ПОНЕДЕЛЬНИК, 28 ИЮЛЯ, когда Эмиль вылил тесто для пальтов на голову своему папе, а затем был вынужден вырезать из дерева сотого смешного человечка
На кухне в Катхульте стоял старый деревянный диванчик, выкрашенный в синий цвет. На нем по ночам спала Лина. В те далекие времена на кухнях во всех хуторах округа Смоланд стояли такие деревянные диванчики, на которых спали работницы. И в Катхульте все было точно так, как везде. Лине очень удобно спалось на нем, и она никогда не просыпалась до звона будильника, который раздавался ровно в половине пятого утра. Тогда Лина поднималась и шла в хлев доить коров. Не успевала Лина выйти из кухни, как туда быстро входил папа Эмиля, чтобы выпить утреннюю чашку кофе в тишине и покое до того, как проснется Эмиль.
"Как приятно, - думал папа, - сидеть одному за большим круглым столом и прислушиваться к птичьему щебету за окном да к кудахтанью кур. Как приятно, что не надо с опаской поглядывать на Эмиля!" Папа любил не торопясь попивать кофе, слегка раскачиваться на стуле и ощущать под босыми ступнями прохладные свежевымытые половицы, которые Лина выскребла добела. Папа Эмиля всегда ходил по утрам босиком, и не только потому, что ему это нравилось. Была у него и другая цель.
- Ты тоже могла бы быть побережливей, - сказал он как-то маме, которая, видно, из упрямства наотрез отказывалась ходить босиком. - Ты так неаккуратно носишь свои башмаки, что через десять лет наверняка придется покупать новые.
- Наверняка! - произнесла мама таким тоном, что папе больше никогда не хотелось заводить об этом разговор.
Да я, кажется, уже говорила, что до звона будильника Лина обычно спала мертвым сном, но вот однажды утром она, представь себе, проснулась до того, как зазвонил будильник. Это было 27 июля, в тот самый день, когда у Эмиля был жар. А теперь подумай, может ли быть что-нибудь ужаснее, чем проснуться от того, что у тебя по голове пробежала большая крыса? А это как раз и произошло с Линой. Она завопила не своим голосом и схватила кочергу, но крыса юркнула в какую-то щель и исчезла.
Папа Эмиля прямо из себя вышел, когда услыхал про крысу.
- Шутка сказать! - воскликнул он.- Да она же сожрет у нас весь хлеб и все мясо!
- И меня в придачу! - добавила Лина.
- Но главное - хлеб и мясо, - настаивал папа. - Нужно взять у соседей хорошую кошку и запереть на ночь на кухне.
Когда Эмиль услышал про крысу, он тут же стал придумывать способ ее поймать. Мало ли что! А вдруг кошка промахнется?..
Часам к десяти вечера температура у Эмиля упала, он почувствовал себя хорошо, и его так и распирало желание взяться за какое-нибудь полезное дело.
Весь Катхульт к этому времени уже спал крепким сном: папа, мама и маленькая Ида - в спальне, рядом с кухней; Лина - на синем деревянном диванчике на кухне; Альфред - в своей каморке. Свиньи спали в свинарнике, куры - на насесте, в курятнике, коровы - в хлеву, а лошади - в загоне. Не спал только один Эмиль. Он лежал, лежал, потом не выдержал, тихонько встал с постели и осторожно, чтобы не скрипнула половица, на цыпочках проскользнул на кухню.
Во тьме горели зеленые глаза чужой кошки.
- Сидишь без дела? - спросил ее Эмиль.- Мучаешься? "Мяу!" - жалобно подтвердила кошка.
- Тогда иди домой, - сказал Эмиль. Ведь он очень любил животных и не позволял их мучить.
Он тихонько приоткрыл дверь, и чужая кошка пулей выскочила во двор.
