Глава тридцать шестая. НЕ ТАК ПАН, ЯК ЕГО ПИДПАНОК
Во дворе экономии и около калитки, ведущей к панской веранде, толпился народ. Тихо переговариваясь меж собой и цыкая на малых ребят, стояли солдатки. В старых, вылинявших от солнца герсетах, с темными бабьими очипками на волосах, они робко жались друг к другу; их изможденные лица с выплаканными глазами были обращены к веранде, за которой скрылась Динка.
Все, кто стоял в списке Ефима, собрались тут со своими детьми и стариками; только вместо покалеченной Прыськи пришла ее старшая дочка, десятилетняя Ульянка, в длинном, не по росту, безрукавном сарафане, в фартуке, по краю вышитом крестом. Ульянка, сморщив обсыпанный веснушками нос, не спускала глаз с панского крыльца. В этой же кучке солдаток стоял высокий, прямой и строгий Ефим. Скручивая козью ножку из махорки, он тоже нетерпеливо ждал Динку и, стараясь не показать своего волнения, шутил с пристававшей к нему Федоркой.
- Ой боже мой! Дядечка Ефим, хочь бы вы с Динкой пошли. Чего она так долго у пана?
- А я знаю, чего? Може, кофей пьет!
- Э, ни! Не до кофею ей. Просыть вона, наша голубка, пана, а он уперся, да и ни в какую… - покачана головой старуха и, вытерев двумя пальцами рот, обернулась к солдаткам: - Мабуть, понапрасну ждем? Нема счастья солдатской доле!
На руках у солдатки заплакал ребенок.
- Цыц ты! Уймить его, тетю, бо, може, зараз сам пан выйдет и с хуторской панночкой! - испуганно сказала Ульянка.
- Не выйдет он, доню, для пана наши слезы как тот дождь: чим больше нападает, тем больше родит панская земля!
По другой стороне палисадника, около флигеля с высоким крылечком, стояли двое братьев Матюшкиных и юркий, сморщенный старичишка - первый богач на деревне Иван Заходько; рядом с ними, похаживая около крыльца, беседовали мужики победнее, рассчитывая и себе прихватить у пана за наличный расчет породистую корову, а то и две, если дозволят местные богатеи.
Матюшкины и окружавшие их мужики держались с достоинством; добротно одетые, несмотря на жаркий летний полдень, а синие суконные жупаны, в начищенных сапогах и в фуражках на смазанных маслом волосах, они, видимо, ждали Павлуху и о чем-то деловито сговаривались между собой. Но Павлуха, раздраженный неожиданным появлением Динки с прошением к пану, решительно пошагал к коровнику, с силой сдвинул тяжелые створки дверей и, повесив на них большой замок, показал солдаткам толстый кукиш.
- Хочь до ночи стойте, хочь землю грызите, а не видать вам панских коров! Я тут один надо всем распоряжаюсь, я панское добро стерегу, як пес!
- А это нам давно известно, что ты пес! - с усмешкой сказал Ефим, сплевывая изо рта цигарку. - Только ты и пану своему не верный пес!
- А тебе что тут надо? Привел голытьбу, да еще и барышню хуторскую с бумагой послал. Толчешься здесь с самого утра! Так зараз и выйдет до тебя пан, ожидай!
- Коровы симменталки <порода коров> ему снадобились!
- Эй, бабы! Тут вам не церква, милостыню не подают!
- Кажна букашка свое место знае… А вы до пана лезете, всю экономию провоняли! Я б вас всех поганой метлой отсюдова вымел! - сплюнул Федор Матюшкин.
- И чего ты дывышься, Павлуха? Пошла барышня до пана, ну, это ихнее дело! Тут не об коровах речь… - тоненько хихикнул Заходько, прикрывая ладонью беззубый рот.
- А тебе, Иван Заходько, в домовину пора, дак ты уж хоть напоследок не страмись перед людьми! - презрительно сказал Ефим.
- Ох ты проклятая галота! Ну гляди, Ефим, не заплакать бы тебе колысь!
- Ты б, старый черт, не заплакал, а моих слез тебе не видать!
