Лебединая дружба
Бакенщик Никита Семенович Волков жил далеко в тайге, на берегу большой реки. На много километров кругом не было другого жилья, кроме маленькой сторожки; редко появлялся здесь новый человек. Но Никите Семеновичу некогда было скучать. Все свободное от работы время проводил он на охоте и рыбной ловле. И занимался старик этим делом с таким увлечением, что порой забывал про пищу и сон.
Чаще всего навещал Никита Семенович небольшое озеро невдалеке от сторожки. Это было очень уютное озерцо, со всех сторон окаймленное густым лесом. Тут водилось так много рыбы, что бывали случаи, когда бакенщик, закинув сеть, с трудом вытаскивал ее из воды.
За много лет жизни на одном месте старик очень хорошо изучил озеро. Он знал чуть не каждую кочку на его берегах и мог бы, пожалуй, обойти вокруг него с закрытыми глазами. А уж про подводные коряжины и говорить не приходилось: они были у рыбака на самом строгом учете.
Знал Никита Семенович и всех обитателей этого тихого уголка. В заросшем осокой заливчике каждую весну устраивали свои гнезда утки. Летом, когда появлялись утята, они днем и ночью шелестели в прибрежных камышах. Дальше, в густом ельнике, часто слышался протяжный свист — там жили рябчики. По илистым отмелям степенно разгуливали суетливые длинноносые зуйки…
Так было из года в год, пока не случилось на озере небывалое событие.
Однажды утром, вытаскивая из воды корчаги, Никита Семенович взглянул на противоположный берег и застыл от изумления. У осоки, на освещенных зарей волнах, тихо колыхались две диковинные птицы. Белые как снег, большие, с длинными гибкими шеями, они были красивы, словно посланцы сказочной страны.
«Лебеди!» — догадался бакенщик.
Каждую весну и осень видел он в поднебесье перелетные стаи этих птиц, но где они делали остановки, Никита Семенович не знал. На памяти старика это были первые лебеди, посетившие тихое таежное озеро.
«Ах, хороши!» — залюбовался бакенщик редкими гостями.
А лебеди, будто зная, что ими восхищаются, гордо оглядывались вокруг, кося глаз на свои отражения в прозрачной воде. Они долго держались на одном месте, прихорашиваясь перед притихшей птичьей мелочью, потом разом повернулись и неторопливо уплыли в залив.
С этого утра Никита Семенович видел лебедей каждый день. Птицы обосновались в тайге на постоянное жительство и вскоре начали строить на маленьком островке гнезда. Сильными клювами ломали они сухой камыш, собирали прошлогоднюю осоку и таскали все это на свой островок. А когда гнездо было готово, лебедка стала нести большие бледно-желтые яйца.
В это время к островку не смела приблизиться ни одна птица. Стоило какой-либо утке опуститься на воду близ гнезда, как лебедь свирепо бросался вперед и непрошенная гостья в испуге улетала.
Так проходили день за днем. Никита Семенович, рыбача на озере, с интересом наблюдал за жизнью лебедей. Он видел, как у них появились четверо лебедят, как учили их родители добывать пищу. А когда птенцы подросли настолько, что сравнялись по величине со взрослыми утками, все семейство переселилось на впадающую в озеро речку. Бакенщик догадался, что для старых лебедей настало время линьки.
Около двух недель прожили беспомощные, словно ощипанные птицы в глухой уреме, не показываясь на открытых местах. Никита Семенович, плавая на лодке, всякий раз подолгу смотрел на островок. Но не видел там белоснежных красавцев и тихонько вздыхал. Озеро потеряло свою прелесть, стало скучным и обыденным.
Но вот однажды над тайгой раздались протяжные трубные звуки. Бакенщик вышел из сторожки и увидел, что все лебединое семейство кружит над озером, купаясь в ярком свете полуденного солнца…
Лебеди вернулись к своему островку, к опустевшему гнезду, и озеро снова ожило, как оживает с возвращением хозяев покинутый дом. Опять Никита Семенович стал часами любоваться на гордых, осанистых птиц. Теперь старик уже с трудом отличал старых лебедей от молодых. И он с грустью думал о том времени, когда все семейство улетит на зимовку в теплые края.