Итак, кошка ушла к себе домой, а крыса осталась тут. Значит, ее надо было поймать во что бы то ни стало. Эмиль достал из ящика мышеловку, отрезал маленький кусочек сала и нацепил его на крючок. Сперва он решил поставить мышеловку возле двери чулана. Но потом передумал. Он рассуждал так: если крыса выглянет из двери чулана и сразу увидит капкан, она испугается и станет очень осторожной, и тогда поймать ее не удастся. Лучше дать ей спокойно побегать по кухне, порезвиться - она заиграется, перестанет бояться и тут-то угодит в мышеловку. Он даже сперва решил поставить мышеловку Лине на голову, раз она говорила, что эта наглая крыса пробежала у нее по голове, но тут же отказался от этого плана - Лина могла проснуться и испортить всю охоту. Надо найти другое место. Лучше всего, пожалуй, поставить мышеловку под обеденный стол!
Крыса знает, что там всегда найдешь хлебные крошки, но только, конечно, не возле папиного стула - папа не из тех, кто уронит хоть одну крошку.
"А что, - подумал Эмиль, - если крыса во время обеда тихонько подкрадется к папиному стулу и, не обнаружив ни крошки хлеба, примется глодать большой палец папиной ноги!" Нет, он этого не допустит! И Эмиль решительно поставил мышеловку под стол, как раз там, где обычно находятся папины ноги.
Потом Эмиль лег в постель и заснул, довольный собой. Когда было уже совсем светло, его разбудил ужасный крик. "Это они, наверно, вопят на радостях, что поймали крысу!" - решил Эмиль.
Но тут в комнату вбежала мама. Она выволокла Эмиля из постели и зашептала ему на ухо:
- Немедленно отправляйся в сарай и не попадайся папе на глаза, пока он не вытащит из мышеловки большой палец. Не то ты пропал, это точно!
Она схватила Эмиля за руку и потащила его из комнаты, в чем он был, а был он в ночной рубашке. Времени одеться решительно не оставалось.
- Без ружарика и кепарика не пойду! - закричал Эмиль и заметался по комнате в поисках этих двух предметов первой необходимости. Наконец все было найдено, и он помчался к сараю так прытко, что рубаха на нем трепетала, словно флаг на сильном ветру.
Ты, конечно, помнишь, что в сарае Эмиль отсиживал всякий раз, когда попадался с какой-нибудь шалостью. Мама сразу же задвинула засов, чтобы он не вырвался на волю. А сам он заперся изнутри, чтобы к нему никто не проник. Так что все предосторожности были соблюдены. Мама считала, что необходимо уберечь Эмиля от гнева отца.
Эмиль думал то же самое. Поэтому он заперся, уселся на бревно и стал вырезывать из деревянной чурочки очередного смешного человечка. Ты ведь уже знаешь, что этим делом он занимался всякий раз, когда его в наказание запирали в сарай. Уже девяносто семь человечков аккуратно стояли на полке, прилаженной вдоль стены сарая. Эмиль с удовольствием разглядывал свои маленькие деревянные скульптуры и думал, что не пройдет много времени, как их накопится здесь целая сотня, а это уже кое-что! Вроде юбилея!
"Тогда я устрою здесь, в сарае, пир на весь мир, но приглашу одного только Альфреда", - решил Эмиль, сидя на бревне с перочинным ножиком в руках.
Издалека до него доносились крики отца, но вскоре они смолкли. Потом вдруг раздался какой-то тонкий, пронзительный визг. И Эмиль испугался, почему-то решив, что это визжит сестренка Ида, но тут же вспомнил, что сегодня было решено заколоть свинью. Конечно, это визжала свинья. Для нее 28 число оказалось таким несчастливым… Впрочем, не для нее одной.
К обеду Эмиля выпустили на свободу. Не успел он войти на кухню, как к нему бросилась сияющая сестренка Ида.
- А на обед будут пальты!.. У нас на обед будут пальты!.. - вопила она.
Спорим, ты не знаешь, что такое п-а-ль-ты! По виду это что-то вроде больших клецок, но они бурого цвета и начинены кусочками свиного сала. А по вкусу напоминают кровяную колбасу, только в тысячу раз вкуснее. Вот что такое пальты!
