Мамин палец уже скользит по географической карте.
— Вот она, Одесса! Нашел?
— Нет еще!
— А ты следи за моим пальцем.
— Вот, вот, нашел! У моря… эта самая… Одесса?
— Совершенно верно! «Скоро отчаливает наш пароход?» — спрашиваем мы у начальника порта. «Сию секунду!» — отвечает начальник. И мы скорее торопимся на пристань.
— Успеваем?
— Конечно. Вот он стоит у причала, великолепный многоэтажный пароход… «Он идет во Владивосток?» — спрашиваем мы. «Во Владивосток! — отвечают нам. — Скорей, скорей садитесь!..» Едва мы успеваем взобраться по трапу, как раздается команда: «Отдать концы!» И три гудка…
— Ну что ты, мама! — восклицает Петя. — Так не бывает. Сначала три гудка, потом убирают трап, а потом уж команда: «Отдать концы!»
Мама не спорит:
— Все эти морские обычаи я знаю не очень хорошо. Конечно, бывает, как ты говоришь, Петя.
— Дальше что?
— А дальше мы из Черного моря плывем в Средиземное море. Теперь нам нужно через Суэцкий канал пройти в Красное море. Это самый короткий путь из Одессы во Владивосток. Вот ой, Суэцкий канал! «Здравствуйте! — говорит нашему капитану египетский лоцман. — Вам нужно пройти через наш канал?» — «Да», — отвечает капитан. И вот длинный караван судов идет по каналу. И вместе с другими — наш пароход…
Вместо каравана судов по Суэцкому каналу движется Петин палец. Опытный лоцман — мамина рука — показывает дорогу, а голос, неторопливый и певучий, продолжает рассказ, похожий на сказку.
Ее рука лежит у Пети на плече. Пушистые завитки волос слегка щекочут Петину щеку. Мама говорит:
— Мы прошли через Суэцкий канал и вышли в Красное море. Но тут капитан сказал: «Дальше наши пути расходятся. Мы держим курс на Индию, оттуда в Японию, а потом во Владивосток. А вам, судя по марке, нужно на юго-восточный берег Африки. Ничего не поделаешь, придется вам пересесть на самолет».
— А мы?
— Конечно, мы послушались капитана! Кстати, тут же нас приглашает один знакомый летчик. «Я лечу в Мозамбик, — говорит он. — Подходит вам?» — «Подходит, подходит!» — отвечаем мы и прощаемся с капитаном, со всей пароходной командой. И вот мы уже в воздухе!
Теперь Петина ладошка поднялась вверх и летит над Африкой. Мизинец и большой палец оттопырены. Это — крылья самолета.
— Мы смотрим вниз. А внизу под нами вода, и на ней движется маленькая темная букашка. Это наш пароход плывет во Владивосток. Мы кричим и машем платками, но слишком высоко — никто нас не видит и не слышит. А мы летим все дальше, дальше…
— Фр-фры… — рокочет Петин самолет.
— И вот наконец мы над страной, откуда наша марка!
— Мама, держись! — кричит Петя на весь дом. — Мы идем на снижение… Мама, крепче держись, приземляемся. Стоп!..
— Дальше хочешь пешком?
— Хочу!
— Тогда пошли!
И они, пробираясь через густые заросли мимоз, перевитых лианами, смело идут дальше. Вдруг наступает ночь. Да такая черная! Как сажа из печки. Даже луны нет. Только звезды. Но какие это крупные и яркие звезды. И тут они видят…
Мамин голос переходит в шепот. Глаза становятся круглыми. Петя замирает:
— Что? Что видим?
— Вода в озере начинает колыхаться, и на поверхность вылезает… — Мама шепчет одними губами и по слогам: — Бе-ге-мот. Огромный, блестящий. Он фыркает, сопит и так громко зевает, что его слышно на всю Африку.
— Неужели? — смеется Петя.
— Честное слово! — тоже смеется мама. — А в это время раздается рычание. Лев! Он вышел на ночную охоту. Он крадется по звериной тропе… А из зарослей тоже к озеру неслышной тенью скользит тигр…
— Сколько разных зверей! — удивляется Петя.
— Смотри, все они у тебя на марках. Вот лев, вот бегемот, а вот и тигр…
У Пети нетерпеливый блеск в глазах.
— Ну, а потом?
