УПП

Цитата момента



Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это было.
Вы хорошо выглядите!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Если жизни доверяешь,
Не пугайся перемен.
Если что-то потеряешь,
Будет НОВОЕ взамен.

Игорь Тютюкин. Целебные стихи

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/s374/
Мещера

Глава пятнадцатая. НОЧЬ ИДЕТ…

С бешеным лаем срываются спавшие на террасе собаки. Динка поспешно прячет свои вещи и задвигает ящик в угол.

- А чтоб вы пропали, скаженные черти! Ну, чого сорвались, як на злодия! - слышится возмущенный голос Марьяны.

Динка выходит на террасу. Собаки, смущенно виляя хвостами, укладываются на крыльце. Динка всю зиму не видела Марьяну. И теперь, глядя на молодую еще, но изможденную женщину с темным очипком на волосах, Динка вспомнила, как увидела Марьяну в первый раз, такую веселую, красивую, в вышитой рубашке, с яркими бусами на шее.

С тех пор прошли годы. Марьяна с Ефимом жили дружно, но хозяйство их было маленькое, бедное; свиней они не держали, около хаты, обнесенной тыном, бродило несколько кур да на лугу Арсемьевых паслась низкорослая коровенка. Жилось трудно, особенно трудно стало во время войны, и Динка с сожалением смотрела на потемневшие, словно прибитые ветром и дождем, щеки Марьяны, на стертые от работы руки, выглядывавшие из вышитых рукавов, на голубые, словно выгоревшие от солнца, глаза.

- Марьяна! Здравствуй, Марьяночка!

Марьяна ставит на стол кринку с молоком и, обтерев фартуком лицо, крепко целует Динку, оглядывая ее со всех сторон.

- А ну, чи подросла ты за зиму? Я ж тебя с осени не бачила! Ефима спрашиваю, а он только рукой машет; какая, говорит, была, такая и осталась! Ну, ясное дело, мужик не то, что баба! А на мой погляд, вытянулась ты, як тая рябинка, только дуже худа. Ну что зробишь, как теперь война! Настоящей пищи людына не получае. Ось я тут тебя молочком отпою! - ласково говорит Марьяна, и глаза ее оживляются прежними молодыми искорками, за полными губами блестят белыми бусинками зубы. - А я и вчера и сегодня все ожидала: прибежит моя Динка поздоровкаться! Не! Что-то не бежит в этот раз. Мабуть, у Федорки загостилась?

Быстро-быстро болтает Марьяна, как горох сыплются у нее слова, и, как будто подтверждая каждое свое слово, на ее живом, помолодевшем лице также быстро сменяются выражения радости, заботы и горя.

- Ох и проклята ж эта война! Оборони боже, что на свете делается! Ефим в городе был; думал. Мышка с ним до дому поедет, а она и вовсе сегодня не возвернется, бо раненых навезли столько, что класть негде! Лежат солдатики прямо во дворе. У кого голова обвязана, у кого руки, у кого ноги! Казала Мышка, чтоб Ефим ночевал у вас, он потемну придет!

“Бедная Мышка опять насмотрится всяких ужасов”, - озабоченно подумала Динка и спросила:

- А где же Ефим? Остался в городе?

- Да нет, он давно приехал, сейчас, мабуть, на селе, бо там такой слух прошел, что наш пан будет коров продавать, а коровы ж у него дуже хорошие. Ну, конечно, богатей и побежали записываться, а беднота волнуется, кажному хочется. Ну вот и прибегли за Ефимом: може, он переговорит с Павлухой, чтоб на выплат дал…

- Так Павлуха ж не хозяин! Надо с паном поговорить! - возмутилась Динка.

- Эге, с паном! Тут всеми делами Павло заправляе! А пану что? Он сегодня здесь, а завтра в городе! А осенью и вовсе за границу поедет!

- За границу? Так надо скорей, хотя до осени еще далеко, - задумчиво сказала Динка.

Марьяна махнула рукой.

