IV
С тех пор это повторялось три раза в день. Пиня спускал Доминику в хобот витамининки. Тот глотал их и, как прежде, невозмутимо поглядывал на мир со своей полки. Чтоб хоть чем-то скрасить Доминику жизнь, Пиня решил каждый день рассказывать ему какую-нибудь историю про слонов.
В первый день он рассказал ему о Вырвибаобабе.
— Вырвибаобаб, — начал Пиня, — родился в тропической стране, где бывает такая жара, как у нас на кухне, когда мама в воскресенье печёт пирог или бисквиты. Он был сыном Вырвикедра и Вырвипальмы и ещё слонёнком прославился своей красотой: он был такой же белый, как ты. У слонов это случается редко. Отец Вырвибаобаба был серый, мать была серая, бабушка и дедушка тоже были серые, и все дяди и тёти тоже были серые, и только Вырвибаобаб был белый. Поэтому его сразу можно было заметить в стаде среди родственников и знакомых.
«Стадо… Что значит стадо?» — подумал Доминик. Он и представления не имел, что это такое. Не забывайте, Доминику ни разу в жизни не приходилось видеть стадо слонов. Да что я говорю — стадо! Он не видел даже трёх слонов вместе. Даже двух. Даже одного. Да и где он мог видеть слонов? Он был один-одинёшенек. Он даже не мог толком представить себе, как выглядит слон. Он, конечно, прекрасно сознавал, что он тоже слон, но у него не было возможности рассмотреть себя по-настоящему. Давным-давно, когда он стоял ещё в витрине аптеки, иной раз случалось, что отражённый свет создавал перед ним в стекле что-то вроде зеркала. Тогда Доминик мог различить очертания своего тела, он видел белую голову, бок, ноги… Хотя он не вполне понимал, что значит стадо, всё-таки он с волнением прислушивался к тому, что говорит Пиня.
— Белые слоны, — продолжал Пиня, — большая редкость. Только, прошу тебя, не зазнавайся, пожалуйста. Некоторые даже считают их священными животными. НЪ вернёмся к Вырвибаобабу. Его отец, Вырвикедр, славился на всю округу тем, что мог вырвать самый крепкий кедр. Мать его, Вырвипальма, проделывала то же самое с пальмами. Двадцати-тридцатиметровые пальмы без труда вырывала она из земли вместе с корнями. Обвив хоботом ствол, она рывками раскачивала дерево и — хоп! — вырывала пальму так, как мы вырываем редиску.
Что такое редиска, Доминик тоже не знал. Но над этим он и задумываться не стал, только слушал, что будет дальше.
— Вырвибаобаб в детстве ничем, кроме белого цвета, не отличался. Он рос хилым слонёнком и в играх со сверстниками всегда оказывался побеждённым. Если бежали наперегонки, он прибегал последним, в борьбе уступал самым слабым. Когда играли в прятки, его всегда находили первым, потому что белый цвет всем бросался в глаза. Когда его учили трубить, он всегда брал не ту ноту. Скажу тебе, Доминик, это было что-то ужасное!
«Боже, как бы мне хотелось потрубить!» — подумал Доминик. Даже попробовал, но у него ничего не вышло.
— Вырвикедр и Вырвипальма были всем этим страшно огорчены. Мало приятного, если сын у тебя неудачный, да и к тому же ещё такой приметный — белый. Они отправились вместе с ним ночью, тайно, к одному старому слону, по имени Аспирин, который был известным и уважаемым доктором.
«В чём дело?» — спросил Аспирин у Вырвикедра и Вы-рвипальмы, когда они предстали перед ним вместе со своим сыном.
«Дело в том,— сказал Вырвикедр, — что сын у нас — недотёпа. Это нас страшно огорчает».
«Сейчас мы его посмотрим, — заявил доктор Аспирин и нацепил на хобот очки. — Покажи язык», — обратился он к Вырвибаобабу, который от страха побелел больше обычного, да вдобавок ещё трясся как в лихорадке.
Вырвибаобаб показал язык, доктор Аспирин смотрел на его язык с минуту, потом сказал такие мудрые слова:
«Что ж, язык как язык… Теперь смерим температуру».
И сунул слонёнку под мышку градусник. Это был, конечно, большой слоновый градусник.
Температура у Вырвибаобаба оказалась нормальная.