Мама стояла у кухонного стола и мешала в глиняной миске тесто для этих самых пальтов, и вода кипела в кастрюле на печке, чтобы их варить. Значит, на обед и вправду будут эти бурые клецки, похожие на кровяную колбасу, только в тысячу раз вкуснее.
- Спорим, что я съем восемнадцать пальтов, - расхвасталась маленькая Ида, хотя, поглядев на нее, трудно было предположить, что она справится и с одной половинкой.
- Чего зря спорить, - сказал Эмиль.- Папа тебе все равно не позволит… Кстати, где он?
- Лежит во дворе, отдыхает, - ответила Ида.
Эмиль поглядел в кухонное окно, увидел, что в самом деле отец его лежит на травке как раз под окном, и удивился: обычно он отдыхал после обеда, сидя в кресле.
"Сегодня, видно, он очень устал, - подумал Эмиль. - Человек, попавший в мышеловку, наверное, всегда так устает".
Эмиль сразу же заметил, что у папы обута только одна нога. Но Эмиль знал, что его папа славится своей бережливостью - он, может быть, решил с сегодняшнего дня снашивать подметку только на одном башмаке, а на другом беречь.
Но потом Эмиль разглядел на большом пальце босой папиной ноги ужасный кровоподтек. И тогда он все понял. Эта проклятая мышеловка так стукнула папу по пальцу, что теперь он не может надеть на ногу башмак. Эмилю стало стыдно, что своей дурацкой охотой на крысу он причинил папе боль, и ему захотелось тут же сказать папе что-нибудь очень приятное. Он помнил, что пальты - самое любимое папино блюдо, и потому, схватив со стола миску с тестом для пальтов, высунулся с ней в окно.
- Гляди, пап, - радостно крикнул он, - что у нас сегодня на обед! Пальты!
Папа не спеша сдвинул шляпу, которой прикрыл лицо, и мрачно взглянул на сына. Было ясно, что он все еще не забыл про мышеловку. И Эмилю еще больше захотелось во что бы то ни стало хоть чем-нибудь порадовать папу.
- Ты только погляди, сколько тут в миске теста! - И он чуть ли не весь высунулся из окна, вытянув перед собой тяжелую миску…
Ты верно сообразил! Эмиль не удержал миски! Она выскользнула у него из рук, перевернулась в воздухе, и все тесто, приготовленное для пальтов, шмякнулось прямо на голову папе, который, как ты уже знаешь, отдыхал на траве под окном.
- Б-л-у-р-п! - только и произнес папа, потому что вряд ли кто-нибудь на свете сможет произнести что-нибудь другое, когда у него и глаза, и рот, и нос густо залеплены жирным тестом для пальтов.
Папа разом вскочил на ноги и, несмотря на кляп из теста во рту, взревел так страшно и громко, что, наверное, было слышно на самом дальнем конце Лённеберги. Миска плотно сидела у него на голове, словно шлем викинга, а с его носа медленно стекало густое темное тесто.
Как раз в этот миг из прачечной вышла Крюсе-Майя. Она промывала там свиные кишки для набивки колбас. Когда она увидела папу Эмиля с лицом, залитым темной кровавой массой, то завизжала не своим голосом и со всех ног бросилась в деревню разносить эту страшную весть.
На визг Крюсе-Майи из коровника выбежала Лина, увидела папу Эмиля и завопила как оглашенная:
- Караул! Этот разбойник пристукнул своего отца! Беда! О-о-о!
Когда же мама Эмиля увидела, что случилось, она первым делом схватила сына за руку и прямым ходом потащила его назад, в сарай. Эмиль, все еще в одной рубашке, снова уселся на бревно и принялся вырезывать очередную смешную фигурку, а его мама в это время старательно очищала голову и лицо папы от налипшего теста для пальтов.
- Послушай, - сказал папа, - постарайся все же наскрести с меня теста хоть на три-четыре штучки. Очень хочется пальтов!
