Глава двадцать шестая. УТЕС СТЕНЬКИ РАЗИНА
Ленька подходит к отвесной стене обрыва и, поплевав на ладони, быстро карабкается наверх, ловко перешагивая от одного корня к другому. Из-под ног его сыплются на голову Динки колючий песок и сухие комки глины, но она молча зажмуривается, стараясь не отстать от своего товарища. Оторванная оборка платья волочится за ней, цепляясь за корни и чахлые кусты.
Поднявшись наверх, Ленька присаживается на корточки и протягивает Динки руку:
- Ну, вылезай! Распустила павлиний хвост и ползешь - эдак и сковырнуться можно! Обвяжи его вокруг себя или за пояс заткни, - советует он.
Динка поспешно привязывает к поясу оборку. Она боится, что Ленька раздумает брать ее с собой, и, заглядывая ему в глаза, робко торопит:
- Пойдем, Лень?
Ленька молча встает и идет по краю обрыва. Чуть приметная тропка вьется между кустами; подмытая ливнями, она иногда обрывается, и вместо нее торчат из земли голые корни поваленных деревьев; иногда, отходя от края, тропка теряется в кустах колючего дерна с круглыми, как шарики, зелеными ягодами. Ленька раздвигает кусты, и, смыкаясь за его спиной, они больно хлещут Динку по лицу и по плечам, но она не жалуется и, крепко сжав губы, продирается за Ленькой, обрывая платье и царапая руки… Босые ноги ее исколоты, а тропка все бежит да бежит, то круто поднимаясь на гору, то падая вниз, а слева, освещенная ярким солнцем, блестит Волга, ослепляя глаза и с мягким шелестом накатывая на берег волны…
Динка спотыкается и на ходу вытаскивает из босых пяток колючки, но если нашелся человек, который может показать ей утес Стеньки Разина, то надо идти и молчать, хотя бы со всех сторон вонзались в нее колючки, думает усталая Динка.
А Ленька идет да идет, не оглядываясь и словно не замечая следующей за ним по пятам Динки.
Крутой обрывистый берег вдруг рассекается надвое, образуя между двумя половинами глубокую трещину. Ленька обходит опасное место и снова идет по краю обрыва. Берег поворачивается, пристань с баржами и пароходами уходит из глаз. Ленька останавливается, раздвигает кусты и оглядывается назад:
- Вот утес Стеньки Разина! Гляди!
Динка протискивается вперед и становится с ним рядом. Один только шаг отделяет их с Ленькой от глубокой пропасти. Земля в этом месте круто обрывается, и огромный, как остров, кусок обрыва стоит совсем отдельно, окруженный со всех сторон широкими провалами. В середине его - пожелтевший от - времени и поросший диким мхом утес. Рядом с ним лежит поваленное грозой дерево, голые ветки его простираются над берегом и тянутся к воде, словно черные, высохшие руки мертвеца. У Динки захватывает дух от любопытства и страха. Вцепившись в руку Леньки, она заглядывает в пропасть… Далеко-далеко виден каменистый берег, вода подходит почти к самому обрыву и, смывая с него желтую глину, с шумом отбегает назад…
- Вот это и есть утес Стеньки Разина, - тихо и убежденно говорит Ленька.
“…И стоит много лет, только мохом одет…” - припоминает очарованная Динка.
- Лень, Лень, а как же пройти туда, на этот камень? - спрашивает она с замиранием сердца.
Ленька усаживается на траву и задумчиво жует травинку.
- Я знаю как, только не скажу…
- Почему не скажешь? - шепотом спрашивает Динка.
- Потому не скажу, - медленно говорит Ленька, - что ты девчонка маленькая, сболтнешь кому-нибудь, похвалишься и выдашь это место.
- Не похвалюсь я, Лень! Не выдам я! - лихорадочно цепляясь за него, уверяет Динка. - Разве я сыщик какой-нибудь? Я не сыщик! Нет! - В голосе ее слышится обида и гнев. - Я не сыщик! - топая ногой, кричит она на Леньку.
- Хорош сыщик! - усмехается Ленька, забавляясь ее гневом. - Сыщик - это Нат Пипкертон, пять копеек за выпуск! А ты куда годишься с оборкой энтой?.. Ну, чего разобиделась? Занозистая какая! Утес ей понадобился! Ну, прыгай головой вниз!
Динка тоскливо оглядывается на камень… Леньке становится жаль девочку.
- Ладно, - мрачно говорит он, - я поведу. Только слышь, Макака… Задумал я убечь от хозяина, а деться мне некуда, кроме этого места. Скажешь кому - пропал я.
Динка отчаянно мотает головой.
- Ну, посиди тут.
Ленька раздвигает соседние кусты, расшвыривает кучу валежника, отодвигает в сторону тяжелые камни и вытаскивает из земли широкую крепкую доску. Подтащив ее к краю обрыва и перекинув через трещину, он долго пробует крепость доски ногой, потом смело шагает на середину и, схватившись за ветку сухого дерева, перепрыгивает на утес.
