СЛЕД ЧЕЛОВЕКА
1
Нелегкое это дело — отмахать по тайге с пудовой котомкой за плечами более тридцати километров в короткий осенний день. Именно об этом подумал Егор Кочергин, когда перед ним неласково сверкнула холодной сталью река. И, кажется, только теперь почувствовал он, как ноют под лямками плечи, горят подошвы ног и побаливает поясница.
Егор остановился на самом краю крутого яра и пытливо оглядел реку. Широкая, могучая, она текла здесь плавно и величаво. Солнце еще не зашло, но лучи его не пробивались сквозь серый войлок облаков, и вода отливала чернотой. О том, что она двигалась, можно было догадаться лишь по частым пятнышкам синевато-белых льдинок, деловито спешащих куда-то вдаль. Иногда они сталкивались, издавая еле уловимый звон, кружились и, разойдясь, снова продолжали свой путь. А некоторые, теснимые соседями, прибивались к берегам и, потыкавшись боками о широкие забереги, примерзали…
«Суток через двое станет», — определил Егор и скупо улыбнулся. Все-таки приятно, когда твои расчеты сбываются.
Дня три назад, когда он собрался уходить в тайгу на промысел, колхозники советовали обождать еще с недельку. «Не время быть ледоставу, — говорили они. — Не скоро переберешься через реку в кедровники». Но Егор верил своим приметам. А они показывали, что ледостав должен быть ранний. День езды на верховой лошади, день хода до реки, потом еще километров двадцать вниз… Как раз к тому времени морозы скуют реку. Перейди по льду — и вот они, кедровники. В охотничью избушку еще летом завезены мука, сухари, сахар, соль, боеприпасы. Отдохни с дороги и начинай белковать…
Взглянув на часы, Кочергин решил не делать на яру передышки, как предполагал раньше. Скоро должно было стемнеть, а до места ночевки оставалось всего каких-нибудь два километра. Поправив котомку, он зашагал вниз по реке.
Вскоре впереди послышался глухой непрерывный шум. Там река перекатывалась через опасную для лодок клыкастую гряду. Зато дальше тянулись спокойные плесы, где мороз прежде всего сооружал ледяные перемычки.
Пройдя перекат, Егор опустился в глубокую, густо заросшую пихтачом расселину, промытую впадающим в реку ручьем. Сюда не проникал даже сильный ветер, и лучшего места для привала было бы трудно найти.
Только теперь Кочергин снял наконец котомку и с облегчением пошевелил онемевшими плечами.
— Шабаш, Руслан! — сказал он собаке, следившей за его движениями внимательными глазами. — Ночуем!
И набегавшийся за день пес тотчас же свернулся на земле калачиком.
Егор любил ночевки в тайге и несложные приготовления к ним. Ему доставляло большое удовольствие рубить хрупкие лиственничные сучья, таскать сухие колодины и складывать все это по-хозяйски, аккуратным штабелем. А разведение костра он превращал прямо-таки в священнодействие. Надо было видеть, с каким увлечением, забывая обо всем другом, собирал он тончайшие берестяные листочки, бережно прикрывал их кусками толстой бересты и потом искусно обкладывал этот «запал» сучками — сперва с соломинку, затем все толще и толще… И когда от поднесенной спички все это хитроумное сооружение вспыхивало, когда к запаху хвои примешивался горьковатый запах дыма и в пристроенном на сошках закопченном котелке начинала бурлить вода, Егор бывал на вершине блаженства.
Из-за страсти к разведению костров Кочергин получил в своей деревне прозвище Норвежец. Точнее из-за последствий этого увлечения.
Года три назад, когда Егор собирался отпраздновать свое сорокалетие, не было у него никакой бороды. Но случилось так, что в самом начале промысла он потерял бритву. А когда пришло время выходить из тайги, лицо его окаймляли красивая черная бородка и щегольски подкрученные усы. «Ведь идет, — подумал Егор и тут же решил: — Снимать не буду».
Жена вначале поворчала, но потом согласилась, что и в самом деле бородку сбривать не надо: очень уж мужественный вид придавала она Егору.
Но вскоре случилась неприятность. Разжигая в дождливую погоду костер, Кочергин так увлекся, что не успел и ахнуть, как вспыхнувшее пламя начисто слизнуло правый ус…
Делать нечего, пришлось сбрить и левый. И осталась у него одна окладистая черная бородка. «Это по-норвежски», — сказал кто-то. И прозвище Норвежец накрепко пристало к Кочергину.
