Глава шестьдесят восьмая. ПЕСНЯ-УТЕШИТЕЛЬНИЦА
Динка приходит на утес расстроенная, тихая. Ленька мешает кашу. Девочка усаживается рядом с ним… В ушах ее все еще звенит песня дяди Леки.
- Лень, - говорит она вдруг, - когда я заплачу, утешай меня песней.
- Чего? - вскидывая на нее глаза, удивленно спрашивает Ленька.
Динка тихо и упрямо повторяет свою просьбу.
- Еще что придумаешь? - усмехается Ленька. - Ты заревешь, а я запою! Цирк!
- Никакого цирка! - с обидой говорит Динка. - Так все братья утешают сестер, а у меня нет брата… И некому меня утешать…
- Как это - некому? - хмурится Ленька. - Я все равно что брат тебе, а ты говоришь: некому! Не ври уж лучше!
Но Динка горестно качает головой, и губы ее дрожат.
- Некому мне… петь…
Ленька оторопело смотрит на нее и, бросив ложку в котелок, подсаживается ближе:
- Да чего тебе петь? Вот ведь глупая! Сама глупая и другого человека дураком хочешь сделать!
- Пой мне… - всхлипывает Динка.
- Цирк! Ей-богу, цирк! - с недоумением качая головой, говорит Ленька.
- Пускай цирк… - уже по-настоящему ревет Динка.
- Вот ведь беда! Бедовская беда мне с тобой! Ну, давай буду петь, только молчи! - сердится Ленька.
Динка замолкает и, вытирая слезы, искоса смотрит на своего утешителя.
- “У попа-то рукава-то - батюшки! Ширина-то, долина-то - матушки!” - весело выкрикивает Ленька и, усмехнувшись, спрашивает: - Хватит, что ли?
Слезы Динки сразу высыхают, глаза загораются злыми огоньками.
- Ты совсем не то поешь! Просто как дурак какой-нибудь! - сердито кричит она.
- Ну вот! Теперь злишься, а сама ведь сказала: “Я буду реветь, а ты пой!” - хохочет Ленька.
- “Сказала, сказала”! Зачем мне про попа какого-то. Надо вот какую песню…
Она вытирает ладонью глаза и, глубоко вздыхая, старается войти в настроение другой песни.
- Сейчас… только отозлюсь, - тихо говорит она, видя, что Ленька ждет.
- Ну ладно, отозлись… А то подожди, поедим каши… - мирно соглашается Ленька, пробуя разваренную бурую жидкость.
Но Динка не хочет каши.
- Вот, слушай! - говорит она. - И сразу выучи эту песню…
- Ладно! - весело кивает Ленька, с улыбкой глядя в изменившееся лицо девочки.
Запад гаснет в дали бледно-розовой,
Небо звезды усеяли чистые… -
медленно запевает Динка, копируя дядю Леку. Лицо у нее делается проникновенно-грустное, в голосе слышится глубокая, недетская тоска… Сердце Леньки сжимается… И, как всегда, он оправдывает подружку одними и теми же словами: “Маленькая она, глупая. Ну, скапризничала, просит петь… А зачем мне ее дразнить! Петь так петь!”
И, подтягивая за Динкой песню, он искренне старается запомнить слова и мотив… Динка довольна, глаза ее блестят, растревоженное сердце успокаивается.
И, только уходя уже домой, она вдруг вспоминает, что не передала Леньке услышанные от Мышки новости.
- Лень! - торопливо говорит она. - А дядя Коля уже за границей вместе со своей матерью… А про Костю ничего не известно, только в полиции есть какая-то карточка…
Ленька всплескивает руками, в глазах его радость и укор.
- Что ж ты молчала? Два часа я за тобой, как дьячок на клиросе, твою песню вытягивал, а про главное ты молчала?! - возмутился он.
- Песня - тоже главное… - пробует оправдаться Динка. Но Ленька уже не слушает ее, а смотрит куда-то далеко-далеко, за Волгу, за желтеющий на той стороне реки лес; может быть, ему кажется, что где-то в этой дали скрывается “заграница”…
- Дядю Колю теперь не достать! Вот еще Костю да Степана жаль… - Он поднимает вверх сжатые кулаки, и серые глаза его вспыхивают гневом. - Эх, разбить бы эту тюрьму, раскидать ее по камушку!