А потом у них с мамой наступает утро. Мама думает, что солнце в Африке по утрам бывает алого цвета, а лучи его — чистое золото. Они с Петей идут по берегу озера и видят, как на водопой спешат жирафы, рыжие, пятнистые, с длинными шеями и крохотными рожками на лбу. А на солнцепеке греется змея. Такая, как на зеленой марке. Ее кожа переливается разными цветами. Красивая, но очень опасная змея… Удав — вот как называется эта змея.
А потом они подходят к негритянской деревне. Это очень бедная деревня. Хижины сделаны из камыша, а люди живут почти впроголодь.
— А мы говорим, что приехали из Советского Союза? — спрашивает Петя.
— Обязательно.
— А они знают про Советский Союз?
— Очень мало. Но все-таки немного они знают и потому подходят смело, без боязни, и сразу начинают расспрашивать: «А что у вас сейчас в Советском Союзе?» — «Зима!» — отвечаем мы. «Зима? — удивляются они. — А что такое зима?» — «Холод и снег», — отвечаем мы. А они понятия не имеют, что такое снег и что такое холод.
— Разве у них в Африке не бывает зимы? — удивляется Петя.
— Зима-то бывает, но снега и холода — никогда! Зимой там — проливные дожди… А люди из негритянской деревни, — продолжает мама, — угощают нас кокосовыми орехами. Каждый орех величиной с футбольный мяч. Мы их разбиваем, а внутри — кокосовое молоко. Белое, сладкое, вроде растопленного мороженого. И вдруг…
Петя подскакивает на диване:
— На нас нападает слон! Или носорог! Или бегемот! А мы…
— Нет, милый, мы просто смотрим на часы. А время уже позднее…
— Ну, мама… Ну, мамочка, поездим еще, — просит Петя.
Но мама не согласна: пора спать, ведь завтра всем им рано вставать: и Пете, и маме, и папе… Надо выспаться.
— Я высплюсь! Честное слово, я высплюсь, мамочка!
Что и говорить — путешествия по марочным странам были очень интересны.
И все-таки самым заманчивым в марочном деле, самым пленительным была мена. Меняться марками было не просто интересно, а захватывающе интересно!
Хотя меняться приходилось не так уж часто, да и толку от мены было немного, все же самыми ценными Петя считал те марки, которые ему удавалось выменять.
Главным образом Петя менялся с Левой. А если с другими мальчиками, то непременно через Леву.
Это происходило так.
На одной из переменок Лева, увидев Петю, как бы мимоходом спрашивал его:
— Марки с тобой? На большой вали на верхнюю площадку. Будем меняться. У меня есть мировецкие!
При этих словах он обычно прищелкивал пальцами у самого Петиного носа.
Петя понимал, как плохо заниматься марочными сделками в школе, хотя бы и на переменах. И понимал, что мама не похвалила бы его, узнав об этом. И Петя очень не хотел, чтобы мама узнала об этом.
Но разве он мог устоять? Это было выше его сил. Кроме того, Лева Михайлов был из пятого класса «Б». И очень умный. И его товарищ.
Весь следующий урок Петя не мог усидеть спокойно. Он ерзал на парте, вертелся: нетерпение изводило его. Клавдия Сергеевна делала ему одно замечание за другим.
А урок тянулся так невыносимо медленно!
Едва успевал зазвонить звонок, Петя срывался с места, выскакивал из класса и сломя голову несся по лестнице на самую верхнюю площадку.
Кирилка с Вовкой переглядывались и сокрушенно вздыхали. Опять этот Левка! Опять эти марки! Они давно и яростно ненавидели и Леву, и марки. Но Пете они пока все прощали, хотя и не могли понять его. Как можно ради каких-то марок забывать обо всем на свете! Даже о лучших друзьях…
А у Левы была такая система. Он долго не приходил на верхнюю площадку, где поджидал его Петя. И, когда Петя терял всякую надежду, считал, что с минуты на минуту раздастся звонок к урокам, Лева являлся. Являлся, как всегда, слегка насмешливый и высокомерный. Вытаскивал из кармана кляссер, такой красненький переплетик специально для менных марок. С этого момента у Пети начиналось настоящее страдание.
Лева всегда умел показать «товар лицом».
— Хороша? То-то же! Цены ей нет, этой марке. Французское Сомали… А эта какова? Аргентина…
— Дай посмотрю поближе!.. — молил Петя, пригибая лицо к красному переплетику.
— Руками не смей! — строго предупреждал Лева.
