7
Их было четверо: пилот, врач, Егор и Руслан. Они поднялись с маленькой полянки в воздух и медленно поплыли над тайгой.
Кочергин не раз летал на самолетах, но там было совсем другое. Там он смотрел на землю с большой высоты как на огромную карту. Она постепенно разворачивалась перед ним, и он мог до подробностей разглядеть все эти ниточки речек, коробочки домов и квадратики полей. А на вертолете, идущем над самыми деревьями, кругозор сужался до предела. И хоть летели очень медленно, в глазах так и рябили мелькающие вершины пихт, елей и кедров, мешая сосредоточиться и приглядеться к тому, что делается на земле.
Впрочем, ко всему надо было привыкнуть. Вскоре Егор освоился настолько, что стал узнавать знакомые места. Вот очередной изгиб реки, до которого ему пришлось бы шагать да шагать, вот протока, огибающая каменистый остров. Где-то там, ниже этого острова, ему пришлось бы сегодня заночевать. И, вероятно, то место от ночевки Зырянова отделял бы еще дневной переход. Но теперь, наконец, он настигнет этого неутомимого гидрографа. И очень скоро.
— Как же вы узнали, что Зырянов попал в беду? — спросил Егор у пилота.
— Об этом нетрудно было догадаться, — ответил тот. — Река замерзла, и от Зырянова — ни слуху ни духу. А так как он уехал на моторке, то, значит, и возвращаться должен был по реке.
К вечеру небо, как и предполагал Кочергин, начало проясняться. Последние жидкие белесоватые тучи уползали куда-то в низовья, открывая бледно-голубое небо. Снег больше не шел. Над зубчатым горизонтом показался пепельный серпок луны.
«А вдруг не найдем? — забеспокоился Кочергин. — Скоро стемнеет, как тогда его увидишь в этакой чащобе?».
Егор посмотрел на летчика. Его лицо было непроницаемо. Никто не мог бы сказать — волнуется ли он, закрадываются ли в его душу тревожные мысли. Спокойно и невозмутимо поглядывал он то на приборы, то вниз, на землю. Наверное, с таким же спокойствием воспринял бы он любую радость или беду. Таково уж свойство его профессии, вырабатывающей твердокаменные характеры.
А летчик, если бы он пожелал, мог бы поведать о своих самых обыденных, будничных думах. Зырянов где-то здесь, в этом квадрате. Уйти отсюда он просто не в силах. Возможно, над ним уже пролетели. Тайга у берега слишком густа. А через полчаса начнет темнеть. Значит, не исключено, что придется заночевать на какой-нибудь поляне. А утром — продолжать поиски…
Врач же думал о том, что его присутствие здесь, вероятно, окажется ненужным. По словам Кочергина, Зырянов идет непрерывно и быстро. Значит, он пока здоров. Если, конечно, ничего не случилось сегодня. В тайге беда караулит одинокого путника на каждом шагу…
И только Руслан был далек от всяческих забот. Свернувшись калачиком, он безмятежно спал в ногах у хозяина, словно путешествие на вертолете было для него самым обычным делом.
На западе угасала скупая, неяркая заря. От дерева к дереву поползли синеватые зыбкие тени. Серп луны озарил призрачным голубоватым светом причудливые нагромождения торосов.
Вертолет сделал один круг, второй. Потом пилот посмотрел вправо, влево и молча повел машину на посадку.
8
Зима пришла сразу и всерьез. Утром солнце долго не показывалось из морозного тумана, а когда наконец выглянуло, в тайге нисколько не стало теплее. Рыхлый снег на земле и деревьях заискрился бесчисленным множеством холодных блесток, на белой пелене четко обозначились синие тени. В тишине звонко раздавался каждый звук, дым от костра поднимался к небу прямым столбом.
— Пора, — сказал пилот.
Лететь решили в обратном направлении — вдоль реки.
— Мы его вчера просто не заметили, — говорил летчик. — Возможно, он уклонился от реки в сторону. Во всяком случае искать надо здесь.
И опять замелькали под вертолетом вершины — стрельчатые, кудрявые, запорошенные снегом, голые… Бесконечно тянется белая торосистая лента реки, до уныния однообразно чередуются неисчислимые изгибы и выступы ее берега… Какой же незаметной пылинкой был здесь одинокий человек, пришедший разведчиком от тех, кто в конце концов покорит и освоит эту дикую сторону!
