УПП

Цитата момента



Борцы за мир не знают пощады.
Начал заботиться о людях: купил автомат.

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



– Мазукта, – спросил демиург Шамбамбукли, – а из чего еще можно делать людей?
– Кроме грязи? Из чего угодно. Это совершенно неважно. Но самое главное – пока создаешь человека, ни в коем случае не думай об обезьяне!

Bormor. Сказки о Шамбамбукли

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d4469/
Весенний Всесинтоновский Слет-2010

Глава тринадцатая. ПОИСКИ

Динка выходит из дома очень рано. Она боится, что утром придет Ефим и, заметив ее сборы, скажет:

“А куда-то ты собралась? Нема чого тебе ездить в город! Сиди дома. Мамы нет, Лени нет - значит, слухайся меня!” Без мамы и Лени Ефим всегда чувствует на себе ответственность за “девчаток” и строго опекает их. С Мышкой он еще церемонится, а с Динкой обращается, как с дочкой. Кстати, своих детей у него нет.

“Вот он и отыгрывается на мне! - сердито думает Динка, уныло плетясь по лесу. - Еще целых два часа можно было поспать, так нет, вставай, иди неизвестно куда так рано!”

Солнце еще только поднимается. На траве лежит ночная роса, деревья и то еще не совсем проснулись: шу-шу-шу - перешептываются между собой; и птицы еще не хлопочут около своих гнезд; на дороге прибита пыль, не видно свежей колеи. Динке хочется спать, она идет с закрытыми глазами, натыкаясь на кусты и деревья. На руке ее болтаются сцепленные ремешками сандалии, прошлогоднее платье с вылинявшими голубыми горошками цепляется за кусты и, обрызганное росой, липнет к голым коленкам.

“Если завалиться тут где-нибудь и поспать еще часочек?” - вздыхает Динка.

Но в лесу легко заспаться, она знает это по собственному опыту. Нет уж, ехать так ехать! Только как соваться такому разморенному человеку в город, да еще на такое трудное дело, как поиски… “Ведь искать Иоську - это все равно что искать иголку в куче мусора. И некому мне помочь, - с обидой думает Динка. - Ведь это одни разговоры, что надо советоваться со старшими. А где у меня старшие? Мамы нет, Лени нет, Мышку нельзя волновать. Остается один Хохолок. Если бы вчера послать ему телеграмму с одним волшебным словом: “Емшан” - он, конечно, явился бы даже ночью. А с утра Хохолок работает в “Арсенале” вместе со своим отцом, ему не так-то просто уйти с работы. Да и чем бы он помог, если б даже ушел? Ничем. Наоборот, он мог бы все испортить. Ведь если придется шнырять между босяками на базаре, то тут каждый может и обругать, и толкнуть, а Хохолок сейчас же вступится, схватит за шиворот… Нет, нет! Он совсем не умеет вести себя с босяками, особенно если хочешь что-то узнать от них. Ведь тут нужно ловить каждое слово и перемигивание, а толкнет кто-нибудь - наплевать, и обругает - наплевать, никто же не скажет запросто, где Иоська… Нет уж, на все самое трудное я всегда иду одна, так уж мне, видно, на роду написано…”

На дачной станции мало народу. Динка влезает в поезд и мрачно садится у окна. Теперь уже нечего спать, надо обдумать, что и как делать. Мама говорит, что Динка создает своя дела сама. “Гм… Конечно, сама! Кто же мне создаст мои дела? А вот как делать, чтоб их не было? Ну, предположим, я не пошла бы в хату Якова, и не увидела Катрю, и не давала бы обещания найти Иоську. Что от этого изменилось бы? Ничего, потому что я и без этого обещания поехала б его искать. Значит, чего же я “создаю”? Ничего не создаю, дела вокруг человека создаются сами. Какой человек, такие у него и дела. А у свиньи вообще никаких дел нет, валяйся хоть целый день на брюхе да наращивай сало. Но что об этом думать? Надо думать, куда идти первым долгом”.

Поезд уже подходил к вокзалу, когда Динка твердо решила обойти в этот день все базары и, если там Иоськи нет, обследовать все ночлежки, расспросить нищих, а потом в следующий приезд начать с приютов… Больше всего боялась она найти Иоську среди чахлых приютских детей, бледных, как маленькие привидения, в своих серых одинаковых платьицах.