- Вот как я! - весело говорит он, глядя на оробевшую Динку. - Теперь можешь идти! Тут твоих три шага, не больше. Только вниз не гляди. Боишься?
- Боюсь, - сознается Динка.
- Ну, боишься, так посиди маленько; а обвыкнут у тебя глаза, тогда и перейдешь.
- Ладно, - соглашается Динка, усаживаясь на край доски. “Как же атаман переходил туда? Тоже по доске или просто прыгал? - думает она. - Наверное, просто разгонялся и прыгал - ноги у него большие, длинные. А у меня ноги маленькие и не очень длинные, мне не допрыгнуть, а надо по доске…”
Ленька дважды переходит на обрыв, потом обратно на утес - проверяет доску.
- Ну, обвыкли глаза? - спрашивает он.
- Нет еще, - вздыхает Динка. - Доска-то… она качается…
- Ну, а что ж такого? Это ведь не сходни. Ну, обвыкай еще, - соглашается Ленька и снова переходит на утес. Остановившись на самом краю его, он выжидательно смотрит на Динку и, вытянув почти до середины доски руку, ободряюще говорит: - Вот и рука моя. Шаг шагнешь и хватайся.
Динка крепко сжимает зубы и встает на доску, но взгляд ее падает вниз, и она снова усаживается на обрыв.
- Ну, что же ты? - разочарованно спрашивает Ленька, опуская руку.
- Вниз поглядела… - жалобно оправдывается Динка.
- Ну, вот какая! Я же сказал - не гляди! - с досадой говорит Ленька.
Динка снова встает на доску.
- Давай руку! - решительно говорит она.
Ленька напряженно вытягивается вперед.
- Шагай - раз! Шагай - два! - считает он, подхватывая на середине доски Динкину руку и осторожно переводя ее на утес. - Вот и все!
- Все! - облегченно говорит Динка и громко смеется от радости.
- Ну, теперь не страшно! Обходи за мной камень, тут у меня скрытное жилье есть. Не жилье, а настоящая пещера Лихтвейса! - хвастливо говорит он.
Динка трогает поросший мхом и кое-где пожелтевший камень с дырочками на поверхности.
- Полезем на него! - просит она.
- Полезем! - соглашается Ленька. - Только с другой стороны, тут не влезть.
Они обходят камень и, карабкаясь по сухим веткам поваленного дерева, взбираются на самую верхушку.
- Здесь атаман Стенька Разин сидел? - шепотом спрашивает Динка, усаживаясь рядом с Ленькой на зеленый мох.
- А где же больше? Самое место ему тут! - говорит Ленька. - А посидевши, конечно, спать лег. И знаешь, где спал?
- Где?
- А в той пещере, что я сейчас говорил, - таинственно сообщает Ленька и стучит ногой по камню. - Вот под этим самым камнем..
- Под нами? Но ведь он не спал, он думал… - сомневается Динка.
- Когда думал, а когда и спал… - задумчиво отвечает Ленька.
Динка смотрит на Волгу, на бегущие по ней пароходы, на длинные плоты .
- “И утес-великан все, что думал Степан, все тому смельчаку перескажет…” - тихо говорит она и робко спрашивает: - Перескажет нам что-нибудь утес, Лень?
- Перескажет, - уверенно кивает головой Ленька. - Я и песни твоей еще не знал, а как приду, бывало, сюда, и чтой-то мне вроде кто нашептывает в уши: “Беги, Ленька, от хозяина али возьми камень и убей его! Не убьешь ты его, так он тебя убьет!”
- Убей ты! - хватая его за руку, просит Динка
- Убить человека не просто. Сроду никого не убивал я… Лучше убечь… Это я так, к слову сказал вроде сила у меня тут такая является!
- И у меня сила является, - шепчет Динка, сжимая свои кулачки. - Это нам с тобой от Стеньки Разина, да?
- Может, от него, а может, от чего другого. Нет тут над человеком кулака, и расправляет он себя, как орел крылья! - Ленька встает и, упершись рукой в бок, гордо оглядывается. - Вот убегу я и, как орел, буду жить тут! Сам себе хозяин!
- Беги, Лень! Я тебе хлеб приносить буду! И денежек принесу! - горячо обещает Динка.
Ленька снова усаживается рядом с ней:
- Откуда ты денег возьмешь? Своих у тебя нет, а красть я тебе никогда не посоветую. Слышь, Макака? Сроду не кради ничего! Я воров много видал - руки у них скрючены, а глаза ровно волчьи, так и бегают, так и бегают! Сохнут они от воровства, жулики-то.
- А почему сохнут? - со страхом спрашивает Динка.
- А потому, что все ж они люди, а ни рукам, ни глазам покою нет и воровской хлеб на пользу не идет, вот и сохнут… Совесть как возьмется за человека, так она его всего искорежит, - с глубокой убежденностью говорит Ленька. - А ты и вовсе девчонка маленькая, мелкая сошка, пропадешь совсем, если красть будешь! - строго добавляет он.