Вспомнив сейчас о том случае, Егор усмехнулся. Нет, теперь он не тычется лицом в костер. Теперь он научился разжигать их при любом дожде. Достаточно одной спички…
Вот и сейчас: прозрачные красноватые язычки дружно побежали по сучьям, весело затрещал сушняк, заклубился в раскидистых ветвях голубой дым, в хмурое небо взметнулись еле заметными точечками искры.
Егор удовлетворенно хмыкнул и, отойдя в сторону, стал рубить пихтовые лапки для постели.
2
Кочергину некуда было спешить, и утром он долго чаевничал у костра. За ночь небо очистилось от войлочных облаков, день обещал быть ясным и безветренным.
К восходу солнца сильно приморозило. В тайге стояла та чуткая и звонкая тишина, когда бывает слышен даже звук упавшей шишки. Березы и осины давно сбросили свой лист, и лес посветлел и как бы поредел. Высокие травы полегли, покрылись инеем и похрустывали под сапогами, как хрустит пересохшая солома.
Собравшись в дорогу и тщательно затушив еще тлеющую нодью, Егор начал спускаться к устью ручья. Пройдя около сотни шагов, он наткнулся на свежее кострище. Дня три, может быть, четыре назад здесь кто-то ночевал. Скорее всего — четыре. Тогда шел дождь, и путнику пришлось делать над своей постелью маленький навес из пихтовых лапок. Но кто это мог быть? Охотники из их колхоза ушли совсем в другую сторону. Сюда, к реке, направился один он, Кочергин. Кто-нибудь из проплывавших по реке?
Егор продрался сквозь частый мелкий ельник к самому устью и удивленно присвистнул. Перед ним лежала наполовину вытянутая на камни голубая лодка. От высоко поднятого носа тянулась длинная цепь к вбитому в землю колу, корму залила вода. Сквозь нее был виден пролом в днище: одна доска сломалась пополам от сильного удара снизу. Лодка была моторная, но мотора на ней не оказалось.
Взглядом знатока Кочергин определил: суденышко вышло из строя основательно, и подручными средствами его не наладить. Это понял, конечно, и владелец лодки. Прибившись к берегу и убедившись, что дальнейшее плавание невозможно, он лодку надежно привязал и мотор снял. Но куда он его подевал?
Егор стал приглядываться к следам. Влажный песок был истоптан вокруг сапогами с рубчатыми подошвами. Кожимитовые рубчики наполовину стерлись, и из этого можно было заключить, что человек немало походил по тайге. Там, где подъем на яр был менее крут, виднелось подобие тропки, путник прошел здесь несколько раз.
«Там», — решил Кочергин и поднялся на яр. Он не ошибся. У большого, вросшего в землю камня виднелась разрытая и снова старательно притоптанная рубчатыми подошвами земля. Кочергин расковырял мерзлую корку, и скоро конец ножа звякнул о металл. Раскопав отверстие шире, он увидел часть засыпанного землей мотора.
«Молодец! — мысленно одобрил Егор неизвестного путника. — Позаботился о лодке и о моторе. Только не до конца додумал. Мотор-то сохранится, а лодку весной унесет. Вместе со льдом…». Заровняв опять землю, Кочергин спустился под яр, подергал лодку за цепь. Нет, одному дальше не утащить. И оставить нельзя. Унесет…
Подумав, он отошел в сторону, свалил стройную молодую пихту, очистил ствол от веток и разрубил на несколько частей. Разложив эти короткие катки перед лодкой, Егор перекинул цепь через плечо, поднатужился. Не скоро, с большим трудом удалось ему затянуть лодку на кругляши. Дальше пошло легче. Постепенно перекладывая катки из-за кормы под нос, он вытащил лодку в безопасное место и привязал к дереву.
— Вот теперь будет ладно, — сказал Кочергин удовлетворенно и рукавом вытер со лба пот.
«Интересно, для кого это я старался? — подумал он. — У наших охотников таких лодок нет. Скорее всего возвращался человек из какой-нибудь экспедиции. Но почему один? И куда он теперь направился?».
