Глава двадцать девятая. ОБЩАЯ ЛЮБИМИЦА
- Принимайте гостью-то! Два часа ребенок в калитку колотит, а они как глухие! - крикнула из сада Лина.
- Ой, Марьяшка! А я почитать хотела! - выбегая на террасу, с сожалением говорит Мышка.
- И у меня всякие дела… Мне тоже некогда! - перегоняя ее, кричит Динка. - Марьяшечка, не стучи, мы идем!
Но Марьяшка изо всех сил колотит сноси ложкой в калитку.
- Кисей будет? - привычно осведомляется она.
Круглая мордочка ее с красной пуговкой посередине, голубые веселые глазки и толстенькие, словно надутые, щечки вызывают в девочках неудержимую нежность.
- Марьяшенька, поцелуй меня!
- И меня, Марьяшенька, и меня! Марьяшка громко чмокает то одну, то другую и, размахивая своей ложкой, важно шествует к дому.
- Марьяшка, вон Лина! Крикни: “Лина, Лина! Дай Марьяшке молочка, булочки…” - нашептывает ей Динка.
- Ина! Ина! Мальяске мойока, були!.. - кричит Марьяшка.
- Сахарку! - подсказывает ей Динка.
- Сахайку! - кричит Марьяшка.
- Слышу, слышу! Иди уж, топай! С собой, что ли, ложка-то? Ох ты ж, гостья моя неописуемая! - растроганно откликается с террасы Лина, наливая в чашку молока.
Девочки начинают спорить.
- Иди, я сама ее покормлю, - говорит Мышка.
- Ишь какая, сама иди! Ты же читать хотела! Я покормлю, а ты уложи, - прижимая к себе девочку, говорит Динка.
- Хитрая ты! Самое удовольствие кормить… - протестует Мышка.
- Ну, давай вместе. Неси одеяло на гамак! - командует Динка.
- Так она, может, поиграет еще.
Марьяшка шествует посредине и, поворачивая то к одной, то к другой свое веселое личико, что-то рассказывает непонятное и очень нужное, подкрепляя свои сообщения неожиданным звонким смехом.
- Ты будешь кормить, а я буду поить молочком, - примиряюще говорит Мышка.
Но Лина захватывает девочку своими большими теплыми руками, усаживает ее к себе на колени, обтирает мокрым полотенцем Марьяшкину ложку и, зачерпнув каши, шумно дует на нее. Марьяшка, широко открыв свой рот с мелкими белыми зубками и закинув головенку на грудь Лины, терпеливо ждет.
Девочки стоят по обеим сторонам и, налегая на стол, довольно улыбаются.
После завтрака начинается веселая игра.
- Ку-ку! - кричит Марьяшка, прячась за дверью.
- Ку-ку! - откликается из-под стола Мышка.
- Где они? Где они? - нарочно не замечая их, мечется по террасе Динка. - Где моя Марьяшка?
Мышка быстро перебегает к Марьяшке и что-то шепчет ей на ухо.
- Нас нету! - пищит из-за двери тоненький голосок.
- Зайчики, зайчики! Где моя Марьяшка? - закрывая лицо руками, спрашивает Динка.
“Зайчики”, взявшись под ручку, прыгают ей навстречу. Но в этот момент входит Катя. На бледном, хмуром лице ее появляется рассеянная улыбка.
- Не спит? - спрашивает она, указывая на Марьяшку, и, неотступно думая о чем-то своем, машинально добавляет: - Уложите ее в гамаке!
Девочки переплетают руки стульчиком и несут Марьяшку в сад. Уложив девочку в гамак, они тихо покачивают ее, надевая колыбельную:
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю…
Глаза Марьяшки медленно закрываются, на красные щеки ложится темный ободок пушистых ресниц.
- Tсc!.. - шепчет Динка, подняв палец. И обе девочки на цыпочках удаляются.
Глава тридцатая. ХОРОШЕЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЛУЧШИМ
За обедом Марина несколько раз взглядывает на сестру:
- Почему ты такая бледная, Катя? У тебя не болит голова?
- У меня никогда ничего не болит, - улыбается Катя, но улыбка ее какая-то неживая, деланная.
- Катя весь день сегодня бледная, - замечает Алина.
- Катюшенька, почему ты такая? - в сотый раз спрашивает Мышка.
- Может, ты гладила и угорела? - пытается угадать старшая сестра.
