Глава двадцать третья. МЕЧТА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Голова Динки еще лежала на подушке, но в ней уже беспокойно копошились три главные мысля. Одна, радостная и спокойная, была о Леньке. Простил ее Ленька… Хорошо бы повидать его и сказать ему все-таки, что - тогда, на берегу, она подвела его под кулак нечаянно…
Другая мысль, не дававшая Динке покоя, была о “тайном и важном поручении”, которое Костя обещал дать Алине. Динка во что бы то ни стало решила выведать эту тайну. Конечно, не у Алины…
И третья мысль, заставившая девочку вскочить с постели, была о художнике в белом халате. Этот художник, наверное, уже пришел и ждет ее. Как она могла забыть! Ведь он сказал, что она “прелесть”. Никто так не говорил, а он сказал! Надо скорей идти!
Динка осторожно подходит к двери и, приоткрыв ее, изучающе вглядывается в лицо спящей Кати. Спит Катя… Алина тоже, верно, спит.
“Сейчас я ка-ак разоденусь! Ка-ак расфуфырюсь! А художник скажет: “Вот ты какая прелесть! Я и не знал!” - улыбаясь, думает Динка, лихорадочно роясь в шкафу, где висят праздничные платья.
- Алинино… Мамино… Мышкино… - шепотом перечисляет она. - А вот - мое!
Это платье сшили ей к пасхе, оно белое, батистовое и все в пышных оборках. Динка тянет с вешалки платье, чуть не уронив на себя весь шкаф. Потом хватает гребень и, зажмурившись, дерет спутавшиеся за ночь волосы. Она дерет их так, что даже приседает на пол, но ей необходимо заплести косы. Хотя бы две небольшие коски по бокам… Потом она роется в Мышкиной коробке с лентами… Если бы эти противные волосы примазать Лининым маслом или хотя бы рыбьим жиром… Но рыбий жир плохо пахнет. Может, художник не любит этого запаха? Но Динке некогда задумываться об этом, она очень спешит.
Мягко шурша, набегают на берег волны. Солнце золотит песок, с пристани доносится глухой шум. Баржа кажется меньше и уютнее, издали она похожа на большую, разбухшую на воде лодку.
Позднее придут на берег дачники, но сейчас здесь никого нет. Только одна Динка стоит на берегу и ждет человека в белом халате. А может, это не Динка, а какая-то другая, аккуратненькая девочка в нарядном белом платьице с пышными оборками… Голова ее блестит от сливочного масла, по бокам торчат две коротенькие толстые коски с голубыми бантами на концах. Правда, над лбом и сзади осталась еще целая куча волос, но девочка думает, что это не так уж видно. Не будет же ее рисовать художник сзади! Перед уходом Динка взглянула на себя в зеркало и удивилась. Лицо вытянулось, притянутые на висках волосы придали ему какое-то заячье выражение, губа важно выступила вперед, и щеки не кажутся уже такими круглыми и красными, как всегда. Динка осталась очень довольна собой…
- Прелесть! - шепотом повторила она, радуясь, что приготовила художнику такой сюрприз. Ведь он видел ее вихрастую, растрепанную, в рваном платье.
Динка давно уже на берегу. Она то прохаживается мелкими шажками по песочку, как совсем приличная девочка, то, вспомнив, что обещала художнику висеть, поспешно бросается к обрыву. Ухватившись одной рукой за толстый корень, она нащупывает ногами глиняный выступ и, повиснув в воздухе, смотрит вдаль… Потом опять сходит на берег… “Это ничего, что художника нет так долго, - думает Динка. - Взрослые. любят опаздывать. Зато как удивится он, увидев такую хорошую девочку!” Динка самодовольно улыбается и осторожно трогает пышные банты в своих косках.
Жена художника вынула тогда десять копеек, но Динка не взяла - брать от чужих денег задаром нельзя, но если ей придется висеть на обрыве до самого обеда, то она возьмет. Потому что, пока он будет рисовать, она должна болтаться в воздухе, как в цирке. А в цирке платят за это деньги - значит, возьмет и она.