Отдохнув, Егор приладил котомку за плечами и двинулся своим путем. Спешить было некуда, но до места добраться к вечеру все же следовало. За ночь шуга пошла по реке гуще, забереги стали шире. Ниже, где река мелка и спокойна, ее, может, уже и сковало…
Но вскоре Кочергину пришлось остановиться еще раз. За крутым поворотом, где кончился яр и потянулся низкий лесистый берег, Егор наткнулся на усеянную щепой площадку. Песок был истоптан все теми же рубчатыми подошвами. Невдалеке виднелись три-четыре свежих пня сухостойных пихт. У самой воды валялись поломанные тальниковые вицы.
«Вон как! — весело подумал Егор, радуясь сообразительности незнакомца. — Салик сделал! Ну, этот в тайге не пропадет, до места доберется. Находчив».
По-видимому, путник ночевал и здесь: в кострище горело много золы, рядом валялись примятые лапки. На этом следы человека кончились, дальше мелкий береговой песок был чист, как неисписанная бумага.
Уплыл, — прошептал Кочергин, глядя на бесконечный, все густеющий поток шуги. — Дай-то Бог, чтобы проскочил…
3
Осень — лучшее время в тайге. Исчезает в эту пору страшный бич всего живого — гнус, полегают и перестают мешать ходьбе буйные травы, спадает выматывающая силы жара. А главное — созревают к осенним холодам пушные богатства тайги. Темнеет искрометная шкурка соболя, и становится дымчатой шубка белки. И как же приятно начать промысловый сезон метким выстрелом!
Пока Егор шел неторопливо по берегу, Руслан облаял несколько белок. Охотник взял их одну за другой. Зверьки были полные, упитанные — корма им нынче хватало. Промысел обещал быть удачным. И это поднимало настроение.
Кочергин потихоньку мурлыкал песни: про славное море — священный Байкал, о диком бреге Иртыша, о могучей енисейской волне. Пробовал сложить песню про свою реку, возле которой сейчас шел, но как-то не получалось. Слова подбирались вроде и ладные, а мотивы лезли в голову давно известные. В конце концов он вздохнул и сказал:
— Не выйдет, Руслан, из твоего хозяина композитора. Таковы-то, брат, дела…
Руслан вежливо крутнул загнутым в баранку хвостом: дескать, что поделаешь…
Так и шли они по берегу — охотник и пес, оба довольные жизнью и друг другом, оба благодушные в предчувствии хорошего промысла.
Чем дальше, тем шире разливалась по плоской равнине река. Вырвавшись из гор в долину, она разбилась на множество больших и малых проток. Одни из них были уже вплотную забиты шугой, по другим льдины еще двигались, но двигались медленно, налезая одна на другую, упираясь в берега, надолго останавливаясь. Близок, близок был полный ледостав…
До места, где Кочергин обычно переходил через реку, оставался какой-нибудь час. Там у него был сделан добротный, покрытый корой и дерном шалаш. В этом шалаше ему приходилось жить в ожидании ледостава по нескольку дней. Но нынче он там не засидится. Отдохнет денек и перемахнет на другой берег, в кедровники…
От этих мыслей Егора отвлекло странное поведение Руслана. Пес насторожил уши и, принюхиваясь к песку, молча бросился вперед. Ясно было, что он напал на чей-то след.
Кочергин по привычке, сам этого не замечая, сдернул с плеча ружье. И так же непроизвольно быстро огляделся. Никого… Через несколько шагов он остановился, склонился над песком. Опять след человека. Рубчатая подошва сапога!
Вот здесь незнакомый путник сошел со льда протоки на берег, бросил длинный шест, ставший теперь ненужным. На самой середине протоки виднелся затертый льдами салик.
Кочергин понял, что произошло. Где-то там, вверху, человек направил свой плотик в крайнюю протоку. А возможно, его затянуло сюда течением. Льдины развернули салик боком, и он закрыл единственный узкий проход. Сзади на бревна тотчас же надвинулась шуга. Будь здесь течение сильнее, льдины разметали бы плотик по бревнышку. Но этого слабого препятствия оказалось достаточно, чтобы лед остановился. Забереги сомкнулись до весны. Человеку не оставалось ничего другого, как взять шест и, прыгая с льдины на льдину, добираться до берега.
«Не прошел… — покачал головой Егор. — Куда же он теперь подастся?..».