- Я не буду красть, Лень…
Динка хотела б сказать, что она возьмет у мамы и хлеб и денежки, что мама у нее добрая-предобрая, что она сама пожалеет его, Леньку, и, может быть, даже насовсем возьмет его к себе… Но, вспомнив с горьким сожалением, что она в глазах Леньки сирота, несчастная, брошенная девочка, что именно поэтому он пожалел ее и побил ее врагов, Динка замолкает. Она боится сознаться, что у нее есть мама… Ленька может подумать, что она вообще лгунья, и пожалеть, что показал ей утес.
- Я деньги заработаю, буду с шарманщиком ходить, петь буду, - тихо говорит она.
- Я и сам себя прокормлю, - бодрится Ленька: - Возьму удочку у Федьки, рыбу буду продавать…
- А кто это Федька?
- А тот паренек, белобрысый такой, что вместе с Митричем из воды нас вытаскивал.
Динка ежится и опускает голову.
“Эх ты, паскуда!” - вспоминает она и торопливо начинает объяснять Леньке, как все это вышло, почему подумала тогда, что он вместе с Минькой и Трошкой хотел ее утопить.
Но Ленька не слушает объяснений, он по-своему понимает ее поступок.
- Что ж, ты сирота, - вздыхая, говорит он. - У тебя и сердце сторожкое, и ненависть к людям… Я не сержусь, я понимаю…
- А у тебя разве ненависть ко всем людям? - спрашивает Динка.
- Нет, был один редкий человек, - тихо говорит Ленька. - Сказывал мне - есть хорошие люди. Только сам я их не видел. А тех, что видал… - Глаза его темнеют, грудь тяжело дышит. - Вон гляди! - срывая с себя рубаху, говорит он. - Кто это, как не люди?
Динка видит темные рубцы и вдавленные белые шрамы на его спине. Между острыми торчащими лопатками - свежая набухшая полоса.
- Кто это, как не люди? Хозяин тоже считается человеком, - надевая снова рубаху и усаживаясь рядом с Динкой, говорит Ленька.
Динка молчит, но губы у нее трясутся.
- Ты что? - спрашивает Ленька.
- Я сейчас возьму камень и убью его… - бормочет Динка.
- Кого убьешь? - с живым интересом спрашивает Ленька.
- Хозяина твоего, - задыхаясь от злобы, шепчет Динка.
Ленька широко раскрывает глаза и, опрокидываясь навзничь, громко хохочет.
- Ты что, в уме? - спрашивает он и снова хохочет. - С первым человеком смеюсь, - говорит он, успокоившись и ласково глядя в злые, колючие глаза девочки. - Чудная ты, Макака… Ну, что смотришь? Ладно тебе…
- Сбеги тогда! - строго говорит Динка.
- А вот как погрузимся, так и сбегу. Мне бы только не забояться в последнюю минуту… - вздыхает Ленька.
- Не забойся! Не буду водиться с тобой, если забоишься! - сердито кричит Динка.
- Ишь ты! - говорит Ленька, но в глазах его загорается решимость. - Так сбечь? - спрашивает он вдруг, глядя в лицо Динки потемневшими от волнения глазами. - Велишь сбечь?
- Сбечь! - ударяя кулаком по камню, коротко отвечает Динка.
- Ладно. Пусть вместе со мной провалится в Волгу этот утес, пусть убьет меня на этом камне гроза, если я не сбегу! - торжественно клянется Ленька. - Вот поклялся, теперь уже не отступлю, - серьезно говорит он. - И самая лютая смерть мне не страшна!
Динка молча прижимается щекой к его плечу. Спутанные волосы ее лезут Леньке в глаза.
- Погоди, - говорит он, осторожно отодвигая девочку, - весь свет ты мне своей гривой закрыла. На-ко вот гребень, расчешись!
Динка берет у него обломок гребешка и, морщась, старается расчесать густые пружинистые кольца своих волос.
- Э, нет! - отбирая у нее свой обломок и пряча его в карман, говорит Ленька. - Я тебе железный гребень куплю!
- Купи! А разве бывают железные? - удивляется она.
- Ну как же! Я на базаре видел. Может, они, конечно, для лошадей, но и тебе в самый раз! - серьезно говорит Ленька.
- Конечно! Они же не ломаются! А когда купишь?
- Вот заработаю и куплю… Ну, пойдем пещеру смотреть! - вспоминает он.
- Где атаман спал? Пойдем.
Ленька показывает подружке глубокую яму под камнем:
- Тут ни дождь, ни гроза не достанут! А сидеть и двоим можно!
- Это ты вырыл, Лень? - спрашивает Динка.
- Нет, она тут и была. Я только камни повыкидал. - Она тут и была? Значит, верно, что Стенька Разин здесь спал?
- Может, и верно.