А про Костину карточку Ленька и не думает.
“Это так что-нибудь… Карточка к делу не касается. Это просто фотография”.
Глава шестьдесят девятая. ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ
Олег и Катя с нетерпением ждали Марину. Динка тоже ждала мать и ни за что не хотела ложиться.
- Я дождусь и тогда лягу, - упрямо отвечала она на все уговоры.
Но Динка не дождалась и заснула не раздеваясь.
Марина приехала с последним пароходом, усталая и расстроенная. Она даже не зашла к детям, а сразу заперлась в своей комнате с Олегом и Катей. Новости были плохие. Фотографическая карточка Кости, заботливо доставленная в полицию сыщиком Меркурием, вызывала подозрение, что организатор весеннего побега из тюрьмы Григорий Мордуленко и Костя - одно и то же лицо.
Настоящей фамилии Кости Меркурий не знал, хотя долгое время числился в среде товарищей своим человеком… Это затрудняло сыщику поиски, пока он не побывал на даче Арсеньевых…
Новый дерзкий побег, освободивший из тюрьмы важного политического преступника Николая Пономаренко, поставил на ноги всю полицию. Сыщик Меркурий предполагал, что Костя снова принял участие в организации побега и что вместе с Николаем Пономаренко временно скрывается на даче у Арсеньевых… С этой целью в день побега он выехал на Барбашину Поляну и вечером пробрался в сад, под окно Марины… О флигеле на даче Крачковских он, очевидно, не знал или не предполагал, что известные в городе богачи и аристократы Крачковские приютят у себя политического преступника.
План Меркурия - немедленно сообщить в полицию о местонахождении Кости и Николая - провалился. и сам сыщик бесследно исчез… Казалось, против Кости не было серьезных улик, но фотографическая карточка, под кoторой стояла подпись “Григорий Мордуленко”, новый побег из тюрьмы и самое исчезновение сыщика вызывали тяжелые подозрения…
Все это, волнуясь и торопясь, рассказала брату и сестре Марина.
- Выдать Костю могла бы только квартирная хозяйка, у которой он был прописан как Мордуленко, но товарищи уже приняли меры, и сегодня у меня было свидание с этой женщиной… - оживленно добавила Марина.
- Как, ты виделась с ней? - быстро спросила Катя.
- Конечно. Виделась и говорила… Это очень бедная женщина, вдова какого-то чиновника; у нее пятеро детей.
- Она поставила какие-нибудь условия? - живо спросил Олег.
- Никаких условий! Она очень хорошо помнит Костю. И как начала мне рассказывать, сколько он сделал для нее и для детей… Я просто не знала, как остановить ее: говорит и говорит… А я сижу волнуюсь… Ну, потом наконец рассказала ей, в чем дело… И оказалось, что назавтра ее уже вызвали в полицию… Хорошо, что я не опоздала. Она, конечно, не признает в Косте своего бывшего постояльца Мордуленко, но беда в том, что даже в разговоре со мной она все время называет его Гришей.
- Это ужасно!.. Она просто может ошибиться! - взволновалась Катя.
- Так ты бы хорошенько внушила ей, - покачав головой, сказал Олег.
- Ну конечно… она все понимает, но в ней избыток искренности, и вообще она привыкла к этому имени! - пожала плечами Марина.
Все трое замолчали. За дверью раздался тихий шепот Алины:
- Мамочка, это я…
Марина открыла дверь.
- Я на минутку… - сказала Алина, встретив неодобрительный взгляд дяди Леки, и поглядела на низко опущенную голову Кати. - Мама! Ты рассказываешь что-то плохое? Разве я не могу знать о Косте, ведь он все-таки доверял мне… - обратилась она к матери.
- Пока ничего нет хорошего, Алиночка!.. А это главное. Завтра я все тебе расскажу… а пока иди спать, - устало откидываясь на спинку стула, сказала Марина. - Мы тоже ляжем сейчас!