Вертолет внезапно круто повернул вбок и сбавил скорость. Кочергин тщетно пытался увидеть внизу что-нибудь новое. Все тот же заснеженный берег, разлапистые пихты, крутой яр…
Нет, вон вдали какая-то темная точка. Она как будто движется. Ну да, так и есть. Человек!
Пилот посадил машину в сотне метров от путника. И пока все вылезали на землю, он приближался быстрым, неровным шагом.
«Не он!» — мелькнула мысль у Егора. Ведь, по его представлению, Зырянов должен быть кряжистым сорокалетним мужчиной, а этот щупленький, молодой, долговязый… В следующее мгновение Кочергин механически отметил, что гидрограф поступил так, как сделал бы он сам: шкуру выдры положил на спину, мехом к телу, а сверху надел прожженную телогрейку.
Врач и пилот забросали Зырянова вопросами, а Егор стоял в стороне и думал, что вот и кончилось его неожиданное приключение, что теперь надо переходить на другой берег и, по пути промышляя, двигаться по кедровникам к своей избушке.
— Нет, не видел я вчера вертолета, — отвечал Зырянов, торопливо отправляя в рот кусок шоколада. Слишком густой шел снег. Какое-то гуденье до меня доносилось, но я и не подумал, что это имеет отношение ко мне. Рассчитывал только на свои силы…
— Чрезмерная самоуверенность, молодой человек, — буркнул врач, может быть, недовольный тем, что ему оказалось нечего делать.
— В нашем таежном деле без надежды на себя нельзя, — вступил в разговор Кочергин. — На помощь надейся, но и сам не плошай.
— Ну, на этот раз Леониду Михайловичу повезло, помощь шла с двух сторон, — улыбнулся пилот.
— А он бы сам тоже добрался до жилых мест, — убежденно сказал Егор. — Уж в этом-то я уверен. Понял, когда шел по следу.
— Давайте по местам, — прервал разговор летчик. — Тронемся. Врач, видимо, считая, что Зырянов все-таки находится под его опекой, помог ему сесть в вертолет. И тут Егор хорошо разглядел, как исполосованы сучьями брюки гидрографа. Сквозь одну дырку даже виднелось голое тело. Не каждому видавшему виды таежнику выпадает такое, что перенес этот молодой человек!
— А вы что же? — обратился к Егору пилот.
— Так нам не по пути. Вам — в город, а мне — в обратную сторону, к своей избушке.
Летчик усмехнулся.
— Странный человек… Неужели вы думаете, что я оставлю вас, не доброшу до места? После того, что вы сделали…
Кочергин не заставил себя уговаривать. И вот снова смотрел он на знакомые пустынные места…
А на полу постепенно таял раздавленный сапогом комок снега с отпечатками рубчатой подошвы.
Эдуард Абельтин о Николае Устиновиче
Певец Сибири
Енисей, 1981, №1, с.66-69.
Как-то М. Пришвин сказал о своей писательской деятельности: «Пишу — значит люблю». Эти слова невольно вспоминаются, когда читаешь повести, рассказы, маленькие пейзажные зарисовки сибирского писателя Николая Устиновича. Любовь к суровой и великолепной природе Сибири, к человеку, живущему и работающему в этом крае, — вот что выступает эмоциональным стержнем всего им созданного в литературе.
Произведения Н. Устиновича сибирские и по тематике и по специфике рассматриваемых проблем. Сама позиция автора, его личный взгляд на изображаемое, широта охвата действительности, высота нравственно-моральных критериев, глубочайшее знание природы и людей Сибири показывают писателя мужественным, честным, похожим на героев его книг.
Н. С. Устинович родился в деревне Горелый Борок Нижнее — Ингашского района Красноярского края в 1912 году. Детские и юношеские впечатления от общения с таежными тропами тех мест несомненно отразились на характере его писательского творчества, особенно раннего. Первые книги Устиновича называются «Лесная жизнь», «Аромат земли», «В лесной глуши». Рано оставшись без отца, Н. Устинович прошел хорошую жизненную школу — работал и землекопом, и табельщиком, и начальником канцелярии, и сотрудником многотиражной газеты. Приход к писательскому труду был закономерным следствием его ранних литературных интересов — уже восемнадцати лет он стал публиковать свои первые литературные произведения.