Динка, облизываясь, вспоминает мороженое в костяном стаканчике с костяной ложечкой, черные витые рожки с семечками, которые нельзя разгрызть… Еще бы она купила толстую длинную конфету, обернутую бумажной ленточкой. Это для Марьяшки - пусть она сидит над своей кастрюлей и сосет конфету. Еще она дала бы целых три копейки Леньке. “Возьми, Ленька, - сказала бы она, - мне так хочется что-нибудь дать тебе, что у меня просто чешутся руки и сосет под ложечкой”.
Динка вспоминает о Леньке и решает прогуляться по берегу к барже… Если художник придет, она быстро вернется.
Девочка нерешительно оглядывается назад. Далеко на берегу появляются две фигуры. Они! Динка быстро забывает свои мечты, стремительно карабкается на обрыв и повисает в воздухе.
Фигуры двигаются медленно-медленно… Но ведь Динке нужны еще цветы. Как это она забыла! Ведь художник сказал, что будет рисовать ее с кувшинками. Она срывает кувшинки и снова повисает в воздухе с робкой выжидающей улыбкой. По две фигуры на берегу вдруг поворачивают назад. Может, они забыли это место? Динка спрыгивает на берег и, спотыкаясь, бежит за ними,
- Сюда! Сюда! - кричит она, размахивая руками. Но это так далеко, что голос ее замирает, ноги останавливаются.
Нет, это не они! Это просто дачники. Художник ничего не забыл, он обязательно придет и нарисует ее на большом белом полотне.
“Неужели это моя Динка?” - скажет мама.
“Вот уж никак не ожидала!” - язвительно скажет Катя, а художник засмеется.
Динка незаметно для себя ускоряет шаги и бежит к пристани… А художник засмеется. “Это не Динка, это прелесть”, - скажет он Кате. А потом еще он скажет маме при Кате: “У вас очень приличная девочка”.
Вот уже видна и баржа… На ней ходят какие-то люди. Динка оглядывается назад… Нет, художника еще нет…
Когда-нибудь он нарисует и Леньку… А может, он подарит Леньке ее портрет с кувшинками, и тогда сам Ленька, может быть, скажет: “Я уже совсем не сержусь на эту Динку. Что на нее сердиться, если она такая приличная прелесть!”
- Эй, эй, гляди! Макака вырядилась! Макака вырядилась! - раздаются сзади Динки ненавистные голоса.
Она испуганно шарахается в сторону, шире раскрывает глаза и видит перед собой насмешливую физиономию своего врага Миньки; рядом с ним, тупо улыбаясь, стоит Трошка…
- Фу-ты ну-ты, ножки гнуты… - цедит он сквозь зубы, уставившись на Динкино платье.
- Глянь, глянь! Ха-ха-ха! Макака вырядилась! - ломаясь и указывая на нее пальцем, кричит Минька…
Глава двадцать четвертая. НА БАРЖЕ
В последнее время к хозяину Леньки зачастил приказчик купцов Овсянниковых. Овсянниковы торговали керосином и лесом. Склады леса и лавчонки под вывеской “Овсянников и сын” содержались ими по всем приволжским городам. Хозяин баржи, Гордей Лукич, уже не раз имел дело с хитроватым прилизанным приказчиком Овсянниковых, не раз Ленька под окрики хозяина помогал рабочим грузить овсянниковский лес или бочки с керосином. Теперь приказчик появился снова.
“Значит, скоро грузиться будем”, - тоскливо подумал Ленька.
Сегодня с утра хозяин послал его за колбасой и водкой. Сидя в маленькой хибарке друг перед другом, хозяин и приказчик наливали стаканчики, чокались, заедали водку хлебом и колбасой, лущили воблу. Приказчик был чистенький, в сером пиджачке и белой косоворотке. Поднося ко рту стаканчик, он брезгливо морщился и тонким фальцетом произносил одну фразу:
- За благополучный исход дела-с!
Гордей Лукич в плисовой поддевке и голубой сатиновой рубахе сидел, опираясь широкой спиной на дощатую стенку своей хибарки. Плисовые штаны его, засунутые в хромовые сапоги, лоснились, будто смазанные салом. Опрокидывая рюмку, он смачно крякал я, поднимая указательный палец, грозил;
- С Гордеем Лукичом шутки плохи! Мне чтобы все по чистой было выплачено вперед! Кто денежки дал, тому я и слуга.