- Да ничего с этого не выйдет! Я ж казала бабам на селе, да они и сами знают, что Павлуха моего Ефима даже и на порог до пана не допустит, так нет, прибегли до нас, плачут… Что делать, у многих на войне мужей поубивали, остались солдатки с детьми… Ни коровки, ни конячки, пустые горшки на колышках, - пригорюнившись, вздохнула Марьяна.

- Но как же так? Надо идти прямо к пану, - заволновалась Динка.

- Да я ж тоби кажу, что Павлуха зверь, не допустит. Он на моего Ефима дуже злой из-за той дивчины, что утопилась. Бо кто ж ее и погубил, как не Павло? А Ефим все то дело знал да и сказал пану… Так с той поры моего Ефима даже и на работу в экономию не берут.

- Как? Значит, это правда, что ту дивчину погубил Павлуха? Может, она не сама утопилась? - испуганно спросила Динка.

- Да сама-то сама… Только тут такое дело вышло. Павлуха давно от нее избавиться хотел: боялся, женится пан, а Маринка - так ту дивчину звали - и прогонит его, Павло значит… Бо все люди на селе ненавидят Павлуху.

Динка согласно кивнула головой. Она уже слышала кое-что от Федорки, но ей хочется знать, как это было. Марьяна вытерла двумя пальцами рот и понизила голос:

- Ну, вот один раз, как поехал пан в город, на два дня - билеты, что ли, схлопотать за границу, - хотел и Маринку с собой взять, учить, что ли. думал ее там. Голос у ней был дуже хороший. Як той соловейка пела… Аж за душу хватала. Красиво-красиво пела…

Глаза Марьяны увлажнились слезой, но Динка нетерпеливо прервала ее:

- Ну? Ну?

- Ну, дак как поехал пан, так Павлуха пришел к ней. А она уж с полгода в усадьбе жила, и как раз летом это дело вышло. Ну, пришел и говорит: “Велел тебе пан обратно на село идти до своей матки, бо пан жениться поехал, а тебе в награждение корову даст…” Ну, вот так и сказал. А мой Ефим на ту пору в садике у пана дорожки чистил. Только видит он, выбежала Маринка на террасу и лица на ней нет, белая, как моя рубашка. “Брешешь ты, кричит, поганый пес! Брешешь!..”

А Павло ей опять те же слова повторяет… И тут как вскинется она, да как побежит… А мой Ефим и вступился: “Какое ты, говорит, имеешь полное право, Павло, такие слова ей говорить? То, говорит, дело пана, а не твое, если уж правда, что пан женится!”

Ну, обозлился Павло, хвать у него грабли.

“Геть, кричит, отсюда, а то на месте прибью! И смотри, чтобы пану не докладался, а то и костей не соберешь!” Ну, а мой Ефим, сама знаешь, он если за правду, так и черта не побоится, хоть режь его на куски!

Марьяна горестно покачала головой.

- Ну конечно, утопилась с горя Маринка…

- А Ефим? Сказал он пану? - лихорадочно допрашивала Динка.

Марьяна горько улыбнулась.

- Сказал, конечно, на свою голову… Не поверил ему пан. Над гробом Маринки поклялся Павлуха, что даже и разговору такого не было… Вот с той поры не берет Павло Ефима в экономию на работу, да везде и гадит ему как может. Хорошо, мы тут живем, не на панской земле, а то и вовсе житья бы не было. А за Павлухой и Матюшкины на Ефима взъелись, ведь они с Павлухой родня: Семен Матюшкин да Федор родную сестру за Павлуху отдали. Вот и думай теперь, как эти Ефиму об коровах хлопотать, к кому он пойдет? - вздохнула Марьяна. - А бабам что говори, что не говори: верят одному Ефиму, плачут - пойди да пойди…

Динка медленно провела рукой по лбу и закрыла глаза.

- Ах боже мой, боже мой… - тихо пробормотала она, все еще думая об утопившейся дивчине. - Сколько же на свете подлых людей!

Марьяна испуганно охнула, прижала к себе Динкину голову.

- От дурная я! От же дурна! Напугала тебя! Да то уж давнее время, ты не переживай, голубка. Что тут делать, кому какая судьба выпадет…

Но Динка уже пришла в себя, имена братьев Матюшкиных, случайно брошенные Марьяной, напомнили ей об Иоське.