- Конечно… Чего же ему? Подумал, подумал да и заснул… Но в песне про это ничего не поется, - задумчиво говорит Динка, заглядывая в “пещеру”.
Ленька извлекает откуда-то помятую жестяную кружку:
- Вот для воды я себе припас. А теперь начну сухари здесь копить!
- А когда хозяин твой приедет? - беспокоится Динка.
- Не знаю. Сказал: еду на неделю. Может, обманул? - хмурится Ленька. - Надо мне идти!
- Ну, пойдем! Мне тоже некогда.
Назад Динка идет по доске спокойнее. Ленька протягивает ей руку.
- Ну, вот и обвыкли твои глаза! - хвалит он девочку, засыпая землей и валежником доску.
- Камни положи, - напоминает Динка.
- Непременно, а то видна будет.
- Опять по краю пойдем? - морщится Динка.
- Можно прямо наверх подняться, к дачам. Тут близко. А ты где живешь? - спрашивает Ленька.
- Я… на дачах живу.
- Ну, так иди прямо. Там дорожка гладкая, без колючек. Найдешь сама? - спрашивает Ленька.
Динка кивает головой и скрывается между деревьями.
- Книжку поищи! - доносится до нее голос Леньки. - Эй, слышь, Макака?
Глава двадцать седьмая. ДЕДУШКА НИКИЧ В СВОЕЙ РОЛИ
Проплутав немного между деревьям и, Динка вдруг попала на хорошо утоптанную тропинку и, поднявшись выше, уткнулась прямо в свой забор.
“Вот так штука! - удивились он”, - Мы так далеко шли с Ленькой по обрыву, а здесь, оказывается, сбежать - и все!” Значит, к утесу гораздо ближе от их дачи, чем к пристани. Вот хорошо! Динка подошла к забору и хотели уже пырнуть в лазейку, как вдруг около палатки Никича раздался голос Алины:
- Дедушка Никич! А Динки так и нет!
“Я здесь!” - хотела крикнуть Динка, но, вспомнив о своем платье, решила пройти через калитку. Если Алина у Никича, то Мышка тоже, наверное, там, а может быть, и Катя. Надо снять платье и пробежать в сад - там около крокетной площадки стоит кадушка с водой. Если немного обрызгаться и свернуть платье, как полотенце, то все подумают, что она купалась. А потом можно будет незаметно положить этот узелок в самый дальний угол шкафа.
Сняв платье и сунув его под мышку, она помчалась вдоль забора в одной рубашонке и, завернув за угол, остолбенела от испуга и неожиданности. Прямо навстречу ей из калитки вышла Катя.
- Ой! - шлепаясь с размаху в траву, прошептала Динка. Но Катя не видела ее, она смотрела прямо перед собой и шла медленно, как будто не хотела идти, но все-таки шла. Лицо Кати поразило Динку: оно было такое белое, как будто с него сошел весь загар, не оставив ни кровинки даже на щеках, а зеленые глаза Кати казались такими светлыми и грустными, что Динке вспомнилась сказка о немой русалочке. Она, наверное, была такая же, как сейчас Катя. Вот так же солнце просвечивало насквозь ее кудри, и крупные кольца их сверкали, как темное золото. Лежа в траве, Динка в молчаливом изумлении провожала взглядом свою молоденькую тетку. Ах, если бы у Кати был рыбий хвост и если бы она внезапно онемела, то ничего не могло бы быть лучше! Динка сама водила бы Катю на берег, и они вдвоем ждали бы там ее принца. Но у Кати нет рыбьего хвоста, и, наверное, она еще не совсем онемела - во всяком случае, она всегда сумеет сказать Динке что-нибудь неприятное… И куда она идет? Не искать ли “подлую девчонку”, это “убоище”, которое опять убежало из дому, надев самое лучшее платье? Но нет, в руках у Кати запечатаннок письмо, она, наверное, хочет отправить его на пристани.
Не смея верить удаче, Динка долго смотрит вслед своей тетке, и, когда фигура Кати скрывается за деревьями, она в один миг влетает в калитку и мчится но дорожке к дому. На террасе никого нет, в комнатах тоже пусто.
Динка открывает дверцу шкафа, засовывает в самый дальний угол свой узелок и, найдя вчерашнее платье, поспешно облачается в него. Теперь все! Можно спокойно подумать о чем-нибудь другом… Почему, например, Алина у дедушки Никича? Она так редко ходит к нему в палатку… Может, рано утром у них побывал Костя и теперь Алина выполняет уже его “тайное и важное поручение”? Но при чем тут дедушка Никич? И где Мышка?
- Мышка! Мышка! - выбегая на террасу, кричит Динка.
- Ау! Иди сюда! - раздается голос Мышки.