«Хм… Что же это значит? — задумался доктор Аспирин. Думал, думал, наконец сказал так: — Слушайте меня, родители! — И тут он поклонился Вырвикедру и Вырвипальме.— По-моему, ему нужен душ».
«Душ?» — с удивлением в голосе переспросили родители Вырвибаобаба.
«Да, душ. Холодный душ! — подтвердил Аспирин. — Три раза в день».
«Но как его устроить?» — воскликнули в один голос Вырвикедр и Вырвипальма.
«Очень просто. Поливайте сына из хобота. Это его закалит. Я уверен, благодаря душу он превратится в самого великолепного слона, о каком мы когда-либо слышали… Как тебя зовут, малыш?» — обратился доктор к Вырвибаобабу.
«Вырвибаобаб», — пролепетал тот. Было ужасно смешно слышать это имя от тщедушного слонёнка.
«Такое имя тебе пока что не очень идёт, — ответил доктор Аспирин, — но можешь быть уверен, после того как ты начнёшь регулярно принимать душ, ты станешь, мой мальчик, настоящим Вырвибаобабом, перед которым не устоит даже самый могучий баобаб».
Родители Вырвибаобаба очень обрадовались такому диагнозу.
«Сколько мы вам должны, доктор?» — спросил Вырвипальма.
«Ну что ж, — пробурчал в ответ доктор Аспирин, — я думаю, десять кокосовых орехов будет в самый раз».
— Родители заплатили доктору десять кокосовых орехов, — продолжал Пиня, — и возвратились домой. С тех пор три раза в день они ходили втроём к роднику. Вырвикедр и Вырвипальма набирали полный хобот ледяной воды и окатывали с головы до ног Вырвибаобаба. Делали они это с таким усердием, что хоботы у них деревенели от холода. Вырвибаобаб переносил душ со смирением. Трудно поверить, но через две-три недели он действительно возмужал и ударами своего хобота обращал в бегство слонят, от которых совсем недавно сам убегал в испуге.
«Ах, если бы мне доктор прописал такой душ!» — подумал Доминик и загрустил. Он был уверен, что этого не случится. Тут же, однако, он прогнал эту мысль прочь — очень ему хотелось дослушать без помех историю, которую рассказывал Пиня.
— Сначала слонята смеялись над Вырвибаобабом.
«Ну как, — спрашивали они его при встрече, — мама с папой тебя уже сегодня освежили?»
Или кричали ему вслед:
Принимаешь душ, душ,
Да не будешь дюж, дюж!..
А иногда говорили ещё так:
«Стой почаще под дождиком — вырастешь!»
— А он наперекор всему рос, — продолжал Пиня. — Очень скоро слонята стали избегать с ним ссоры. Даже взрослые слоны его побаивались. Тем временем в соседнем городе происходили ужасные события. Там жил жестокий магараджа, у которого было двадцать роскошных дворцов, ломившихся от всяких сокровищ. Этому магарадже показалось мало двадцати дворцов, и он решил построить двадцать первый. Он ездил на белом слоне по всему своему краю и искал, где бы ему построить этот двадцать первый дворец. И наконец нашёл.
«Вот здесь, — сказал он, — я построю свой двадцать первый дворец!»
Но строительство начать сразу было нельзя, потому что на том месте, которое он выбрал, росли дремучие леса из толстых-претолстых баобабов.
«Немедленно выкорчевать!» — приказал магараджа.
Привели самых сильных слонов и приступили к работе. Но баобабы были такие толстые, что даже несколько слонов сообща не могли справиться с одним деревом. Слоны, обливаясь потом, покряхтывали от натуги, но так и не вырвали ни одного дерева. Тогда магараджа пришёл в ярость и сказал чиновнику, наблюдавшему за работами, что велит отрубить ему голову, если через месяц лес не будет выкорчеван и не начнётся строительство двадцать первого дворца.
Ты не можешь себе представить, слон, как этот бедный чиновник рыдал и плакал, потому что все усилия выкорчевать лес были безуспешны, а день казни, назначенный жестоким магараджей, неумолимо приближался. Ему оставалось жить всего пять дней, ,и надежд на спасение не было. Однажды вечером, когда слонята пошли уже спать, про эту историю услышал Вырвибаобаб: он подслушал, как взрослые с волнением рассказывают друг другу о жестоком магарадже. Вырвибаобаб от всего сердца пожалел бедного чиновника и подумал, что ему не мешает испытать свои силы на баобабах.
