Тайны «Тайной вечери»
|
|
Валентин ГОЛОВИН. ПЕРЕД НАЧАЛОМ
Они были сделаны из одного теста, этот неугомонный весельчак Донато д'Аньоло ди Паскуччо и Леонардо. Не случайно они так быстро нашли общий язык. Леонардо не мог не понравиться этот славный архитектор, так увлеченный геометрией, математикой, перспективой, и одновременно отличный художник, инженер-изобретатель, фортификатор и вдобавок, как и он сам, импровизатор-поэт… Да и прозвище этого человека было ему под стать — за страстность, одержимость, неукротимость его прозвали Браманте: от слова «брама» — «страсть»… А Леонардо вскоре стал его именовать по-дружески, просто и ласково — Доннино, то есть дорогой Донато.
Они оба значились в коллегии властителя Милана Лодовико Моро как ведущие герцогские инженеры и художники. И когда герцог пожелал соорудить в своем любимом монастыре братьев-доминиканцев при храме Санта Мария делла Грацие трапезную, Леонардо предложил Доннино направиться к этому монастырю непременно вечером.
— При свете закатного солнца нам станет ясней, как ориентировать окна трапезной для лучшего освещения моей «Тайной вечери»…
Была давняя традиция: выстроенную трапезную впоследствии украшать фреской, отображающей эпизод евангельской «Тайной вечери», во время которой Христос, сидя за столом с двенадцатью учениками, внезапно произнес слова: «Один из вас предаст меня…»
— С тобой, Леонардо, искусство архитектуры становится вверх ногами, — сказал ему со смехом Доннино, — не «Вечеря» создается для трапезной, а, наоборот, трапезная для «Вечери»… Выходит, что следствие впереди причины?
— Хоть я и люблю повторять, что тот, кто спорит, ссылаясь на авторитет, употребляет не свой ум, а память, но разве Альберти не учил нас, что «живопись есть цвет всех искусств»? Ведь трое моих предшественников были всего-навсего живописцами. А мы с тобой еще и инженеры, изобретатели, математики, геометры, перспективисты. Так нам ли не по плечу задача воздвигнуть эту трапезную, как раму, оправу, футляр для моей «Вечери». Каждому из трех пришлось втискивать, подгонять свои фрески в пределы стен. Я ж могу и хочу с твоей поддержкой сделать наоборот.
Трое предшественников, о которых говорил Леонардо, — флорентийцы, те, кто изображал «Тайную вечерю» до Леонардо. Это Тадео Гадди, Андреа дель Кастаньо, Доменико Гирландайо. Они трудились в разное время. Первый свыше ста, второй свыше, пятидесяти лет тому назад. И лишь Гирландайо писал свою «Вечерю» в канун переезда в Милан великого мастера.
— Я не собираюсь отвергать того, что сделали мои предшественники. Нас учат ошибки. И свои и чужие. Их опыт мне небесполезен. Все разумное, ценное я использую в своей композиции, — говорил Леонардо своему другу.
Леонардо давно хотел изобразить по-своему эту сцену. Он пока не знал до конца, какой станет вся «Вечеря», но был уверен, что учителя апостолов даст в центре росписи, как у Гадди. А стол будет покрыт, как у Гирландайо, скатертью — она лучше затенит ноги фигур и подчеркнет красноречие лиц, рук, поз. И все его апостолы должны быть не безучастными, равнодушными, а взволнованными, потрясенными громом слов учителя…
Друзья решили, что лучше всего трапезную расположить по оси север — юг. При этом «Вечеря» должна разместиться на ее торцевой, северной, стене. Браманте предлагал на боковых стенах расположить одинаковые окна, но Леонардо возразил. Односторонний свет, по его мнению, даст лучший рельеф затененным телам. Поэтому правильней главные, большие, окна рефектория прорезать в западной стене здания. Тогда «Вечеря» станет освещаться как бы солнцем на закате. Причем окна трапезной должны быть почти у потолка. Свет сверху придаст фигурам и лицам апостолов большую рельефность.
|
|
|
В основе картины Леонардо лежала точная перспектива. |
Леонардо считал, что трапезную надо построить сильно вытянутой — длиной втрое-вчетверо больше ширины.
— При отдалении, — пояснил он, — фигуры уменьшатся. И чтоб не казаться зрителям на расстоянии слишком маленькими, апостолы моей «Вечери» должны быть по высоте раза в полтора больше нас с тобой. И для охвата взглядом сразу всей стенной живописи надо предусмотреть возможность зрителю от нее отойти.
— Ну а как мы определим высоту здания? — спросил Браманте.