Впереди лежала безлюдная тайга, лишь через много десятков километров река выходила к мало-мальски обжитым местам. Назад — тоже далеко, да и знать тропы надо. Одним словом, куда ни кинь — всюду клин…
Хорошее настроение было безнадежно испорчено. Что ждет путника дальше, Кочергин представлял достаточно ясно. В лучшем случае — голод и лишения, в худшем…
«И чего сидел в верховьях до самой шуги! — рассердился Егор. — Чистая глупость! Попробуй теперь выкрутиться…».
Следы вели вниз по течению. На маленьких отмелях они исчезали, но там, где был песок, рубчатые подошвы отпечатались достаточно четко. Человек шел размеренным, уверенным шагом.
Из-за пихтовой поросли показался конусный верх шалаша. Егор свернул к своему временному пристанищу и еще издали понял, что незнакомец здесь ночевал. Опять совсем свежее, возможно вчерашнее кострище, опять пихтовые лапки. Но на этот раз сошек у костра не было, чай путник не кипятил. «Котелок пошел ко дну, — понял охотник. — Хорошо, если только один котелок…».
Кочергин осмотрел набросанные в шалаше ветки. Они были нарублены топориком, а возможно, и нарезаны ножом. Во всяком случае, какой-то режущий инструмент путник имел.
— Все равно плохо, — вздохнул Егор, глядя на Руслана. Туго придется мужику…
Пес приподнял с вытянутых лап голову и, словно соглашаясь, вильнул хвостом…
4
За ночь погода резко переменилась, от звонкой осенней тишины не осталось и помина. Налетевший с гор ветер пригнал белесоватые снежные тучи. Деревья вздрогнули, пошептались друг с другом и возмущенно зашумели. Сквозь густые ветви посыпалась мелкая крупа.
Кочергин вышел к реке. Здесь ничем не сдерживаемый ветер гулял во всю силу. Острые ребра вздыбленных торосов дымились снежной пылью. Изредка где-то что-то глухо трещало, торосы посреди реки то начинали двигаться, то вновь застывали причудливыми нагромождениями. Ветер расшевелил успокоившуюся было реку, и теперь она сердито ворочалась, ломая то здесь, то там неокрепшую ледяную броню.
— В хату, Руслан, — мрачно скомандовал собаке Егор. — Не вовремя черт нанес этот ветер. Загорать будем…
В плотном толстостенном шалаше было тихо. От разложенного у входа костра шло приятное тепло. Бушевавшая кругом непогодь казалась отсюда особенно пугающе-злой.
И, может быть, от этого мысли Егора неизменно возвращались к незнакомому путнику. Где он сейчас и что с ним? Сыт или голоден? Пережидает непогоду в укромном месте или, выбиваясь из сил, упорно бредет наперекор ветру к далекой цели? Кочергина вдруг перестали радовать тепло и покой. Исчезло ощущение примитивного, но драгоценного таежного благополучия и уюта. Все сильнее овладевали душой беспокойство и недовольство собой.
И как-то без четкой и ясной мысли руки сами потянулись к ружью и котомке.
— Пойдем, Руслан, — сказал Егор. Собака сладко зевнула и неохотно выползла из шалаша. Уже шагая под качающимися деревьями, захлестываемый струями колючей крупы, Кочергин определил, что он должен сделать. Сегодня ему все равно на тот берег не перейти. Вероятно — и завтра. И вместо того чтобы отсиживаться в шалаше, надо пройти по берегу. Возможно, незнакомец где-нибудь совсем близко пережидает непогоду. Уж если потерял даже котелок… Нельзя допустить, чтобы ушел он с голыми руками навстречу гибели.
Выл и свистел в вершинах деревьев ветер, потрескивали и дымились торосы, постепенно белела от снежной крупы земля, а Кочергин все шагал и шагал вниз по реке…
К концу дня наткнулся он на разметанные ветром остатки костра. Незнакомец здесь не ночевал, костер был разложен на открытом месте. Значит, просто отдыхал?
Егор покопался палкой в снегу вокруг кострища. Ага, вот оно: беличья лапка! Путнику повезло, он добыл белку и, поджарив ее на костре, съел. Вот и тальниковый прут, служивший вместо вертела…
Выходит, нет у бедняги никаких продуктов, иначе не стал бы он терять дневное время, чтобы поджарить белку. Неголодный человек сделал бы это на месте ночевки.