А время это приближалось. Уже начали желтеть листья на деревьях и полегла в прозрачной воде трава. Журавли табунились на болотах, наполняя окрестности задумчивым курлыканьем. Все холоднее становились темные ночи, чаще дул северный ветер.
Как-то рано утром до таежного озера донеслись еле уловимые звуки серебряных труб. Никита Семенович поднял голову и увидел в бездонной голубизне сентябрьского неба легкую цепочку лебединой стаи. Птицы улетали на юг, прощаясь до весны с родными местами.
В ту же минуту из-за островка шумно поднялась вся лебединая семья. Сделав над озером круг, белоснежные птицы взмыли в поднебесье. Бакенщик долго смотрел из-под ладони им вслед и, когда обе цепочки соединились, помахав рукой, сказал:
— Счастливый путь!
И вдруг Никита Семенович заметил, как от стаи одна за другой отделились две птицы. Медленно кружась, они стали снижаться над тайгой. Вскоре оба лебедя опустились на воду и, тревожно трубя, стали метаться по озеру.
— Да это же старики! — узнал бакенщик. — Чудно что-то… Почему они вернулись?
Этот вопрос несколько дней не выходил у Никиты Семеновича из головы. Он чаще обычного стал приходить к озеру, надеясь найти там разгадку. Но наблюдения ничего не объяснили. Птицы вели себя как обычно, лишь лебедь иногда, без всякой видимой причины, вдруг поднимался с криком в воздух и подолгу кружил над тайгой, словно порываясь улететь в далекий путь. Потом он садился на воду рядом с лебедкой и гладил ее перья своим большим черным клювом.
Больше всего удивляло бакенщика то, что лебеди, по-видимому, и не думали улетать на юг. Наступали холодные осенние дни, все меньше и меньше оставалось перелетных птиц в тайге и на реке, а лебеди как ни в чем не бывало плавали вокруг островка или отсиживались от непогоды в побуревших камышах.
Наконец промчались запоздалые гусиные косяки, среди оголенных деревьев зашумел пронизывающий ветер, в воздухе замелькала снежная крупа. На озере появились забереги; волны обламывали их с краев, и тонкие льдинки подолгу колыхались на воде, тускло поблескивая под угасающим солнцем.
По реке прошли последние пароходы. Никита Семенович начал снимать с якорей бакены и, занятый этой работой, не заметил, как пролетело время. Однажды ночью на скованную морозами землю выпал снег и больше уже не растаял. Наступила долгая сибирская зима.
Лебеди перебрались к устью впадающей в озеро речки. Это место, где постоянно бурлила на подводных камнях вода, никогда не замерзало, и старик подивился чутью птиц. Как они могли узнать, не бывая здесь зимой, что полынья в устье не затягивается льдом даже в самые лютые морозы?
Зима же в этом году начиналась на редкость суровая. Не прошло и месяца с тех пор, как выпал первый снег, а тайга уже трещала от мороза, какой не всегда бывает даже в январе. Лебеди съежились, нахохлились и совсем не походили на тех царственных птиц, что так гордо красовались на озере летом.
«Ох, замерзнут, бедняги… — вздыхал Никита Семенович, шагая по толстому льду. — Или с голоду пропадут… Попробовать разве подкармливать их?».
Но в следующую минуту бакенщик подумал, что у незамерзающей полыньи птицы будут сыты. Лишь бы только выдержали зимнюю стужу!..