— Нужно проделать ряд вычислений и геометрических построений, чтобы учесть все требования перспективы.
И они принялись за расчеты. Линии и точки, параллели и перпендикуляры, вертикали и горизонтали, диагонали и диаметры, плоскости и объемы, аксиомы и теоремы — эта область знаний была страстью и стихией их обоих.
— Геометрия, — сказал Леонардо, — такая же опора архитектуры и живописи, как скелет — опора мускулатуры тела. Разве твое зодчество, Доннино, не торжество изящества и красоты, логики и гармонии великой науки геометрии?..
ДВЕ КНИГИ
В эти месяцы он думал только о ней, везде и всюду лишь о ней — о «Тайной вечере»…
Ему пришлось даже отрешиться от привычных забот по сооружению миланского канала Мартезаны, приостановить опыты по раскрытию тайн полета птиц, отказаться от сочинения книг по механике и от множества других намерений, что почти разом волновали его всеобъемлющий ум.
…Сегодня Леонардо торопливо шагал на базар, но не за фруктами или овощами. Его привлекало там совсем иное. Телодвижения, позы, жестикуляция, мимика, гримасы, ужимки крестьян при их мирных беседах или бурных перебранках. Они могли подсказать ему многое для его апостолов.
До пригородной площади, куда по утрам стекались в Милан крестьяне с дарами щедрой осени, было еще далеко. Мимо по пыльной дороге неторопливо прогарцевал арбалетчик. И Леонардо невольно залюбовался стройностью его поджарого коня. Изучение и рисование лошадей было его давним и любимым занятием. К тому же он и сам был лихим наездником. Встреча со всадником напомнила ему историю с его «Конем».
Он никогда не забудет тот яркий день, когда его, четырнадцатилетнего мальчика, отец отвозил по извилистой дороге реки Арно из тихого селения Анкиано близ городка Винчи в славную Флоренцию. Цель их пути — мастерская знаменитого художника Верроккио. Это он, увидев детские рисунки Леонардо, сразу без колебаний согласился посвятить его во все тайны своего мастерства.
И первое, что еще издали увидел широко раскрытыми глазами юноша, был величавый сияющий купол собора Санта Мария дель Фиоре.
Его отец произнес:
— Если ты, к моему огорчению, не захотел стать, как я, или твой дед, или твой прадед, нотариусом, то прославь себя в искусстве и науке не меньше, чем Филиппо Брунеллески. Он тоже был сыном нотариуса, но сумел, как никто другой, воздвигнуть без подмостей и лесов эту удивительную громаду… Он был не только великим архитектором и инженером, но также скульптором, ювелиром и даже часовых дел мастером. Это именно ему посвятил свою «Книгу о живописи» Леон Баттиста Альберти, которую я тебе недавно подарил. Он ее написал лет за тридцать до твоего рождения. Ее автор тот, кого наши современники чтут как славу Флоренции и Италии. Я счастлив, что знаком с ним лично и даже веду его нотариальные дела. Альберти — юрист, но предпочел сухой юриспруденции другие занятия и стал архитектором, физиком, математиком, скульптором, писателем, музыкантом, лингвистом, инженером и изобретателем. Кроме того, в молодости он был лучшим гимнастом, борцом, фехтовальщиком, наездником и стрелком из лука…
— Как бы я хотел научиться всему, что он знает! — сказал тогда Леонардо, не зная еще, что он превзойдет во всем учителя.
Через пятнадцать лет после переезда из Анкиано во Флоренцию, возмужав и почувствовав свою силу, Леонардо направил в Милан герцогу Лодовико Моро необычайное послание. Вероятно, во всей истории искусств всех народов не было написано столь самоуверенных и дерзких строк: «Берусь в скульптуре, в мраморе, в бронзе или глине, как и в живописи, выполнить все, что возможно, не хуже всякого, желающего помериться со мной. Также могу создать бронзового «Коня», что принесет бессмертную славу и вечный почет памяти отца вашего и славного рода Сфорца».
|
|
|
Леонардо да Винчи. Рисунок коня. |
Потом, в Милане, ему пришлось, помимо других дел, почти пятнадцать лет лепить обещанного герцогу огромного, высотой свыше семи метров «Коня». Но чтобы его глиняный «Конь» стал бронзовым, надо было столько металла, что даже богатейший Лодовико Моро оказался несостоятельным — к тому же тогда металл стал более необходим для отливки пушек. В одном из писем к Моро Леонардо с горечью отметил: «О «Коне» я ничего не скажу, ибо знаю, какие нынче стоят времена». Так, увы, не прогремела бессмертной славой звонкая бронза его колосса.