«Он поступил прекрасно», — сказал сам себе Доминик.
Вырвибаобаб бежал из родного стада и побрёл по стране, спрашивая по пути, где растут баобабы. Шёл он так, шёл, пока наконец не вышел к лесу. Здесь ему открылось душераздирающее зрелище. Рядом с огромными, невиданной толщины баобабами лежали изнурённые слоны, а между ними, обливаясь слезами, ходил взад и вперёд чиновник.
«Только ещё пять дней голова этого человека будет красоваться на своём месте, — подумал Вырвибаобаб, и сердце его наполнилось неизъяснимой печалью. — Интересно, сколько всего тут баобабов?»
Он подошёл к пожилому слону, который, лёжа на боку, громко сопел от усталости.
«Простите, — сказал ему Вырвибаобаб, — вы не знаете, сколько всего в этом лесу деревьев?»
«Тысяча, сын мой, — ответил, тяжело дыша, старик. — Но ты посмотри, что за баобабы! Самые большие из всех, которые когда-либо росли на земле!»
«Тысяча! — подумал Вырвибаобаб. — Это значит, мне придётся вырывать каждый день по двести баобабов… Это не просто, но надо попробовать. Стоит попытаться спасти от смерти бедного чиновника».
Он подошёл к ближайшему баобабу и, не желая обращать на себя внимания, опёрся о ствол так, словно хотел почесаться. Навалился посильнее, и вдруг — о чудо! — баобаб зашатался и через несколько секунд лежал уже на земле. Послышался только оглушительный грохот.
Лежавшие без сил слоны тотчас вскочили. Бросились со всех ног к Вырвибаобабу и в изумлении уставились на вырванное дерево.
«Это ты вырвал дерево?» — спросил наконец один из слонов.
«Ничего подобного, — ответил Вырвибаобаб, — я его не вырывал. Я только об него почесался — у меня зудит бок».
«Да будет благословен такой зуд! — воскликнул старый слон, тот самый, с которым только что разговаривал Вырвибаобаб. — Да будет благословен зуд, который валит вековые баобабы! Ощущаешь ли ты ещё этот зуд, сын мой?»
«Ощущаю», — скромно ответил Вырвибаобаб.
«Тогда потрись о соседнее дерево», — сказал старик.
И Вырвибаобаб подошёл к следующему баобабу и поступил с ним точно так же. А потом к третьему, к четвёртому, к пятому… И, прежде чем минуло пять дней, все- баобабы были уже повалены, и слоны оттаскивали их в сторону, освобождая место для двадцать первого дворца жестокого магараджи. Вырвибаобабу устроили овацию.
— Только чиновник всё плакал, — закончил свой рассказ Пиня, но теперь это были не слёзы отчаяния, а слёзы радости.
В фарфоровых глазах Доминика что-то блеснуло. Может быть, тоже слёзы?
Впрочем, разве фарфоровые слоны плачут? Разве что фарфоровыми слезами…
Доминик уснул и увидел всё это ещё раз во сне. И было ему очень хорошо. Одно только его смущало — на полке стало тесновато.
«Наверно, книжки толкаются», — подумал он сквозь сон.
V
Проснувшись на следующий день, Доминик почувствовал, как что-то давит ему на спину. «Что это может быть? — подумал Доминик. — Первый раз в жизни со мной такая история». Разумеется, он не мог повернуться и выяснить, в чём дело, потому что он был всего-навсего фарфоровым слоном, а, как известно, фарфоровые слоны не умеют шевелить ни шеей, ни головой, ни ногами, ни хоботом, ни даже хвостом; впрочем, хвост, если учесть их размеры, не больно-то велик. Фарфоровый слон похож на больного, которому в больнице наложили на все суставы гипс: он не может двинуть ни одним мускулом. Это сходство подчёркивалось ещё и тем, что Доминик был белый, как самый белый гипс.
«Пора покончить с неподвижностью, — размышлял про себя Доминик. — Все кругом ходят, бегают, прыгают, садятся, ложатся, вскакивают, уходят, вертятся, крутятся — одним словом, всё время что-то делают. Только я торчу на одном месте. Хорошо ещё, что Пинина мама, когда стирает с меня пыль, переставит меня то влево, то вправо, иначе не было бы никакого движения. А во всех медицинских справочниках написано: движение — залог здоровья. Должен я заботиться о своём здоровье? Несомненно! Каждый должен заботиться о здоровье. Но ведь я просто слон, фарфоровый слон. Кто, впрочем, сказал, что фарфоровому слону не следует заботиться о своём здоровье? При первом же удобном случае надо немного поразмяться. Кто знает, может, это мне удастся. Начну со временем ходить на прогулки, познакомлюсь с городом, потом пойду на экскурсию… Ой-ой-ой! Ну и жмёт!..»