- Да нет. Вот надо вам всем обращать внимание! Я просто не высыпалась последнее время.
- Вот это скорей всего, - подтверждает Марина и вдруг звонко, заразительно хохочет. - Я, знаешь, недавно заснула на службе. Хорошо, что наш курьер вошел и сильно хлопнул дверью. Я сразу проснулась и говорю: “Спасибо”. А он: “Чего-с?” Ха-ха-ха!
Дети тоже начинают смеяться.
- Чего-с? Чего-с? - повторяет Динка, хохоча и балуясь.
- И главное, что я всегда раньше просила этого курьера, - вытирая выступившие or смеха слезы, говорит Марина, - чтобы он не хлопал так сильно дверью, а тут… вдруг: спасибо! Конечно, он ничего не понял и - чего-с? - под общий смех объясняет она.
Когда кто-нибудь хорошо рассказывает и все смеются, Динка приходит в неистовое возбуждение. Ей тоже хочется что-нибудь рассказать, или выкинуть какой-нибудь неожиданный фокус, или, на худой конец, хоть высунуть свой нетерпеливый язык и подразнить Мышку: “Мэ-мэ-мэ…”
Но сейчас ей обязательно хочется что-нибудь рассказать.
- А я… а я… - кричит она, вскакивая па стул. - А я один раз шла, шла по улице да как засну! Да как налечу на какую-то старушку, да как поддам ей головой в живот! Она только: ой-ой! И мы с ней в разные стороны так и раскатились! Ха-ха! Вот как смешно было! Вот так заснула я!
Но никто не смеется, а мама даже озабоченно спрашивает Катю:
- Когда это было? Какая старушка?
- Да никогда этого не было! Врет! И старушка тут ради красного словца. Что ты, не знаешь ее, что ли? - машет рукой Катя.
- Это она для смеха… - хихикает Мышка.
- Ну, надо прямо сказать, что тут смеха очень мало, - пожимает плечами мать.
- Уж какой тут смех! - фыркает Катя.
И все громко смеются. У Динки растерянно бегают глаза, щеки густо краспеют, она чувствует себя посрамленной и, стараясь скрыть это, смеется вместе со всеми.
- Ну, довольно, - говорит мать.
Но Мышка заглядывает Динке в лицо и хлопает а ладоши.
- А! Покраснела, покраснела! - кричит она.
- А тебе, Мышка, оказывается, недостаточно, что человек попал в неловкое положение, тебе надо еще подразнить его, да? - улыбаясь, говорит мать, но ой-ой-ой как боятся дети этой улыбки! - Ты радуешься, злорадствуешь, Мышка? Ты совсем как тот голубь в басне Крылова, помнишь?
Чижа захлопнула злодейка-западня,
Бедняга в ней и рвался и метался,
А голубь молодой над ним же издевался.
Мышка сильно теряется, белые волосы ее приляпают ко лбу, лицо делается маленьким и несчастным.
- Мама, мамочка, не говори так! - испуганно бормочет она и, закрыв лицо руками, выбегает из-за стола.
- Ну к чему это, Марина! - обрушивается на сестру Катя. - Что это за издевательство, на самом деле! Кому надо, тому не попадает! Ты просто пользуешься беззащитностью
Мышки, знаешь, что она хорошая, добрая девочка, и придираешься к ней, как ни к кому!
- Так вот, если она добрая и такая хорошая, то ей уж совсем не к лицу дразнить сестру, когда она видит, что та и так готова провалиться сквозь землю.
- “Провалиться сквозь землю”! - с возмущением кричит Катя. - Никуда она не провалится, у нее хватит еще дури для трех таких старушек!
- Надо чувствовать состояние другого человека, а если у Мышки этой чуткости нет!.. - повышает голос мать.
- Не спорьте, не спорьте! - просит Алина. - Мышка плачет, мама!
- Она и должна плакать, потому что ей стыдно, - упрямо отвечает мать.
Катя в сердцах встает из-за стола:
- Ну, Марина, этого я тебе никогда не прощу! Ты мать и такое выделываешь!
- Так, может, я “такое выделываю”, как ты выражаешься, именно потому, что я мать? - с невеселой усмешкой отвечает ей сестра.