В сороковые годы талант писателя проявился в полной мере. От небольших зарисовок, очерков, лаконичных рассказов Устинович переходит к созданию повестей «Вторая бригада», «Золотая падь», «В краю далеком». Его не оставляют мысли о крупных эпических полотнах. Первый его роман «Маяк в степи», опубликованный в 1951 — 1952 годах, хотя и не встретил положительного отклика у читателя, однако выявил стремление художника отразить в своих произведениях важные вопросы развития советской страны, проблемы колхозного строительства. И все же читатель знает и любит Устиновича — автора лаконичных рассказов, очерков, небольших повестей, коротеньких зарисовок.
В творчестве Устиновича важнейшее место занимает природа. Вот одна из ранних миниатюр «Аромат земли»: «Буйно кустится трава, шумит зелеными ветвями лес. К солнцу тянутся клейкие побеги. В воздухе плавает тонкий запах цветов и черемухи. Дикие валуны покрываются мохом, колья пускают корни, на мертвом валежнике растет молодняк… Все живет, суетится, борется. Все молодо, сильно, весело. И все это тонет в пьянящем аромате плодородной земли, в сладком запахе ее соков.
Я брожу по полям, по лесу, и мое сердце, хмельное от весеннего угара, бьется в унисон с миллионами жизней в разных ее формах и проявлениях. И я счастлив, как счастлива молодая, вновь рожденная земля!»
Это даже не пейзаж, речь идет о состоянии души человека, счастливого от понимания красоты и гармонии жизни. Лиризм, пронизывающий «лесные» и «звериные» зарисовки писателя, чрезвычайно важен. Именно в нем заключается тот высокий нравственный потенциал, который вызывает сопереживание читателя. Даже охотничьи рассказы Устиновича типа «Таежных былей» характерны каким-то особым, добрым, я бы сказал, уважительным отношением к волкам, лисам и прочим обитателям лесов и озер.
Пейзажи Н. Устиновича удивительно многоцветны и многозвучны. Мы видим «зеленое поле», «бурые стога», «ярко-желтый лист», «серебристые нити паутинок», слышим «скрипучий голос дергача», «стрекот кузнечиков», «трубные крики журавлей», «шорох упавшего листа».
Писатель любит природу, находящуюся в движении, в развитии, его пейзажные зарисовки динамичны: «В полдень река затрещала. Горб, что вздулся посредине реки, раскололся на льдины. Крутясь и становясь торчмя, они поплыли вниз. Между льдин показалось дно, черное, глубокое.
В этот день река была сердита и неприветлива. Она брызгала пеной, ворочала лед, шумно, торопливо гнала его вдаль… У нее было много работы».
Уже в ранних произведениях Устинович проявилось его умение через маленький эпизод, деталь передать что-то важное и большое. Вот писатель рассказывает историю спасения суслика, нору которого разрывала собака. Истекающий кровью зверек долгие часы просидел в этом ненадежном укрытии в нескольких сантиметрах от собачьего носа. «Я не стал тревожить зверька, — говорит в заключение автор, — и тихо отошел. Он завоевал себе право на жизнь». («В норе»).
Или другой пример — небольшая зарисовка «Лебединая дружба». В ней рассказывается е гибели двух лебедей, оставшихся зимовать и не перенесших холодов. Бакенщика Никиту Волкова, очевидца этого события, поразило то, что вместе с лебедкой, у которой было перебито крыло, остался зимовать и лебедь — сильная здоровая птица. Это произведение типично для писателя, который главную свою задачу видит, конечно, не в изображении особой жизни «меньших братьев» — животных и птиц, а в анализе человеческой души. История лебединой дружбы в произведении — это высокий нравственно — этический идеал, своеобразный эталон, к которому «примеряется» человеческий характер. Бакенщика Никиту Семеновича мы узнаем по его отношению к погибающим птицам, по тем размышлениям, которые вызывает у него эта трагедия;
Совмещение в одной художественной плоскости переживаний человека и существ, не наделенных разумом, довольно часто используется Устиновичем. В восприятии людей, близких к природе, а таковых большинство среди героев произведений писателя, происходит своеобразное «очеловечивание» и животных, и птиц, и рыб, и даже неодушевленной природы. Подобная антропоморфизация характерна и для авторского восприятия.