- Мама, и еще я хотела спросить… Почему мы не переезжаем в город? - снова сказала Алина.
- Потому что нам здесь спокойнее. В городе сейчас проходит волна арестов, и товарищи просили меня впредь до их распоряжения пожить на даче… Вот я получила на днях коротенькую записку… Ты знаешь, кто нам пишет… - улыбнулась мать.
Алина кивнула головой и, не решившись спросить, как же будет с ее гимназией и с переездом на Украину, ушла.
Олег поглядел ей вслед и покачал головой, потом вдруг, вспомнив что-то, быстро сказал:
- Ну, а где же этот мальчик Николая? Вот этот Бублик-Леня, что ли?
- Ах да! - вспомнила Марина.
- Приходил он? - спросила она Катю.
- Нет, не приходил… Но Динка, наверное, видела его…
- Надо сказать, чтобы он обязательно пришел. Но я бы хотела, чтобы первый раз это было при мне. Говорят, он очень независимый и самолюбивый мальчик, надо как-то убедить его… Я говорила с товарищами… - взволновалась Марина.
- Ну, я думаю, ты сумеешь… Тем более он так привязан к Динке… Только не будет ли тебе трудно все-таки, знаешь…
- Со своими ты как-то справляешься, а ведь это мальчишка… - озабоченно сказал брат:
- Не знаю… Но он, кажется, очень хороший… Помимо всяких его подвигов с этими бубликами и с револьвером, он просто трогательный какой-то… в отношении к Динке… И вообще, ему двенадцать лет. Это уже большой мальчик! Мне с ним, может быть, легче будет… Только надо как-то сразу взять правильный тон… - задумчиво сказала Марина.
Катя подняла на Олега измученные, выплаканные глаза:
- Не знаю… Но мне кажется, что этот мальчик - новое осложнением нашей жизни… Ведь если Костю вышлют, я поеду за ним… я не могу оставить его одного… А что будет здесь? Наши дети да еще этот мальчик… Марина не справится с четырьмя детьми…
- Ну в крайнем случае она отдаст его в пансион… Товарищи ведь ни на чем не настаивают, они, конечно, хотели бы поместить мальчика в семью, - сказал Олег.
- Ну, это все впереди, а сейчас надо мне повидать его… Ведь уже осень и холодно… Где он живет?
- Динка знает, конечно, пусть позовет его, когда ты будешь дома, - сказала Катя.
- А когда я буду дома? Завтра, наверное, опять задержусь… Динке пока ничего говорить не надо, а то она сейчас же передаст, и выйдет какая-нибудь ерунда…
- Да, это надо пока скрыть от нее, да и от других девочек тоже… Тут нужна Маринина подготовка, - улыбнулся Олег.
Разговор снова вернулся к Косте.
- Конечно, он знает, что товарищи думают о нем, заботятся, хлопочут. Но каково ему в одиночной камере! - покачала головой Марина.
- Его посадили в одиночную? - страдальчески морща брови, спросила Катя.
Марина с огорчением посмотрела на нее:
- Катя, нам нужно еще много сил! А тебе особенно… Скрепи свое сердце, нельзя так поддаваться горю… Ты всегда была такая стойкая!
- Все разбилось, Марина… Впереди неизвестность… Если Костю сошлют… Ехать за ним? Оставить тебя, детей? - тихо сказала Катя.
- Да, оставить нас и ехать! Поскучаем, поплачем, будем писать друг другу… Но что же делать? Надо быть решительной, Катя! И главное, нельзя опускать голову!
Катя беспомощно, по-детски прижалась к плечу брата и закрыла глаза.
- Не ругай ее, - сказал Олег. - Мы с тобой уже многое пережили, а у нашей Катюшки это первое большое горе. Справится и она с ним… Но не сразу, постепенно… Да, Катюшка?
Катя кивнула головой и еще крепче уткнулась лицом в плечо брата.
В комнате наступила тишина. Из детской было слышно сонное дыхание Мышки и Динки.