Доминик обеспокоился не на шутку.
«Кто знает, — подумал он, — может, это признак какой-нибудь страшной болезни? Надо сказать Пине. Он может дать полезный совет».
«Пиня! Пиня!» — крикнул изо всех сил Доминик.
Но Пиня не обратил ни малейшего вынимания, он продолжал храпеть как ни в чём не бывало.
«Проснись, Пиня, что-то давит мне на спину!» — дрожащим от страха голосом повторил Доминик.
Никакого впечатления. Но Доминик не сдавался.
«Пиня, Пиня, — не переставая, твердил он, — проснись, Пиня, проснись, я, кажется, захворал!»
Наконец Пиня проснулся, но не потому, что его разбудил Доминик, а потому, что в комнату вошла Пинина мама, стянула с сына одеяло и заявила, что пора вставать, пора в школу. Доминик тем не менее был уверен, что именно он разбудил Пиню.
Пиня вскочил с постели, побежал в ванную, примчался обратно, быстро-быстро оделся и принялся за завтрак, который ему принесла тем временем мама. Видя, что Пиня сел за стол, Доминик решил этим воспользоваться и рассказать про свою беду.
«Спина у меня болит», — пожаловался он.
А Пиня — хоть бы что! Пьёт себе чай с молоком, помешивая ложечкой сахар.
«Жмёт… — сказал Доминик. — Не знаю, что со мной».
А Пиня — хоть бы что! Ест спокойно булку с маслом и с мёдом.
«Может, я серьёзно болен», — продолжал Доминик.
А Пиня — хоть бы что! Почесал за ухом, взял варёное вкрутую яйцо, разбил о лоб. Так он поступал всегда. Каждый раз, когда мама давала ему крутое яйцо, Пиня разбивал его о лоб. Надо вам сказать, что есть немало способов разбить скорлупу. Одни разбивают, ударив по тупому концу яйца ложечкой, и отколупывают потом понемногу скорлупу пальцем; другие отрезают тонкий конец ножом и добираются до желтка и до белка методом почти хирургическим; а третьи, такие, как Пиня, разбивают скорлупу обо что попало—о стол, о локоть, о колено, о собственный лоб — лишь бы посмешнее.
«Я не могу оглянуться и выяснить, в чём дело… — плаксивым голосом продолжал Доминик. — Может, ты посмотришь…»
А Пиня — хоть бы что! Позавтракал, собрал книжки и, как обычно, спустил Доминику в хобот порцию витаминов.
«Что за мальчик этот Пиня? — подумал Доминик. — С ним разговариваешь, а он хоть бы что. Погоди, погоди, я тебе этого не забуду! Хуже всего, что давит всё сильнее. Вот придёт мама убирать комнату, я скажу, что со спиной у меня неладно».
Но Пинина мама в этот день очень спешила. Она только убрала постель с дивана, поставила кое-какие вещи на место и ушла. У неё даже не было времени вытереть пыль.
Доминик кричал ей во всё горло:
«Послушайте-ка, что-то давит мне на спину!»
Но Пинина мама вела себя так, точно в комнате стояла тишина.
«Что-то не в порядке! — подумал Доминик, когда мама вышла из комнаты. — Или она плохо слышит, или я как-то не так разговариваю. Положение ужасное!»
В ближайшие дни выяснилось окончательно, что положение ужасное. Пинина мама на целый месяц уехала на курорт в Закопане… Потому-то она так и спешила, что боялась опоздать на поезд. А Пиня готовился как раз к контрольным работам в конце второй четверти и не обращал на Доминика ни малейшего внимания. После возвращения из школы он сидел, уткнув нос в книжку, и бубнил одно и то же — вот вам и весь Пиня. Витамины вместо мамы приносил Пине па; па, но заговорить с папой Доминик не осмеливался. Тем временем боль в пояснице усилилась. И не только в пояснице.
Однажды ночью Доминик почувствовал, как что-то стиснуло ему левый бок.