Но мама Эмиля только горестно покачала головой.
- Что с воза упало, то пропало, - сказала она. - Придется печь картофельные оладьи.
- Ха-ха-ха! Вот так так! - распевала маленькая Ида. - Ни обед, ни ужин! Никому не нужен!
Папа строго взглянул на нее, и она тут же умолкла. Мама Эмиля попросила Лину натереть картошку для оладьев. А ты, верно, и не знаешь толком, что такое картофельные оладьи? Это очень вкусная еда! Что-то вроде лепешек, но только не из теста, а из свеженатертого сырого картофеля. И, уж поверь мне, они гораздо вкуснее, чем ты думаешь.
Лина быстро натерла целую гору картошки. Густая серо-желтая, чуть красноватая масса до краев наполнила ту самую миску, в которой недавно было тесто для пальтов и которую мама сняла с папиной головы. Не мог же он таскать ее на себе целый день! Он ведь не викинг!
Папа отмылся наконец дочиста и пошел, в ожидании картофельных оладьев, на поле косить рожь. Не успел он уйти, как мама отодвинула засов на сарае и выпустила Эмиля.
- Давай играть в "Дуй-передуй", - тут же предложил он сестренке Иде, чтобы размяться после долгого сидения.
Ида от восторга запрыгала на одной ножке.
"Дуй-передуй" была замечательная игра. Ее выдумал сам Эмиль.
Заключалась она вот в чем: надо было прыгать на одной ножке по особому маршруту. Со двора в прихожую, из прихожей на кухню, из кухни в спальню, из спальни снова на кухню, из кухни в прихожую, из прихожей во двор, со двора снова в прихожую и так далее. Причем всякий раз, когда Эмиль встречался с сестренкой Идой, они должны были одновременно ткнуть друг друга в живот указательным пальцем и громко крикнуть "Дуй-передуй". Вот и вся игра. Но Эмилю и Иде она казалась очень увлекательной. Когда же Эмиль в восемьдесят восьмой раз прискакал на кухню, он столкнулся с Линой, которая шла к плите с полной миской натертого картофеля, чтобы начать печь оладьи. И так как Эмиль решил, что Лина обидится, если не принять ее в игру, а он не хотел никого обижать, он на скаку ткнул ее пальцем в живот и громко крикнул:
- Дуй-передуй!
По правде говоря, этого он, конечно, не должен был делать, ведь он отлично знал, что Лина больше всего на свете боится щекотки.
- И-и-и-и-и! - завизжала Лина и стала извиваться, как гусеница. При этом миска - представь себе, какой ужас! - выскользнула у нее из рук…
Никто, собственно, так и не понял, как это случилось, но папа, который, как назло, именно в этот момент распахнул дверь кухни, надеясь наконец пообедать, оказался опять с миской на голове.
- Б-л-у-р-п! - снова взревел папа Эмиля, потому что сквозь тертую картошку ничего более членораздельного никто на свете произнести не может.
К счастью для Эмиля, вовремя подоспевшая мама схватила его за руку и прямым ходом поволокла к сараю. И Эмиль, в третий раз усевшись на бревно, слышал доносящиеся до него вопли папы, заглушенные на этот раз тертой картошкой, но все же достаточно громкие, чтобы долететь до другого конца Лённеберги.
И хоть Эмиль вырезал своего сотого смешного человечка, настроение у него было совсем не юбилейное. Наоборот! Он метался по сараю как рассвирепевший тигр! Это просто издевательство запирать ребенка на засов по три раза в день! Какая уж тут справедливость!
- Разве я виноват, что папа всякий раз во что-нибудь да влипнет! - возмущался Эмиль.- Даже мышеловку и ту нельзя поставить, он тут же сует в нее ногу! И почему он вечно вертится там, где собираются варить пальты или печь оладьи?..
