ТИЦИАН

Год рождения Тициана Вечелли точно неизвестен, но прожил он до глубокой и счастливой старости. Это еще один титан Высокого (или позднего) Возрождения, представитель венецианской школы в живописи. Венеция в то время была крупной независимой территорией, осуществлявшей торговое посредничество между Востоком и Западом, передовым центром культуры.

Творчество Тициана, «некоронованного короля» Венеции, величайшего мастера колорита, в высшей степени плодотворно; не угасало оно почти в течение трех четвертей столетия. Его можно разделить на несколько периодов.

Ранний период проходит в творческом освоении искусства его учителей, предшественников, в поисках своего собственного стиля. В этот период созданы ясные по настроению и четкие по цветоделению картины («Цыганская мадонна», «Любовь земная и небесная» и др.). Но уже картина «Динарий кесаря» свидетельствует о собственных находках художника.

Она написана на библейский сюжет: фарисей, остановив Христа, задал ему вопрос: следует ли платить подать кесарю (то есть императору)? На это последовал ответ: «Отдайте кесарево кесарю, а богу — богово». Этот известный сюжет Тициан поднял до высоты общечеловеческого обобщения, превратил в конфликт между добром, духовным началом, и злом, корыстолюбием. Светлое, спокойное лицо, какой-то золотистый отсвет на коже, цвет одежды Христа — с одной стороны. А с другой — темная кожа фарисея, жилистая рука, хищное лицо. Сам по себе цвет уже создает напряженность, контрастное беспокойство.

1518—1530 — годы нового периода в творчестве великого мастера. Открывается этот период «Ассунтой». Хотя картина эта посвящена вновь библейскому сюжету (на ней изображено вознесение девы Марии), такая мощная, неудержимая, земная Мария могла появиться лишь в эпоху Возрождения. Тициан создает гимн могуществу женщины, человека.

На протяжении 1530—1550 годов художник работает более всего как портретист. И снова он прославляет красоту и силу человека. Он пишет портреты своих современников — Пьетро Аретино, Ипполпто Риминальди, свою дочь Лавинию, молодого человека с перчаткой, императора Карла V, дожа, нескольких пап, герцогов, кардиналов, графов, знаменитых венецианок, рыжеволосых женщин с розовой кожей. Именно в такой цветовой гамме великий колорист навсегда сохранил для истории женщин Венеции XVI века.

В этот период слава Тициана достигла высшего придела. Гениальность сочеталась в нем с холодной расчетливостью венецианского купца, он владел многими поместьями, виллами, домами, его дом был самым знаменитым домом Венеции.

Обладая отменным здоровьем, Тициан и в старости, в последний период своего творчества, продолжает так же много работать. Но в это время у него появляются нотки усталости и одиночества. Колорит становится более напряженным, выбор сюжетов — драматичным. «Кающаяся Магдалина» обливается слезами, «Святой Себастьян», пронзенный стрелами, стоит на фоне грозового неба. В «Венчании тернием» вся композиция пронизана трагическим настроением. Все это явилось отражением периода позднего Возрождения, когда вера во всемогущество человека пришла в противоречие с окружающим миром.

Эпидемия чумы унесла этого гениального старца вместе с сыном в могилу в 1576 году.

А. АЛЕКСЕЕВА. На пути к мастеру

Молодой человек со светлыми прямыми волосами, в зеленом камзоле вышел на берег Венецианской лагуны.

Его лицо, от природы бледное и неподвижное, разгладилось, мелькнула робкая, несмелая улыбка, и взгляд надолго замер на сверкающем зеркале лагуны.

Два дня назад приехал Карл Хюнтер из северного немецкого города, города цеховых ремесленников и мастеров, в благословенную Венецию, чтобы брать уроки у прославленного мастера живописи Тициана Вечелли.

Стремительно двигались военные галеры, расчетливо пришвартовывались торговые суда. Кричали рулевые. Черные силуэты гондольеров вырисовывались на фоне серебристо-розовой воды.

Солнце торжественно, по-царски нехотя переваливалось к западу, в воздухе словно висел драгоценный световой дождь. Так вот он какой, единственный в мире венецианский воздух, источник вдохновения живописцев. Утром силуэты четки, рельефны, а днем капли мельчайших испарений образуют марево, и размытый рисунок города окрашивается сотнями цветов и оттенков.

Город, причудливо возникший на островах, связывает в прочный морской узел торговые пути с юга и севера, с запада и востока. Здесь сгружают индийский чай и китайские шелка, сюда привозят фландрское сукно и германский лен.

Вдоль водных «улиц» выстроились мраморные дворцы и многооконные дома, церкви в причудливом венецианско-византийском стиле. А в водной глади — иссиня-черной в тени, розово-золотистой на солнце — еще одна Венеция, любующаяся своим отражением в воде.

От морской таможни вдоль Большого канала Карл Хюнтер направился в северную часть города, к вилле Тициана, расположенной на окраине города. Все казалось ему тут необычайным.