Старинная итальянская пословица успокаивает: «И несчастье на что-нибудь пригодится». Разве эта досада, эта беда не подхлестнули его честолюбия? Не усилили желания создать в живописи такое произведение, что засверкало бы в веках звездой первой величины? И разве мудрый Альберти не говорил, что многофигурная история — большая заслуга для таланта, чем любой колосс?
Сочинение о живописи Альберти заменяло ему в Милане учителя и порой друга. В этой книге были умнейшие советы не только по теории, но и по технике искусства. Не отсюда ли Леонардо узнал, что живописцу надо непременно обучиться геометрии, что «история, то есть историческая композиция, будет волновать душу тогда, когда изображенные в ней люди будут всячески проявлять движение собственной души, и что эти движения души познаются из движений тела»?
Вероятно, от своих предков-нотариусов — прадеда, деда, отца — Леонардо унаследовал стремление к тщательности, точности и документальности. Он тщательно изучил еще одну важную книгу — Библию. Это был главный документ, содержащий все подробности описаний «Тайной вечери».
Именно из нее Леонардо мог выяснить, кто из апостолов стар или юн, кто горяч или тих, кто храбр иль робок, кому свойственно презрение, гнев, внимание, трусость, страх, вспыльчивость, жалость, недоверие, изумление, сомнение, отчаянье, негодование и другие движения души…
Иметь дело с библейскими героями гораздо приятнее, нежели с живыми служителями церкви. Леонардо писал: «Когда я изобразил Христа-младенца, вы бросили меня в тюрьму: теперь я изображаю его взрослым, вы поступите со мной еще хуже…» Тогда, во Флоренции, из мрака заточения вызволил его влиятельный отец, ставший главным нотариусом города, а кто поможет ему здесь, в Милане? Работая в трапезной братьев-доминиканцев, он то и дело видел их белые рясы: только для выхода на улицу они облачались в черные одеяния. Но эта смена цвета одежды не изменяла их зловещую сущность — они оставались членами ордена доминиканцев, который ведал кровавыми делами мрачной инквизиции.
Как-то раз в трапезную пришли двое в черных рясах. Он узнал их… Они прибыли издалека, из Флоренции, и хотели узнать, нет ли следов ереси в его новой картине…
— Мессере Леонардо, ты изображаешь нам «Вечерю» по Евангелию от святого Иоанна? — начали они свои расспросы.
— Нет. Я рисую эту историю по описанию апостола Матфея. У Иоанна нет даже перечня имен участников «Тайной вечери»…
— Допустим. Ну а зачем ты отступил от традиций трех наших флорентийских художников — Гадди, Кастаньо, Гирландайо — и не изобразил любимца учителя Иоанна припавшим к нему на грудь, а, наоборот, отшатнувшимся? — допытывались монахи.
— Апостол Матфей нигде не говорит, что Иоанн припал к груди Христа…
— А теперь объясни нам, почему ты вновь нарушил традиции тех трех флорентийцев и посадил Иуду в ряд со всеми святыми апостолами, а не поместил этого предателя по другую сторону стола? — с подозрением спросили две рясы.
— Апостол Матфей нигде не написал, что Иуда находился за столом напротив Христа…
Монахи переглянулись. Оказывается, этот Леонардо недурно знал Библию и уличить его в ереси было трудно. А Леонардо еще раз вспомнил совет отца: на подобные вопросы надо всегда отвечать лаконично.
…Однажды в разгар работы в трапезной появился уроженец одного с ним города, профессор математики Лука Паччоли, автор знаменитой энциклопедии «Сумма арифметики, геометрии, пропорции и пропорциональности». Герцог пригласил его прочитать цикл лекций в университете.
В трапезной для Паччоли было любопытно все: и сама «Вечеря», и особая мельница для растирания красок, которую придумал Леонардо, и его новый метод увеличения изображений с помощью линз и зеркал для переноса рисунков с бумаги на стену, и груды исчерченных листков бумаги и картона с вариантами, проектами и расчетами композиции, этюдами различных голов апостолов, эскизами их рук и пальцев, набросками одеяний, посуды и многими другими деталями картины.
Он видел три флорентийские фрески на эту тему и смог сразу оценить небывалое до сих пор мастерство и новаторство Леонардо. Апостолы, как ни у кого ранее, искусно и симметрично были скомпонованы в группе по трое. Их разнообразные и рельефные позы, лица, руки были поразительно красноречивы и жизненны.