За время войны город очень изменился. На улицах было много военных, между серыми солдатскими шинелями и вылинявшими гимнастерками мелькали франтоватые офицерские мундиры с Георгиевскими крестиками. По мостовой грохотали телеги, нагруженные тюками и солдатским обмундированием; рядом, подгоняя мохноногих лошадей, шли солдаты; их перегоняла щегольская генеральская пролетка; вскидывая блестящие копыта, мчались запряженные в экипажи тонконогие рысаки. На тротуарах часто встречались пожилые и молодые женщины с черными траурными вуалями, скрывающими их бледные лица. Опираясь на костыли, медленно двигались раненые в сопровождении сестер милосердия; перегоняя их и небрежно отдавая честь, шли молодые, недавно испеченные офицеры под руки с девушками, о чем-то весело, бравурно рассказывая.

Мимо Динки прошла кучка рабочих, они скупо перебрасывались между собой словами. Мельком взглянув на их испитые лица, Динка отметила одного пожилого, с проседью на висках, и почему-то подумала, что он, наверно, ведет среди своих товарищей революционную работу и что все его уважают и слушают. И чем больше она встречала рабочих, тем больше ей казалось, что все они так или иначе причастны к подпольной работе, как и рабочие “Арсенала”, которые часто заходили к отцу Андрея. Динка плохо представляла себе, как может начаться революция, поэтому фантазия ее разыгрывалась, рисуя это знаменательное событие по-разному, но обязательно с бешеной скачкой по улицам, с боевыми выкриками, толпами рабочих, выбегающих из ворот фабрик и заводов с развернутыми знаменами. Динке представлялся гром и треск выстрелов, разрывы гранат и падающие тела трусливо убегающих буржуев, лавочников, толстых городовых и царских защитников - офицеров. И она, Динка, с криком “ура!” тоже кого-то била, для удобства просто молотком, который ловко держать в руке, била направо и налево, щелкая буржуйские головы, как орехи. И, может быть, ее тоже ранили, но немного, в какое-нибудь неважное место, чтобы не мешало ей рваться вперед и вперед… Замечтавшись, Динка ускоряла шаг, размахивала сжатой в кулак рукой и сейчас, когда около одной из булочных, где стояла большая очередь, какая-то простоволосая женщина с пустой сумкой тоненько закричала:

- Провалитесь вы все сквозь землю вместе с проклятыми спекулянтами!

Динка совершенно ясно представила себе, как на мостовой взлетают от взрывов камни, свистят пули, валятся вверх колесами щегольские экипажи, рушатся дома, а из всех подъездов с винтовками наперевес бегут рабочие. Эта картина была так реальна, что Динка даже встряхнула головой и зажмурила глаза, но в это время откуда-то из-за угла вдруг появилась колонна юнкеров. Они браво маршировали по мостовой, четко отпечатывая шаг.

“Юнкерское училище, будущие офицеры…” - неприязненно подумала Динка.

Взвейтесь, соколы, орлами… -

браво запели юнкера.

Динка свернула на бульвар. Внизу был большой базар, сплошь забитый людьми. Здесь когда-то, еще маленькой девчонкой, Динка спасала от разъяренной толпы раскосого рваного мальчишку, который украл сало. У мальчишки за ухом была глубокая трещина с запекшейся черной кровью. Это оборванное ухо долго потом снилось Динке.

Базар, как огромная карусель, кружился на одном месте. Беспорядочная толпа сразу втянула в себя Динку и понесла ее за собой, что-то выкрикивая, предлагая, торгуясь и бранясь. Над площадью стоял сплошной гул смешанных языков. Здесь торговали все. Над самым ухом Динки безногий калека в солдатской шинели, расчищая себе дорогу костылем, гремел старым чайником, связанным вместе с солдатским котелком; рядом старик щелкал зажигалками; какая-то женщина размахивала над головами вышитой рубашкой; словно по воздуху, проплывало поднятое вверх бязевое солдатское белье с тесемками на кальсонах; какая-то старуха держала пробитую пулями шинель… Динка растерялась. “Спокойно, спокойно… Надо все делать с толком”, - повторяла она себе, пытаясь удержаться на месте. Толпа протащила ее еще несколько шагов и наконец вытолкнула на край, где было меньше народу. Динка опомнилась, запихала под платье косы, чтобы не зацепиться за чью-нибудь пуговицу, и осторожно пошла по краю площади. Здесь было больше порядка. Выстроившись в ряд, пожилые, молодые женщины с сумками, держась в отдалении от непрерывно движущейся толпы, продавали какие-то вещи, осторожно вынимая их из сумки и предлагая проходившим мимо покупателям. Поднявшись на цыпочки, Динка попыталась увидеть где-нибудь шныряющих на базаре мальчишек. “Они, наверно, около съестного держатся”, - подумала она и робко спросила одну из женщин:

- Скажите, пожалуйста, где тут торговки с салом или молоком?

Женщина неопределенно указала рукой куда-то налево, где стояли возы. Динка обошла площадь и направилась к возам. Раза два мимо нее проскакивали девчонки и мальчишки, но они мгновенно исчезали в толпе. Около возов с мешками визгливо переругивались бабы.

- Вот пирожки, горячие пирожки! - пронзительно выкрикнула над ухом Динки какая-то баба.

Динка шарахнулась в сторону, потом решительно шагнула назад, к торговке, которая продавала вместе с пирожками какую-то требуху и ржаные вареники; старик потряхивал связкой сушеной воблы и пакетиками чудодейственных корешков от ломоты в костях.

Динка остановилась около него и внимательно огляделась вокруг. Здесь действительно шмыгали какие-то мальчишки и девчонки; в одном месте, сидя прямо на земле, они играли в карты, засаленные и грязные до того, что на них уже невозможно было отличить дамы от короля. Динка подошла ближе, но среди ребят вдруг началась ругань и потасовка; один из них, получив пинок ногой, чуть не свалил Динку и, смачно выругавшись, бросился на своих обидчиков. Динка снова отошла в сторону и решила переждать драку. Неожиданно все стихло. К кучке ребят подошел высокий, черный как жук подросток. Все было в нем черно: черные, словно полированные, как спинка жука, волосы, черные брови и черные глаза. “Настоящий жук”, - наблюдая за ним, подумала Динка. Держа руки в карманах, подросток медленно подошел к притихшим мальчишкам и, двинув ногой колоду карт, мрачно сказал:

- Мотайте отсюда!

Мальчишки, испуганно поглядывая на него, начали подбирать рассыпанные карты.

- Подождите! - бросилась к ним Динка. - Подождите!

Мальчишки, отбежав на два шага, остановились. Жук быстро с головы до ног смерил Динку удивленным и презрительным взглядом, гневно махнул рукой мальчишкам и повернул к Динке насмешливо улыбающееся лицо:

- Вы чего-нибудь ищете, барышня?

- Да, - быстро ответила Динка и, кивнув в сторону исчезнувших мальчишек, сердито спросила: - Зачем вы прогнали их?

- Это мое дело, - ответил он, сузив черные глаза и бесцеремонно разглядывая Динку.

“Настоящий босяк… главарь”, - определила про себя Динка и, подойдя к нему ближе, тихо сказала:

- Отойдем в сторону.

- Далеко? - не двигаясь с места, спросил он, так же насмешливо улыбаясь.

Улыбка его показалась Динке неприятной и злой; сквозь синеватую полоску губ были видны белые, ровные зубы.

“Ломается”, - подумала Динка и, оглянувшись на проходивших мимо людей, потянула его за рукав:

- Выйдем отсюда! Мне нужно поговорить с вами…

Он дернул плечом, поправил рваный пиджак и молча пошел рядом.

- Вот сюда, - сказала Динка, останавливаясь за пустой телегой. - Скажите, пожалуйста, вы босяк?

- Что? - злобно дернулся подросток, выбрасывая из кармана тугой кулак и показывая его Динке. - Ты говори, да не заговаривайся, а то я не посмотрю, кто ты есть!

Динка испуганно отшатнулась и, морщась, отодвинула рукой его кулак.

- Спрячь, спрячь… назад в карман… Я такая же, как ты… Мне нужны босяки… Я ищу одного мальчика, его сманили босяки… в свою компанию, понимаешь? - сбивчиво объяснила она, тоже переходя на “ты”.

- Подумаешь, сманили… - Он усмехнулся и покрутил головой. - А зачем тебе он?