Красавицы венецианки, распахнув ставни, рассеянным взглядом скользили по лицам прохожих, и блики от воды играли на их полных руках. Из окон раздавались мелодичные песни, звуки лютни, спинета.

Как все это непохоже на деловые, одетые серым камнем улочки далекого немецкого города. Молодому немцу даже казалось: не только другие дома и улицы, не только другие кафтаны и платья — у этих самоуверенных мужчин и томных красавиц совсем особая походка. Она напоминает плавную поступь породистого зверя. В этом городе-республике, властительнице Адриатики, люди полны достоинства и гордости, здесь каждый сам себе король.

Сам Карл Хюнтер шел, старательно глядя под ноги, собственные ноги казались ему неуклюжими, а руки мешали.

Прежде чем направиться к Тициану, он решил зайти в церковь Санта Мария дель Фрари — там самая большая картина, написанная Тицианом в молодости.

Фасад церкви Санта Мария дель Фрари высоко возносился над центром Венеции — как гигантская ладонь, простертая к небу, как рука Иоанна Крестителя.

Хюнтер вошел, осторожно ступая, и залюбовался богатым мозаичным полом. С немецкой основательностью он изучил рисунок пола. Миновал середину и вышел в боковой придел. Поднял глаза — и остановился, пораженный. Над ним между колоннами парила в золотистом сиянии фигура девы Марии. Она ничуть не походила на тех ангельски бесплотных, узкоплечих и анемичных мадонн, что видел он в Германии.

Широкая поступь. Руки подняты в страстном движении. В струях воздушного потока развеваются одежды, как паруса. Не менее двадцати ангелов поддерживают возносящуюся Марию. Это не просто святая женщина, она могущественная заступница!

Тициан. Вознесение Марии.

На уровень глаз Хюнтера приходилась нижняя часть картины.

Там стояли апостолы. Нет, не стояли! Все они изображены в едином порыве, в движении, как и Хюнтер, потрясенные вознесением великолепной мадонны. Ах, как передан этот момент, это мгновение! Какое звучйое слово: Ас-сун-та! Вознесение!

Наверху могучим орлом парил бог Саваоф. Красный цвет его одеяния перекликался с красным плащом Марии. А золотое сияние неба было прекрасно, как воздух Венеции на закате солнца.

Хюнтер опустился на колени — пред божеством и пред искусством. Лицо его утратило блеклость, опаленное восхищением.

Тициан писал эту картину три года, по заказу монастыря. А когда настоятель и священнослужители увидели картину, дерзким и кощунственным показалось им изображение. Да, тут было от чего прийти в замешательство. Художник не поклоняется божеству, он сам создает его.

Хюнтер слышал рассказы о том, как пишет Тициан. Он работает по многу часов, не отходя от мольберта. Затем ставит картину лицом к стене и целыми неделями и месяцами не подходит к ней. Потом рассматривает ее с суровым вниманием, словно это его смертельный враг, выискивает, что не так. И наконец решительными мазками наносит последние удары. Подправляет прямо пальцами, сглаживая тона: он не признает резких переходов в цвете.

По утрам, когда солнце освещает северные залы, он поднимается на верх своего дома и подолгу смотрит на виднеющиеся в дымке горы: там его родина, Кадора; говорили, будто по этой причине он и поселился в далекой северной части Венеции. Еще говорили, что дом Тициана славится роскошью, что там бурное веселье и самые красивые куртизанки.

…Хюнтер приблизился к вилле. Слуга привел его в комнату с высокими стрельчатыми окнами. На столе, инкрустированном деревом, валялись белила, охра, киноварь, лазурь…

Стояло льняное масло в огромной бутыли венецианского стекла. Слегка пахло скипидаром. На высоком кресле, ниспадая, висел вишневый бархат.

На стене картина «Динарий кесаря».

Тициан. Динарий фарисея

Два лица крупно, рядом. Христос и фарисей. Черная рука фарисея держит монету. Христос протянул руку к динарию, но никогда не коснется его. Лицо излучает благородное спокойствие, глаза красноватые, усталые.

Хюнтер посмотрел в зеркало, и ему стало стыдно за свой старый вытертый камзол с широкими рукавами, пряжки тусклые, запыленные… И вдруг он увидел в зеркале седого старца в бархатном платье до полу, опушенном дорогим мехом. Он был не столь высок, сколь значителен. Лицо рассеянное, хмурое. Слуга протянул ему серебряный поднос с двумя письмами и сказал, кивнув на Хюнтера:

— Синьор, приехал художник из северных земель…

Тициан рассеянным взглядом коснулся немца: заметил или нет? Взял письма и сел в кресло, величественно откинув голову и положив ногу на ногу.

Одно письмо было от феррарского герцога, другое — от епископа из церкви Санта Мария делла Салуте. Герцог торопил с портретом. Епископ напоминал, что срок окончания работ над плафонными композициями кончился: «Ежели воля господня не служит для вас высшей волей, то, быть может, мастер Тициан Вечелли вспомнит о сумме, выданной для славного начинания тех работ».