Динка бежит на ее голос и видит обеих сестер у палатки Никича. Ого! Да они работают! Алина выпиливает что-то из фанеры, а Мышка стругает дощечку. А сам дедушка Никич ходит между ними и все что-то объясняет, указывает… Дедушку Никича совсем нельзя узнать. Он такой торжественный, в начищенных ботинках и в синей рубашке с галстучком. И лицо у него светлое, доброе, совсем как на пасху, когда он приходит христосоваться. Динка подбегает к сестрам и подозрительно обходит вокруг Алины… Гм… фанерка… пилочка…
- Становись на работу! Почему опоздала? - кричит дедушка Никич, и голос у него такой зычный, требовательный, что Динка невольно робеет.
- На какую работу? Куда опоздала? - спрашивает она.
- Опоздала ко мне на урок, - сильно окая, говорит дедушка Никич. - Сейчас сестер отпущу, а ты останешься!
- Да она, дедушка Никич, не знала. Нам Катя только после чая сказала, что мы будем с вами заниматься, - объясняет Алина.
- Ну, не знала, так на первый раз прощаю… А то вон они, часы-то. И звонок я себе завел!
Старик показывает детям будильник и блестящий школьный звонок.
- Вот как зазвоню, чтобы мигом собирались! Ну, говори, Динка, что тебе по душе? Скамеечку ли будешь мастерить или рамочку выпиливать себе? Одним словом, ставь перед собой цель, а поставишь цель - добивайся. Не так, чтоб какое дело начать, а потом бросить и другое начать. Этого я не позволю. Ну, выбирай, что будешь мастерить? Девочка вспоминает Леньку.
- Я сундучок такой, легонький, с ручкой, чтобы взять и идти с ним куда глаза глядят!
- Ишь ты! Сундучок с ручечкой! - усмехается дедушка Никич, разглаживая свою бородку. - Немалая задача! Ну, между прочим, я помогу, конечно. Гм… да… А какой же размером ты хочешь?
Динка разводит руками:
- Ну, просто, не маленький и не большой, вот как моя спина… Померяй по моей спине, дедушка Никич! Динка поворачивается и подставляет спину.
- Зачем тебе? - удивляется Мышка. - У тебя целый ящик есть для игрушек.
- Ну, пускай, пускай делает! Вещь должна быть по душе! - добродушно говорит дедушка Никич и ведет Динку отбирать дощечки. - Погоди, не ворочай зря. Чего копаешься без толку? Какой толщины тебе нужна доска? Говоришь, чтоб был легонький, ну и бери потоньше. А теперь давай сантиметром смеряем длину и ширину твоего сундучка…
Девочки работают охотно. Алина старательно выпиливает по рисунку; Мышка, розовая от непривычных усилий, стругает вторую дощечку. Она хочет сделать скамеечку маме для ног. Никич обещал покрасить ее в зеленый цвет с нарядным ободочком. Динка тоже старается вовсю, но, чувствуя себя более умелой, чем сестры, вдруг вмешивается в их работу.
- Не так, не так стругаешь! - кричит она Мышке. - Дай я!
Мышка пищит и изо всех сил тянет к себе дощечку.
- Дети! Дети! - строго покрикивает Алина, не поднимая головы от своей фанерки.
- Прекратить возню! Стань на свое место! Не указывай! Я сам укажу, что надо! - стучит по верстаку Никич.
Динка принимается за свое дело, но, взглянув на Алину, шепчет:
- Алина, ты бы взяла пилочку потоньше… Дать тебе?
- Дина, не мешай… - рассеянно откликается Алина.
Динка успокаивается, но ненадолго.
- Смотри, дедушка Никич, так я делаю? - поминутно дергает она старика.
- Ты смотри не торопись! Испортишь мне материал, другого не дам! - угрожает дедушка Никич. - Что ты рвешься, как щенок на привязи? Работать надо с толком, с терпением.
Конец урока дедушка Никич торжественно возвещает звонком.
- Складывайте работу, - довольно говорит он, - теперь до завтра!
Девочки складывают работу, каждая отдельно: Никич дли всех троих находит удобные местечки.
- Спасибо, дедушка Никич! - степенно говорит Алина.
- Спасибо… - тянется к старику Мышка и звонко чмокает его в морщинистую щеку.
- Спасибо, Никич! - шлепая ладошкой по ладони старика, дурачится Динка. - Давай в окунька и рыбочку сыграем!
- Иди вон с Мышкой сыграй, а я тут маленько приготовлю кое-что к следующему уроку.
Лицо старика сияет. Ну вот, наконец уговорил он мамашеньку, и все пошло нормальным ходом. “Девочки ничего, послушные, задору, правда, в работе у них нет, от себя ничего не придумают, но старание есть. Обвыкнут помаленьку, смелей будут браться - может, и задор явится… А приедет Саша и скажет: “Я думал, белоручки у меня растут, ан нет! Видно, повернул их мой Никич на свою трудовую стезю…” - глядя вслед своим ученицам, радостно думает старик. - Спасибо скажет Саша… скажет спасибо”, - приговаривает он про себя, готовясь к завтрашнему уроку.