Но где он, Егор, догонит этого сильного телом и духом, быстро идущего человека?
Мысли о промысле, о переходе в кедровники отодвинулись куда-то далеко в сторону. Теперь перед охотником сама собою обозначилась совсем другая цель: догнать незнакомца. И Кочергин без отдыха двигался вперед все тем же размеренным, спорым шагом.
5
Следующее место ночевки неизвестного путника Егор обнаружил перед самым наступлением ночи. Он уже привык к строгому порядку этого человека: привал только в лесистом распадке, обязательно поставленная наклонная стенка с наветренной стороны, постель из пихтовых лапок. И это, несмотря на голод и усталость, когда хочется пренебречь таежными правилами и ограничиться одним костром… Дисциплина незнакомца вызвала у Кочергина уважение к нему.
Длинная ночь прошла беспокойно. Было холодно, и часто приходилось вставать, чтобы подбросить в костер дров. А когда огонь разгорался, ветер завихривал искры и дым, швыряя их в лицо. Несколько раз начинала тлеть ватная телогрейка, чуть не на половину сгорела повешенная для просушки портянка…
Невыспавшийся, хмурый, продолжал Егор на рассвете свой путь. Погода нисколько не переменилась, только вместо крупы пошел мелкий снег. Тайга совсем побелела, и это лишь подчеркивало мрачную темноту шумящих на ветру вершин кедров и пихт.
Впереди в реку вдавался острый каменистый мыс, на краю его стояла могучая корявая лиственница. Она широко размахнулась в стороны толстыми узловатыми сучьями, напоминающими вскинутые навстречу ветру сильные руки.
«Сколько же вынесло это дерево страшных бурь! — подумал Кочергин. — И ведь стоит, и никакая сила его не сломит…».
И тут заметил он, что внизу, на уровне груди человека, на лиственнице широко стесана кора. Затеска была сделана совсем недавно, обнаженная древесина не успела потемнеть.
Егор подошел к дереву и с удивлением прочитал вырезанные ножом слова: «В ямке под камнем». Большая стрела указывала вниз, к корням.
Кочергин отворотил припорошенный снегом камень-плитняк, под ним оказалось небольшое углубление, а в нем, между сухих кусков бересты, обыкновенная ученическая тетрадь. Чувствуя, что здесь кроется какое-то объяснение загадочной истории незнакомца, Егор укрылся от ветра за толстым стволом лиственницы и, волнуясь, раскрыл тетрадь. Простым, остро очинённым карандашом, неровным почерком, на разграфленных в клеточку листках было написано: «Я, гидрограф Леонид Михайлович Зырянов, был направлен в верховья реки, в район озера Светлого, с целью получения дополнительных данных, необходимых для уточнения места постройки гидрометеорологической станции. Мною произведена работа в соответствии с полученным заданием.
Путь от города до озера Светлого мы проделали на моторной лодке вдвоем с проводником Яковом Мельниковым; в дальнейшем он выполнял обязанности рабочего. После выполнения задания Мельников получил расчет и, как это было обусловлено заранее, ушел в свою бригаду — в горы, чтобы заняться пушным промыслом. Обратно я поплыл один.
На Васильевском перекате лодка получила пробоину, и я едва пристал к левому берегу возле устья безымянного ручья. Заделать пролом было невозможно, поэтому лодку пришлось привязать, а мотор снять и закопать у большого камня на яру. Здесь же я сделал салик и поплыл дальше.
В узкой протоке салик затерло шугой, он едва не перевернулся, и при этом в воду упал рюкзак с продуктами и с привязанным к нему котелком. Его сразу же затянуло под лед. Вследствие затора дальше плыть было нельзя, и я сошел на берег. У меня остались малокалиберная винтовка, двенадцать патронов, походный топорик, большой складной нож и неполная коробка спичек.
Иду вниз по реке в надежде добраться до жилых мест. Продуктов нет совсем. Вчера застрелил и съел белку. Сегодня ночью, когда спал, на спине телогрейки от искры выгорела большая дыра. Сильно порвались брюки.
Не предаюсь отчаянию, но и не тешу себя иллюзиями. Конец может наступить скоро. Обидно будет, если моя работа пропадет даром. Поэтому решил, пока есть для этого силы, изложить кратко результаты работ и оставить здесь. Возможно, эта тетрадка будет вскоре найдена. Подлинники дневника и документации несу с собой в надежде на благополучный исход».