- Гляди, Ефим… Много ты воли берешь, во все суешься. Гляди, не об слезах речь, кровью б не захлебнулся, - угрожающе бросил Павлуха и, взмахнув кулаком на плачущих солдаток, истошно заорал: - Очищай экономию! Нима чего тут комедию перед паном представлять! Не дам я коров на выплат, и кончено дело! А ну геть отсюда! Геть! Геть!..
- Да что ты, Павло? Есть у тебя совесть? Обожди, хоть барышню дождемся!
- Не гони, Павло! Что мы тебе делаем!.. - заплакали солдатки.
- Ось, барышня наша выйшла! - закричала вдруг Ульянка. - Барышня! Барышня!..
С крыльца поспешно сбежала Динка, волоча за собой платок и размахивая над головой бумагой, но лицо у нее было озабоченное. Солдатки двинулись вперед, налегли грудью на палисадник.
- С бумагой вышла!
- Только смутная чего-сь…
- Невже услышал господь наши слезы…
Богатеи молча, с нескрываемым ехидством смотрели на Динку.
- Барышня! - кинулась к ней Ульянка. - Чи дал, чи не дал пан?
- Он дал, дал! - запыхавшись и хлопая за собой калиткой, сказала Динка. - Только не так, как надо… Он дал на выплату до осени… и по выбору, но только не сейчас, а когда выплатите… - залпом сообщила она окружившим ее солдаткам.
- Ну, а як же, як же, доню моя! Задаром же коров никто не даст!
- За это и говорить нечего!
- Дай тебе бог, Диночка!
- Постаралась ты за нас, голубка! - радуясь и утирая слезы, благодарили Динку солдатки.
Федорка тоже пробивалась к подружке, но Павлуха, раскидав всех вокруг и нагнув, как бык, голову, очутился вдруг перед Динкой.
- А ну дайте бумагу, барышня! - хрипло крикнул он, протягивая руку, но Динка поспешно спрятала бумагу за спину и почти упала на руки Ефима.
- Не тебе эта бумага, Павло! - хмуро сказал Ефим, пряча бумагу на грудь. - Ходим, диночка, и вы, бабы, ходим, там почитаем!
- Десять коров дал! Всем по корове, на выбор… Только заплатить надо… - начала опять Динка, но Павло с глухой руганью промчался мимо нее к веранде и, вскочив на крыльцо, скрылся за дверью.
- Пойдем, пойдем… - заторопился Ефим.
- Ох, уговорит он пана! Отнимет пан коров!.. Дядько Ефим, держи бумагу крепче! Ох господи!.. Куда же он побег, проклятый! - с тревогой заголосили солдатки.
Перед Ефимом выросли вдруг братья Матюшкины. Рыжие усы их обвисли, в глазах, как зеленые змейки, свертывалась кольцами ненависть.
- Обожди-ка, Ефим… Не спеши с панской бумагою. Хоть ты по батькови и Бессмертным прозываешься, да на все божья воля… - зашипел Семен Матюшкин, загораживая дорогу. Рядом с братом, широко расставив ноги, стоял Федор.
- Ой боже, матенько моя… - охнула Федорка, но Динка, возбужденная общим волнением, ощутила вдруг необычайную храбрость. Елаза ее загорелись злобой и жаждой мести.
- Все село закупили вы, братья Матюшкины! И поля ваши, и леса ваши, - сказала она, со злобой отчеканивая каждое слово. - А в лесах по ночам и музыка для вас играет! Так то скрипка мертвеца заливается…
Лица братьев позеленели, в толпе тихо охнули бабы, но в наступившей тишине вдруг со звоном посыпались стекла веранды, и Павло, споткнувшись на ступеньках крыльца, выбежал на дорожку.
- Вон! Вон отсюда! Всех вон!.. - гремел за его спиной голос пана.
Ефим поспешно схватил Динку за руку, солдатки, перекрестившись, бросились за ним.
Павло, окруженный со всех сторон встревоженными богатеями, медленно пошел к своему дому. Багрово-красные щеки его тряслись, губы прыгали.
- Ну, Ефим… - прошипел он, злобно сжимая кулаки. - Погоди…
- Сосчитаемся… сосчитаемся… - завертел головой Заходько.