Прочитав это, Тициан вскочил с быстротой, не свойственной его солидному возрасту и одеянию. Высокое кресло упало. Слуга бросился поднимать. Но мастер резким движением отстранил его. Сам поднял и с шумом поставил на место. И быстро пошел к балконной двери. Длинное платье путалось в ногах. Он не замечал ни слуги, ни Хюнтера… Мысли колотились в его голове.

Много лет состоит он на службе — то у герцогов, то у императора. Они — всесильные заказчики, он — их покорный слуга. Портрет сиятельного лица, икона — пожалуй, картина на античную тему — будет к сроку.

И никто не знает, что целыми ночам он мысленно воздвигает могучие патетические композиции, днем успокаивает их, а к вечеру они снова встают как театральные действа. Он пишет и рвет холсты, снова пишет и соскабливает мастихином. У него свои законы отношений с живописью, они не подвластны никому, кроме него самого!

Да, «Битву при Кадоре» он пишет уже двадцать лет, да, прошли все сроки. Он получил десятки писем за двадцать лет — просительных, умоляющих, грозных. Совет дожей потребовал вернуть выданные деньги.

Но можно ли такую картину написать скоро? Это не библейский сюжет, это первая картина на историческую тему. Сложнейшая композиция, дорогая ему тема. Там, при Кадоре, в битве с Максимиллианом погибли многие его сородичи, там сражались его братья.

Тициан широким шагом полководца пересек залитую светом комнату. В глазах — зорких, как у орла, явственно стали видны красные прожилки. Взглянув на стоящую в углу картину, он произнес зло и торжествующе:

— Богу — богово, а кесарю кесарево. Вам кесарево, от вас динарий, а богу-художнику — богово. Будьте счастливы, что художник согласился выполнить ваш заказ, и не просите большего!

Постепенно его взгляд стал смягчаться. «Динарий кесаря»… Это первая. А за ней сколько!.. «Портрет Томмазо Мости», «Ипполито Риминальди», «Портрет юноши с перчаткой»… А потом — король Франциск I. Ведь его он знал лишь по рассказам да видел медаль с изображением, но портрет получился превосходный: живой, лукавый честолюбец, со знаменитым носом французских королей, чувственными губами, глазами маленькими, но зоркими и насмешливыми. И весь — в золотисто-коричневом цвете. Французы дали тогда за него кучу денег.

Лицо Тициана осветилось самодовольной улыбкой. Он обретал то чувство собственного достоинства, которое составляло главную черту его характера. Гнев убивает, зависть унижает, раздражение оскорбляет достоинство человека. Надо владеть собой. Тициан расправил плечи, подошел к окну, взглянул на свой сад. Мысли его принимали размеренный ход. Движения становились, как обычно, скупыми. Фигура обретала вновь скульптурную статность, походка — ритм.

Слуга терпеливо стоял в дверях. Хюнтер боялся хотя бы жестом выдать свое присутствие.

В зеркале отражалось худощавое лицо с орлиным носом; голубые глаза смотрели молодо и пронзительно. Да, ему есть во что верить. Только благодаря себе, своей творческой смелости он возвысился до господина положения. Ныне Тициан — член Большого совета дожей, рыцарь золотых шпор, друг императорского двора Карла V. Он многое значит и многое может. А главное — пишет лишь то, к чему тянется кисть.

Тициан подошел к мольберту. Там стоял очередной портрет его дочери Лавинии. Глаза сразу потеплели, утратив холодный блеск. Он коснулся пальцами темно-зеленого платья на ее груди, жемчуга на шее.

Венера, Даная, Флора, Лавиния, Изабелла, мадонны — сколько их, прекрасных женщин, создано его кистью. Мир — это загадка, и невозможно понять, что рождает печаль, что — радость.

В мужчине привлекательны мысль, характер, в женщине — чувство, прекрасное совершенство ее тела.

Излюбленный тип его женщин: по формам чувственные, по существу — невинные. Спящие красавицы, не ведающие еще о принце, который их разбудит. Женщины с золотистыми волосами и отстраненным взглядом. Чуть опущенные веки («Цыганская мадонна»), удивление («Флора»), взгляд в себя («Венера Урбинская»). Даже роскошная «Венера перед зеркалом» смотрит на свое отражение с легким недоумением и ненаигранной скромностью.

Он любил одну женщину — жену Цецилию, а когда ее не стало — многих. Да, он писал их, тогда еще он не был стар, и мир был ясен, груз пережитого и передуманного еще не тяготил его.

В живописном мастерстве он преодолел многие вершины, мазок его то тугой и сплавленный, то широкий и сильный, то отрывистый. Нет фактуры, которую бы он не смог воссоздать.

Мастер протянул руку к окну и произнес заносчиво и гордо:

— Так вот о чем я бы хотел сказать вам, всесильные заказчики! Я, только я один, моя голова и сердце, мои руки могут творить! Что мелкие уступки, власть, роскошь, слава?! Есть только одно —вера человека в дело его рук!

Тициан широко распахнул двери на балкон.

Заходящее солнце залило комнату.

Он обернулся навстречу гостю из Германии.