Глава двадцать восьмая. ХОРОШИЕ И ПЛОХИЕ КОНЦЫ КНИГ
Окончив занятия с Никичем, Динка наскоро позавтракала и пошла в комнату. Она вспомнила, что обещала Леньке поискать “Пещеру Лихтвейса”.
“Надо посмотреть в той пачке, что привезла мама”, - думает она.
Книжки, аккуратно сложенные, лежат на этажерке около пианино. В комнате никого нет.
Динка усаживается на полу около этажерки и кладет на колени несколько книжек.
- “Толстой, - читает она. - “Бог правду видит, да не скоро скажет”. Интересно, про что это? Заглянуть или не заглянуть? Может, лучше не надо…
Динка смотрит на книжку боязливо и недоверчиво. Кто знает, какая это книга… Может, у нее плохой конец и все герои умирают или еще что-нибудь с ними случается. Тогда будешь долго ходить как потерянная и все будешь думать, думать, а помочь все равно ничем нельзя.
Динка осторожно листает страницы - первую… последнюю… “Наверное, с плохим концом, - думает она, - лучше не читать…”
У девочки много неприятностей из-за таких книг.
Один раз, когда она была еще маленькой, Марина принесла из библиотеки “Хижину дяди Тома” и читала ее детям. Все плакали. Динка тоже плакала. Сначала тихо, а потом, когда умерла Ева, она вскочила, затопала ногами и хотела разорвать книгу. Алина и Мышка изо всех сил пытались успокоить ее, мать гладила ее по голове и говорила, что всем жалко добрую девочку Еву и все плачут над ней, горе часто выражается слезами, но зачем же так злиться и рвать книгу? Чем виновата сама книга?
Динку с трудом уложили спать в тот вечер и по секрету от нее договорились завтра, во время чтения, отправить ее с Линой на прогулку. Но вышло иначе. Утром Динка забралась к матери в комнату, вытащила оттуда злополучную книгу и убежала с ней в дальний угол двора. Там она бросила книгу на землю и, топча ее ногами, в ярости кричала:
“Вот тебе! Вот тебе за Еву!”
Арсеньевы жили тогда в городе, и на дворе было много детей. Дочка дворника, Машутка, в ужасе бросилась в дом:
“Тетенька! Динка книжку бьет! Ужасти, как она ее треплет!”
Матери дома не было. Катя и Лина выбежали во двор. Книга с растерзанными страницами валялась на земле, а Динка, низко опустив голову, сидела с ней рядом. Вокруг, молчаливые и испуганные, стояли ребятишки со двора. Катя молча собрала разбросанные страницы и крепко взяла Динку за руку:
“Пойдем!”
Но Динка не шевельнулась. Тогда Лина, онемевшая от удивления, вдруг пришла в себя и разразилась громкими упреками:
“Да что же это ты содеяла здесь, страмница эдакая, а? Ведь книга-то не своя, а на время даденная! Это какие же деньги матери теперь платить за такую книжищу, а? Ох, ты ж бессовестное дитё! Нет, чтобы какую махонькую книжонку взять, дак она эдакую библию, прости господи, стащила!”
“Пойдем!” - сердито повторила тетка и дернула Динку за руку.
Маленькая детская рука беззащитно натянулась, но Динка не встала. Жалкая фигурка ее не выражала никаких желаний, не было в ней и сопротивления.
“Ах ты Мазепа, Мазепа…” - укоряла Лина.
Из кучки ребят выдвинулся слюнявый Егорка и, вынув изо рта пальцы, важно пояснил:
“Она тую книгу ногами топтала”.
Машутка, подскочив сзади, дала ему крепкий подзатыльник: “А ты молчи, черт!”
“Пойдем домой, Дина!” - уже мягче сказала Катя.
Девочка подняла голову и посмотрела на нее пустыми, словно выцветшими глазами, потом повернула голову к Лине. Липа не вынесла ее взгляда:
“Крохотка ты моя! Ведь сама не своя стала! Иди ко мне, дитятко ты мое выхоженное!”
Лина схватила девочку на руки и, вытирая своим передником грязные щеки Динки, быстрыми шагами пошла с ней к дому.
“Да провались она пропадом, книга эта самая! Своими деньгами не поскуплюсь, а мытарить ребенка не дам! Бумага - она и есть бумага, а дитё напугать недолго, - бормотала она на ходу, чувствуя себя единственной защитницей Динки. Теплые руки девочки, доверчиво обнимавшие ее шею, усиливали это материнское чувство. - Таскают в дом всякую баламутку, а ребенок отвечай! - ворчала Лина и, прижимая к себе девочку, переходила на тихое воркованье. - Глазочек ты мой синенький, былиночка моя! Да мы их всех с энтой книгой!. Не бойся, не бойся! А Лина сейчас кисельку сладенького дасть! Хошь кисельку-то?”
“Не-ет”, - капризно тянула Динка.
“А чего хошь? Изюмцу коль дам?”
“Я спать хочу. У меня голова болит…” - заплакала Динка.