Глава семидесятая. ПЕРЕД ОТПЛЫТИЕМ…
В последний день перед отплытием Ленька снова сбегал на пароход. Капитан встретил его приветливо вызвал в каюту толстого пароходного кока и приказал временно взять мальчика к себе в помощники.
- Откорми его там хорошенько, Никифорович! Чтоб через две недели я не видел этих украшений! - сказал капитан, указывая на торчащие лопатки Леньки.
Круглолицый, румяный, как на картинке, кок подмигнул мальчику:
- Подправим! Это дело в наших руках!
Леньке показали койку, где он будет спать, выдали постельное белье, научили заправлять одеяло…
Обо всем этом, захлебываясь от восторга, мальчик рассказал Динке.
- И про тебя капитан спрашивал: “Чего, говорит, не пришла? Славная, говорит, у тебя подружка!” - с гордостью добавил он.
Пароход “Надежда” уже принял груз и готовился к отплытию в шесть часов вечера.
- Еще не скоро… Все матросы на берегу… Я Васю видел, он с артелью в чайной обедал… “Садись, говорит, с нами!” Но я только воблу купил и ушел… Давай сходим еще на баштан, я ребятам напоследок арбузов натаскаю! - предложил Ленька.
Они пошли на баштан. День был солнечный, над головой кружились белые пушинки, желтые и красные листья делали вес вокруг нарядным, праздничным. В пожелтевшей траве доцветали поблекшие васильки и ромашки… Динка шла, крепко держась за руку своего товарища. Ленька был лихорадочно весел, все время вспоминал капитана, и оба они, не чувствуя приближающейся разлуки, болтали о пустяках…
- “Запад гаснет в дали бледно-розовой…” - бойко запевала Динка.
- “Небо звезды усеяли чистые…” - звонким мальчишеским голосом подтягивал Ленька и, прерывая себя, говорил: - Эх и сапожки привезу тебе! Красные, с серебряными подковками… Сафьяновые!.. Вот поставь ногу на мою ладонь - я длину смеряю!
Он опустился на корточки, положил на траву руку с растопыренными пальцами. Динка поставила на его ладонь свою пыльную босую ногу и весело наказала:
- Самые красненькие привези!
- Что ни на есть красные! - подтвердил Ленька.
- И с подковками… - сказала Динка.
- Это уж обязательно! - кивнул головой Ленька.
На баштане мальчишки встретили их весело, угостили лучшим арбузом. Трошка и Минька были тут же. Ребята уже знали от них, что Ленька теперь станет матросом, и обращались с ним почтительно.
- В кругосветное не пойдешь? - спрашивал рыжий, веснушчатый Васька, подмигивая одним глазом.
- Может, и пойду… А сейчас в Казань плывем! - важно ответил Ленька, подтягивая свои залатанные штаны и подбрасывая вверх подаренный Динкой перламутровый ножичек.
- Это известно… Сначала в Казань, по Волге, а там, глядишь, и по океану, - соглашались ребята.
- А что, капитан твой по морде бьет аль нет? - спрашивал черненький мальчик, похожий на испуганную птицу.
- Ну да! Такого капитана по всей России поискать, так не сыщешь! Он своих матросов и пальцем не тронет! - хвастался Ленька.
- Ну, а как внутри парохода? Машины и прочее.. Глядел ты? - завистливо спрашивали мальчишки, которым никогда не удавалось пробраться внутрь парохода.
Ленька начал рассказывать; мальчишки слушали, раскрыв рты и вставляя свои замечания; а Динка, восседая среди них, молча, с уважением глядела на Леньку… Трошка и Минька, чувствуя себя более близкими приятелями будущего матроса, старались держаться поближе к нему и Динке.
- Он пошел тот раз к капитану, а мы с пристани глядели… - вставлял Минька.
А Трошка, улыбаясь во всю ширь своего круглого, румяного лица, указывал пальцем на Динку:
- Она тоже с им на пароход ходила…
Насладившись беседой о дальних и ближних плаваниях, припомнив вычитанные из книг и прослышанные где-то страшные истории про морских пиратов, мальчишки вспомнили про баштан.
- Хошь, чичас накрадем тебе арбузов на дорогу? - предложил Леньке веснушчатый паренек.