- Марьяна! - быстро сказала она. - Ты слышала что-нибудь о Матюшкиных?

- Да этих богатеев в селе и без Матюшкиных хватает! И все им с рук сходит. А уж эти братья особо вредные! Хотя бы их нечистая сила взяла! - перекрестилась Марьяна.

- Слушай, Марьяна! Ведь это они убили Якова?

Марьяна испуганно оглянулась.

- А ты откуда знаешь? Не велели ваши тебе говорить…

- Я знаю. И про Иоську знаю - Иоську тоже они убили! Слышала ты про это?

- Якого Иоську? - сморщила лоб Марьяна.

- Да сынишку Якова, Иоську!

Марьяна всплеснула руками.

- Ах боже мой! Дите, совсем дите! Дак это не иначе как Матюшкины! Ну звери! Как есть звери! Да как же это он попался им, ведь его бабы в Киев свезли, - запричитала Марьяна.

Но Динка нетерпеливо перебила ее:

- Слышала ты об этом?

- Об Иоське? Нет, не было такого слуху. Ах они звери! Ну вот помяни мое слово, придушит их упокойник. Только они в тот лес ни ногой! Скрипки боятся…

- Да какая там скрипка! Это все бабьи выдумки!

- Э, нет, голубка моя! Мне и Ефим так говорил: брешут да брешут люди! А тут как поехали мы с ним на мельницу да как послушали своими ушами, так и примолк!

- Своими ушами? Скрипку? - недоверчиво переспросила Динка. - Да, может, это филин кричал или еще какая птица?

- Да что ты! На разные голоса-то филин? Скрипка это, и все! Убийцу своего Яков зазывает.

- Ты сама слышала, Марьяна? - дрогнувшим голосом спросила Динка. Перед ее глазами снова встал портрет Катрн.

- Ну, а як же? И я, и Ефим! Вот хоть у него спроси! Нет, что правда, то правда, не к ночи будь сказано! - быстро перекрестилась Марьяна.

- Ночью? В котором часу? - думая о своем, нетерпеливо тронула ее за рукав Динка.

- Известно, ночью… Днем-то не слыхать вроде. И мы с Ефимом ехали после полуночи. - Марьяна хотела еще что-то сказать, но Динка перебила ее:

- Где Прима?

- Да здесь где-то, на лугу пасется. Я уж говорила Ефиму; на що траву топтать? Трава нынешний год сочная, густая.

- Ну ладно! Иди домой, Марьяна! Я, как стемнеет, спать лягу. И Ефиму меня сторожить нечего! Лягу да усну! Ночь короткая…

- Да, може, и так! Кто тут тронет… Возьми вот молочко, повечеряешь да ляжешь. А то к нам приходи, если скучно тебе одной.

- Да нет! Я возьму Приму, покатаюсь!..

Динка пошла на луг. Ноги путались в густой траве. Качались ромашки, колокольчики, в сырых местах между зелеными кочками стояли чистые лужицы воды; крупные незабудки и высокие желтые цветы, разбросанные по лугу, тихо колебались от налетающего ветра. Прима подняла голову и, увидев свою хозяйку, тихонько заржала. Динка привычно оглядела ее со всех сторон, отогнала слепней и повела к пруду. Потом сбегала домой, принесла щетку, скребок и Ленькин подарок - железный гребень, которым теперь расчесывала пышную гриву Примы. Почистив лошадь, она привела ее домой и привязала в саду. Все это делала она машинально, с одной неотступной мыслью: “Я должна сама поехать в этот лес ночью и убедиться, что нет никакой скрипки… Иначе от всех этих разговоров я совсем замучаюсь”. Где-то под этими мыслями снова оживала неясная надежда.

“Ну, а если все-таки я услышу скрипку Якова? Ведь это такое счастье - еще хоть раз услышать его игру. Да нет, какие глупости, о чем я думаю?”