Тетка шла сзади, вглядываясь в лежащую на плече Лины знакомую вихрастую голову Динки, и на душе у нее было тревожно. Она понимала, что поступок с книгой - это не обычный каприз и не баловство.
“Это такой характер, упрямый, настойчивый… Вот разозлилась на книгу и порвала ее! Ну что я могу сделать? Наказать? Но она и так наказана - ревет, и голова у нее болит”, - думала Катя, испуганная и озадаченная поступком Динки.
“Уложи ее спать”, - сказала она Лине, так и не решив, как надо поступить с провинившейся девочкой.
Динка охотно легла в постель и заснула крепким сном здорового ребенка. Но, по мере того как она спала, в Кате росло раздражение:
“Безобразие! Устроила такую пакость и спит как ни в чем не бывало!”
Сестру она встретила выговором:
“Не знаю, о чем ты думаешь, Марина, таская из библиотеки эти книги! Можно потерять голову с твоими ангелочками!
Вот, полюбуйся!” - Она бросила на стол разбухшую и растрепанную книгу.
Вечером, когда дети заснули, сестры допоздна обсуждали этот случай.
“Да, я, кажется, сделала большую глупость… Она еще слишком мала для такой грустной книги”, - каялась мать.
“Но зачем же вообще читать такие книги, даже и старшим детям? Зачем это нужно, чтоб они сидели перед тобой и плакали? Почему не читать им сказки, какие-нибудь веселые стихи, наконец…” - волновалась младшая сестра.
“Подожди… Я читаю и сказки и стихи, - нетерпеливо прервала ее Марина. - Но этого мало. Они должны знать, что в жизни бывает много горя и несправедливостей. И если они плачут, так что хорошие слезы. Значит, они понимают, жалеют, они будут бороться против этих несправедливостей Я же воспитываю их, Катя, на этих книгах!”
“Воспитываешь? - Катя насмешливо улыбнулась и подвинула к сестре растрепанную книгу. - Вот, пожалуйста, наглядный результат твоего воспитания!”
“Ну, это Динка… - улыбнулась Марина. - Она еще мала”.
“Мала? Ну, знаешь… Будь это мой ребенок, так я бы как взяла ремень да вздула ее один раз…”
Щеки Марины вспыхивают ярким румянцем. “Конечно, тебе, видно, кажется идеалом воспитания плетка нашей мачехи, - горько напоминает сестра, - а я вот даже кричать на ребенка не могу, я не могу и не хочу видеть испуганные лица, я не хочу, чтобы меня боялись! Они должны бояться не меня, а своих поступков, которые могут оттолкнуть меня от них… И зачем ты врешь. Катя, что ты будешь бить своего ребенка? Ты и пальцем не тронешь его, потому что тебе всю жизнь помнятся мачехины побои. Нет! Ты не будешь бить, но ты вырастишь его таким эгоистом, Катя…”
“Ну конечно, я выращу эгоистов, а ты замечательных людей! Ну, не будем спорить! Давай лучше подумаем о Дине… Что это за поступок, по-твоему? Озорство, шалость, просто желание побезобразничать?”
Катя выжидающе смотрит на сестру. Марина задумчиво качает головой:
“Нет, Катя, это не шалость. Это отчаяние! Динка еще не умеет владеть своими чувствами. Она не хочет примириться со смертью Евы! Она протестует, кричит, топает ногами, но Ева все-таки умирает! И Динка набрасывается на книгу. Она считает ее виновной в этом плохом конце…” - медленно, словно думая вслух, разбирает поступок Динки мать.
Но Катя не верит. Она считает сестру безнадежной фантазеркой.
“Ну предположим, - говорит она. - Но в этом “отчаянии” Динка порвала книгу. Так, может, все-таки надо наказать ее?”
“Да она сама себя накажет. Я объясню ей, что она не умеет слушать, кричит, рвет книги - значит, ее нельзя пускать на чтения. Вот и все! Она прекрасно поймет…”
“Значит, она на твоих чтениях больше не будет?” - настойчиво переспросила Катя.
“Пока не будет”.
“Как это “пока”?”
“Ну, пока не научится владеть собой”, - спокойно пояснила старшая сестра.
“Ну, посмотрим! В общем, я думаю, это ненадолго, она найдет какой-нибудь выход…” - насмешливо улыбнулась Катя.
На другой день Марина объяснила Динке, почему она не должна больше приходить на чтения. Беседа была тихая, спокойная; растрепанная книга лежала тут же, и Динка помогала матери собирать и подклеивать страницы.
“А теперь иди, - сказала ей мать, когда страницы были подобраны. - Мы будем читать”.
Динка ушла, но потом вернулась и стала около двери. Она не рвалась в комнату, не просила, не плакала. Но с тех пор как только Алина и Мышка усаживались около матери, Динка усаживалась за дверью и, приоткрыв щелочку, жадно ловила мамин голос.