Рыбаку больше нечего было делать на озере, но лебеди не давали ему покоя, и он каждое утро приходил сюда, чтобы хоть издалека посмотреть на них. И глядя на лебедей, добывающих со дна какую-то пищу, старик иногда думал:
«А может, и перезимуют… Большие, сильные птицы. Велик ли воробей, а самые трескучие морозы переносит…»
Однажды ночью разгулялась бешеная пурга, и Никита Семенович, лежа на теплой печке, долго слушал, как грозно гудит потревоженная тайга и воет в трубе ледяной ветер. Сухой колючий снег с силой хлестал в стекла. Потом окна завалило сугробами, и в избушке стало тихо, как в подвале…
Утром пурга унялась, стало немного теплее. С трудом выбравшись из сторожки, бакенщик, увязая до пояса в снегу, пошел на озеро.
У полыньи все было так же, как и всегда. Искрился на солнце голубой лед, бурлила вода, в морозном воздухе клубился пар. Только лебеди куда-то бесследно исчезли.
Никита Семенович долго бродил вокруг полыньи, копался палкой в снегу, приглядывался к каждому бугорку. Старик уже совсем было решил возвращаться домой, когда вдруг наткнулся на птиц под крутым берегом речки. Тесно прижавшись друг к другу, лебеди сидели неподвижно среди кустов, и их почти невозможно было отличить от снега.
Бакенщик хлопнул рукавицами. Птицы не пошевелились. Тогда старик сделал несколько шагов вперед и только тут понял, что лебеди мертвы.
Грустно опустив голову, Никита Семенович стоял над замерзшими птицами, и перед ним, как видение, всплывала эта гордая пара на зыбких волнах, освещенных розовыми отблесками утренней зари…
— Горемыки… — прошептал старик, — что же заставило вас остаться на гибель?..
Он склонился перед птицами на колено и широкой, загрубевшей от работы ладонью смахнул с лебедки снег. Ладонь ощутила под перьями что-то твердое, чего не бывает на крыльях птиц.
— Вот что! — встрепенулся Никита Семенович. — Нарост на крыле; кость перебита была… Летать-то она летала, а пуститься с таким крылом в дальний путь не решилась.
И тут бакенщик совершенно ясно вспомнил, как летом он примечал, что лебедка очень неохотно поднималась в воздух, а если и летала, то всегда медленнее, чем лебедь.
«Потому она и зазимовала… — понял Никита Семенович.— Но лебедь… зачем же здоровый лебедь остался?»
Бакенщик долго стоял на месте, глубоко затягиваясь дымом из трубки, потом тихо ответил сам себе лишь одним словом:
— Дружба!..
РАДИ ЖИЗНИ
Наблюдатель метеорологической станции Миша Соколов был молодой полярник. Он жил на далекой северной зимовке всего несколько месяцев. И уже через две-три недели после приезда Миша решил, что живи он в тундре хоть еще двадцать лет, ничего нового, пожалуй, не увидит. Уж очень унылы и однообразны были эти места! Плоская серая низменность с чахлой растительностью, низкое серое небо, пенистый морской прибой, о грохотом бьющийся у береговых камней… Мало интересного!
Лишь весной, когда с юга «валом валили» прилетные птицы, тундра оживала. Кряканье, писк, свист сливались в шумный концерт, не умолкающий ни на минуту. Огромные гусиные стаи опускались у самой зимовки, и птицы вели себя здесь как дома, почти не боясь людей.
Это были горячие дни для орнитолога Василия Семеновича Котельникова. С ружьем, фотоаппаратом и записной книжкой он сутками бродил по тундре, наблюдая за жизнью пернатых и собирая различные коллекции. В свободное время Миша с удовольствием помогал ученому снимать шкурки птиц, писать к ним этикетки.
Однажды Миша сказал Василию Семеновичу, что хотел бы занести в свой дневник какое-нибудь интересное наблюдение, но, видимо, ничего не сможет подметить. Далеко уходить он не имеет возможности, а у зимовки все так однообразно…
Ученый улыбнулся и ответил:
— А вы присмотритесь повнимательнее кругом. Здесь интересное — на каждом шагу.
Миша хотел было возразить, что он уже присматривался не раз, но промолчал. Кто знает, может быть, у исследователя природы должен быть какой-то особый глаз?