Петя знал, что марки полагается брать только пинцетом. А если пинцета нет? Неужели нельзя взять осторожно, двумя пальцами? Вот эту длинную с пароходом?
Разохотив Петю, Лева говорил ему:
— Показывай, что там у тебя?
И бесцеремонно разворачивал пакетик с марками, который Петя доставал из кармана. Жадными пальцами он перебирал Петины марки, а Петя молча заглядывал ему в лицо, стараясь угадать: понравились Леве его марки? Будет он с ним меняться или нет?
— Сплошная ерунда, забирай обратно! — наконец, хмурясь, объявлял Лева.
У Пети опускались руки: неужели все до одной — сплошная ерунда? Какая обида!
— А эта с аэропланчиком? — робко спрашивал он.
— Чепуховая…
Наверно, так. Лева — знаток и понимает лучше, чем он. Наверно, все его марки действительно ничего не стоят, наверно, все до одной ерунда и чепуха.
Зато Левины — ах, какие великолепные! Неужто не удастся выменять? Ни одной?
И Петя принимался просить:
— Хоть одну сменяй! Хоть одну, ладно?
Немного поломавшись, Лева соглашался. Выбирал среди своих марок какую-нибудь простенькую и протягивал ее Пете.
Петя не помнил, есть у него такая или нет… Кажется, есть. А может быть, другого цвета? Но, в общем, ему было все равно. Главное — сейчас начнется мена!
— Эту? — спрашивал Лева. — Возьмешь?
— Возьму! — замирающим голосом отвечал Петя.
— За нее дашь вот эти! — говорил Лева и отбирал среди Петиных марок несколько для себя подходящих.
Но тут на Петю находит упрямство.
— Тебе пять, а мне одну? Так я не буду! — говорит он и требует у Левы обратно марки.
Менялись обычно долго и упорно. Чем дальше продолжалась мена, тем больше удовольствия это доставляло Пете. Он с самого начала знал, что отдаст Леве все, что тот захочет. И лишь ради одного удовольствия продлить мену спорил упрямо и ожесточенно.
В конце концов оба расходились по классам, вполне довольные друг другом.
Глава двенадцатая. Шведская серия
Мальчики, закончив уроки, тихонько сидели вокруг стола и рисовали.
Трещал сверчок. Сияла лампа под зеленым абажуром. В печи гудел огонь. Было тепло и уютно. Вдруг зазвонил телефон.
Петя раньше Вовки и раньше Кирилки успел схватить телефонную трубку.
— Петя, ты? — услыхал он голос отца. — Я скоро буду. Поставьте чайник, нужна теплая вода…
И все.
Больше папа ничего объяснять не стал. Но какая поднялась суматоха! На керосинку нужно было поставить всего один-единственный чайник. Но ведь этот чайник хотелось поставить всем — и Кирилке, и Пете, и Вове, и маме тоже.
— Голову хочет мыть, — догадался Вовка. — Не иначе, как голову…
— А может, бриться? — подумав, сказал Петя.
Пока спорили, наливали в чайник воду, пришел и сам папа. Он был весь в снегу и очень румяный от мороза.
Стряхивая снег и с шубы, и с шапки, лукаво посмеиваясь, он сказал Пете:
— Сегодня ты у меня попляшешь, сын!
— А что? — спросил Петя, обыскав глазами папины руки.
Как будто ничего особенно интересного в руках у папы не было, ничего такого, ради чего стоило бы постараться.
А папа, сунув руку в боковой карман пиджака, все повторял:
— Нет, сегодня ты у меня попляшешь! Попляшешь, попляшешь…
Тут он вытащил большой голубоватый конверт, положил конверт на стол, и Петя действительно пустился вприсядку.
Весь конверт был заклеен марками. Они шли по пять штук в ряд — розовые, карминовые, оливковые и фиолетовые… Все разных цветов и оттенков.
— Ах, как хороши! — воскликнула мама и прочла: — «Швеция».
— Насилу упросил Петра Саввича отдать мне этот конверт, — продолжал папа. — Объяснил ему, какие у меня дома завелись марочники… Но обратите внимание, вся серия на одном конверте! И что особенно интересно — эти десять марок, очевидно, выпущены в честь почтового юбилея. Тут совершенно наглядно как бы история почты…
— Верно, верно! — Мама, прищурив близорукие глаза, разглядывала марки. — Верно! Мальчики, смотрите! Ох, до чего здорово!