«Вот тебе на! — буркнул Доминик, проснувшись. — Только этого не хватало».
Через некоторое время боль в спине и в левом боку усилилась. К тому же заболел ещё и правый бок, сперва немного, потом всё больше и больше…
«Ну, настал мой последний час, — расплакался Доминик. — Давит со всех сторон… Значит, я умру, непременно умру, я обречён! Бедный, бедный Доминик! Видишь, чем всё кончилось!..»
И ему стало ужасно жаль себя.
Раньше, когда он был одинок и заброшен, ему оставалось одно утешение: ждать, когда Пиня, вернувшись из школы, расскажет какую-нибудь историю. Теперь и на это рассчитывать не приходилось. Пиня вёл себя так, точно Доминика не существовало. Даже не глядел в его сторону; не отрывая взгляда от книжки и от тетрадки, машинально три раза в день совал ему в хобот витамины. К тому же наступила зима, окно открывали редко и ненадолго, и Доминик понятия не имел, что происходит на улице.
«Только бы не разбиться! — думал он. — Может, придёт такой день, когда в моей печальной жизни наступит перемена к лучшему…»
Представьте себе, такой день действительно наступил!
Однажды Пиня вне себя от радости ворвался в комнату с криком:
— Ура, слон, ура! Четверть кончилась! Можешь меня поздравить! Дай поцелую тебя в хобот!
Он подбежал к Доминику и оторопел от неожиданности. Последняя полка, та, под которой стоял Доминик, выгнулась вверх; казалось, она вот-вот лопнет! Книги, стоявшие слева и справа от Доминика, были так прижаты друг к другу, что попискивали от негодования, совсем как старушки в переполненном трамвае.
— Что случилось? — спросил Пиня.
«Сдавило меня со всех сторон!» — ответил Доминик.
— Ничего не понимаю, — вновь заговорил Пиня, который, видимо, не расслышал жалобы Доминика.
«Сдавило меня со всех сторон, сдавило», — повторил в отчаянии Доминик.
— Может, я ошибаюсь, — буркнул Пиня, — но мне казалось, когда я ставил слона на полку, там ещё оставалось свободное место.
«Так не хочется прощаться с жизнью…» — плачущим голосом продолжал Доминик.
— Хм, странное дело… — задумался Пиня. — Неужели батареи так греют, что полки высохли и покоробились?
«Сделай что-нибудь, дорогой Пиня! Спаси меня! — запричитал Доминик. — Не хочется погибать в расцвете сил. Погибать… из-за чего? Из-за того, что меня со всех сторон сдавило. Ведь я ещё совсем, совсем молодой… Ты только погляди на меня. Всё ещё у меня на месте. И ноги, и хобот, и хвост, и уши. Сделай что-нибудь, мой дорогой, мой любимый Пиня! Спаси бедного Доминика!»
Из всей этой речи Доминика Пиня не уловил ни слова. Доминик говорил так тихо, что услышать его было невозможно. Наверно, ему только казалось, что он говорит громко, а в действительности он не выдавил из себя ни звука, ни писка.
Так они и говорили, точно двое глухих из присказки. Доминик — своё. Пиня — своё.
— Что же с тобой делать, слон? — спросил Пиня. — Это плохо, что доска впилась тебе в спину. Переставлю тебя на самую последнюю полку. Там тебе ничто не помешает. Переезжай!
Пиня ухватил Доминика обеими руками за передние ноги, изо всех сил потянул к себе. Одним движением он вырвал его из-под полки и освободил от стискивающих с боков книжек. Пиня подержал Доминика в руках и поставил осторожно на самую верхнюю полку.
Доминику сразу стало легче.
«Ах, как тут хорошо! — сказал он, вздыхая. — Я точно заново родился на свет!»
Теперь ему уже ничто не мешало.
«Мир так хорош!» — воскликнул Доминик весело.
— Здесь тебе будет лучше, — сказал Пиня, задумчиво глядя на Доминика. — Полка пустая: с боков давить на тебя ничего не будет, верх тоже открытый, до потолка ещё метра полтора. А потолок, он ведь не такой вредный: не прогнётся, чтобы придавить тебя.
И Пиня вдруг расхохотался как сумасшедший. Он представил себе этот спускающийся вниз потолок, который во что бы то ни стало намерен доставить неприятность его любимцу — белому фарфоровому слону.