- Обоих треба… Хуторска барышня тоже не об двух головах… - выдавил со злобой Федор Матюшкин. - Стаковались, гады, на хуторе…
- Ефима ко мне! Ефима Бессмертного! - снова появляясь на крыльце, крикнул пан. - Эй, кто там есть? Ефима ко мне послать!..
У забора мелькнула стриженая голова младшего подпаска. Он, опасливо оглянувшись, подтянул штаны и бросился вдогонку за Ефимом.
Но Ефиму было не до пана. Отойдя подальше от экономии и остановившись за хатой Федорки, окруженный взволнованными солдатками, еще не разобравшими хорошенько, что содержит в себе драгоценная бумага с подписью самого пана, Ефим медленно и торжественно, словно разбирая по складам, перечел им же написанные фамилии, с подробным описанием сирот, которые голодуют и просят милостыню, и только уж потом, подняв вверх бумагу перед заплаканными глазами вдовиц, показал пальцем на небрежную подпись пана и особо выделил слова: “Коров дать только по выплате, рассрочку до осени…”
- Но вы раньше возьмете! Мы придумаем как! - волнуясь говорила Динка, обращаясь то к бабам, то к Ефиму. - Может, сначала собрать все гроши, у кого какие есть, и выплатить хоть одну корову, пока не накопятся деньги на вторую. Да еще за работу вам, за жнива засчитается…
- Як-то вона каже, Ефим? - обступили Ефима заинтересованные бабы.
Но он вдруг, весело подмигнув, поднял вверх палец.
- Стойте, бабы! Она дело говорит. Ну, мы там сами порешим. Ходимте в мою хату да побалакаем!
Соседки с детьми и старухи с клюками двинулись за Ефимом. Федорка, прижимаясь к плечу Динки, шла с ней рядом.
- Ну, коровы - то особь статья, за коров мы зараз як-нибудь договоримся. А вот чого Павлуха от пана як пуля вылетел, га?
Солдатки зашумели, засмеялись и, опасливо оглядываясь на экономию, шепотом делились предположениями.
- Такого ще сроду не було, чтоб пан своего Павлуху выгнал!
- Видно, яка-то муха пана укусила!
Ефим внимательно посмотрел на Динку. Взгляд его встретился с ее торжествующим взглядом. Ефим поднял брови, усмехнулся.
- Пан просил тебя прийти к нему, - вспомнила Динка.
Ефим снова усмехнулся.
- Я ходил к нему, когда совесть мне приказала, а теперь уж, видно, пан сам придет ко мне!
- Ты думаешь, он придет? - быстро спросила Динка.
- А это уж как его панская совесть подскажет… Може, теперь и придет, бо соромно ему перед людьми… Я так понимаю, что за Маринку разговор промеж вас был? - тихо спросил Ефим.
Динка молча кивнула головой.
- Ну-ну… Разбередила ты панское сердце… Мала пчела, а жалит крепко!
За экономней взволнованно прохаживался Леня. Увидев шумную процессию женщин с детьми и шедшую впереди рядом с Ефимом Динку, он бросился к ним навстречу.
- Ну как?
Динка посмотрела на Ефима.
- Молодец твоя Динка! Со всех сторон молодец! И коров схлопотала, и за правду постояла! - ответил Лене Ефим. - Теперь уж, мабуть, и Павлухе несдобровать.
- А противный он какой, этот пан! - идя с Леней домой, жаловалась Динка. - Одну минуту он так обозлился, что даже скулы на щеках заходили… и куда весь его панский лоск делся. Ой, Лень… Я еле выдержала… Кажется, если б не коровы, то отвела бы душу… наговорила б ему такого, что он два дня не очухался бы!
- Так я и думал, - хмуро сказал Леня. - Пан есть пан! Все они одним лыком шиты! И дело тут не в злости или доброте, а в этой помещичьей жилке собственничества и равнодушия к людям. И рассрочка эта на какой-нибудь один месяц, только для видимости… Ну сколько коров они выкупят даже всей артелью? Две, от силы три… Ведь солдатки…
И, заметив, что Динка очень огорчилась, Леня ласково улыбнулся:
- Но ты сделала все, что могла. Не мучайся.