Катя уходит. Динка исподлобья оглядывает опустевший. стол. Алина сидит потупившись, мама нервно стряхивает со стола крошки, Мышки нет. Мышка где-то тихонько плачет, она совсем не может выносить, когда мама на нее сердится. Динка чувствует себя виновницей всего, что произошло. “Чтоб он пропал, мой несчастный язык, - думает она. - чтоб он распух так, чтобы не повернулся больше во рту! Вот намажу его медом и выставлю пчелам - небось тогда уж не забормочет что попало!.. Лучше уж, правда, было рассказать про трех старушек. Пусть бы они сами между собой столкнулись. Одна немая, другая глухая, а третья слепая”. Алина неодобрительно смотрит на младшую сестру.
- Всегда ты подымаешь целую бучу… - тихо говорит она Динке.
- Довольно, Алина! - останавливает ее мать и встает из-за стола.
Она идет к Мышке и приводит ее уже успокоенную. Катя тоже возвращается на свое место. За столом начинается обычный разговор. Приходит Лина и спрашивает, понравился ли ее новый суп с “крикадельками”. А мать говорит, что она даже не заметила, что суп был с фрикадельками.
- Ну, милушка, тебе и вола положи на тарелку, так ты не заметишь, - подозрительно оглядывая лица детей, отвечает Лина.
И понемногу все начинают улыбаться, на заплаканном лице Мышки тоже появляется прежняя улыбка, Катя перестает дуться, Алина шутит с мамой, а Динка сидит подавленная, низко опустив голову, словно ей на шею привязали большой камень и этот камень тянет ее книзу.
- Динка, - тихонько шепчет ей Мышка, - я тебе отдам свои ягоды из компота, хочешь?
Динка мотает головой, и нижняя губа ее набухает от подступающих к глазам слез. Мать незаметно взглядывает в сторону девочек, напряженно прислушиваясь к их разговору.
- Не сердись, - еще тише шепчет Мышка и, найдя под столом руку сестры, тихонько гладит ее.
“Не трогай. Мне это еще хуже”, - хочет сказать ей Динка, но голос не слушается ее, и, вскочив из-за стола, она быстро убегает в комнату.
- А это еще что такое? - удивленно и холодно пожимает плечами Катя.
- А вот такое… чего ты не понимаешь, - тихо отвечает ей сестра.
- А ты понимаешь? - насмешливо спрашивает ее Катя.
- Я понимаю, - говорит та и ласково кивает Мышке. - Ешь сама свои ягоды, Мышка.
- Хорошее должно быть лучшим, - говорит она Кате, когда они остаются наедине. - А у Мышки все-таки не хватает чуткости.
Глава тридцать первая. У КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА СВОИ ДЕЛА
Дни идут, а Костя не приезжает. Алина каждый вечер выходит к калитке и ждет. Динка знает, чего она ждет, и на всякий случай вертится тут же. Но вечером ей хочется побыть с мамой, и она скоро убегает. Алина тоже постоит, постоит и уходит. Она никого не спрашивает, когда приедет Костя, но вечером, ложась спать, долго и беспокойно ворочается в своей постели. То ей кажется, что Костя раздумал давать ей “тайное и важное поручение”, что он считает ее, еще маленькой девочкой, не способной участвовать в делах взрослых, то она начинает беспокоиться, что с самим Костей что-то случилось - ведь он обещал приехать очень скоро. Днем, положив на колени книжку, Алина вдруг задумывается об отце. Где он, почему не пишет? Может, его уже арестовали и посадили и тюрьму…
Алине чудятся толстые железные решетки и за ними дорогое лицо… Алина встает и, опустив книжку, ходит по террасе, по дорожкам сада, стараясь успокоиться. Если бы она была старше, отец взял бы ее с собой, он не побоялся бы дать ей любое поручение, он хорошо знает свою дочку… Он рассказывал ей, что среди политических заключенных в тюрьме и на каторге много девушек… Алина возвращается домой и долго сидит у пианино, тихонько трогая клавиши. Она вспоминает мотив и слова романса, который поет дядя Олег: “Кто мне она?” Там есть такие слова, которые всегда волнуют Алину:
Чудится мне, что в тюрьме за решеткою,
В мягкой сырой полутьме,
Свесились донизу черные, длинные
Косы тяжелых волос…
О ком это? Может быть, о Софье Перовской? Алина трогает клавиши, и поющие звуки наполняют ее сердце глубокой грустью. Если бы Костя приехал и дал ей обещанное поручение, если бы ей удалось его выполнить, то она успокоилась бы, она бы написала отцу: “Папа, в одном большом общем деле есть и моя капелька”. А может, она написала бы иначе, но так, чтобы никто не понял, кроме отца.
