— Тут разбойников нема, пан военный, — прогремел человек с чёрной бородой, — а есть вольные люди, которые по своей охоте воюют с королём и Мазепою!

— Господин поручик, — добавил Алесь, радостно улыбаясь, — так, может статься, и дальше поедем?

— Вот как! А кони наши где?

— Есть ваши кони.

БЫЛО ДЕЛО ПОД ПОЛТАВОЙ

Во второй половине ночи за Будищенским лесом слышен был гул пушек.

Поручик слез с лошади и отправился на разведку. Вернулся он через час с озабоченным лицом.

— Чуть было не угодили мы к шведам, — сказал он, — с ночи был бой великий. Шведы уходят в Будищенский лес. Стало быть, поедем теперь влево, к Семёновке.

— Наши победили?— спросил Алесь.

Поручик покачал головой.

— Рано хвастаться, — сказал он, — всё поле в дыму, пальба такая сильная, какой до сего времени и вовсе не было… Кажись, попали неприятели под наши ядра…

Поехали к Семёновке. Не успели обогнуть Будищенский лес, как пальба началась снова. Облака дыма поднялись над лесом, как будто лес горел. Земля кругом содрогалась и гром громыхал, как при сильной грозе.

С холма, возле Семёновки, перед всадниками открылась картина, при виде которой поручик стремительно остановил лошадь, а Тимоха зажмурился.

Большое поле между сёлами Семёновной и Яковцами всё кишело людьми. Слева двумя длинными линиями стоили батальоны в русских зелёных мундирах. Ближе к Семёновке таким же образом зеленела стройно поставленная кавалерия.

С правой стороны одной линией стояли шведские солдаты в синих мундирах с жёлтыми перевязями, а по бокам гарцевала шведская кавалерия.

Ветер трепал бесчисленные знамёна и нёс над полем белые клубы дыма. Пушкари стреляли, заряжали и тащили пушки. Вдали, на юге, виднелись крыши и колокольни Полтавы, усеянные народом.

Солдаты то и дело брали ружья к плечу, и залп грохотал за залпом от одного конца линии до другого. После каждого залпа ветер относил в сторону тучу дыма.

— Ваше благородие, — подал голос Тимоха, — надобно ехать в объезд, тут не проедешь…

— Постой, — промолвил поручик.

На поле разом затрещали сотни барабанов. Синяя шведская пехота тронулась с места и стеной покатилась на восток, навстречу дыму и ветру.

Но и русская зелёная пехота тоже пришла в движение и пошла навстречу шведам.

Обе стены, зелёная и синяя, встретились посреди равнины. Засверкали штыки, послышались крики, лязг оружия, громкая команда, прерываемая выстрелами из ружей и пистолетов. Поднялась пыль.

С холма трудно было уследить за тем, что происходило на поле. Дым то закрывал обе армии, то рассеивался. Видно было, как напряжённо шагают в атаку, нагнув штыки, батальон за батальоном. Мелькали фигуры офицеров с высоко поднятыми шпагами, Лошади ржали, дыбились и галопом неслись по полю, потеряв всадников. Иногда поле на миг пустело, и среди истоптанной пшеницы видны были тела убитых, лежавшие то в одиночку, то грудами. Из этих скоплений тел торчали штыки и алебарды.

И снова по изборождённому полю бежали шеренгами солдаты в зелёных мундирах с криком «ура!»…

Час шёл за часом. Алесю казалось, что это будет продолжаться бесконечно.

Шведы атаковали отчаянно. Сбоку, с опушки дальнего леса, по ним палила русская артиллерия. Ряды синих мундиров редели и смешивались под градом ядер. Алесь видел, как шведские конники несколько раз нале-тали на русские батальоны и откатывались в беспорядке.

На поле будто бы всё замирало на несколько минут и начиналось сызнова.

— Господин поручик, — устало спрашивал Алесь, у которого лицо покрылось пылью и глаза покраснели от жары и напряжения, — когда же конец придёт?

— Терпи, Алексей, — отвечал поручик, — да не вылезай на поле, а то шальная пуля убьёт. Сиди за дубом.