Паччоли поразил точный расчет перспективы, дающей реальное ощущение пространства, глубины трапезной, где все мысленно проведенные линии сходились. Да, творцом этой удивительной «Тайной вечери» был великий мыслитель и ученый.
Заинтересовал Паччоли и изобретенный Леонардо простой по конструкции, но хитроумный пропорциональный циркуль. Ведь он сам всегда считал, что пропорция — «мать и королева всех искусств». И Леонардо подтвердил эту его мысль, сказав:
— Музыку нельзя назвать иначе, как сестрой живописи, и она состоит из пропорций, и в ее основе лежит математика. Простаки могут сказать, что формы всех плоскостей моей «Вечери» случайны. А мной и тут руководили расчет и совет Альберти: «Пусть каждый живописец знает, что он тогда достигнет высшего мастерства, когда хорошо поймет пропорции и сочетания поверхностей, а это знают очень немногие». Не скрою, что я всегда жаждал быть первым из этих немногих… Отойди и возьми моим циркулем ряд пропорций, хотя бы октаву — 1:2, или квинту — 2:3, или кварту — 3:4… В музыке им соответствуют: до, соль, фа… Проследи, как вся сеть линий моей живописи состоит из этих и других простых членений, в том числе и из божественного золотого сечения.
|
|
|
Метод контрастной съемки выявляет характер движения рук на картине Леонардо |
— Я вижу, — признал Лука, измерив пропорциональным циркулем соотношения размеров деталей картины, — что архитектура твоей «Вечери» великолепна. Тут стены и потолок — подобие струн лютни, клавишей ксилофона, труб органа…
Они стали неразлучными друзьями и даже вместе задумали книгу, которую назвали «О божественной пропорции». Лука писал текст, а Леонардо взялся ее иллюстрировать. Впоследствии Паччоли об этих рисунках написал: «Таковые были сделаны достойнейшим живописцем, перспективистом, архитектором, музыкантом и всеми совершенствами одаренным Леонардо да Винчи, флорентийцем, в городе Милане, когда мы находились на иждивении сиятельнейшего герцога миланского Лодовико Сфорца…»
БЛИЗНЕЦЫ
…Леонардо решил рассказать своему другу про некоторые тайны своей «Тайной вечери».
— По Евангелию от Матфея вслед за апостолом Варфоломеем идет Фома. А евангелист Иоанн разъясняет: «Фома — один из двенадцати, называемый близнец». Известно, что апостолы Петр и Андрей, как и Иаков и Иоанн, были родные братья. И разве нельзя предположить, что Варфоломей и Фома тоже братья и даже близнецы?
— Да, так можно полагать, — согласился Паччоли.
— У меня и Альберти разные матери. Да и свет я увидел позднее его на полсотни лег. И все же он и я — близнецы! Нас роднит совсем иное. Он всегда хотел «быть полезным народу». И мой девиз: «Я не устаю, принося пользу». Цель его жизни: в науке, в искусстве, технике стать универсалом, энциклопедистом, новатором. Это и моя цель. Он имел немало изобретений. И у меня их свыше ста… И потом — ты не забыл, чем закончил Альберти свою книгу о живописи?
— Не припоминаю, — признался Лука.
— Просьбой… Он написал, что, если его книга «окажется пригодной и полезной для живописцев, я прошу только об одном в награду за свои труды: пусть они напишут мое лицо в своих историях в доказательство того, что они мне признательны…».
Но разве я, больше чем кто-либо иной, не благодарен ему за его труды о живописи? В 1472 году, когда мне было двадцать лет, во Флоренцию из Рима привезли горестное известие: Леон Баттиста Альберти — муж тонкого ума и редкой учености — умер, оставив превосходное сочинение по архитектуре… И мне помнится, как в те дни траура все флорентийцы посещали дом Паллы Ручелаи, где находился его автопортрет, выполненный им самим при помощи зеркала. Работая над этой «Вечерей», изучая его книгу, я вновь увидел просьбу своего собрата и выполнил ее. Смотри, я его изобразил рядом с Христом — он апостол Фома неверующий…
|
|
|
|
Леонардо да Винчи. Тайная вечеря. Этюд головы св. Варфоломея для картины. |
Леонардо да Винчи. Тайная вечеря. Этюд головы Христа для картины. |
— Какое одухотворенное лицо! — воскликнул Лука Паччоли.
Альберти был вольнодумен. И инквизиторы братья-доминиканцы могут уничтожить его изображение. Поэтому я замаскировал его густой бородой. Итак, в центре моей «Тайной вечери», как это ни парадоксально, — два учителя. Один из них — мой наставник в науке и живописи.