- “Чудится мне, что в тюрьме за решеткою…” - тихонько напевает Алина знакомый мотив.
И хочется ей, так хочется что-нибудь сделать настоящее, нужное! Ведь Костя сказал: “важное и тайное поручение”. Но Костя не едет. Дни идут… Алина молчит и ждет…
А мать тревожно говорит Кате:
- Как мог Костя так опрометчиво обещать? Хоть бы посоветовался со мной… Посмотри, что с ней делается, - она же замучилась от этого напрасного ожидания!
Но Катя сразу прекращает всякий разговор, если он касается Кости. У Кати свои дела, свое наболевшее сердце, она тоже ждет, но она ждет иначе… Ей хочется бежать, когда хлопает калитка, скрыться, спрятать голову под подушку и ни с кем не разговаривать. А сестра, ничего не зная, уже несколько раз спрашивала, не забыла ли она ответить Виктору.
“Нет, не забыла”, - коротко отвечала Катя и торопилась куда-нибудь уйти от вопросительного взгляда сестры. У каждого человека свои дела, но все-таки… Разве возможно укрыться от взгляда близкого человека?
“Катя, ты прямо сама не своя последние дни. Я начинаю очень беспокоиться. Скажи мне: может, ты поссорилась с Костей и потому он не едет?” - тревожно спрашивала старшая сестра.
“Да что за глупости! Вечно ты сама себе придумываешь всякие беспокойства! Я совсем не ссорилась с Костей…” - неизменно отвечала Катя.
Но старшая сестра не успокаивалась. Она написала Олегу:
“Приезжай. Я не могу понять, что творится с нашей Катюшкой…”
А у Лины тоже невесело на душе. Если Малайка не приезжает в воскресенье, то всю неделю у Лины валится из рук то тарелка, то стакан, то опять стакан, то опять тарелка… И хотя он “нехристь” и “бригая голова”, но мало ли что может с ним случиться? По городу и лошади полощут копытами мостовую, и конка дребезжит. И лошади и конка не больно-то разбирают, кого давить, они и на Малайку наскочут, коль зазевается.
“Засиделись мы с Катей в девках, уж обеим за двадцать перевалило, вот и таем, как две свечечки”, - шумно вздыхает Лина, разглядывая в “зеркило” свои толстые румяные щеки и могучие плечи.
У каждого человека свои дела… Мышка готовится к приходу Гоги. Она уже извлекла с чердака маминого “медицинского человека” и пересчитала ему все ребра, все печенки, селезенки и берцовые кости… Теперь уж не Гога, а она сама задаст ему вопрос, как устроен человек. Пусть только попробует не ответить! Тогда она скажет.
“Но ведь это еж необходимо знать каждому образованному субъекту… или типу. Нет, “типу”, кажетсяя, нельзя сказать, и “субъекту” плохо… Джентльмену? Вот-вот! Я скажу: каждому образованному джентльмену!” - веселится Мышка, заранее торжествуя свою победу над всезнайкой Гогой.
Дедушка Никич тоже не унывает, дела у него идут на радость и удивление: ровно в десять, точно по звонку, все три учсницы спешат к нему на урок. И пожалуй, зря он их ругал: такие старательные девчонки!“И главное, Динка совсем перестала исчезать из дому рано утром; она чинно идет гулять часов в двенадцать пополудни, не раньше. Видно, поняла, осознала, прочувствовала все, что ей говорили взрослые, и исправилась. “Надо же когда-нибудь”, - думает дедушка Никич.
Но у Динки свои дела… О них разговор особый.
А вот у матери, у Лининой милушки, не только свои дела - к ней, словно ручейки, сбегаются отголоски всех дел: и Кати, и Лины, и дедушки Никича, и Мышки, и Динки, и Алины. Они собираются в ее душе все вместе, но внимания к себе требует каждый порознь. Но ведь она - мать и хозяйка дома. А кроме того, она тот безотказный человек, в сердце которого всегда есть горячая готовность помочь своим товарищам. Недаром вечерами она о тем-то шепчется с Катей и, опаздывая после службы на свой обычный пароход, спокойно объясняет детям:
“Я сегодня задержалась с работой…” - и, встречая вопросительный взгляд сестры, незаметно кивает ей головой… Марина нужна не только дома.