В начале рассказа «Серая шапка» автор сообщает: «Я помню случай, когда зверь выгнал из лесу нечестного охотника…» Можно вспомнить в этой связи охотничьи были «Лайка», «Друзья». Н. Устинович продолжает традиции М. Пришвина с его заботой о действующем в природе человеке-созидателе. «Так и я понимаю природу, как зеркало души человека, — писал М. Пришвин, — и зверю, и птице, и облаку только человек дает свой образ и смысл».
В ранних миниатюрах на тему «человек и природа» Н. Устинович подчеркивает гармонию в их отношениях. Зачастую мы наблюдаем здесь элементы своеобразного партнерства, психологического равновесия, слияния. Более поздние произведения Устиновича, сохраняя многие признаки его ранних зарисовок, особенно в принципах сюжетно — композиционного построения, наполняются более глубоким анализом социальной роли человека в его взаимоотношениях с природой. Лиризм ранних миниатюр о природе уступает место эпическим формам освоения жизненного материала. Рассказы Устиновича воспевают героические начала в характерах сибиряков, те новые нравственные принципы, которые могли сформироваться только в социалистическом обществе.
В рассказе «След человека» гидрограф Леонид Зырянов не успел вернуться из тайги до ледостава на реке. Лодка его получила пробоину. И вот, имея только малокалиберную винтовку с двенадцатью патронами, походный топорик, складной нож и неполную коробку спичек, Зырянов вынужден пешком добираться до жилых мест. И он не погиб в зимней тайге. Охотник Егор Кочергин, догадавшись, что человек, оставивший в реке пробитую лодку, терпит беду, двинулся за ним. Егор понял, что впереди него идет мужественный человек, умеющий побеждать мороз, голод и смертельную усталость. Гидрограф был спасен.
В этом рассказе можно отметить естественное для зрелого Устиновича изображение более сложных взаимоотношений человека и природы, чем в его ранних произведениях. Природа здесь и друг, и враг человека одновременно. Это сложное диалектическое единство решается героями в зависимости от их способности быть борцом и победителем. Природа нейтральна — поведение человека по отношению к ней делает ее или противником, или помощником. Егор Кочергин в конце произведения, вспоминая пережитое молодым гидрографом в тайге и побежденное его мужеством, «снова смотрел на знакомые пустынные места, которые вдруг озарились теплом человеческих сердец».
Природа во многих рассказах Устиновича — своеобразное «действующее лицо», участвующее в построении и развитии сюжета. Силы природы служат человеку мужественному и могут погубить человека слабого. Столкновение с природой зачастую — основа конфликта произведения.
Герои рассказов Н. Устиновича в любой ситуации оставляют «след человека, совершают поистине героические поступки, но делают это просто, как что-то обычное, само собой разумеющееся. В самолете, совершившем вынужденную посадку в тундре, замерзал бортмеханик Роман Ушаков. Спасла его женщина из оленеводческой бригады Мария Лампай. После на воротнике спасенного обнаружили кровь. «Мария, нанизывавшая на нитку бисер, подняла голову.
— Это не худой кровь, — тихо сказала она. — Из моей рука кровь.
— Из твоей руки? – удивился Михаил. — Как же ты ее поранила?
— Немножко резала ножом. Oй, какой непонятливый голова, — засмеялась женщина. — Оленчик надо было резать, теплой кровью товарища поить. У меня оленчик не был. Своя кровь поила…» («Сестра Маша»).
Влас Ткачев из рассказа «Недалекий путь», оказавшись среди болот и трясины, думает в первую очередь о том, чтобы сообщить людям об обнаруженном им выходе свинцовых руд.
Пожилой человек Ефим Осипович Егоров, не боясь смертельной простуды, ныряет в замерзающую воду, чтобы спасти затонувшую печатную машину. Он понимает, как необходима типография в глухом районе эвенкийской тайги. («Первопечатник»).