Когда в комнате раздавался смех, она тоже тихонько смеялась, а когда Мышка начинала шмыгать носом, девочка отходила подальше. Потом снова возвращалась и, приоткрыв щелку, испытующе смотрела на лица. Иногда, забывшись, она просовывала в дверь свою лохматую голову и, стоя в таком неудобном положении, слушала.
“Мама, она мешает!” - недовольно говорила Алина.
“Пустим ее”, - просила Мышка.
“Рано еще”, - вздыхала мать.
Один раз мать читала очень грустную повесть о мальчике, которого отдали из приюта в деревню к очень злой женщине. Динка сидела на порожке и слушала. Она сидела тихо, размазывая на щеках слезы, и только в самых грустных местах повести молча ударяла себя кулачком в грудь.
“Пустим ее…” - как всегда, попросила Мышка.
“Попробуем… Диночка, ты уже научилась хорошо слушать?” - опросила мама.
“Научилась, - серьезно ответила Динка. - Но только мне лучше сидеть на порожке, потому что я иногда ухожу за дверь и что-нибудь меняю”.
“Как это?” - удивилась мать.
“Ну, просто я сама все меняю… Плохие у меня сразу умирают, а хорошие ходят гулять и все самое вкусное едят, и я там с ними… мед-пиво пью, по усам течет”, - задумчиво сказала Динка.
“Но ведь ты плакала сейчас, - напомнила мать. Она была совершенно озадачена тем “выходом”, который нашла для себя Динка. - Почему же ты плакала?”
Динка вздохнула: “Я не успела переменить, он уже умер”.
Видимо, придуманные ею самой “хорошие концы” все же не удовлетворяли ее, она предпочитала, чтобы это сделал сам автор книги, и, если бывало, что все кончалось хорошо, она хватала у матери книжку и, прыгая с ней по комнате, кричала: “Мед-пиво пьем! Мед-пиво пьем!”
С тех пор как только Динка во время чтения, поднималась и уходила за дверь, Мышка тихо говорила:
“Пошла уже… варить мед-пиво…”
Солнце золотило склоненную голову Динки. Вокруг нее на полу в беспорядке валялись книги.
“Пещера Лихтвейса… Пещера Лихтвейса…” - тихо повторяла про себя Динка. Ей очень хотелось принести Леньке эту книгу. Но “пещера” не попадалась. Взамен нее внимание девочки приковывали другие книги, с интересными названиями.
Но кто знает, какие это книги? Например, “Гуттаперчевый мальчик”?..
Динка долго держала в руках эту книжку, ощущая тянущее беспокойство за судьбу “гуттаперчевого мальчика”, потом, отложив ее в сторону, снова занялась поисками “Пещеры Лихтвейса”. Но в это время в комнату вошла Мышка.
- Что это ты роешься тут? - с испугом спросила она. - Разве можно класть книги на пол? И руки у тебя, верно, грязные…
Динка показала руки. Мышка придирчиво и обиженно ткнула пальцем в темное пятно на ее ладони:
- А вот, вот!..
- Это ничего! Это сухая грязь… Не толкайся… Это же просто пыль, пыль! - защищаясь, кричала Динка. - Отстань от меня, какая… Гогша!
Динка не могла простить сестре ее дружбу с Гогой и, сердясь на нее, называла ее “Гогшей”.
Но, когда дело касалось книг. Мышка становилась яростной.
- Ну и пускай я буду Гогша! А ты уходи! Не трогай!
Разбросала все! Зачем сама полезла? Лучше мне сказала бы! - чуть не плача, кричала она.
- Ну, дай сама! - не желая с ней ссориться, согласилась Динка. - Мне нужно “Пещеру Лихгвейса”, - с трудом выговорила она.
Мышка сразу насторожилась.
- Я не знаю такой книги, - с удивлением сказала она.
- Ну, тогда, может, она на чердаке есть, в папиных книгах? - спросила Динка.
- Нет… Я там все знаю. Там уже я только одного Фореля не читала да еще всякие инженерные книги, а то все… - в недоумении протянула Мышка и, сморщив лоб, переспросила: - Как называется? Какая пещера?
- “Пещера Лихтвейса”, выпуск пять копеек, - пояснила по складам Динка.
- Выпуск пять копеек? Ой, подожди… Я один раз купила такую книжку. Это, может быть, Нат Пинкертон? - озабоченно спросила Мышка.
- Нет, я же тебе говорю: “Пещера Лихтвейса”. Но если у тебя ее нет, так давай хоть Нат Пинкертона! - соглашается Динка и, чтоб вызвать сочувствие сестры, добавляет: - Это для одной сироты!
- Да у меня давно уже нет этой книжки, я ее сейчас же выбросила. Мама сказала, что такую гадость противно взять в руки!
- Да, мне тоже не очень понравилось. Там все какое-то ненастоящее… Но этот мальчик хочет все-таки почитать!
- Не надо! Я лучше дам ему другую книжку, настоящую. Я поищу что-нибудь хорошее, - пообещала Мышка.