- Это что ж! Это известно-с… Нами обижены не будете. Вот как бы с грузчиками чего не вышло… Уж очень сволочной народ, - ощипывая хлеб и отрезая тоненький ломтик колбасы, говорил приказчик.
- Грузчики - это особь статья. Купца такие дела не касаются, а нам они не впервой… Ты вот гляди, какая пигалица, а мимо носа не пронесешь.
Приказчик тоненько хихикнул и закивал головой:
- Не пронесу, Гордей Лукич! Мы в этой коммерции разбираемся, сызмальства науку прошли-с.
- Ну, вот всю науку прошел, а со мной торги затеваешь! Только напраслинный твой труд! Что на погрузке выгадаем, то пополам, а что за баржу причитается, то мое! И цену свою я снижать не намерен.
Ленька сидел на скрученном канате, слушал эти торги и думал о тяжелой своей жизни и о том, что свет велик, а ему, сироте, нигде и места нет, кроме как на этой барже с ненавистным ему человеком.
Скоро двинется баржа вниз или вверх по Волге, и уже не сойти с нее никуда: слушать брань хозяина, варить ему похлебку и щелкать зубами, как голодный щенок, глядя, как он жадно двигает челюстями…
“Убежать бы… Так поймает он - тогда не жди пощады. Искалечит и выбросит ночью в воду. А то просто на улице заберут, коли отчим заявит в полицию”, - тоскливо думает Ленька.
- Эй, ты! Чего расселся как колода? Я что сказал тебе делать? - загремел из хибарки голос хозяина.
Ленька вскочил.
- Я все сделал: палубу подмел, белье ваше отстирал, все, прибрал к стороне, как велено, - тихо сказал он.
- Еще мой, еще скреби, неча руки на груди складывать! - поднимаясь и берясь за картуз, сказал хозяин, - Я, може, на неделю по делам отлучусь, тогда гляди, если что неладно будет… Ну, пошли, что ли? - обратился он к приказчику.
- Пошли, Гордей Лукич! Сейчас самое время на пароход попасть, - с гордостью вытаскивая из кармана круглые часы с цепочкой, сказал приказчик.
Хозяин тяжело зашагал по сходням, приказчик в узких ботинках, растопырим руки, поспешал за ним мелкими шажками. Ленька стоял и смотрел, как подошел пароход, как появилось на палубе бородатое знакомое лицо и рядом с ним мелкое веснушчатое лицо приказчика…
Пароход дал короткий свисток и, шумно ворочая колесами, пошел мимо баржи. Хозяин пристально поглядел на Леньку и погрозил ему кулаком, но с каждым поворотом колес пароход уходил все дальше, и радостное ощущение свободы постепенно возвращало мальчика к жизни. Он вспомнил, что белобрысый паренек Федька, который одно время работал на барже, обещал ему дать на вечер свою удочку, а Митрич звал на завтра поторговать рыбой… Значит, и ему, Леньке, перепадет две-три копейки, да пару рыбешек даст еще Митрич… Щеки Леньки порозовели, глаза стали веселее. Он знал, что, когда начинаются торги, хозяин не сидит дома и часто уезжает в город на целую поделю.
Отломив корку оставшегося хлеба, Ленька убрал стаканы и бутылку из-под водки, вытер мокрой тряпкой пол и, услышав на берегу голоса, подошел к борту.
- Глянь! Глянь! Макака вырядилась! Макака вырядилась! - хватаясь за живот, кричал Минька.
- Эй, Макака! Фу-ты ну-ты, ножки гнутые - с тупой ухмылкой вторил ему Трошка
Между ними, прижав к груди руки и беспомощно озираясь кругом, стояла девочка.
Глава двадцать пятая. “САРЫНЬ НА КИЧКУ!”