Ярко-зеленая марка. На ней мужская голова с высоким умным лбом. Длинные волосы откинуты назад и касаются плеч. Небольшая острая бородка. Сбоку вдоль зубцов написано: Аксель Оксенштерн. Это имя и фамилия основателя почты. И еще на марке две даты: 1636 год и 1936 год. Значит, более трех столетий тому назад люди впервые стали посылать друг другу письма почтой.
Этой зеленой маркой открывается серия, посвященная истории почты.
Вот идет почтальон. Сумка с письмами висит сбоку. Широкополую шляпу сорвал ветер; он держит ее в руках. У него туфли с пряжками, перчатки с раструбами, а сбоку длинная шпага — защита от разбойников на большой дороге. И все сиреневого цвета. Кажется, еще не наступило утро и ночная мгла только начинает рассеиваться. Это вторая марка.
На третьей — алый всадник на алом коне несется вперед стремительным галопом. Алый плащ развевается у него за плечами. Он громко трубит в трубу. А небо все залито багровым светом. Может, это гонец с поля битвы несет печальные вести о поражении и смерти. А может, вестник победы.
Еще марка. Светло-голубая. Парусный корабль плывет по голубому океану, надув голубые полотняные паруса. Уже весь мир переписывается между собой. Письма идут через моря и океаны. Голубой парусный корабль везет их в Европу из далеких южных колоний.
И еще одна марка с кораблем и морем. На помощь парусам уже пришли паровые котлы. Но от парусов еще отказаться нельзя, и поэтому первые пароходы по-прежнему оснащены парусами. Два верных союзника — ветер и пар — несут по реке пароход на марке темно-синего цвета.
Шестая марка — золотисто-коричневая. Тяжело покачиваясь по ухабам, мчится дилижанс. Тройка лошадей везет его. Кучер в цилиндре, с длинным бичом сидит на высоких козлах. Рядом с ним — почтальон. А на крыше дилижанса — тюки писем. Теперь, когда все страны торгуют между собой, когда торговые сделки заключаются во всем мире, невозможно обойтись без обширной переписки. Письма перевозят почтовые кареты. Еще не придуманы почтовые марки, но уже есть штемпеля. Каждая почтовая контора штемпелюет письма своей печатью, и сразу видно, через какую контору отправлена корреспонденция.
Седьмая, оливковая марка — с поездом. Поезд мчится на всех парах. За тендером — почтовый вагон. А там, где нет железных дорог, письма развозят почтовые автомобили.
Восьмая марка — светло-серого цвета. Таким бывает освещение в ранние зимние сумерки. По дороге, мимо елок, утонувших в сугробах, мчится почтовый автомобиль с прицепом.
Серия подходит к концу. Осталось еще две марки. На одной — океанский пароход, многоэтажный и многопалубный, густо-малинового оттенка.
Последняя — серо-голубая. На ней — самолет. Синекрылый воздушный почтальон, для которого одинаково доступны самые отдаленные уголки земли…
— Ну, — говорит Вова, — теперь ты Левке нос утрешь… Еще как! У него таких и в помине нет.
— А Тува? — вспоминает Петя, стараясь представить себе Левину коллекцию. — Тува-то у него какая!
— Ну вот еще! — Мама слегка пожимает плечами. — Тувинские марки хоть завтра можно купить в магазине. А таких я что-то ни разу не встречала. — И она еще пристальнее разглядывает марки.
— Теперь Левкины марки перед твоими — пф-фу! — повторяет Вова и пренебрежительно дует в растопыренную ладонь.
Кирилка тихонько хихикнул и тоже сказал: «Пфу-фу!» — и тоже подул на свои желтенькие веснушчатые пальцы.
Оба были счастливы за Петю. В этот вечер они почти простили ему и марки, и даже Леву.
— А давай тоже собирать марки, — сказал Вова, обращаясь к Кирилке, но глядя на Петю.
— С ним или одни? — спросил Кирилка, кивая на Петю.
Возможно, Петя и не слыхал этих слов. А может, он нарочно пропустил их мимо ушей. Но только он ничего не ответил мальчикам.
Потом марки отмачивались в теплой воде. Вот, оказывается, зачем папа звонил насчет чайника. А мыть голову он вовсе не собирался. И бриться тоже.