- Я возьму его, буду учить, воспитывать… Он еще маленький. Послушай… Его зовут Иоська… Ты, наверно, всех знаешь, найди мне его!

- Ишь ты какая быстрая! “Найди”! Ну, предположим, знал я такого. Иоська, говоришь?

Динка кивнула головой.

Черные глаза еще больше сузились.

- Иоська, говоришь? Кудрявенький такой, лет девять ему?

- Да-да! - радостно закивала головой Динка.

- Так он уже помер… Убили его… - выпрямившись, сказал подросток, и в глазах его появился хищный огонек. - В лесу убили…

Динка схватила его за руку, ноги ее задрожали, в глазах мелькнул черный шарф Катри…

- А ты что за него хватаешься, дура? - грубо одернул ее мальчишка. - Кто он тебе? Ни сват, ни брат… Ну и не лезь не в свое дело!

- Я матери… матери его обещала… Я поклялась, - закрыв руками лицо, простонала Динка.

- А на клятву можно и наплевать, - с хитрой усмешкой сказал он.

Динка опустила руки.

- Я поклялась и найду его. Живого или мертвого. Где его убили? В каком лесу? Послушай: может, ты врешь? У тебя ведь нет ни стыда ни совести!

- “Ни стыда ни совести”! - злобно усмехнулся подросток. - А откуда ты знаешь, какая у меня совесть?

Динка покачала головой. На сердце у нее было пусто и горько.

- Но ты ведь только что сказал, что на клятву можно наплевать… Где же тут стыд и совесть? - холодно сказала она.

Подросток смачно плюнул сквозь зубы.

- Это я о тебе сказал, дура!

- А что же, я не человек? - строго спросила Динка и нетерпеливо добавила: - Говори правду: жив Иоська?

- Я уже сказал - нету. Ну, чего тебе еще нужно? Убили его на дачах. Понятно? Сначала его отца убили, а потом его. Ну? А ты будешь искать, так и тебя убьют. Понятно? - угрожающе добавил он.

- На дачах… - повторила упавшим голосом Динка. - Значит, правда… - Лицо ее сразу осунулось, побледнело. - Прощай. - Она протянула руку.

Подросток медленно вытащил из кармана руку, потер ее об пиджак.

- Грязная… - сказал он вдруг, осторожно пожимая Динкины пальцы.

- Это все чепуха, - грустно улыбнулась Динка и, не оглядываясь, пошла на тротуар.

Глава четырнадцатая. ТЯЖКОЕ РАЗДУМЬЕ

Как в смутном сне ехала домой Динка. В ушах ее всю дорогу звучали последние слова мальчишки:

“Убили его на дачах. Понятно? Сначала его отца убили, а потом его…”

“Я опоздала… опоздала…” - с отчаянием думала Динка, и горькая обида против Васи и Лени нарастала в ее сердце… Зачем они скрыли, что Яков убит? Ведь если бы она, Динка, узнала, то сразу подумала бы об Иоське… Разве можно скрывать в таких случаях правду? Это, наверно, придумал Вася. Он всегда такой… Борется, борется за народ, за революцию, на фронте рискует жизнью, объясняя солдатам, что войну нужно кончать, что ружья надо повернуть против панов и помещиков, а случись что-нибудь в жизни, он только рукой махнет да еще и скажет: “Не ввязывайтесь вы в эту историю, у вас есть дела поважнее…” Сколько раз спорила с ним мама. Мышка. И сама Динка кричала ему:

“Ты дуб, Вася, дуб! У тебя дубовое сердце”.

Мало ли было таких случаев! И Леня никогда не поддерживал Васю. А что же теперь, зачем поехал он вместе с Васей к Федорке и просил ее не говорить Мышке и Динке об убийстве? Может быть, он думал, что если уже все равно ничем нельзя помочь, то зачем же девочкам плакать и волноваться. Но Леня забыл про Иоську… Да, да, он забыл, наверно, забыл, что у Якова есть сынишка. А может, ему сказали, что Иоську взял тот студент, который его учил? И еще какая-то родственница, старуха в городе…

Динка незаметно для себя хватается за малейшую возможность оправдать в своих глазах Леню.

Нет, нет! Он никогда не бросил бы на произвол судьбы Иоську, ведь он сам был таким же брошенным сиротой… Разве мог он забыть об этом?