Ленька не сразу узнал свою знакомую. Он почти не видел ее лица, когда они вдвоем отчаянно барахтались в воде, он смутно помнил эту девчонку на берегу, мокрую, сердитую, красную от слез, и хорошо запомнил ее на пристани. Она стола на виду у всех, пела песни и собирала деньги в шапку шарманщика. У нее были грязные босые ноги и рваное платьишко. То была нищенка… может быть, такая же сирота, брошенная и несчастная, как Ленька. Шапка дрожала в ее руках, и в глазах был испуг.. Ленька жалел сирот и потому, не помня зла, отдал девчонке свою последнюю копейку.
И сейчас, услышав знакомое слово “Макака”, он с удивлением вглядывался в маленькую барышню, осажденную с двух сторон своими обидчиками. Он не хотел вмешиваться, полагая, что у господских детей всегда найдется защита, их не так-то легко обидеть. Его удивляло только знакомое слово “Макака” да еще сама девочка. Она стояла молча, словно что-то лихорадочно обдумывая, тогда как обнаглевшие мальчишки подступали к ней все ближе и ближе, дергали накрахмаленные оборки нарядного платья и, гогоча, выкрикивали обидные прозвища:
- Африканка! Куцый заяц! Ишь вырядилась! Го-го-го! Леньке становилось невтерпеж глядеть на это издевательство, он уже поднял кулак, чтобы погрозить мальчишкам, как вдруг на берегу раздался отчаянный боевой крик:
- Сарынь на кичку!
Ленька увидел, как девочка стремительно налетела на Миньку, нагнув голову, как молодой бычок, она с размаху ударила Миньку в живот, потом так же молниеносно бросилась на Трошку.
- Сарынь на кичку! - с удалью и отчаянием кричала она. нанося удары и отбиваясь от своих противников.
Белое платье ее металось от одного к другому, голубые банты прыгали на плечах…
Минька, держась за живот и охая, осыпал ее песком и камнями, Трошка, защищаясь левой рукой, правой наносил девочке крепкие удары кулаком, она увертывалась, отбегала в сторону и снова бросалась на своих обидчиков.
- Сарынь на кичку! - отчаянно и жалобно кричала она.
Ленька прыгнул на сходни и в три прыжка выскочил на берег. Он узнал этот жалобный голос и звенящие в нем слезы. Это была та самая нищая девчонка, которую он видел на пристани. Непонятные слова, которые она выкрикивала, подстегивали Леньку как призыв на помощь, и, сбивая ноги о камни, он мчался по берегу, задыхаясь от злобы и возмущения
А девочка все еще не сдавалась… Оторванная от платья оборка волочилась за ней, голубые банты втоптались в песок, из разбитого носа капала кровь…
- Сарынь на кичку!
Ленька обрушился на ее врагов со страшной силой. Мускулы его, окрепшие в постоянной тяжелой работе, налились твердыми желваками. Одним ударом кулака он сбил Трошку, схватил за шиворот и отбросил Миньку. Не давая им подняться и нанося удары то одному, то другому, он повторял злобно и отчетливо, подкрепляя каждое слово увесистым тумаком:
- Не тронь, сволочь! Не тронь ее! Убью гадов!
Минька тонко взвизгивал и хватал его за руки, Трошка истошно ревел, пряча от Ленькиных кулаков разбитое лицо. Динка, вне себя от изумления и восторга, торжествующе выкрикивала свои чудодейственные слова:
- Сарынь на кичку!
- Хватит, - вдруг сказал Ленька, останавливаясь и отирая со лба пот. - Вон отсюда, жулье проклятое! Чтоб ноги вашей не было больше тут! - заорал он на воющих мальчишек. - Живо уходи! Ну?!
Минька подхватил падающие штаны и бросился бежать;
Трошка, прихрамывая и держась за щеку, пошел за ним. Отойдя подальше, оба оглянулись и, подняв камни, швырнули их в Леньку. Камни, не долетев, упали на песок. Ленька усмехнулся.
- Ладно, ладно, бродяга! Попомнишь ты нас? - трусливо оглядываясь, грозили мальчишки.
- Побей их еще! - бойко предложила Динка.
- Хватит, - спокойно повторил Ленька. - Теперь не тронут. - И, поглядев на оторванную оборку и закапанное кровью платье девочки, озабоченно спросил: - Чье платье-то на тебе?