Воду налили в глубокую тарелку и туда положили кусок конверта с наклеенными марками. И что же получилось? Конвертная бумага набухла и опустилась на дно тарелки, словно губка, пропитанная водой. Зато все марки плавали на поверхности, похожие на пестрые цветочные лепестки.
— Чего не знала, того не знала! — сказала мама. Вздохнув, прибавила: — А мы с Петей столько марок загубили! Отдирали просто так.
— Меня Петр Саввич научил, — признался папа. — И я об этом понятия не имел. «Налейте, сказал, в тарелку теплой воды, положите конверт с марками и получите все экземпляры в безукоризненном виде».
Так оно и было. Очень осторожно, двумя пальцами, мама выловила марки из воды. Все они были целехонькие. Ни один зубец не оторвался. Потом, снова по совету того же Петра Саввича, марки разложили на чистой промокашке, сверху прикрыли другой чистой промокашкой, и все это, в свою очередь, вложили в толстую книгу, на которую вместо пресса уселся Вовка.
Что и говорить, славный выдался у них вечерок!
А если ко всему прибавить рябиновую пастилу и пряники, которые оказались у мамы в буфете и были съедены все, без остатка, за чаем, то нужно прямо сказать: вечер удался на славу!
На следующий день новые Петины марки смотрел сам Лева Михайлов. Он специально пришел для этого к Пете после уроков.
Он рассматривал их долго, пристально, при этом ноздри его чуточку шевелились. Он не сказал своих обычных «ерунда» или «чепуха». Нет, ничего такого он не сказал. Наоборот, слегка подняв левую бровь, спросил:
— Меняться будешь?
Петя энергично замотал головой: ни за что!
Но тут же спросил:
— А какие дашь?
— Пять тувинских…
— Нет, — Петя снова замотал головой, — у меня десять, а ты пять… Не хочу.
— Дам десять. В придачу две французские…
— Нет! Туву хоть завтра можно купить в магазине. А такие нигде не купишь.
— Не хочешь, значит? — медленно выговаривая каждое слово, спросил Лева, и Петя вдруг ужасно оробел.
— Мне не хочется меняться, — проговорил он, слегка отстраняясь от Левы.
— Значит, не хочешь? — еще раз повторил Лева, причем голос у него стал точь-в-точь как у пирата Билли Бонса из фильма «Остров сокровищ».
От страха Петя судорожно проглотил слюну и посмотрел на дверь той комнаты, в которой наверняка была мама.
Какое счастье, что он дома, а не где-нибудь среди океана или на верхней площадке школьной лестницы!
Итак, на этот раз мена не состоялась.
Глава тринадцатая. Великая тайна
«Теперь Лева не будет со мной дружить и марками не захочет меняться», — вздохнув, подумал Петя, когда на следующий день в школе увидел Леву. Он издали посматривал на него, не решаясь подойти.
Однако опасения оказались напрасными.
— Николаев, — дружелюбно сказал Лева, подходя к Пете на одной из переменок, — хочешь, я подарю тебе лампочку для карманного фонаря?
Конечно, Петя хотел. Но он прямо опешил: с чего это вдруг Лева решил сделать ему такой неожиданный подарок?
— Только у меня нет карманного фонарика, — сказал он с сожалением.
— Ничего, пригодится… На, возьми! — И Лева протянул Пете крошечную лампочку, вроде круглой пуговицы.
— Большое спасибо! — с благодарностью воскликнул Петя, пряча лампочку в карман. — А я думал, ты на меня обиделся, — тут же выпалил он, слегка краснея.
У Левы вопросительно поднялась правая бровь: за что?
— А помнишь, вчера… — Петя хитро подмигнул.
Но Лева по-прежнему казался изумленным. Вслед за правой у него подскочила и левая бровь.
— Я? На тебя? Обиделся? — проговорил он, каждым словом выражая все растущее удивление. — Да за что же?
— А серию-то я не хотел менять, помнишь? Шведскую!
— А-а-а… ты о марках… Я про них давно забыл. Да и за что же обижаться? Не хотел так не хотел. Это твое дело. Силком меняться не заставишь.
Тут же в знак дружбы и чтобы Петя худого не думал, Лева подарил ему хорошенькую болгарскую марку.
И в дальнейшем Лева был очень внимателен, продолжая выказывать Пете знаки своего покровительства. Петя буквально таял от гордости. Кирилка и Вовка теперь уже были забыты полностью. Смешно думать о дружбе с какими-то первоклашками, когда Лева Михайлов, ученик пятого класса «Б», как равный с равным, целую перемену расхаживал с ним по коридору, а потом еще предложил после занятий вместе идти домой.