- Двести коров у него… - с ненавистью произнесла Динка.
Глава тридцать седьмая. ПРАВДА САМА СЕБЯ ЗАЩИЩАЕТ
Ефим не пошел к пану. Но под вечер, когда приехавшая из города Мышка снова и снова, во всех подробностях, выслушивала взволнованный рассказ Динки о посещении пана, на террасу вбежала заплаканная Марьяна и, заломив руки, сразу заголосила:
- Ой, пропал мой Ефим! Не даст ему теперь жизни Павле!.. Загубят они его вместе с Матюшкиными! Ой, на что ж тебе було трогать тую гадюку, Динка!.. Загубят они и тебя вместе с моим Ефимом!..
- Что случилось? Марьяна, Марьяна! Где Ефим? - испуганно спрашивали ее Леня, Динка и Мышка.
С трудом удалось им добиться от плачущей Марьяны рассказа о том, как сам пан, не дождавшись Ефима, заехал за ним на своей линейке и, посадив его “позади себя”, помчался с ним на село, к Маринкиной матери.
- Так и сказал ему пан… “Я, сказал, верю, Ефим, что ты честный человек, но я хочу знать правду. Повтори все, что знаешь, при Маринкиной матери”. Ну, и увез с собой моего Ефима. Ой, матынько моя, что ж то будет с нами! Хоть cкaжeт правду Маринкина матка, хоть не скажет, а отомстит Ефиму Павло… - снова запричитала Марьяна.
- Не бойся, Марьяна! Если пан узнает правду, самому Павло не поздоровится! - успокаивал ее Леня.
- Еще как не поздоровится! Может, сам пан пристрелит его как собаку! - кричала Динка.
- Ну, пристрелит не пристрелит, только уж не даст ему воли! Да и Ефим не маленький… - озабоченно говорила Мышка, с тревогой глядя на сестру.
“Ох, Динка, Динка, заварила ты кашу. Хоть бы скорей мама приехала! Нельзя было связываться с этими гадами”, - думала Мышка, невольно припоминая убийство Якова и неизвестного студента, поехавшего на Ирпень искать правды.
- Не бойтесь ничего! Пусть только пан узнает правду Правда сама себя защищает! - твердо заявила Динка.
Ефим вернулся не скоро. В волнениях, уговорах и слезах Марьяны прошло много времени, долгий летний вечер уже переходил в ночь, когда по дороге промчалась линейка пана и круто осадив около хутора, высадила Ефима.
- Ой божечка! Идет! Идет мой Ефим!.. - бросилась навстречу Марьяна и, повиснув на шее мужа, заголосила.
- Ну, годи, годи! Живой я… От же пугана ворона. Заспокойся, ясочка моя! Ходим до наших, бо маю, что рассказаты.
С крыльца нетерпеливо тянулись к Ефиму Мышка, Леня и Динка.
- А ну ходим у комнаты… Зажигай, Леня, лампу, - важно сказал Ефим, пропуская всех в комнату и прикрывая за собой дверь.
Леня поспешно зажег лампу. Все молча смотрели на Ефима, а он не спеша крутил козью ножку, сыпал на пол махорку готовя какое-то значительное сообщение. Потом, прикурив от лампы и зaтянувшиcь дымком, обвел всех взглядом.
- Пропал теперь Павло! Всю правду, як на духу, сказала Маринкина маты. И як прибигла до нее дочка, як рассказала про Павлуху… И сама про себя стара сказала… “И я, каже, к смерти дитину свою толкнула: неровня, кажу, тоби пан, может, и правда, что он женится…” - не спеша рассказывал Ефим.
- А что пан? Что пан? - трепеща от волнения, спрашивала Динка.
Ефим махнул рукой.
- Ну, пан аж почернел весь. Вышел со мной и молчит, только лошадь гонит, а сам как та грозовая туча… Остановил лошадь, попрощался со мной за руку и… гайда! Дале, до экономии! Пропал Павло; я так себе думаю, что отольются ему Маринкины слезы. Ще и добре отольются! - довольно крякнул Ефим.
- Так ему и надо! Так и надо! - кричала Динка.