И в самом деле, в ветвях деревьев часто слышался заунывный звук, как будто комар звенел, а после этого раздавался гулкий треск — это пуля ударяла в дерево. К подножию холма, на котором находились путники, два или три раза подкатывались шипящие ядра.

— Господин поручик, — кричал Алесь из-за дуба, — что там делается?!

— Терпи, — отвечал поручик, — видишь, не могут прорваться шведы… Смотри, Тимоха, наши палят из закрытия… Под самый огонь попали королевские полки… Ну, славен был король Карлус на полях воинских, да нынче нашла коса на камень…

Алесь словно остолбенелый глядел на большое сражение. Ему никогда не приходилось видеть, как люди убивают друг друга сотнями, как прыгают по полю металлические шары, как взлетают вверх тела людей и лошадей и комья земли… Грохот, свист ядер, удары, звон оружия, топот и полог пыли, повисший, как туман, над полем, — всё это казалось ему страшным сном.

Солнце поднималось всё выше. «Ура!» — гремело всё громче. И чем страшнее казалось всё это Алесю, тем веселее становился Ефремов.

— Что, ваше королевское величество, — восклицал он, — не вернуть старину ни пулей, ни штыком!.. Вы думали, не велико дело с толпой московской справиться? Ан нет, нынче у нас толпой войска не ходят… Гляди, Тимофей, сдаются неприятели, ей-богу, сдаются! Эх, жаль, что мы запоздали!..

И в самом деле, в дыму сражения видно было, как постепенно склоняются к земле знамёна Карла XII. Всё поле теперь затоплено было зелёными мундирами. Вдали в туче пыли переливались молнийками клинки кавалерии. К полудню конные преследовали уже уходящего противника. По всему полю русские трубы играли марш. Из Полтавы долетал колокольный перезвон, и всё это смешивалось в бурю звуков, оглушившую Алеся.

— Что же это, господин поручик?—слабо спросил он.

— Победа полтавская! Запомни на всю жизнь!

Поручик с Алесем добрались до царского шатра только ввечеру. Шатёр стоял посреди русского укреплённого лагеря, к северу от деревни Яковцы.

Шатёр с большим чёрным орлом был освещен изнутри и казался золотым. В нём слышались голоса. Несколько человек стояло снаружи. Все они держали под мышкой треугольные шляпы с султанчиками, а по плечам у них были распущены пышные локоны. Это были генералы. Среди них выделялся человек огромного роста. Алесь никогда таких высоких людей не видал и подумал сначала, что этот человек стоит на ходулях, но, подойдя поближе, увидел, что ходуль никаких у него нет, а на тонких ногах высокие чёрные сапоги. Шляпы на этом великане не было. Ветер шевелил его волосы вокруг небольшого, но очень живого лица с быстрыми чёрными глазами.

Поручик сдёрнул шляпу и приготовился уже махнуть ею в поклоне. Но тут высокий человек сделал ему знак над головой генерала и сказал радостно:

— Вот ещё подарок! Ефремов! Приблизься!

Поручик приблизился. Алеся кто-то толкнул в бок, и чей-то голос прошептал ему на ухо: «Сними шапку, дурень, это государь!»

— Что привёз, Ефремов, — продолжал Пётр, — те ли книги, о которых я в Москву отписывал?

— Оттиски привёз, государь, — отвечал Ефремов с новым поклоном.

— Давай сумку!

Пётр вытащил из сумки папку, раскрыл её и показал генералам два небольших листочка бумаги, покрытых печатными знаками.

— Прошу взглянуть, господа генералы! Сие есть новоизобретённая азбука российская с изображением письмен древних и новых… Что тут?.. Эх, не то, не то… Подайте перо!

К Петру подбежал молодой человек с большим гусиным пером и чернильницей. Пётр схватил перо и стал черкать по бумаге.

— «От», «о», «пси» не надобны… Литеру «буки», также и «покой» переправить, зело дурно сделаны… Кто буквы отливал?

— Печатного двора словолитец Александров, дяди моего покойного ученик…

— А наборщики?