Динка пошла в комнату, взглянула на часы. Было только половина шестого. Не зная, как убить время до вечера, Динка выпила молока с горбушкой хлеба, покормила хлебом Приму, надела на нее уздечку; потом, предполагая, что ночью будет прохладно, переоделась в старенькое шерстяное платье с матросским воротником и, вытащив из-под крыльца остро отточенный топорик, задумалась. Что, если в хате Якова она наткнется на Матюшкнных? Может, в эту ночь они снова придут искать деньги?

Динка вспомнила про обрез и, поплевав на ладони, полезла на дуб. Но в дупле было пусто… “Видно, взял его Дмитро”, - с досадой подумала Динка и тут же вспомнила, что обрез был заряжен крупной дробью, а дробью нельзя убить человека… Да еще двоих… А братья придут вдвоем, если, конечно, решатся прийти. Нет, месть должна быть хорошо обдумана, и действовать надо наверняка. Не стоит торопиться и делать глупости. Динка спрятала под крыльцо топорик и снова взглянула на часы; было только без десяти восемь… Динка побродила по саду, посидела на пруду, глядя, как за лугом широкой красной полосой отсвечивает уходящее солнце.

“Красный закат, завтра будет ветер”, - машинально подумала Динка. Готовясь к ночному хору, на темную поверхность пруда всплывали лягушки и, распластавшись на воде, смотрели на Динку зелеными выпуклыми глазами; на островке качались синие и желтые ирисы…

Динка вернулась домой и, усевшись на крыльце, нетерпеливо ждала, когда в сад заползут вечерние сумерки и приляжет на ночь трава… Время тянулось нескончаемо долго. Динка старалась ни о чем не думать, но против ее воли перед глазами вставали живые лица, в памяти возникали обрывки из рассказа Марьяны: белое-белое, как рубаха, лицо утопившейся дивчины, ненавистные лица Павлухи, Матюшкиных, в овраге за хатой Якова распростертый на траве, убитый Иоська, а над всем этим неясные, теряющиеся в верхушках деревьев, плачущие голоса скрипки…

“Ой, какая суматоха в моей голове, какая суматоха…” - бессильно думала Динка, закрывая ладонями лицо и утыкаясь головой в колени. Потом все исчезло, и на крыльце осталось только темное пятнышко: свернувшаяся в клубочек Динка…

На небо уже вышел месяц, когда Ефим тронул ее за плечо.

- Ты что здесь делаешь? Иди ложись спать, бо уже не рано. Я тоже вот тут лягу на терраске. - Он бросил на пол рядно и подушку. - А где Прима?

- Она здесь, я привязала ее в саду, - сонно ответила Динка.

- Ну пускай пасется, - согласился Ефим, укладываясь на рядно.

Динка зашла в комнату и села на кровать. Когда с терраски донесся мирный храп, она осторожно вылезла в окно, отвязала Приму, вывела ее на дорогу и, держась за гриву, бесшумно вскочила на спину лошади. Ночь была тихая, только на пруду приглушенно кричали лягушки да во ржи, по обеим сторонам дороги, слышался тихий шелест, словно там шебаршились зверьки или птички. Динка пустила лошадь крупной рысью. Месяц светил ей в лицо. Оно было бледно и спокойно. Вдали чернел лес.

Глава шестнадцатая. СКРИПКА ЯКОВА

Поле кончилось. Поросшая мелкой травой давно не езженная дорога круто сворачивала в лес. Над головой Динки сомкнулись густые разлапистые ветви, они как будто хотели втянуть ее в свое черное логово. Прима тревожно насторожила уши и, кося здоровым глазом на выступающие из темноты деревья, пошла боком… В тишине глухо отдавался стук ее копыт. Динка низко склонилась к голове лошади и тихо прошептала:

- Вперед, Прима, вперед…

Дорога кружила по лесу, обходя заросшие кустарником пни, в темноте неожиданно возникало впереди что-то белое, - казалось, за деревьями прячется человек в длинной белой рубахе… “Это береза”, - успокаивала себя Динка. Глаза и слух ее были напряжены. Стук копыт мешал ей, она пустила лошадь шагом. Один раз ей показалось, что в кустах кто-то шепчется, Динка натянула поводья, прислушалась. Ночью растет трава, грибы… Над головой засуматошились птицы, ухнул филин. Динка вздрогнула, прижалась к гриве Примы. “Надо было взять топорик, - лихорадочно подумала она, но филин заохал уже где-то в дальнем овраге, а месяц неожиданно осветил дорогу и густые верхушки деревьев. - Лес! Это же мой, с детства знакомый лес - чего же я боюсь? - подумала Динка. - Людей тут нет, Матюшкины не пойдут ночью, они боятся скрипки… А где же эта скрипка? Всё выдумки… Но тогда зачем же я еду? Наверно, уже скоро поворот и развилка двух дорог. - Динка представила себе белеющую сквозь деревья хату и с дрожью подумала: - Нет-нет… я туда не пойду. Там в темноте светятся глаза Катри. Не могу я смотреть на них сейчас. Надо вернуться… Скрипки нет…”

На дорогу снова упал свет месяца, сбоку зачернел овраг. Над ним, словно окутанная белым туманом, показалась хата Якова.

Перед Динкой легли две дороги.

“Развилка…” - со страхом определила она. И вдруг… руки ее вцепились в поводья, сердце остановилось. Тихие, словно приглушенные звуки скрипки донеслись до ее слуха и смолкли. Словно кто-то неуверенно провел смычком по струнам. Потом снова по лесу пронесся тихий тягучий звук… и снова оборвался. А вслед за ним полилась знакомая Динке жалобная мелодия, она скользила между деревьями, поднималась ввысь и чуть слышно падала на дорогу. Перед глазами Динки возникла фигура Якова с прижатой к подбородку скрипкой и поднятым вверх смычком. Словно в забытьи она бесшумно спрыгнула на землю и, ведя Приму на поводу, пошла на голос скрипки. Смычок вдруг резко переменил мотив, и навстречу Динке неожиданно громко вырвался вальс “На сопках Маньчжурии”… Но это играл не Яков. “Не Яков… Не Яков… - тревожно думала Динка. - Это его мотивы, но не его музыка… Но кто же мог так хорошо знать, что играл Яков?.. Кто же это?..” Н вдруг яркая, как внезапно вспыхнувший свет, догадка мелькнула в голове Динки… Она выпустила поводья и, протянув вперед руки, как слепая, бросилась в хату.

- Иоська! - отчаянно крикнула она, вбегая на порог. Но что-то тяжелое, как бревно, обрушилось на нее сверху, резко ударило в голову, придавило к порогу. В глазах у Динки помутилось, мелькнула короткая мысль: “Матюшкины…” - и сознание исчезло.

Глава семнадцатая. НАД ОВРАГОМ

Динка лежала вниз лицом, раскинув руки и уронив на битый кирпич косы. Смутно, словно в тяжелом сне, она слышала над собой чьи-то приглушенные голоса, то грубые и резкие, то тихие и жалобные, как плач ребенка, но их заглушал тяжелый, булькающий шум в ушах и слова не доходили до сознания.

- Я говорил тебе, что это она. Горчица… А ты взял да ударил. Зверь ты после этого. Цыган… - шептал чей-то расстроенный, негодующий голос.

- А мне плевать, кто она! Живым отсюда никто не выйдет! - гневно отвечал другой.

- Это мой дом. Она ко мне пришла, - жалобно, по-детски всхлипнул третий.

- Твой дом, шкура? А ты чей? Кто тебя подобрал, сволочь? Пошел вон отсюда, пока цел!

Динка подняла голову и застонала. Голова была тяжелая, словно на ней лежало сто пудов, по шее струилось что-то теплое и заливало лицо. Губы пересохли.

- Пить… - с трудом прошептала Динка, не слыша своего голоса.

Неподалеку что-то метнулось, звякнуло ведро.

- Дай ей пить. Цыган.

- Пошли вон отсюда к чертовой бабушке! Кому я говорю, Ухо? - послышался грозный окрик.

- Не пойду. Ты убьешь ее… - упрямо ответил первый.

- Не убивай, Цыган… - жалобно всхлипнул ребячий голос.