- Значит, все правильно, - начал Леня, но Марьяна не дала ему сказать и сердито напала на Ефима:
- А что мне Павло? Нехай его черти в могилу закопают! Нехай хочь повесит его пан! Павло повесят, так его дружки да сваты Матюшкины останутся! Ты об себе подумай, Ефим! А что мне Павло, на черта он мне сдался?
- А ты не об себе думай, жинка, и не обо мне! - строго сказал Ефим. - Павло всей бедноте враг, лютый враг! На три села волю взял, снищил, обобрал усех батраков, все в его руках было, а теперь кончится его власть!
- Эге! Кончилась! Да пан с ним вовек не расстанется! Пошумит, пошумит, да и обратно. Он приказчик, Павло! А ты кто? Хиба у пана сердце болит за тебя? Кто нас от Павла оборонит, да от Матюшкиных? Куды нам податься от них, господи милостивый… - завыла опять Марьяна.
- А ну замолчи! Нема чого раньше время панику напускать! И то еще я тебе скажу, Марьяна, и ты это запомни! Не заяц я, чтоб по кустам хорониться! Вон Динка, што она против мужика? Мала птаха. А растопырит крыльца свои и на самого страшного ворога кидается! Правду защищает!
- Правда сама себя защищает, - тихо и задумчиво повторила Динка.
- Ну, побачим дале, что будет. Ходим до дому, Ефим! Бо я теперь и своей хаты боюсь!
- А як же! Обязательно там хтось тебя поджидае! - пошутил Ефим.
Все засмеялись, но смех был невеселый и каждый по-своему чувствовал тревогу. Ведь не шутка растревожить гадючье племя. Расползаются гады в лесу, таятся по глухим оврагам.
И всю ночь беспокойно ворочалась Мышка; снилось ей, что из кустов медленно выдвигается дуло кулацкого ружья на беззащитно идущую по дороге Динку.
Плохо спал и Леня. Ведь его каждый день могли отправить с каким-нибудь поручением.
“Клятву возьму с Макаки, что никуда она без меня не пойдет, - думал он. Но и за хутор, оставленный на Мышку и Динку, беспокоился Леня. - Черт их знает, это кулачье. Бросят камень, напугают. На большее вряд ли осмелятся. Скорей бы в город, что ли… Да вот на днях скосим отаву. А там уж недолго. Чуть-чуть желтеют листья, давно закраснела рябина…” Не спалось и Динке.
“Бывает все-таки возмездие на свете, - торжествующе думала она. - И не потому оно бывает, что есть бог, как считают другие люди, а потому, что есть правда…”
Только надо кому-то вытащить ее из болота. Не побрезговать лезть за ней на самое дно. Вот тогда она выйдет на свет и сама себя защитит.
Глава тридцать восьмая. ВСЯКИЙ ИУДА НАЙДЕТ СВОЮ ОСИНУ
В это субботнее утро новости сыпались, как орехи из рождественского мешка Деда-Мороза. Первой чуть свет прибежала Федорка.
- Вставайте, бо пан Павлуху выгнал! - закричала она, врываясь в комнату Мышки и Динки.
Девочки легли поздно, и Мышка, которая всегда говорила, что “сон дороже всего”, и при этом никогда не высыпалась, на крик Федорки сонно приподняла розовые веки и, простонав: “Ах боже мой, Федорка, дай нам поспать!” - спрятала голову под подушку, а из Лениной двери тоже послышался сонный басовитый голос:
- Кого это черти носят с самого утра! Выгнал так выгнал! Катись горохом!
Одна Динка, как встрепанная, села на постели, не открывая глаз и высоко подняв брови.
- Где мое платье, Федорка? - сонно забормотала она, шаря рукой по спинке кровати.
Федорка, зажимая себе рот, так как новости неудержимо тянули ее за язык, подала Динке платье, и, схватившись за руки подруги выскочили на крыльцо.
- Подожди рассказывать! Я сейчас умоюсь, а то у меня глаза не открываются!
звякнув кружкой около умывальника и наскоро утершись полотенцем, Динка обернулась к подруге:
- Ну, теперь рассказывай!