Прошло несколько дней, Миша успел уже забыть о разговоре с Василием Семеновичем, но он не забывал о своем желании,
И вскоре ему повезло.
За оградой метеорологической станции, на земле, устроили свое гнездо куропатки. Точнее, не устроили, а просто отыскали подходящую ямочку, натаскали в нее сухих травинок, и самка начала нести буровато-коричневые яйца.
Миша обнаружил гнездо случайно. Он проходил мимо ограды и едва не наступил на плотно прижавшуюся к земле серую курочку. Она вылетела из-под занесенного над нею сапога. Миша испуганно отпрянул назад, и это спасло гнездо.
В тот же день Миша увидел и самца. Его нетрудно было заметить, потому что он не сменил еще своего зимнего оперения. Маленький белый петушок то и дело мелькал среди кочек.
Можно было подумать, что будущее потомство нисколько не интересует самца. Он упорно держался в стороне от гнезда, словно не имел к нему ни малейшего отношения. Но так казалось лишь на первый взгляд.
Один раз над гнездом появилась пара серебристых чаек. Они летели низко, медленно, будто нехотя взмахивая крыльями, и зорко обшаривали воровскими глазами тундру. По всей вероятности, они заметили куропатку, потому что начали вдруг снижаться к самой земле, делая над гнездом короткие круги. Чайки явно намеревались полакомиться яйцами куропатки!
И тут откуда-то со стороны навстречу разбойницам взмыл петушок. Сердито нахохленный, он стремительно ринулся на противника. Миша невольно расхохотался: две большие чайки, не выдержав яростной атаки маленького петушка, поспешно улетели к морю…
Вскоре в гнезде появились птенцы. Теперь куропатке приходилось в поисках пищи часто отлучаться от своего многочисленного семейства. А белый петушок по-прежнему почти не появлялся у гнезда, отсиживаясь среди заросших карликовыми кустами кочек.
Мишу очень удивляло, что самец так долго не меняет зимнего наряда. Может быть, петушок потому и не подходит к гнезду, чтобы не привлекать к нему своим оперением врагов?
А найти его было очень легко. Остатки снега давно растаяли, тундра стала серо-зеленой, и как петушок ни старался укрываться в укромных местах, белые перья выдавали его с головой.
Как-то в ветреный день, закончив запись метеорологических наблюдений, Миша по привычке направился в ту сторону, где было гнездо куропаток. Но, сделав несколько шагов, он в изумлении остановился. С петушком творилось что-то неладное. Он, словно подбитый, шумно порхал над самой землей, иногда садился на кочки и тут же снова поднимался в воздух. Однако в его суетливом, казались, бестолковом полете можно было заметить явное стремление удалиться в сторону от гнезда.
«Кого-то отводит», — догадался Миша.
И верно, вскоре из-за кочек выпрыгнул песец и бросился вслед за петушком.
А петушка, казалось, совсем оставили силы. Он порхал перед самым носом своего врага. Песец несколько раз почти схватывал его, однако проворная птица ловко увертывалась и улетала дальше.
Внезапно рванул сильный порыв ветра. Это было как раз в тот момент, когда петушок взмыл перед пастью врага. Птицу крутнуло, бросило назад, песец прыгнул к ней навстречу, и ветер понес над тундрой белые перышки…
Через минуту песец исчез со своей добычей среди камней.
— Подвел беднягу зимний наряд, — вздохнул Миша. — Будь петушок серым, песец его, пожалуй, и не заметил бы… Странно, почему самцы меняют зимнее оперение почти на месяц позже, чем самки?