- Пить… - снова прошептала Динка.

- Воды хоть дай… Сам дай, Цыган!

Ведро снова звякнуло. Тот, кого называли Цыганом, перешагнул через Динку, приподнял ее голову и прижал к губам жестяную кружку. Струя холодной воды плеснулась Динке на шею, пролилась на грудь. Она жадно припала к кружке и открыла глаза.

- Ну пей, что ли! - нетерпеливо произнес знакомый грубый голос.

Динка уперлась обеими руками в пол и попыталась встать. Но сил не было, тяжелая, словно чужая, голова ее снова упала на пол.

- Кончается… - испуганно прошептал кто-то.

Цыган грязно выругался.

- Идите вы знаете куда… - Он грубым рывком приподнял Динку и прислонил ее спиной к разваленной печи.

Месяц осветил ее лицо и шею, залитые кровью. Серые тени сдвинулись ближе, заслоняя собой свет.

- Кровь… - с ужасом прошептал детский голос.

- Эй, Ухо! Уведи Шмендрика! - сказал Цыган.

- Не пойду я… Не пойду!..

Цыган наклонился, набрал в рот воды и плеснул в лицо Динке. Она широко раскрыла рот, хватая губами воздух. Глаза ее посветлели, и взгляд остановился на темном лице Цыгана.

- Что? Узнала? - насмешливо спросил он.

- Жук… - тихо прошептала Динка и вдруг беспокойно зашевелилась, обвела глазами стены. Все происшедшее смутно встало в памяти: скрипка… Иоська… Матюшкины…

Она обхватила за шею наклонившегося над ней Цыгана и с ужасом зашептала:

- Беги, Жук, беги… Спаси Иоську… Меня убили Матюшкины…

Цыган вдруг смягчился,

- Никто тебя не убил, дура! - добродушно усмехнулся он и, намочив ладонь, стер с ее лица кровь.

- Матюшкнны… - снова повторила Динка.

В углу кто-то тихонько фыркнул.

- Кто это? - с испугом спросила Динка и снова застонала.

- Защитник твой… Рваное Ухо… Смеется, сволочь, рад, что оживела, - все с той же добродушной усмешкой пояснил Жук.

- Рваное Ухо… - задумчиво повторила Динка. В ее разбитой голове смутно зашевелилось какое-то далекое воспоминание, но она ничего не смогла вспомнить, ее мучила другая мысль. - Жук… где Иоська? - с тревогой спросила она.

- Ну, здесь Иоська… А тебе что до него?

- Иоська! - жалобно всхлипнула Динка, приподымаясь и поддерживая руками голову.

- Ну иди уж, Шмендрик! - разрешил вдруг Цыган, с интересом глядя, как робко и неуверенно из угла комнаты двинулась в сумерках небольшая детская фигурка и, словно боясь подойти ближе, остановилась.

- Иоська… - радостно повторила Динка, протягивая руку навстречу щуплому мальчику и пытаясь в темноте разглядеть его лицо.

- Да ты чего боишься? - хмыкнул вдруг Цыган и громко расхохотался, блеснув белыми зубами. - Иди поздоровайся. Я разрешаю, - важно сказал он.

- Ну, я Иоська… - подходя ближе и ежась от смущения, улыбнулся мальчик.

Динка быстрым взглядом окинула его щуплую фигурку, спутанную кудрявую голову. В темноте лица его не было видно, но ей показалось, что большие синие глаза Катри ожили и улыбнулись ей счастливой, благодарной улыбкой.

- Жук! - быстро сказала она. - Там, у крыльца, Прима! Приведи ее сюда! Скорей, пока не вернулись Матюшкины! Мы сейчас же уедем!

Цыган вдруг ощетинился, и глаза его с тревогой уставились на Динку.

- Какая еще Прима с тобой? Кого ты привела сюда? - грозно крикнул он, поднимаясь и глядя на дверь.

- Дурак ты! Прима - это моя лошадь! Иди приведи ее к крыльцу!

- Смотри барыня какая! Приведи ей лошадь! А зачем она тебе, твоя лошадь?