— Николаев, — сказал Лева, когда они вышли из школы. Он поглядел на Петю, который шел рядом и изо всех сил старался свои короткие шажки приноровить к его размашистым. — Хочешь, я буду готовить с тобой уроки?
Ах, как жалел Петя, что не может сказать: «Хочу!» Он прямо с душевной болью сообщил, что уроки они готовят втроем — Кирилка, Вовка и он, Петя.
— Обидно, — проговорил Лева, но в голосе его слышалось откровенное облегчение. — Очень обидно! В три дня ты стал бы у меня круглым отличником. У тебя были бы одни пятерки!
И снова Пете с сожалением пришлось сообщить, что он давным-давно круглый отличник. Кирилка и тот время от времени теперь получает четверки, а по арифметике у него даже пятерка, хотя ему ужасно мешают кляксы. Что касается Вовы Чернопятко, то он тоже перейдет во второй класс если не совсем круглым, то полукруглым отличником, особенно если станет хорошенько обо всем думать, не делать «тяп-ляп» и если…
— Ладно! — оборвал его Лева. — Тогда айда завтра на каток. Хочешь вместе?
Наконец-то Петя мог сказать:
— Хочу.
— Ты фигурять умеешь?
— Не-ет, — сказал Петя.
— Гм… А какие у тебя коньки?
— «Динамы»! — гордо ответил Петя. — Прямо к ботинкам приклепаны… Мне папа к елке подарил.
— Эх! Разве на таких катаются! — с презрением проговорил Лева. — Вели матери хоккейные купить. Я своей так и сказал: «Купишь хоккейные, буду учиться на одни пятерки!» Живо как миленькая помчалась в спортивный магазин и купила. Вот как дела делаются!
Петя молча и с удивлением посмотрел на Леву. Потом твердо сказал:
— Нет, со своей мамой я так разговаривать никогда не буду.
— Ну и дуралей! До десятого класса будешь на своих «снегурочках» гонять.
— У меня «динамы», — обиделся Петя. — Это разница.
— А по-моему, никакой, — отрезал Лева. — Ну ладно, значит, завтра в шесть на катке? Пока.
— До свидания! — сказал Петя и помахал Леве на прощание рукой.
Но не успел он отойти и нескольких шагов, как Лева его окликнул:
— Николаев, поди-ка сюда!
Петя повиновался.
— Николаев! — Лева теперь говорил не только значительным, но и торжественным голосом. — Ты умеешь держать язык за зубами?
— Не знаю… — Петя растерянно заморгал. — Не знаю…
— Говори честно: умеешь или не умеешь? — Глаза у Левы засверкали, и Петя понял: сейчас произойдет что-то совершенно необычайное.
— Я попробую, — пролепетал Петя.
— Поклянись, что никому, ни одному живому человеку в мире не расскажешь о той великой тайне, которую я тебе открою.
У Пети захватило дыхание. Он поспешно сказал:
— Честное благородное…
— Нет, тут нужна настоящая клятва. Повторяй за мной… — И Лева начал говорить медленным зловещим голосом: — Пусть меня убьет гром…
— Лева, — Петя с робостью попытался поправить Леву, — мама говорила: гром никогда не убивает, а только молния…
Глаза у Левы вдруг стали злыми, и он процедил сквозь зубы:
— Если я говорю гром — значит, гром! И не смей со мной спорить. Понял? Ну, повторяй!
Петя был окончательно уничтожен. Он стоял перепуганный, крепко вцепившись руками в свой портфельчик и открыв от волнения круглый рот.
— Повторяй! Пусть меня убьет гром… Гром, а не молния!..
— …гром, а не молния… — покорно повторил Петя.
— …если я хоть одному живому скажу…
— …живому скажу…
— …о великой и страшной тайне…
— …великой и страшной тайне… — повторял Петя дрожащим голосом, но замирая от любопытства.
— Теперь слушай!
Петя насторожился и отвернул край шапки-ушанки, чтобы не пропустить ни слова. Лева наклонился к его уху, и Петя замер.
— Нет! — Лева резко от него отодвинулся. — Нет! Тут нельзя. Могут услыхать.
Петя оглянулся. Воскликнул:
— Левочка, никого же нет… только забор!