Нет, Леня не забыл, но он вырос… Он стал теперь взрослым и не все понимает…

Мерно стучат колеса поезда, Динка машинально смотрит в окно, а мысли, тревожные, недодуманные мысли о Лене всё настойчивей лезут в ее голову. Упираясь острым локтем на коленку, она больно трет пальцами лоб. Машинально сходит с поезда на своей станции. Но мысли додумываются только в лесу: Леня скрыл от нее правду, Леня ушел в лагерь взрослых, туда, где мама, где Вася и даже Мышка… Леня часто не согласен с Васей, но он все делает и думает так, как мама. Как скажет мама… Он уже не приходит к Динке рассказать ей, как раньше, все свои дела, а один раз, когда она хотела поехать с ним вместе в Корсунь, он ласково сказал:

“Это же не прогулка. Дина… Подрасти еще немножко, и мы будем посылать тебя одну”.

“Мы” - это он и мама. Это во-первых. А во-вторых, почему все реже и реже Леня называет ее, как прежде, Макакой? Может быть, тоже мама сказала ему, что Динка уже выросла и нехорошо называть ее так при людях? А может быть, посмеялся над этим именем Вася? И Леня только наедине называет так свою прежнюю подружку… Да, Леня ушел к взрослым, Мышка тоже ушла; она часто теперь читает сестре какие-то нотации, выговаривает ей, совсем как мама. Это случилось уже давно, Динка не заметила, когда это случилось, но взрослые остались по одну сторону, а она, одна-одинешенька, по другую… А ведь она, Динка, тоже росла - как же все-таки это случилось?

“Я росла, но я не умнела, а они умнели, - пробует объяснить себе Динка. - Но зачем и что объяснять? У меня остался один Хохолок”. Динка видит перед собой темноглазое внимательное лицо своего друга; он словно издали прислушивается к ее мыслям и, как всегда подняв одну бровь, спрашивает, чуть-чуть заикаясь:

“Ты забыла про м-меня, Динка?”

Нет-нет, она не забыла, она не забыла, она расскажет ему все, что пережила за последние дни и об этом черном мальчишке на базаре… и страшные слова:

“Убили его, на дачах. Понятно?..”

Динка приезжает домой рано. Не зная, куда себя деть, она вытаскивает из угла ящик со своими вещами, садится посреди комнаты на пол и начинает разбирать его, вынимая по одной знакомые, дорогие ей вещи…

Вот Ленькин подарок - железный гребень. Его надо вынуть: летом Динка расчесывает им сбившуюся за зиму шерсть собак и гриву Примы… Вот карточки. Анюта, волжская подружка Алины, в темном платье приходского училища. Так и не приехала Анюта; мама звала ее, а она не приехала. Время разделило их… Время похоже на корабль: он идет вперед, а за бортом его остаются люди… Осталась за бортом и Анюта. А вот дядя Лека. Даже здесь, на карточке, видны глубокие морщины на его лице… Он такой старый приехал тогда, от Кати… Из ссылки, где лежал больной Костя… Тут есть карточки, где снят сам Костя со своим мальчиком Женькой. Есть и Катя. Но Динка, словно испугавшись чего-то, поспешно закрывает коробку и вынимает намисто, которое они искали с Федоркой. Красные, зеленые и голубые огоньки бус не радуют ее, она откладывает их в сторону.

К грустным мыслям прибиваются только грустные, а к веселым веселые, зачем ей сейчас какие-то бусы… Пальцы Динки нащупывают завернутый в носовой плавок старенький футляр… Это очки Никича. Она взяла их себе на память, когда он умер…

Динка осторожно разворачивает платочек, достает из футляра очки, тихонько проводит пальцем по сломанной и туго перевязанной черными нитками дужке.

Разложив все это на коленях, Динка долго смотрит на дорогие ей памятки… Никич… Она видит его лицо, склонившееся над книгой. Вот он поднимает на лоб очки и вопросительно смотрит на нее мигающими от света глазами…

“Ну, как ты?..”

- Ничего… я… живу, Никич…

Динка сидит посреди комнаты, жалкая улыбка кривит ее губы, крупные слезы падают на старый, потертый футляр, на очки со сломанной дужкой.

- Я помню… Я все помню, Никич…



Страница сформирована за 1 сек
SQL запросов: 169