- Куда я на пароход с арбузами пойду! - усмехнулся Ленька
- В плавание - да с арбузами! Сообразил тоже! - смеясь, подхватили мальчишки.
- Там он и так сыт будет. Матросский харч завсегда хороший, - сказал Минька.
- Ну, это не скажи… Как где. Это от капитана зависимо ежели он себе не скрадет, - задумчиво поковырял в носу рыжий Васька.
- Мой не скрадет! - строго сказал Ленька. - Харч у него знатный. Хлеба сколько хошь и шти с мясом! Мальчишки с завистью посмотрели на него. Увидев их голодные глаза, Ленька заторопился:
- Сейчас я вам натаскаю этих арбузов целую кучу! Может, продадите да хлеба купите! - сказал он, выдалбливая себе арбузный шлем.
Мальчишки оживились, подтянули штаны и живо распределили роли, кому где стоять… Динка с нетерпением ждала конца их приготовлений. Между тем Ленька уже надел на голову свой арбузный шлем и по-командирски распорядился рыть волчьи ямы
- Сейчас выкачу вам штук сорок, а то и поболе. А вы прячьте в ямы… А то скоро баштанщики все арбузы снимут, тогда и останетесь ни с чем! - предупредил он, отправляясь на “охоту”.
Мальчишки во главе с Васькой, отыскав в овражке укромное местечко, принялись рыть яму… Кто-то сбегал за лопатой и топором… А с баштана Минька и Трошка уже скатывали в овраг добытые Ленькой арбузы.
Динка, не в силах долго сидеть в бездействии, начала собирать хворост, чтоб завалить им волчью яму… Время шло незаметно, Минька и Трошка уже натаскали целую гору арбузов, когда потный и усталый Ленька наконец вернулся.
Мальчишки бросились рассовывать “урожай” по кустам; часть прятали в неглубокую свежую яму и заваливали хворостом.
Прощался Ленька со всеми за руку и, кивнув на Динку, сказал:
- Вот ей без меня пару арбузов снесите! Трошка знает где она живет.
- Я знаю, я найду… - заторопился Трошка, а все мальчишки дружно подтвердили, что самый что ни на есть лучший арбуз будет выделяться Динке.
С баштана пошли на утес.
На утесе пробыли долго, пили чай, говорили о последних событиях, вспоминали сыщика.
- А что, Лень, может, и он где-нибудь плывет до Казани? - испуганно спросила Динка.
- Ну, какая ему Казань… - хмуро сказал Ленька. - Он, скорей всего, тут где-нибудь, в камнях, застрял… Ведь не нашли тело-то…
- Фу!.. - брезгливо поежилась Динка. - Не стоит говорить о нем.
- Ну, а когда б был жив, то несдобровать бы Косте, - серьезно сказал Ленька и, придвигая к девочке разложенные на плоском камне кусочки сахара, переменил разговор: - На, доедай! Когда еще вместе чай пить будем! Может, я из Казани конфет привезу! - снова размечтался он.
Динка с удовольствием слушала его мечты. Они были все те же: красные сапожки с серебряными подковками. Теперь к ним прибавлялись конфеты и пряники, расписные казанские. С этими конфетами и пряниками они будут пить чай, когда Ленька вернется. А к тому времени, может, выпустят Костю и Степана… Тогда они пойдут ходить по гостям. Сначала к Динке домой, потом к Степану… На брюках чтоб ни пылинки… бескозырка на одном ухе… ленты на плече… Матрос - человек при своем деле…
Динка слушала, Ленька мечтал, а время шло.
Глава семьдесят первая. “ЗАПАД ГАСНЕТ В ДАЛИ БЛЕДНО-РОЗОВОЙ…”
Заходящее солнце освещает темные волны большой реки. Пароход “Надежда” готов к отплытию… Чуть-чуть поднимаются и опускаются около пристани его белоснежные борта, нетерпеливо роет воду серебряный нос. Редкие пассажиры, едущие в Казань, расположились на палубе; между ними мелькают веселые, загорелые лица матросов. Динка стоит на пристани, прижавшись головой к гладким деревянным перилам. Весь день отъезд Леньки казался ей еще далеким и ненастоящим, но сейчас, когда из” трубы парохода уже с пыхтением вырывается пар, сердце ее сжимается от горя. Испуганная и притихшая, она растерянно смотрит то на пробегающих мимо матросов, то на стоящего рядом Леньку.