Этот вопрос заинтересовал Мишу, и он задал его Василию Семеновичу. Ученый подумал и ответил:
— Тут, по-моему, есть две причины. Петушки на яйцах не сидят, значит, во время гнездования защитная окраска им менее необходима, чем курочкам. Вернее, совсем не нужна…
— Почему? — удивился Миша. — Ведь они гибнут из-за своих белых перьев! Вот и мой петушок…
— Он попался в зубы песцу, — продолжал Василий Семенович. — Но его семья осталась цела. И только из-за того, что песец заметил его первого. Получается, что белая окраска петушка сыграла для птенцов большую роль…
— Да-а… задумчиво договорил Миша. — Выходит, он погиб, чтобы жили дети…
УТКИ
Токарь машинно-тракторной станции Андрей Андреевич Глебов устало брел с охоты. Он давно уже видел впереди село, но сколько ни шагал, расстояние до дому, казалось, не становилось меньше. Два зайца, висящие за плечами, с каждым километром словно тяжелели. Собака Залетка уже не порывалась вперед и еле плелась за хозяином…
— Что, набегалась? — обратился к ней Андрей Андреевич. — Тут немудрено устать: где только не побывали за день! Ведь если бы не охота, за тысячу рублей не согласились бы такого пути сделать. Верно говорю?
Собака завиляла хвостом, словно соглашаясь: верно, мол…
— А вот мы сейчас сократим свой путь, — продолжал рассуждать вслух Андрей Андреевич. — Напрямик, по льду, ближе будет.
И охотник свернул с дороги на пашню.
Снег лежал еще неглубокий, и идти по полю было нетрудно. Скоро Андрей Андреевич вышел к реке, спустился с крутого обрыва на лед, держа направление чуточку выше фабрики по переработке овощей, что раскинулась на другом берегу. Ниже фабрики перейти было нельзя: из машинного отделения почти каждый день выпускали горячую воду, и зимой в реке всегда стояли незамерзающие полыньи.
Глебов приблизился к фабрике и уже стал высматривать место, где удобнее подняться на берег, как вдруг вздрогнул от неожиданности и остановился. Где-то совсем близко крякнула утка.
«Обман слуха, — подумал Андрей Андреевич. — Откуда здесь быть утке в такое время?».
Он хотел было идти дальше, но в это время утка закрякала снова. И при одном этом звуке перед охотником пронеслось столько незабываемых весенних картин, что ему на миг почудилось, будто он стоит у речного разлива и в лицо ему дует теплый ветер, наполненный запахом талой земли…
Андрей Андреевич оглянулся вокруг и увидел наконец утку. Вернее, не одну, а целую стайку: трех кряковых, шилохвостку и чирка. Все они как ни в чем не бывало плавали у берега в большой полынье.
«Вот так штука! — удивился Глебов. — Откуда они взялись?».
Однако, поразмыслив, Андрей Андреевич решил, что ничего странного тут нет. Во время отлета утки по каким-то причинам отстали от своих стай. Поневоле им пришлось зимовать, и они отыскали на реке незамерзающее место. И чувствовали себя пока, видимо, неплохо…
Залетка тоже заметила уток и, забыв про усталость, бросилась к полынье.
— Назад! — строго приказал ей Андрей Андреевич и сердито пошевелил заиндевелыми усами. — Ишь ты, бессовестная!
Собака, виновато опустив голову, вернулась к хозяину, не понимая, почему ей не разрешают «сработать» по знакомой дичи…
— Пойдем-ка домой, — сказал Андрей Андреевич. — Не будем тревожить бедняг, им и без того туго приходится.
Придя домой, Глебов не забыл про уток. Он рассказал о них сыну Мише и как бы между прочим намекнул:
— Любят утки овес, да и хлебом не брезгают. Сейчас бы им такая пища кстати пришлась. Полынья-то хоть и большая, а все-таки прокормиться в ней пятерым уткам трудно будет.
Говоря намеками, Андрей Андреевич хитрил. Ему хотелось знать, как отнесется к его словам Миша. Можно было, конечно, сказать прямо: «Отнеси к полынье овса». Сын сделал бы это беспрекословно. Но догадается ли он сделать это сам, без отцовского приказания?.. И когда наутро Миша убежал куда-то с корзиночкой разных отрубей, Андрей Андреевич довольно улыбнулся в усы и проговорил:
— Молодец!