Леонардо сделал паузу, посмотрел вдаль и торжествующе продолжил:
— По традициям наших итальянских художников здесь есть и мой автопортрет. Я здесь «первый, который пил и поставил стакан». Голова обращена к говорящему… Я в виде апостола Варфолрмея и тоже был вынужден замаскировать свой профиль бородой…
Такой примерно разговор вели между собой Леонардо и Паччоли в трапезной.
Оставим на время друзей, чтобы ознакомиться с высказываниями Гёте:
«Св. Варфоломей — мужественный юноша; четкий профиль, сосредоточенное, ясное лицо, верхнее веко и бровь слегка насуплены, рот закрыт, как у человека, который с подозрением к чему-то прислушивается; в совершенстве очерченный, законченный характер». Так писал Гёте в статье о «Тайной вечере» Леонардо.
В биографии Леонардо, изданной Вазари* в 1550 году, есть текст: «Блеском своей наружности, являвшей высшую красоту, он прояснял каждую опечаленную душу, а словами своими мог склонить к «да» или «нет» самое закоренелое предубеждение. Силой своей он способен был укротить любую неистовую ярость и правой рукой гнул стенное железное кольцо или подкову, как свинец».
______________
* Джорджо Вазари (1511—1574) — живописец и архитектор, автор известной книги «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих».
Заметим в скобках: то, что этюд апостола Варфоломея является автопортретом молодого Леонардо, было доказано мной методами разных наук: фотограмметрии, антропологии, анатомии, криминалистики, искусствоведения и т. д. Данные эти опубликованы в журналах «Совьет лайф», «Техника — молодежи» и др. Мне представляется, что этот профиль Леонардо отлично иллюстрирует текст Вазари о его наружности.
А теперь вернемся вновь в трапезную…
— Как ты добился такого разнообразия поз и жестов твоих апостолов? — полюбопытствовал Лука Паччоли.
— Я записал для себя такую мысль: «Фигуры людей должны обладать позами, соответствующими их действию, чтобы, глядя на них, ты понимал, о чем они думают или говорят. Их можно хорошо изучить, подражая движениям немых». Я не раз наблюдал немых… И разговорчивых тоже. На базаре я нашел настоящего Иуду. Взгляни, как испуганно он сжался, боясь быть разоблаченным, как апостол Петр, схватив нож, хочет узнать у Иоанна имя злодея. Апостол Филипп прикладывает к груди свои руки, словно спрашивая: «Не я ли предатель?» Я всегда подчеркивал, что «руки и кисти рук во всех своих действиях должны обнаруживать намерение человека». Заметь, например, как судорожно держит кошель с монетами, с тридцатью сребрениками, рука Иуды…
— Что означает поднятый вверх палец Фомы? — спросил Лука.
— Этот жест характерен для учителей. Как видишь, мы оба расположены по сторонам от вертикальной оси симметрии. Он справа, я слева. Впрочем, так же симметрично я разместил в своей композиции и двух евангелистов: Иоанн — слева, а Матфей — справа от Христа. И еще один апостол — Иаков-старший — здесь, а другой — Иаков-младший — там. Все эти фигуры подчинены особой, неброской, внутренней симметрии. Ну а внешняя — геометрическая, математическая симметрия — уравновешенность плоскостей, линий обрамления стен, где происходит «Вечеря», одинаковость проемов окон и многое другое — не нуждается в длинных пояснениях… Я нарочно ввел в эту картину много элементов такой очевидной, суховатой, математически выверенной симметрии, чтобы по закону контраста на ее фоне взволнованней, выпуклей виднелись все фигуры апостолов…
|
|
|
Этюд головы св. Фомы. |
Лука Паччоли помолчал, а потом подвел итог своим впечатлениям:
— Теперь, Леонардо, я вижу, что твоя «Тайная вечеря» — сумма, свод, венец всех твоих расчетов и вдохновений, раздумий и чувств, дерзаний и надежд… В ней сфокусирован, сосредоточен опыт всей твоей жизни. Здесь ты — живописец и математик, гуманист и геометр, психолог и архитектор, физик и перспективист, музыкант и изобретатель, теоретик и практик…
Мне знаком горделивый девиз твоей юности: «Не оборачивается тот, кто устремлен к звезде!» Ярче других звезд на темном небосклоне всегда сверкает вечерняя звезда. Ярче всех других произведений искусства всегда будет сиять в веках и твоя звезда — твоя «Вечеря»! Но кто не знает, что одна и та же звезда является нам во всем своем блеске и поутру. Так и твоя «Вечеря» знаменует нам утреннюю зарю грядущего союза искусства и науки…