Но на крыльцо выскочил Леня и, так же как Динка, окатив лицо холодной водой, еще мокрый и встрепанный от сна, громко чмокнул подругу в свежую, розовую щеку.
- Доброе утро, Макака!
- Доброе утро! - весело откликнулась Динка и, сунув Лене ведро, попросила: - Принеси водички, а то мы всю выхлюпали… Ну, теперь рассказывай! - обернулась она к Федорке.
Но Федорка, как молодой бычок, наклонила голову и, ковыряя босой ногой землю, сердито сказала:
- А чого ж мени рассказувать, як вы тут свою комедию представляете! Я ж тебе тот раз, як ридна мать, упреждала: не дозволяй хлопцу чмокаться… А ты знов?
- Я знов… - весело кивнула головой Динка.
- Да хоть бы я пропадала от любови… - поднимая к небу глаза, зашипела Федорка.
- А я не хочу пропадать! - засмеялась Динка и с лукавым озорством спросила: - А когда же целуются, по-твоему?
- Когда целуются? - Федорка наклонила голову с ровным, как ниточка, пробором и прищурила глаза. - Я тоби зараз скажу! Бо во всем есть свой порядок, дивчина… Дак вот когда уже объявятся молодые перед всем народом, что он жених и невеста, да гости або родня крикнут: “Горько!” - вот тогда хлопец уже мае свое право…
- Горько! - крикнул за спиной подруг выскочивший из-за дерева Леня и громко чмокнул Динку. - Горько! - крикнул он еще раз и чмокнул Федорку.
- А что б ты пропал, сатана! - хохоча и вытираясь рукавом, замахнулась на него Федорка.
- Вот тебе и “горько”! - расхохоталась Динка.
- Обои вы малахольные! Не буду я вам ничего рассказывать!
- Нет, рассказывай, рассказывай! - Динка уселась на крыльце и похлопала рукой по ступеньке. - Садись вот тут! Садись, садись!
Но Леня поспешно уселся между подругами.
- О! А ты куда всунулся? А ну, Поцелуйкин, сядай с мого боку! Вылазь, вылазь! - прогоняла Леню Федорка.
- Ну ладно! Обожди, нехай Дмитро придет! Я ему пожалуюсь на тебя, - неохотно пересаживаясь, пообещал Леня и. видя нетерпение обеих подруг, спросил: - Ну, так кто ж кого прогнал: Павлуха пана или пан Павлуху?
Федорка, махнув рукой, сразу затараторила:
- Ой, что только було! Почалось ще з вечера… Мы только посидали вечеряты, як чуем, кричит на кого-то пан. И так страшно кричит, аж чукотит за лесом!
- Tap-pa-pa… Деревья гнулись… - дурашливо запел Леня, но Динка, сильно заинтересованная, закрыла ему рот.
- Не мешай, Лень…
- Ну, конешно, побиглы мы с маткой. А тут еще народ выскочил… Бегим, а пан стоит, як той памятник, и Павлуха перед ним аж на коленках ползае… и так слезно просит: “Пане, панчику, мы ж вместе рослы, нас же одна матка своим молоком вскормила…” А пан и слухать не хочет. “Пошел вон! - кричит. - Иуда ты мне! Вон сейчас же! Чтоб сегодня же в экономии ноги твоей не було!” А тут побачил пан, что рабочие сбеглись, да до них: “Запрягайте, хлопцы, возы! Да перевозить Павло и с жинкой од мене! Зараз! Зараз!” А тут жинка Павлова выбегла да за пана: “Куды нас, сирот, гонишь? Павло тебе, пан, всю жизнь служил! Каждый твой хозяйский кусочек берег! Как собака был верный! И за Маринку твою пострадал безвинно, потому как твой панский род порушить не хотел! Неровня тебе, пан, холопка твоя!..”
Федорка вытаращила глаза и шлепнула себя по щеке.
- Ой, матынько моя! Что тут сталося! Как услышал пан за Маринку, да как закричит опять: “Вон отсюда! Вон!” А у самого аж лицо кровью налилось, як туча и з молнией! Так и гремит, так и гремит!