— Никитин, Постников, Пневский, Васильев, Гаврилов, Сидоров… Они же челом бьют, государь, просят прибавки…

— Постой, — сказал Пётр, — а где московские голландцы?

— Срок вышел, государь, их дело сделано.

Пётр посмотрел на листки, которые держал в левой руке, и заложил перо за ухо.

— А ведь не худо научились! Однако большие славянские литеры делать не велю… Поликарпов что?

— Здравствует, государь…

— Он, чай, поболее моего здравствует? Хитёр, долгополый! Киприанов что?

— Сделал календарь, ваше величество…

— Ландкарты нам надобны более, чем календарь! Мы ему о том завтра отпишем… Макаров! Дай чернила!

щелкните, и изображение увеличится Пётр обмакнул перо в чернильницу и стал быстро писать что-то на бумажках, привезённых поручиком. Перо у него сломалось, и он с раздражением бросил его на землю. Секретарь подал ему другое перо и подставил свою спину вместо стола.

— Ефремов! — сказал Пётр. — Скачи завтра поутру в Москву! Секретарь наш даст тебе бумаги запечатанные, ты их доставишь графу Мусину-Пушкину в собственные руки. Это кто?

— Сирота, государь, покойного дяди моего Михаилы Ефремова выученик…

Пётр посмотрел на Алеся и улыбнулся.

— Маловат для дела, — сказал он. — Эй, юноша, приблизься… Да поклонись, сделай милость, я ведь старше тебя… Вот так! Что тебе, юноша, сделать? Хочешь — в пехотный полк велю записать барабанщиком?

— Вели меня в Москву, — отвечал Алесь.

— В Москву? — удивился Пётр. — Это куда же?

— На Печатный двор, книги делать.

Пётр молчал долго.

— Господа генералы, — сказал он, обращаясь к свите, — таковой просьбы на войне, кажись, ещё никто не слыхивал… Будь по-твоему, юноша… Господин секретарь, извольте о сем составить, а я подпишу. Ефремов, поздравь меня с победою да ступай отдыхать! Господа генералы российские и иностранные, прошу пожаловать к столу!

Он скрылся в шатре.

— Что же ты?.. — сказал Алесю Ефремов. — Не ты ли просился в военный поход, на коне скакать?

— Я от походов не отказывался, — отвечал Алесь.

— Гляди, как бы тебя в монахи не отдали…

— Нет, — твёрдо отвечал Алесь, — не отдадут, теперь я московский типографщик!

Топ-топ-топ… Топ-топ-топ…

Алесь уже привык к этому размеренному звуку. Скакали они втроём от Полтавы к Ахтырке, с поручиком и Тимохой. Но теперь у Алеся была своя лошадь.

К вечеру поручик, который вырвался далеко вперёд, вдруг остановил своего коня и замахал рукой Тимохе и Алесю.

— Оставайтесь на месте! — крикнул он издали.

— Что за дьявольщина, — устало промолвил Тимоха, — кто-то опять лежит возле дороги… Ну, теперь уж нас просто не проведёшь!

— Алексей, при тебе ли тесак?

— Есть тесак, — отвечал Алесь.

— Держи его наготове, — сказал Тимоха и вытащил пистолет.

— Засада? — спросил Алесь.

— Уж одна таковая была, — пробурчал Тимоха, — и тоже на пути человек лежал. Приманка!

Поручик слез с коня, постоял, потом вскочил обратно в седло.

— Езжайте!—крикнул он и поскакал галопом.

Тимоха с Алесем ударили коней и едва догнали Ефремова на дороге.

— Поскорей поедем, — отрывисто произнёс поручик, — а то к ночи в Ахтырку не успеем. Вишь ты, и тучи собираются…

Уже подъезжая к Ахтырке, Алесь спросил:

— Кто лежал сбоку дороги?

— Солдат неприятельский, — отвечал поручик, — пулею убит.

— Мёртвый?

— Покойник, — неохотно отвечал Ефремов. — Погоняй, погоняй, а то гроза грянет.

Топ-топ-топ… Через две недели всадники въехали в Москву.



Страница сформирована за 0.83 сек
SQL запросов: 171