Динка мгновенно вспомнила пристань, жалостливое выражение в глазах Леньки, копейку, которую он ей дал… и испытующе взглянула на него исподлобья:
- Мое платье…
- Знаю, что твое, а вот где взяла ты его? Украла? - Ленька посмотрел на нее строго и участливо. Серые глаза ва его бледном лице казались совсем черными.
Динка испуганно замотала головой.
- Не… Потихоньку я взяла… Я положу назад… - пробормотала она.
- “Назад”! - с горечью усмехнулся Ленька, присаживаясь на камень. - Ты гляди, оборвала ведь все, кровью попортила… Не миновать тебе палки, - безнадежно закончил он, и снова в его глазах мелькнуло выражение глубокой жалости.
Динке вдруг непреодолимо захотелось удержать его сочувствие, сравнять их судьбы, быть такой же бездомной сиротой, как и он, Ленька. Она уже видела себя рваной и голодной девочкой, тайком надевшей нарядное платье барышни и поплатившейся за это короткое счастье жестокими побоями. Видение было настолько ясным, что Динка закрыла лицо руками и заплакала.
- Не реви, не реви! - испугался Ленька. - Еще хуже закапаешь. Пойдем, умойся… Ишь размазала кровищу-то!
Он взял Динку за руку, подвел ее к воде и, глядя, как она умывается, набирая пригоршнями воду, с досадой сказал:
- Не так! Ведь ты опять же на одёжу льешь! Опусти свою личность в воду и пошуруй ее там руками, а тогда вытаскивай.
- Э-э… ишь ты какой! - покрутила головой Динка. - Я окунаться боюсь!
- Ништо, - сказал Ленька. - Прячь руки назад! - Он осторожно наклонил Динкину голову, несколько раз окунул в воду ее лицо, обмывая его там своей ладонью. Ладонь у него была жесткая и шершавая.
- Корябаешься, - сказала Динка.
Но Ленька не обратил никакого внимания на ее слова:
- А ну, глянь на меня!
Динка подняла подбородок кверху. Из носа потекла тонкая струйка крови.
- Текет, - озабоченно сказал Ленька и зажал ей нос двумя пальцами. - Не бойся. Дыши ротом. Постой так маленько!
Динке не хотелось стоять с зажатым носом, но, полная уважения к своему старшему товарищу, она не спорила. Операция Леньки помогла.
- Я все это на себе испытал, - сказал он, снова усаживаясь на камень. - Я тертый птиц… - задумчиво добавил он.
- Птица, - поправила Динка.
- Почему птица? Птица - это она, а я - он. Чего не знаешь, молчи! - обиделся Ленька.
- А как же говорят: летит птица… Откуда знают, что это она?
- Вот глупая! Раз говорят, то знают. К примеру, летит стая птиц… это про кого? Птица - она, птиц - он, тут и думать не над чем!
- Правда! Очень просто, оказывается, - соглашается Динка.
- Я много чего знаю. Одной энтой “Пещеры” сколь перечитал! Девятый выпуск вот дочитываю… - Он вынимает из кармана сложенную в трубочку тоненькую темно-красную книжицу с картинкой по обложке.
- “Пещера Лихтвейса”, выпуск девятый, цена пять копеек”, - с трудом читает вслух Динка и с интересом разглядывает картинку. На картинке мрачными, темными красками нарисована пещера, загроможденная камнями и ящиками. Из-за ящиков видны зверские лица присевших там людей, а у входа в пещеру стоит человек с поднятым вверх револьвером. - Что это, Лень? - с испугом спрашивает Динка.
- А вот, вишь, всё убийцы… Графиню одну затащили они… А вот этот самый Лихтвейс и приметил их. Да вот на этой странице как раз написано… - Ленька послюнявил палец и, перелистав смятые страницы, нашел в конце книжки относящиеся к картинке строчки. - “Стой! - крикнул громовым голосом Лихтвейс. - Руки вверх и ни с места! Ваша карта бита!” - громко и медленно прочитал Ленька.
- Ой, как страшно! - прошептала Динка. - И убил он их?