Дальше несколько страниц были заняты малопонятными Кочергину чертежами, цифрами и описаниями. В самом конце стояли дата и подпись: «Л. Зырянов».
И больше ничего. Ни жалоб, ни слов прощания. Ничего…
6
Голодный, оборванный, измученный Зырянов, идя по диким таежным дебрям, оставлял за собою след. Это был след сильного духом, мужественного человека.
Кочергину трудно было понять, как это произошло, но факт оставался фактом: гидрограф застрелил выдру. Егор установил это по жалким остаткам выпотрошенных внутренностей, не съеденных воронами, и по клочкам шерсти, примерзшим к обледенелой гальке.
В углублении под обрывистым берегом Зырянов жарил на палочках «шашлык». Кочергин подумал, какой вкус должен быть у этого пропахшего рыбой мяса, к тому же без соли и хлеба, — и его чуть не стошнило. Но как бы там ни было, а охотник радовался, что у гидрографа есть хоть какая-то пища. Голодная смерть ему пока не угрожала.
Однако, что за выносливость и настойчивость были у Зырянова! Делая только короткие и самые необходимые остановки, он шел вперед так быстро, что между ним и сильным, привычным к таежным походам Кочергиным неизменно оставалось одно и то же расстояние. Егор понял это по той точности, с какой совпадали их ежесуточные ночевки.
«Этак я пройду за ним понапрасну всю тайгу», — думал порою Кочергин, и сам не мог разобраться, рад этому или недоволен. А иногда ему становилось даже смешно. Это походило на состязание в выносливости, где сзади идущий никак не дождется, когда же выбьется из сил передний…
Егор пытался представить — какой он из себя, Зырянов. Пожилой или молодой? Веселый человек или нелюдим? Семейный или холост? И как-то постепенно в его воображении сложился образ бывалого человека лет сорока, крепкого и немногословного, без ума влюбленного в свою гидрографию и не успевшего из-за этого жениться. Знал он одного такого инженера. Правда, тот был геолог, но ведь жизнь у геологов и гидрографов во многом сходна…
Потом Кочергин стал с беспокойством думать, догадается ли Зырянов привязать шкуру выдры к спине — ведь в телогрейке выгорела дыра. А ветер дует как раз в спину…
Впрочем, метель начала как будто затихать. Неба по-прежнему не было видно, но тучи поднялись выше и стали светлее, прозрачнее. Они сеяли на землю уже не хлопья, а игольчатую изморозь. Заметно похолодало. Ветер еще налетал дикими порывами, но, словно обессилив, тут же успокаивался.
По многолетнему опыту Егор знал: ночью вызвездит и ударит настоящий зимний мороз. Вот когда надежно закует реку!
«Как все стихнет, буду стрелять, — решил охотник. — Над рекой в мороз выстрел километров на десять раскатывается. Может, и услышит».
И вдруг вверху, в туманной мгле изморози, что-то мелькнуло. Можно было подумать, что над вершинами деревьев медленно и бесшумно скользнула большая птица. Разве вылетела не в свое время потревоженная кем-либо сова?
Кочергин поднял голову и остолбенел. Вертолет! Самый настоящий, спускающийся с неба вертолет!
Но почему он потянул куда-то в сторону? Неужели летчик его не заметил?
Егор сорвался с места и, крича и размахивая руками, кинулся вслед за медленно уходящим вертолетом.
Ага, увидели! Кто-то помахал через борт рукой. Но огромная стрекоза по-прежнему тянула куда-то дальше. Потом она повисла на одном месте и через минуту стала опускаться к земле — как раз в центр маленькой полянки.
Как вертолет приземлился, Кочергин не видел из-за деревьев. Сразу, вспотев от волнения, он изо всех сил побежал к полянке. А навстречу ему продирался сквозь мелкий пихтач человек в авиационном шлеме.
Но странно: чем ближе они сходились, тем медленнее шел летчик. Наконец он остановился совсем.
— Вы не… Зырянов? — донесся до Егора неуверенный вопрос.
— Нет, — покачал головой Егор. И увидев на лице летчика разочарование, поспешно добавил: — Но я знаю, где его искать.
— Где? — встрепенулся летчик.
Кочергин вытащил из кармана тетрадку:
— Читайте. Потом будем толковать.