Но я бы решительно не хотела, чтобы ты подумал, будто Эмиль не любит своего папу или что папа Эмиля не любит своего сына. На самом деле они очень любят друг друга. Но даже когда ты очень сильно кого-нибудь любишь, ты ведь можешь на него рассердиться? Можешь! Вот, например, когда случается такая история, как с мышеловкой, или с тестом для пальтов, или с тертой картошкой…
Время шло, и понедельник 28 июля подходил к концу.
Эмиль сидел в запертом сарае злой как собака. Нечего сказать - хорош юбилей! Ведь он вырезал сотого смешного человечка! Кроме того, нынче понедельник, а по понедельникам Альфреда никуда нельзя пригласить - он занят своими делами. По понедельникам Альфред сидит на крылечке с Лидой, ухаживает за ней, играет ей на губной гармонике и ни за что на свете не пойдет ни на какой пир, даже если это пир на весь мир.
Эмиль отшвырнул в сторону перочинный ножик. Как он одинок! Даже на Альфреда нельзя рассчитывать. И чем больше Эмиль думал о своем незавидном положении, тем больше злился. Разве это жизнь - просидеть от зари до зари, весь долгий день, в проклятом сарае! Да еще в одной рубашке! У него даже не было времени одеться. Сегодня только и делали, что хватали его за руку и волокли под замок. Весь мир против него! Все тут, на хуторе Катхульт, спят и видят, чтобы он никогда не вышел из сарая. Ну что ж, пусть будет по-ихнему! Эмиль трахнул кулаком по верстаку с такой силой, что все на нем подскочило. ОНИ ДОБИЛИСЬ СВОЕГО! Отныне он не выйдет отсюда! Никогда! Всю свою жизнь он просидит здесь, до самой смерти. Как есть - в ночной рубашке, с кепариком на голове, всеми покинутый, один как перст…
"Наконец-то все будут мною довольны! Больше им не придется целый день таскать меня за руку то туда, то сюда! - думал он. - Но уж и вам сюда вход закрыт… Никто из вас не войдет теперь в сарай! Даже папа, если ему вздумается постругать доску. Да оно и к лучшему! А то еще уронит долото и поранит себе палец на другой ноге. Как говорится, если уж кому не везет, то его и на коне собака укусит!"
Все на свете имеет конец, даже долгий июльский вечер. Когда совсем стемнело, пришла мама и отодвинула засов на двери сарая. Она дернула створку и поняла, что Эмиль заперся изнутри.
- Выходи, Эмиль! Папа лег спать, бояться больше нечего. В ответ из сарая раздалось лишь ужасающее "Ха!".
- Почему ты говоришь "Ха!", мой милый мальчик? - удивилась мама. - Отвори дверь и выходи!
- Я никогда отсюда не выйду, - произнес Эмиль глухим голосом. - И не пытайся взломать дверь - я буду стрелять! Тут мама увидела, что ее малыш стоит у маленького окошка с ружьем в руках.
Сперва мама не поверила, что все это всерьез, потом, когда поняла, как он ожесточился, заплакала и побежала будить папу.
- Эмиль заперся в сарае и не хочет выходить! - воскликнула она. - Что делать?
Сестренка Ида тоже проснулась и сразу же захныкала.
И все они, папа, мама и маленькая Ида, побежали к сараю. И даже Альфред, который, как мы знаем, сидел на крылечке с Линой и играл ей на губной гармонике, присоединился к ним, к немалому огорчению Лины. Тогда и сама Лина увязалась за ними. Началась операция по извлечению Эмиля из сарая.
Поначалу папа был бодр и уверен.
- Ничего-ничего! - крикнул он в окошечко. - Проголодаешься - мигом выскочишь!
В ответ прозвучало только мрачное "Ха!". Папа Эмиля не знал, что хранится в большой жестяной банке под верстаком. А там был целый продуктовый склад. Эмиль давно уже позаботился о том, чтобы не умереть с голоду в сарае. Ведь он попадал сюда в самое неожиданное время - и утром, и вечером, и днем, и ночью. Как же он мог не подумать заранее о хлебе насущном. В жестяной банке лежала краюха хлеба, здоровенный ломоть сыра, несколько кусочков соленой свинины, кулек сушеных вишен и целая гора сухарей. В древние времена осажденные воины выдерживали многомесячный штурм крепости с куда меньшим запасом пищи. Эмилю сейчас казалось, что его сарай и есть самая настоящая осажденная крепость. Он твердо решил не сдаваться врагу живым. Суровый и непреклонный, словно полководец, стоял он у окошка сарая, как у бойницы, и старательно целился.