- Зачем - убил? Когда б убил, так не об чем и писать было! Он их все с первого выпуска ловит, а это еще только девятый. Может, под конец убьет, конечно, только этих выпусков еще много.
- Ну как же они спрячутся от него? - глядя на картинку, интересуется Динка.
- А вот тут есть, в самом конце… - Ленька снова берет книжку и читает последние строчки: - “Прогремел роковой выстрел, но пещера вдруг дрогнула, и в тот же миг пол под ногами Лихтвейса провалился вместе с убийцами…”
- Ой! - всплеснув руками, вскрикивает Динка. - Провалился?
- Не бойсь! Вылезет… Ему уже не первый раз эдак-то, - успокаивает ее Ленька, пряча книжку в карман. Динка задумчиво крутит головой:
- У нас книг много, но такой я не видела еще. Может, только на чердаке где-нибудь…
Глаза у Леньки загораются.
- Коли есть, принеси… А тогда обратно положишь, ладно? - просит он.
Динка неуверенно кивает головой.
- Погоди… А как звать-то тебя? Макака, что ли? - спрашивает вдруг Ленька.
- Нет, меня зовут Динка, а Макакой меня дразнят. Макака - это обезьяна, а у меня вот… - Динка выпячивает вперед нижнюю губу и с огорчением говорит: - Из-за нее меня и дразнят!
- Пустяк дело! - небрежно говорит Ленька, - Дать еще раза два но шее, так и губа понравится. А Макака - имя хорошее, куда лучше, чем энта Динка.
- Да ведь это обезьянье имя! - волнуется девочка.
- Ну, а обезьяна что? Она еще получше людей.
- Так ведь Макака - это для дразнения такое имя!
- Кто скажет со злостью, тому для дразнения! Да злой человек еще и не так назовет… Ты на это плюнь с высокого дерева. Макака - имя хорошее, ни у кого такого нету, а у тебя есть, - убежденно говорит Ленька.
Динка молчит. Может, и правда ей наплевать? Макака так Макака.
Ленька хмурит лоб и о чем-то думает, потом неожиданно спрашивает:
- А чего ж ты, Макака, затесалась сюда, на берег, в эдаком платье? Ты ж с шарманщиком ходишь!
Динка с обидой рассказывает про художника.
- Уехал, видно… Ну, может, приедет еще… - говорит Ленька и лукаво опрашивает: - А какими это ты словами ребят пугала? “Сарынь на кичку!” Выдумала тоже! - усмехается он.
- Нет, что ты! Я ничего не выдумала. Это же слова Стеньки Разина! Ты слыхал про Стеньку Разина?
- Про атамана? Ясно, слыхал! На Волге живу, да не слыхал! Что я, глухой, что ли?
- Ну вот! А когда Стенька нападал на врагов, то он всегда так кричал - для смелости просто, чтоб победить! - объясняет Динка.
- Да, есть такие слова: скажешь их про себя. и вроде сразу сила прибавится, - соглашается Ленька.
- И еще вот песня такая есть про утес! - волнуясь, говорит Динка. - Про утес Стеньки Разина!
- Не знаю такой. А ты знаешь?
Динка кивает головой и встает перед Ленькой с серьезным, торжественным лицом.
Есть на Волге утес,
Диким мохом оброс, -
запевает она, сильно копируя дядю Леку.
Ленька слушает внимательно, но Динка не помнит слов и поет пятое через десятое, заканчивая обрывистой фразой:
И утес-великан
Все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет…
Она долго вытягивает последнее слово, ей кажется, что так полагается по мотиву. Но Леньке нетерпеливо машет рукой:
- Погоди выводить-то! С одного слова толку мало. Что же это за песня, с гулькин нос?
- Как - гулькин нос? - фыркает Динка. - Это я просто слова забыла!
- Жаль. Хорошая песня, ты бы выучила слова.
- Я выучу! Только знаешь что? Никто, никто не может сказать, где этот утес! - печально говорит Динка.
- Никто не может? - спрашивает Ленька, и глаза его светятся гордостью. - А я могу! Пойдем, покажу! - Он встает и меряет Динку долгим взглядом: - Только помни, Макака: скажешь кому - навечно останусь я на барже.