Ну, тут попугался Павло и давай с жинкой свои шмотки с хаты выкидать, а хлопцы с экономии скоро-скоро запрягли аж дви телеги та давай их грузить! Усю ночь мимо нашей хаты возили вещи, всяку мебель тащили. А тоди мешки с мукой поклали на воз… Одын мешок прорвался да коло нас усю дорогу як снегом посыпал - мука била-билесенька… Богато ее Павлуха накрал соби…
- А пан что? - живо спросила Динка.
- Ну, пан приказал да и пошел! Только дуже злой. Матка каже, что таким и не бачила его николы.
- А люди что?
- Ну, людей полна экономия набежала. Звестно, радуются люди, что такого змея пан прогнал! Никто того и думать не мог, така у их с Павлом дружба была.
- А куда же поехал этот Павло? - опять спросила Динка.
- Да к свату своему Матюшкину…
- К Матюшкнну? Ого! Теперь вместе пакостить будут… - взглянув на Леню, сказала Динка.
- Гадючье племя затаится на время, - задумчиво покусывая травинку, сказал Леня. - Но народу все-таки будет легче без Павлухи.
- А як же! Увесь народ радуется! Ну, я побегу, бо там солдатки одну корову уже берут! Сложили все гроши вместе и выкупили. Только на одну и хватило! Но зато и коровка знатная! Любимкой зовут! Сами маты им порекомендовали. Раз - то, что молока много дает, а два - то, что молоко як сметана… Да там солдатки с радости аж плачут. - Федорка повязала платок и вскочила: - Ну, я побегу! Побачу, как Любимку поведут! А Ефим зараз тоже в экономии, его сам пан вызвал! - убегая, крикнула Федорка.
- Ой как я рада, Лень! Как это приятно хоть что-нибудь сделать для людей! - прижимаясь к Лениному плечу, сказала Динка.
- Я понимаю, - сказал Леня, но брови его сошлись на переносье. - Все это хорошо, только очертел мне этот пан! Не говори ты о нем больше! - раздраженно бросил он, но Динка положила тонкие пальчики на его сросшиеся брови.
- О Лень… - прошептала она. - Я больше всего на свете люблю, когда ты сдвигаешь брови, у меня даже сердце замирает…
- У кого замирает сердце? - послышался сзади сонный голос Мышки.
Застегивая на ходу халатик, в мягких шлепанцах на босу ногу, она стояла на террасе, сонно тараща глаза на блаженное выражение поднятого к Динке Лениного лица и на самою Динку, которая с нежным вниманием, старательно разглаживала сросшиеся брови друга, а он, чтобы продлить это удовольствие, изо всех сил морщил лоб, и оба они, поглощенные этим занятием, были глухи ко всему на свете.
- Что это ты размазываешь у него на лбу, Динка? И почему вы не отвечаете? - подходя ближе, обиженно сказала Мышка.
Леня вскочил и, взъерошив волосы, недоуменно взглянул на Мышку.
- Откуда ты подкралась? - как ни в чем не бывало спросила Динка.
- Ни откуда я не кралась… Что это еще за глупости! Я просто вышла из комнаты, но вы теперь так заняты собой, что до других людей вам нет никакого дела. И поимей в виду, Динка, что на ваши телячьи нежности иногда просто тошнотно смотреть! - запальчиво сказала Мышка.
- А на тебя… на тебя с Васей не тошнотно смотреть, да? Еще как тошнотно! - вспыхнув, подступила к сестре Динка
- Так какое же сравнение? Не понимаю, - пожимая плечами, в недоумении сказала Мышка. - Вася - мой жених…и вообще… мы жених с невестой!
- А мы? Мы, - в бешенстве закричала Динка, - мы еще лучше, чем жених с невестой! И не приставай к нам.
- Тише, тише, сестрички! Ну чего вы развоевались? - обхватывая обеих и подталкивая друг к дружке, миролюбиво сказал Леня. - Пусть каждая остается при своем! Ты при Васе, а ты при Лене! И спорить тут нечего! Вспомните, как говорит мама: если спор грозит перейти в ссору, то надо просто сказать: “До свиданья! Всего хорошего! Каждый остается при своем мнении!”
Леня, хохоча, столкнул сестер, неожиданно для себя они чмокнули друг друга и засмеялись.