- Макака… погляди! Вон где капитанский мостик-то… И труба тама… - стараясь отвлечь ее от грустных мыслей, говорит мальчик. Но голос его постепенно затихает, и в глазах появляется тревога,
- Лень… ты сейчас уже… совсем уедешь? - беспомощно оглядываясь вокруг, спрашивает Динка.
- Я скоренько… Только туда и обратно, ты не бойся, - теряясь от ее вопроса, торопливо уверяет Ленька.
- А я… как же… пойду одна домой? - все так же растерянно спрашивает девочка.
- А ты бережком, бережком… по песочку - и домой… Ладно? А я тебе сапожки красные… с подковками, - наклоняясь к ней, расстроенно говорит Ленька.
Но Динка, не спуская с него испуганных глаз, медленно качает головой:
- Не надо… Мне ничего не надо. Лень…
Капитан в белоснежном кителе быстро взбегает по сходням и, остановившись наверху, машет рукой грузчикам:
- До свиданья, ребята! Ждите через недельку-другую.
- Счастливо возвратиться! - дружно желают ему грузчики, толпясь около сходней.
Капитан бросает взгляд на стоящего у перил Леньку.
- Прощайся, прощайся! - кивает он ему головой. - Сейчас отправляемся!
- Макака… - взволнованно шепчет Ленька. - Я пойду… Я оттуда глядеть на тебя буду… Ладно?
И, не дожидаясь ответа, он бросается вслед за капитаном.
- Макака!.. Я вот где!.. - кричит он через секунду уже с палубы, налегая грудью на перила.
Динка поворачивает голову, ищет его взглядом.
- Вот я! Вот я! - кричит Ленька.
Матрос, проходя мимо, легонько толкает его в спину:
- Не ори… Это тебе не дома. Раньше прощаться надо…
Из трубы парохода вдруг вырываются черные клубы дыма, резкий гудок оглушает пассажиров… Сходни поспешно убираются…
- Отдать концы! - командует с мостика капитан. Матросы втягивают тяжелые канаты, за кормой, вздымая пенистые брызги, бурлит винт, сбоку медленно поворачивается огромное колесо, и пароход отрывается от пристани. Динка громко всхлипывает и закрывает руками лицо.
- Макака… не плачь!.. - налегая на перила, кричит Ленька.
Но девочка горько плачет, и, по мере того как растет темная щель между пристанью и пароходом, плач ее становится все громче и жалобней…
- Макака!.. - в отчаянии мечется по палубе Ленька. - Макака! Не плачь! Слушай!
Запад гаснет в дали бледно-розовой,
Небо звезды усеяли чистые… -
перегнувшись через перила, выкрикивает он высоким срывающимся голосом.
Девочка поднимает залитое слезами лицо и прислушивается. За спиной Леньки переглядываются пассажиры, добродушно посмеиваются матросы… Капитан поворачивает голову и смотрит на пристань. Горькая, залитая слезами улыбка бродит по лицу девочки.
- Полный вперед! - командует капитан.
Все быстрее и быстрее вертятся колеса, все дальше и дальше отступает пристань… Уже далеко над Волгой рвется с удаляющегося парохода звонкий мальчишеский голос… И плач на берегу затихает.
Глава семьдесят вторая. ДАЛЕКО ЛИ СИБИРЬ?