Через несколько дней, проходя мимо фабрики, Глебов наведался к полынье. Стоял морозный день, над водой клубился пар, но утки спокойно плавали и ныряли, будто зима их совершенно не тревожила. Потом чирок, нырявший чаще и проворнее других, вылез на край льда, разгладил клювом перья и неторопливо заковылял под обрывистый берег, где в углублении лежала принесенная кем-то солома.
— Вон где у них жилище! — догадался Андрей Андреевич. — Оказывается, не один я забочусь.
И в самом деле, скоро Глебов узнал, что судьбой уток заинтересовались многие рабочие и колхозники. Почти все они были страстными охотниками, но никто из них не смотрел теперь на этих птиц как на дичь, которую можно легко добыть. Такая мысль даже не приходила никому в голову.
Часто можно было видеть, как то один, то другой охотник подолгу простаивал у реки, наблюдая за утками. Они вспоминали о весенних днях, о волнующих охотничьих зорях на речных разливах… И каждый, уходя от полыньи, мечтательно улыбался:
— Придет… Придет весна!
И вдруг утки исчезли. Прошел день, другой — они не появлялись…
По всей вероятности, люди так и не узнали бы, куда запропали птицы, если бы Глебову не случилось пойти на именины к своему дальнему родственнику Семену Селиверстову. Андрей Андреевич недолюбливал Селиверстова. Он тоже работал в машинно-тракторной станции и всем надоел своими вечными жалобами. То ему казалось, что его обсчитали при расчете, то он скандалил с нормировщиком, то ворчал, что заведующий мастерской дает невыгодную работу… Однако приглашение на семейный праздник было получено, и не пойти на именины Андрей Андреевич посчитал неудобным.
Глебов немного опоздал и явился к Селиверстову в самый разгар веселья. Именинник, потряхивая пышным черным чубом, усадил гостя рядом с собой и начал потчевать:
— Кушайте, дядя Андрей! Вот маринованные рыжички, хариуз собственного улова, икорка… А это — утка. Свеженькая, только что добытая!
И он с гордостью посмотрел на Глебова: вот, мол, как у нас!
— Ут-ка… — поперхнулся Андрей Андреевич. — Откуда?
— С реки, — объяснил Селиверстов. — Дня три тому назад шел по берегу, вдруг вижу — кряквы в полынье! Эх, думаю, товарищи охотники, не знаете, какая дичь у вас под носом! Побежал к другу, малопульку взял. Ну и перещелкал всех…
— Та-ак… перещелкал, значит… — протянул Андрей Андреевич и отодвинул тарелку.
— Что ж не закусываете, дядя Андрей? — угощал именинник. — Уважьте…
— Спасибо, не хочется, — буркнул Глебов и отвернулся от хозяина.
Андрей Андреевич посидел еще немного и поднялся из-за стола.
— Я пойду. Домой надо…
— Что так скоро? — забеспокоился Селиверстов. — И есть не стали… Али нездоровится?
Глебов, не отвечая, одевался. Почуяв что-то неладное, Селиверстов тоже вылез из-за стола и, накинув пальто, пошел провожать гостя.
Вышли на крыльцо.
— Вы вроде как обижены чем-то, дядя… — начал именинник, но Андрей Андреевич не дал ему договорить. Сердито топорща усы и размахивая сжатой в кулак рукой, он стал бросать в лицо Селиверстова гневные слова:
— Нет у тебя совести, Семка! Ни капли… Я лучше о тебе думал. Только о корысти хлопочешь… Да разве можно было этих уток трогать? Ведь все люди берегли их, любовались ими. Один ты показал себя как хищник… Нехорошо!
Сутулясь, Андрей Андреевич зашагал к калитке. Селиверстов не смотрел ему вслед. Низко опустив чубатую голову, он понуро уставился неподвижным взглядом на носки своих туфель…