- А теперь, Мышенька, иди умываться! Макака, налей старушке холодной водички, чтоб она освежила свои угасшие чувства и не слишком порицала молодежь! - хватая полотенце, дурачился Леня.
Мышка, набрав в рот воды, окатила его широкой струей, Динка подбросила вверх полную кружку, из-под дерева с визгом шарахнулись собаки… Наконец все утихло, и трое людей начали утолять звериный аппетит, запивая молоком редиску, холодную картошку, огурцы и помидоры… Они употребляли в пищу все, что было под рукой, а собаки из брошенных кусков выбирали только хлебные корки и супные кости, разделанные Динкой до того, что от них мало чем можно было поживиться.
После завтрака девочки пошли на огород. Леня колол дрова и чистил песком кастрюли. В субботний день обед варился на два дня и сохранялся в погребе у Ефима. Чаще всего это был холодный зеленый борщ или окрошка с мясом и сметаной. Блюда эти в жаркие дни Динка готовила с особым вдохновением.
Но сейчас внимание ее было отвлечено событиями в экономии пана, и, обрывая с сестрой огурцы, она невольно поднимала голову и прислушивалась.
- Мне бы только знать, что солдатки уже увели корову, - говорила она сестре.
- Так подождем Ефима… Может, попросить Леню пойти к Марьяне? Марьяна, верно, была в экономии, - сказала Мышка.
- Нет-нет! Не надо ничего говорить Лене, он уже не может слышать про этого пана, - испугалась Динка.
- Ну так то про пана… - пожала плечами Мышка.
Время до обеда тянулось медленно, но перед самым обедом пришел Ефим. Сняв с головы шапку, под которой аккуратным кружочком лежали его потные кудри, Ефим оглядел всех усталыми, но веселыми глазами и, кивнув на кастрюлю с окрошкой, протянул Динке миску:
- А ну влей холодненького!
Динка с удовольствием зачерпнула полную разливную ложку гущи, но Ефим стряхнул гущу обратно.
- Пожиже давай, пить хочу! - Проглотив залпом несколько ложек квасу из запотевшей от холода кастрюли, Ефим крякнул и вытер пятерней рот. - Ну, кланялись тебе, Динка, солдатки! Саму наилучшую корову выбрали.
- Уже и повели? - обрадовалась Динка.
- Уже и повели! Целым кагалом, як попа с певчими! Ну комедия! Ульянка попереду бежит да гопака выплясывает, а за нею еще хлопчики та дивчатки! - посмеиваясь, рассказывал Ефим, приберегая на конец самое интересное сообщение о том, что пан предложил ему быть приказчиком за Павлуху, но он, Ефим, отказался, заверив пана, что повсегда хочет быть с народом, а не против народа. - Да вот… так-то… А еще наехали с села кулаки Матюшкины и Заходько вместе с Павло и давай пана просить, чтобы Павлуху не гнал… А пан и слухать ничего не хочет. Тогда Павло бачит, что пан пошел домой, да як кинется ему в ноги, плачет, кричит: “Дозволь, пан, хоть одну ночь в своей хате заночевать! А не дозволишь - так повешусь в твоем лесу!” Ну, думаю я соби, зараз расчувствуется пан да и простит этого гада. Колы бачу, оттолкнул его пан от себя да каже: “Ну что ж, Павло! Видно, только сейчас проснулась у тебя совесть! А я б на твоем месте давно повесился! Ночевать тебе тут я не дозволю, а лес велик и всякий иуда найдет свою осину!”
Ефим стукнул ложкой об край стола и обвел всех торжествующим взглядом. Потрясенные его рассказом Мышка и Леня молчали, но Динка не выдержала.
- Повесился он? - живо спросила она.
- Не повесился и не повесится! Черт его не возьмет! - усмехнувшись, сказал Ефим. - Да и чего ему вешаться? Пан дал гроши, землю дал коло Матюшкиных, да и сам Павло накрал у пана немало. Огородит усадьбу, поставит хату да и будет жить, как генерал… Ну, а пан за границу уезжае, останется новый приказчик або управляющий распоряжаться народом… Так что поживем - увидим!