На другой день шел дождь. Он шел и шел вперемешку с Динкиными слезами, желтые листья прилипали к мокрой земле, сухими завитушками плавали в лужах; ветер гнул в саду деревья, и ветки их нещадно хлестали друг друга, царапая стекла окон и теряя последнюю осеннюю листву. Алина и Мышка прибегали из кухни с красными, посиневшими руками, кутались в старые платки. Никич, держась за поясницу, подкладывал в плиту дрова… Ни мамы, ни Кати не было… По хмурому виду Никича и по бледному встревоженному лицу Алины Динка чувствовала, что с Костей что-то случилось нехорошее, но спросить было некого. Мышка знала только, что мама и Катя повезли в город какие-то теплые вещи, папино пальто, меховую безрукавку и валенки… Все это они собирали спешно вчера вечером, рылись в папиных вещах, в старом, обитом жестью сундуке…
Динка пришла с пристани наплакавшаяся и усталая; еле волоча ноги, она добралась до своей постели и сразу уснула. Никто не обращал на нее внимания, одна Мышка, ложась спать, подошла к сестре и попробовала сунуть ей под мышку градусник; но Динка так брыкнула во сне ногами, что Мышка . отошла ни с чем… Подумав, она поставила градусник себе и, проспав с ним до утра, отнесла в мамину комнату. Бедной Мышке казалось, что все больны; она мало что знала о происходящих событиях, но видела вокруг себя бледные, осунувшиеся лица, слышала тревожные тихие голоса в комнате матери… Мышка знала, что все разговоры сейчас касаются Кости, который арестован и сидит в тюрьме… Страдая за всех и за каждого и отдельности, Мышка плохо спала, в тревожные ночи огромная жалость разрывала ее сердце, топила в слезах подушку. Увидев, как младшая сестра бессильно свалилась вечером на постель, Мышка решила, что она заболела. Но утром Динка встала, умылась, помыла в луже ноги и, захолодав на ветру, вернулась в комнату.
- Ты здорова? - с беспокойством спросила ее Мышка.
- Да, - коротко ответила Динка, глядя на нее безразличным, отсутствующим взглядом.
- У тебя какое-то длинное лицо… - испуганно сказала Мышка, вглядываясь в застывшие, словно замороженные, черты, втянутые щеки и посеревшие глаза сестры. - Улыбнись скорей, не смотри так! - взмолилась она, пораженная странной переменой, происшедшей в этом живом, смешливом лице, знакомом ей до последней черточки. Динка махнула рукой и ничего не ответила. Чай пили в комнате… На столе нарезанный большими кусками хлеб и чашки без блюдец выглядели скучно и неуютно. Масла не было.
- Посоли хлеб и ешь… Вот горбушечку бери, - сказал Динке Никич.
- Я посолю сахаром, - отодвигая соль, сказала Динка.
Мышка и Алина отщипывали корочки хлеба и ели молча.
Каша Никича, сваренная на воде, пропахла дымом, и никто не стал ее есть.
- Проголодаетесь, так съедите, - спокойно сказал старик, унося продымленную кастрюлю в кухню.
“Мы, наверное, стали очень бедные”, - равнодушно подумала Динка, вылезая из-за стола. И, вспомнив слова Леньки о том, что на пароходе “Надежда” знатный “харч”, повеселела.
Дождь все еще шел, мелкий, тягучий, досадный, но Динка не могла усидеть дома… Ее тянуло к утесу… на обрыв. Казалось, где-то там еще ждет ее Ленька… Она прошла по скользкой тропинке; измокшее платье липло к ее коленям, с кустов и деревьев сыпались на голову крупные капли дождя, ветер холодил спину… На обрыве Динка остановилась… Внизу сердито шумела Волга… Динка несмело подошла к доске, которую Ленька второпях забыл убрать.
“Сяду в пещере, там сухо”, - подумала Динка, но перед ней встало испуганное лицо Леньки… Она вспомнила данное ему обещание не переходить одной на утес и поспешно отступила. На обрыве в примятой пожелтевшей траве валялись обгрызенные половинки арбуза. В одной из них, как в розовой чашке, стояла вода… Динка села около этих двух половинок.
“Одна моя, одна Ленькина…” - подумала она и снова взглянула на утес.
Там еще лежали котелок и две миски, из которых они пили чай… Но доска была мокрая, скользкая, и откуда-то, словно издалека, Динке слышался предупреждающий голос Леньки:
“Не ходи!..”
- Нет, Лень, нет! Я не пойду, не бойся! - громко ответила она и задумалась.