- Не кричи, - поморщилась Динка. - Мы с Иоськой уедем домой! Мне бы только встать… Помоги мне встать!

- Я тебе не нянька! Вон Ухо поможет!

Высокий худой подросток рванулся на помощь Динке и, близко наклонившись к ней, лукаво улыбнулся блестевшими в темноте светлыми раскосыми глазами.

- Не помнишь меня? А я тебя помню!

Динка с удивлением вспомнила вдруг базар, рваного мальчишку, вспомнила запекшуюся кровью рану у него за ухом, крикливую торговку и вывалянный в пыли кусок сала.

- Так это ты Рваное Ухо? - спросила она, подымая бровь. - Ты?

- Я… - довольно ухмыльнулся подросток. - Своей собственной особой.

- Откуда же ты? А ухо? Болит у тебя ухо? - растерянно спросила она, вспоминая, как долго преследовало ее во сне кровоточащее ухо базарного мальчишки.

Он засмеялся, дернул себя за ухо,

- Не… зажило теперь.

- Ну хватит, - мрачно сказал Цыган. - Иди, Ухо, отгони лошадь подальше, а то светает, увидит еще кто…

- Как - отгони? - закричала Динка и, схватившись за руку Уха, с усилием поднялась. - Нам нужно ехать! Пойдем, Иоська!

- Я не пойду! - с испугом сказал Иоська и, отойдя к Цыгану, прижался к его плечу. - Я с Цыганом останусь!

- Что, съела? - расхохотался Цыган. - Пойдет он с тобой, как же! Мы тут своей компанией живем, и никто нами не распоряжается! А тебе я так скажу: убирайся, пока цела, но помни… - Он подошел к Динке и поднес к ее лицу тугой кулак. - Если скажешь кому про нас, наведешь на след, тогда прощайся с жизнью! Я и сейчас не выпустил бы тебя живой, да вот защитники нашлись и рук марать мне не хочется. Поняла, что я сказал?

- Поняла, - прошептала Динка и с укором посмотрела на Цыгана. - Так это, значит, ты мне голову разбил?

- Я! Но это только для первого раза, и зря не убил на месте!

- Да за что же? Что я сделала тебе, Жук? - с удивлением и грустью спросила Динка.

- Я не Жук, а Цыган… И тебе не товарищ, со мной шутки плохи. Вон они это знают! Мы здесь по своему делу сидим. Поняла? А слягавишь - пеняй на себя! Из-под земли вырою! - грозно закончил Цыган.

- И про Иоську ты молчи. Люди его скрипки боятся и не лезут сюда. Понятно? - серьезно добавил Рваное Ухо.

Динка, держась за печь, молча смотрела на Иоську, но он прятался от нее за спиной Цыгана.

- Я никому ничего не скажу, - твердо сказала Динка, - Живите, как хотите. Но Иоська еще маленький, ему надо учиться, его отец хотел, чтобы он учился, - начала было Динка, но Иоська, высунувшись из-за плеча Цыгана, быстро перебил ее:

- Я уже умею читать… А мы с Цыганом Матюшкиных убьем… Мы их подстережем и убьем!

- Матюшкиных? - Динка посмотрела на Цыгана. - Я их тоже убью!

Цыган расхохотался:

- Ну вот, как раз вдвоем с Иоськой!

- Напрасно ты смеешься, - холодно сказала Динка. - Я и сейчас хотела взять обрез на всякий случай.

- Что же не взяла? Тяжело тащить было? Лошадь бы довезла как-нибудь! - насмешливо скривил губы Цыган.

Динка обозлилась:

- Ты здоровый как дубина, а дурак! Обрез я могу взять в любую минуту, и стрелять я умею! А ты сидишь тут, собрал мальчишек и грозишь голым кулаком!

Глаза Цыгана сузились. В предрассветных сумерках отчетливо было видно его лицо с хищной улыбкой. Он кивнул головой сгрудившимся вокруг него ребятам.

- Вон как заговорила! Что, не сказал я вам? Ведьма! Из головы кровь хлещет, а она тут командовать! Говорю, уноси ноги, пока цела! Мы не с обрезом на Матюшкиных пойдем, у нас всякое оружие есть. Поняла? У нас свои дела… А ты мотай отсюда, да живо!