- Выстрелю в первого, кто подойдет! - предупредил он строго.
- О Эмиль, милый мой сыночек, не говори так! - рыдала мама. - Выходи! Выходи, пожалуйста, выходи поскорее!
Но Эмиль оставался непреклонен. Тогда выступил Альфред:
- Давай, старик, выходи! Лучше пойдем с тобой купаться на озеро!
- Ты давай играй на гармошке своей Лине, - с горечью ответил Эмиль.- А я здесь посижу.
Вскоре всем стало ясно, что Эмиля ничем не проймешь. Ни угрозами, ни посулами - он неумолим. И папа сказал, чтобы все шли спать,- ведь завтра рабочий день. Так и сделали. И папа Эмиля, и его мама, и сестренка Ида отправились спать, а Альфред и Лина снова уселись на крылечке.
Не могу тебе передать, какой это был печальный вечер! Мама Эмиля и маленькая Ида так горько плакали, что подушки у них стали совсем мокрые. Папа Эмиля так тяжело вздыхал, что просто сердце разрывалось. Он все время глядел на пустую кровать сына и очень тосковал, не видя ни его лохматой головы на подушке, ни ружарика, ни кепарика рядом… Одна только Лина не тосковала по Эмилю. И ей решительно не хотелось идти спать, а, наоборот, хотелось сидеть всю ночь на крылечке с Альфредом. Она была очень рада, что Эмиль заперся в сарае.
- Кто знает, сколько этот озорник там высидит? Может, ему скоро надоест, - пробормотала она себе под нос, подошла на цыпочках к сараю и для спокойствия задвинула засов на двери.
Альфред в это время играл на гармонике и пел, он был так увлечен, что даже не заметил, как Лина снова заперла Эмиля.
- "Скакал гусар по полю бо-оя! - пел Альфред. - И пыль клубилась под конем!"
Эмиль, сидя в сарае на верстаке, слушал его пение и горько вздыхал.
А Лина, вернувшись, обняла Альфреда за шею и, как всегда, принялась уговаривать его на ней жениться. А он, как всегда, отвечал ей:
- Конечно, раз ты так настаиваешь, я могу на тебе жениться, но к чему такая спешка?..
- Ну, на будущий-то год мы непременно поженимся! - твердо заявила Лина, на что Альфред вздохнул куда горше, чем Эмиль в своем сарае, и запел балладу про "Братьев Львиное Сердце".
Эмиль слушал его пение и жалел, что отказался пойти с Альфредом купаться на озеро. Вот было бы здорово! Эмиль подошел к двери и поднял щеколду. Дверь не отворилась. Он же не знал, что это зловредная Лина опять заперла ее на засов. Он навалился на створку плечом. Дверь не поддавалась. И тут Эмиль понял, что произошло, и догадался, чьих это рук дело.
- Ну, подождите, я до нее доберусь! - воскликнул он. - Она у меня еще попляшет!..
Эмиль огляделся. В сарае было уже совсем темно, хоть глаз выколи. Когда-то, давным-давно, Эмиля за какую-то шалость заперли в сарай, а он тут же выбрался из него через окно. После этого случая папа забил окно двумя крепкими перекладинами. Он боялся, как бы Эмиль не сверзился прямо в крапиву, густо разросшуюся под стеной сарая. Всякому понятно - папа просто заботился о своем сыночке и не хотел, чтобы тот обжегся крапивой.
- Через окно мне не выбраться, - вслух рассуждал Эмиль.- Дверь на запоре. Звать на помощь я не стану ни за что на свете!.. Как же быть?