“Недельку-другую…” - сказал капитан.
Динка насчитала четырнадцать дней и с упавшим сердцем пошла домой.
- Четырнадцать дней, четырнадцать дней, - повторяла она, растопыривая пальцы обеих рук. - Даже пальцев не хватает у меня…
Домой Динка пришла промокшая насквозь, с красными, окоченевшими руками, но ни от дождя, ни от ветра она не пряталась и от калитки шла не спеша, покусывая сорванную по пути травинку.
- Вот бесчувственная! Дождь идет, а ее вроде и не касается! - ворчал, стоя на террасе, Никич и, не выдержав, прикрикнул: - Чего разгуливаешь? И так вся мокрая как мышь! Схватишь насморк или кашель, тогда возись с тобой!
- Это у тебя все насморки да кашли… - буркнула Динка и, войдя на крыльцо, встряхнулась, обдавая Никича фонтаном брызг.
- Стой, стой! Чтоб тебя мухи съели! Чего встряхиваешься, как кудлатка… Снимай с себя все мокрое. Не ходи в комнату - наследишь везде! Несуразница ты эдакая! - замахал на нее руками старик.
Динка встряхнулась еще раз и громко засмеялась. Это был первый смех после отъезда Леньки.
Из комнаты вышла Алина и велела сестре немедленно раздеться. Мышка принесла сухое платье, чулки… Динка переоделась и хотела уже идти в комнату, как калитка стукнула и Алина громко ахнула:
- Катя!
Катя, согнувшись под тяжестью узла и надвинув на лоб мокрый шарфик, с трудом шла по дорожке. Никич бросился к ней навстречу, за ним поспешила Алина… Мышка, не смея высунуться под дождь, ждала на крыльце… Только что переодетая и высушенная Динка стояла у перил и смотрела на подходившую тетку… Лицо у Кати было усталое, измученное.
- Назад? - спросил Никич, указывая на узел и взваливая его себе на спину.
- Костю увезли… сегодня ночью… - чужим, упавшим голосом сказала Катя.
Алина испуганно метнула глазами на Никича и, опустив голову, пошла рядом с Катей.
- Марина знает? - спросил Никич, подходя к террасе.
- Знает… Мы были вместе.
Они вошли на крыльцо; Никич положил на стол узел-Мышка бросилась к Кате, обхватила обеими руками ее мокрый жакетик. Катя нагнулась, обняла девочку.
Наступило тягостное молчание…
Никич закашлялся.
- Д-да… вот так… значит… Без суда и следствия… - пробормотал он.
Катя выпрямилась, блеснула зелеными глазами.
- По высочайшему повелению… В тобольскую тюрьму… Как государственного преступника!.. - отрывисто, с ядовитой усмешкой и ненавистью сказала она.
Алина, прижав к груди руки, большими остановившимися глазами смотрела на тетку. Динка вспомнила, как ласково прощался с ней Костя… В горле у нее защекотало, она отвернулась… У Никича затряслась голова, и, пробежав мелкими, старческими шажками через террасу, он схватил со стола самовар и потащил его в кухню…
Холодный ветер вместе с дождем полоснул Динку по лицу, она отодвинулась от перил и тревожно спросила:
- А где это тобольская тюрьма? Это далеко? Там холодно?
Но ей никто не ответил. Катя молча обнимала старших девочек, и все трое молчали.
Динка потрогала Катин узел и тревожно заходила по террасе, припоминая вслух, в чем был одет Костя, когда его увела полиция.
- На нем была куртка… и летнее пальто… А шапку он не мог найти… его увели без шапки… - Она вдруг остановилась посреди террасы и тихо попросила: - Скажите же кто-нибудь, где тобольская тюрьма? Там холодно? Там Сибирь?
Но вопросы ее казались праздным и неуместным любопытством в этот тяжелый момент.
- Молчи! - отрываясь от плеча тетки, сказала Алина. - Стыдно тебе! У нас горе, а ты…
Динка широко раскрыла глаза, растерянно улыбнулась.
- У вас горе?.. - переспросила она и, почувствовав себя одинокой и лишней, поспешно вышла.