- Ладно, - махнула рукой Динка и, держась за стенку, пошла к двери. - Люди по тюрьмам сидят из-за вас, из последних сил бьются за революцию, оружие готовят на буржуев, а вы в дурачка играете! Ты, Жук, главарь здесь, я ведь понимаю! Ты мог бы целый отряд собрать. Вон что по селам делается, бедняков богатей в бараний рог гнут, а тебе дела мало, ты небось по базарам мотаешься и Иоську воровать учишь! Эх, ты! - Динка снова пошла к двери.

Цыган переглянулся с притихшими мальчишками.

- Стой! Ты что нам голову темнишь? Слыхала звон, да не знаешь, где он! А нам все известно, мы на базарах лучше, чем из газет, все знаем!

Динка остановилась. Голова нестерпимо болела, говорить не хотелось.

- Ладно, - сказала она. - Все равно с вас толку нет…

- Ну и катись отсюда, а то, слово за слово, да и выбросим в овраг!

- Не грози, я тебя не боюсь. Дай мне воды еще, а то дома испугаются. Полей мне, - выходя на крыльцо, сказала Динка. Цыган зачерпнул воды.

- Шею смой, - сказал он и вдруг простодушно добавил: - Утереться у нас нечем! Ну, обсохнешь по дороге.

- Обсохну, - сказала Динка.

Из хаты вышли Иоська и Рваное Ухо. В лесу уже светало. Динка вспомнила, что Ефим скоро проснется, и заторопилась. Неподалеку от дороги спокойно паслась Прима. Цыган подвел ее к крыльцу.

- Твоя лошадь? - спросил он.

- Моя. Я живу на хуторе. - Динка подробно объяснила, где живет, и добавила: - Приходи с Иоськой! И ты, Ухо, приходи! - с улыбкой обернулась она к давнишнему знакомому.

- Вряд ли… Иоську мы прячем, нельзя ему. Одного тоже не оставляем.

- Да, конечно, а то Матюшкины узнают… Но я Иоську все равно так не брошу, я матери его обещала, - твердо сказала Динка.

- Слышали мы клятвы твои! Только зря это, Иоська от меня никуда не пойдет!

Динка молча подошла к лошади. Ребята тоже подошли, гладили бока Примы, расчесывали пальцами гриву.

- Сколько ей лет? - спросил Цыган и, ловко подняв голову Примы, заглянул ей в рот. - Молодая, а глаз слепой!

- Это ветка хлестнула ее по глазу, - машинально ответила Динка. У нее нестерпимо ныла голова; кровь уже не шла, но до темени страшно было дотронуться и не было сил вспрыгнуть на лошадь.

- Вот садись с пенька, - сказал Рваное Ухо и подвел Приму к старому пню.

Динка села, взяла поводья.

- Прощайте. Я еще приду как-нибудь днем. Меня никто не увидит, не бойтесь!

- А днем ты нас не найдешь: мы, как кроты, в земле живем. Днем спим, а ночью выходим!

- Где же в земле? - удивилась Динка.

- Ну, это наше дело! А ты, если надумаешь, приезжай ночью, - неожиданно миролюбиво сказал Цыган.

Динка улыбнулась.

- Ну уж нет! Чтобы ты мне опять голову разбил?

- А ты знак подай, а то и разобью! Покричи кукушкой. Можешь?

- Могу. Иоська! - позвала Динка. Иоська поднял глаза. В сером утреннем свете они казались огромными.

- До свиданья, Иоська! И ты прощай, Ухо! Я рада, что увидела тебя, а то часто снилось мне, как бежит за тобой торговка, и больное ухо твое мне снилось. Прощай, Жук! - Динка тронула лошадь. Ехать рысью она не могла и, сцепив зубы, сразу взяла в галоп.

Ребята молча смотрели ей вслед.

- Поехала… - не то сожалея, не то удивляясь чему-то, сказал Цыган.



Страница сформирована за 0.76 сек
SQL запросов: 169