Он задумчиво глядел на печку. В сарае была сложена самая настоящая кирпичная печка, чтобы летом было на чем разогреть банку с клеем, а зимой не мерзнуть.
- Придется лезть через трубу, - решил Эмиль и недолго думая вполз в печку.
Там было полно золы, оставшейся еще с зимы. Он, конечно, тут же весь вымазался, но храбро полез вверх по трубе. В квадрате неба над ним висела рыжая круглая луна.
- Привет, луна! - крикнул Эмиль.- Гляди, гляди, что сейчас будет!
Он лез и лез вверх, упираясь руками и ногами в закопченные кирпичные стенки.
Если тебе когда-нибудь приходилось лазить по узкой печной трубе, ты и сам прекрасно знаешь, как это трудно. Да притом еще с ног до головы вымажешься в саже. Но Эмиля это не смущало.
А коварная Лина тем временем все сидела на крылечке, обвив обеими руками шею Альфреда, и, конечно, ни о чем не подозревала. Но, как ты помнишь, Эмиль обещал, что она у него еще попляшет. И, представь себе, она и вправду заплясала! Да еще как! Лина томно приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на луну, и тут же вскочила.
- Ой-ой-ой! Домовой! И-и-и-и!.. На трубе - домовой! - заверещала она диким голосом на всю Лённебергу.
А домовые, если ты не знаешь, это такие сказочные существа, которых в старое время все в Смоланде очень боялись. Лина наверняка слышала рассказы Крюсе-Майи про домовых, и про их ужасные проделки, и про то, какие несчастья обрушатся на голову того, кто хоть раз их увидит. Потому-то она так и завопила, увидев, что на трубе сидит самый настоящий домовой, черный, как уголь. И страшный, как черт.
Альфред тоже поднял голову и расхохотался.
- Ну, с этим домовым я хорошо знаком, - сказал он.- Спускайся, Эмиль!
Эмиль стоял во весь рост на коньке крыши в черной от сажи рубашке, он стоял не шевелясь, словно памятник знаменитому генералу. Потом он поднял к небу свой черный кулачишко и прокричал так громко, что услышала вся Лённеберга:
- Этой ночью сарай будет снесен! Я никогда больше не буду в нем сидеть!
Альфред подошел к сараю и сказал, широко расставив руки:
- Прыгай, Эмиль, я ловлю!
И Эмиль прыгнул. Прыгнул прямо в объятия Альфреда. А потом они вместе пошли купаться на озеро. Эмилю и впрямь необходимо было вымыться.
- Сроду не видала такого озорника! - злобно буркнула Лина и отправилась спать на кухню.
А на озере, среди чудесных водяных лилий, плавали в прохладной воде Альфред и Эмиль, и огромная красная луна светила им словно фонарь.
- Ты и я, и никто нам не нужен, - сказал Эмиль.- Верно, Альфред?
- Верно, Эмиль,- ответил Альфред.
Озеро прорезала наискосок лунная дорожка, широкая и яркая, а берега его тонули во тьме. Стояла глубокая ночь, и понедельник, 28 июля, давно уже кончился.
Но за этим днем последовали другие дни. А раз новые дни, то и новые шалости и приключения. Маме Эмиля пришлось спешно заводить новую тетрадку, потому что старую синюю она уже исписала вдоль и поперек, и так густо, что у нее даже заболела рука.
- Скоро в Виммербю откроется ярмарка, - сказала мама Эмиля.- Я поеду туда и куплю новую тетрадку, а то эта кончилась.
Так она и сделала. Появилась новая чистая синяя тетрадь, в которую можно было снова записывать проделки Эмиля.
И все же мама - не то что папа. Она продолжала верить в своего сына и, как я уже говорила, оказалась права. Эмиль вырос и стал отличным парнем, а потом и председателем сельской управы - самым уважаемым человеком во всей Лённеберге.
Но это было потом, а сейчас вернемся к тому, что произошло в этом самом Виммербю во время ярмарки, когда Эмиль был еще маленьким.