— Забор?! — Лева значительно хмыкнул. — Вот именно забор! А у забора, по-твоему, не могут быть уши? Понятно? Нет, тут невозможно. Завтра на катке, вот что!
— Ладно, — прошептал Петя, не спуская восторженных глаз с Левы.
Он был покорен. Покорен окончательно, бесповоротно и на веки вечные. Что там Кирилка с Вовкой! Прежние друзья были забыты теперь уже навсегда!
Иметь такого друга! Смелого, умного. Пятиклассника. «Отличника». С такой коллекцией марок. Да еще в придачу с хоккейными коньками. Кому не лестно иметь такого друга!
И главное, тайна… Какую страшную и великую тайну он узнает завтра?
Весь вечер Петя думал о Леве и мечтал о завтрашнем катке. Когда, сделав уроки, мальчики уходили домой, Вовка неожиданно спросил:
— Петр, даешь завтра каток? Я, ты, Кирилка… — Но Петя холодно ответил:
— Мы идем с Левой.
— Вот и отлично, — вмешалась мама, — будете кататься вчетвером.
— Нет, — сказал Петя, как ножом отрезал, — я пойду с Левой. Кирилка и Вова пусть идут без меня.
— Как тебе не стыдно! — рассердилась мама.
— Вот еще! — тоже сердито проговорил Петя. — Как ты не понимаешь? У Левы хоккейные; у меня «динамы», а у Вовы какие-то «снегурки». У Кирилки же ничего нет… И потом, нам нужно с Левой кое о чем поговорить.
Вовка покраснел, исподлобья взглянул на Петю и закусил губы.
У Кирилки обиженно дрогнули ресницы, и он, по своему обыкновению, вздохнул.
Когда мальчики вышли на улицу, Вовка сказал:
— К Петьке больше ни ногой. — Кирилка спросил:
— А уроки вместе?
— Пусть думает, что хочет, — продолжал Вовка.
— Его мама такая добрая, — печально прошептал Кирилка.
— Пусть думает, что хочет…
Но Петя думал только о Леве и о тайне. Скорей бы наступило «завтра». Какую тайну, великую и страшную, ему поведает Лева?
Подошла мама, положила ему на плечо руку.
— Петя, давай поговорим…
— Мама… — Голос у Пети был чужой, далекий. Он слегка отстранился. — Я возьму напильник, подточу коньки. Можно?
Мама ничего не ответила и ушла в другую комнату. Ей стало очень грустно и очень обидно. А Петя, всегда такой внимательный, этого и не заметил.
Если выйти из калитки, в школу нужно идти направо, на каток — налево. И туда и сюда все время по тротуару, не переходя дороги. В оба эти места Петя ходил самостоятельно.
Каток находился в парке их заводского клуба.
Весной, в мае, в парке цвели каштаны, и воздух тогда казался густым от солнечных лучей, запаха цветов и пчелиного жужжания. А потом зацветала белая акация. Ее лепестки падали вниз, как хлопья снега, а пчелы просто кишмя кишели вокруг тяжелых и пахучих цветочных гроздей.
Летом же на каштанах висели твердые зеленые орехи. На них были преострые шипы. Орехи можно было подбирать под деревьями, а еще лучше сбивать палкой, когда поблизости не было сторожа. Такими орехами мальчики играли в войну и в охоту. Но если случайно орех попадал в лоб — вскакивала шишка величиной с двухкопеечную монету.
А зимой в парке было тихо и снежно. Даже главная аллея, прямая и широкая, была завалена снегом. На каток ходили узкой дорожкой, протоптанной между сугробами. Эта дорожка шла под безлистыми теперь каштанами и вела как раз к раздевалке. На раздевалке был красный флаг и очень сильный громкоговоритель.
Два электрических фонаря качались между столбами, стоявшими на катке. И когда ветер дул посильнее, казалось, будто весь каток, со всеми людьми, чуточку покачивается, словно палуба огромного ледяного корабля.
Со всех четырех сторон каток окружали крутые горы снега. Дальше стояли мохнатые сосны. А еще дальше, за соснами, казалось, ничего нет, кроме темноты и галок.
Петя с Левой уже пробежали три круга, но Лева и словом не обмолвился о своей тайне.
Петя ждал-ждал, терпел-терпел и наконец не выдержал.
— Лева, — шепнул он, когда на секунду они приостановились, — когда же?
У Левы непонимающие глаза. Петя прошептал еще тише:
— Про тайну…