Робкая девушка-метеоролог из рассказа «Экзамен» в минуту смертельной опасности для товарища сама делает ему ампутацию раздробленной кисти. Заканчивается рассказ следующими словами: «Метель мела с прежней силой. В горах темнело от надвигавшихся сумерек. Где-то протяжно, тоскливо скрипело надломленное дерево. Но все это уже не было таким чужим и мрачным, как несколько часов назад. Гале казалось, что она перешагнула невидимый рубеж, за которым приходят к человеку уверенность и бесстрашие».
«Перешагнуть через невидимый рубеж» — это очень важно для Устиновича. Его герои, сталкиваясь с трудностями, побеждая их, нравственно растут, духовно обогащаются. Исследовательница творчества писателя О. Пелымская справедливо отмечает: «Во многих рассказах Н. Устиновича человек раскрывается у решающей черты, где характер его проверяется на излом и на прочность».
Писатель ставит героев своих произведений в сложные, часто трагические ситуации, когда человек не может солгать, когда его суть проявляется обнаженно и четко. Это один из важнейших приемов психологического анализа у Н. Устиновича.
Оказавшись с другими геологами на несколько часов в замерзшем шурфе, разоблачает себя Антон Дергачев из рассказа «Пуд соли» — он потихоньку от товарищей съедает припасенные на всякий случай сухари. Бросает в тайге человека Тимофей Кислов («Отверженный»). Однако большинство героев Устиновича с честью выходят из самых сложных, самых опасных положений, в такие минуты душа их раскрывается самыми светлыми гранями.
Желание глубже понять духовную суть нового человека закономерно приводят Н. С. Устиновича к жанру очерка. В 1943—1947 годы он создает такие произведения, как «Мастер высоких урожаев», «Хлебороб Звягинцев», «Полевод Коваленко». В 1949 году выходит цикл «Обновленная земля», очерки включаются во многие другие его сборники.
В 1958 году вышла книга очерков писателя «Северные встречи». Избавившись от элементов фактографии, имевших место в ранних его произведениях этого жанра, Н. Устинович создает великолепные циклы очерков. «У Ангары», «На сибирском тракте». Для этих произведений характерно изображение перспектив развития Сибири, экскурсы в историю края. Героические будни советских людей как бы проецируются на революционные и нравственные искания великих людей предшествующих поколений — декабристов, Чехова, героев гражданской войны и т. д. Соединяя в гармоническое художественное целое изображение исторического прошлого и современности, писатель прослеживает истоки высоких нравственных качеств и революционного энтузиазма советских людей, подчеркивает величие перемен, происшедших в стране, освободившейся от гнета и эксплуатации.
Вот характерный отрывок из очерков «В путь-дорогу»: «Хочу сесть за руль и вижу: на сиденье лежит фотография. Мы выронили ее из книги, когда проверяли вещи. Крупным планом заснята чугунная доска с надписью рельефными буквами: «23 июня .1933 года здесь пересечен тракт «Великий Сибирский каторжный путь». Я видел эту доску. Она висит на стене одного из цехов крупного, завода, расположенного на правом берегу Енисея. Огромный цех протянулся через старый каторжный тракт, и в память об этом событии была отлита доска. Поистине символическое событие!».
С какими мужественными, сильными, интересными людьми знакомит читателя Устинович в своих очерках. Здесь и эвенки Увачаны: один — Герой Советского Союза, а другой — кандидат исторических наук, и один из разведчиков природных богатств Удерейской тайги геолог Виктор Иванович Медведков, и мастер Степановского лесопункта Осип Трофимович, и многие другие.
Говоря о художественном наследии Н. Устиновича, нельзя обойти молчанием его произведения для детей — приключенческие повести «Золотая падь», «Зеленый клад», «Замурованный подвал», «Черное озеро», «Лесной пожар». Писатель вводит юного читателя в мир, полный захватывающих событий, интересных дел, в атмосферу благородных мыслей и свершений.
В повести «Саня Лосев» писатель рассказывает о судьбе деревенского паренька, прошедшего через суровые испытания гражданской войны. Время детства стало для него временем самоотверженной борьбы за свободу, за жизнь. В этой борьбе сформировался характер Сани, прошедшего путь к победе вместе с Северо-Ачинским партизанским отрядом. Высокий духовный потенциал, полученный юным партизаном-разведчиком, определил его жизнь и в мирное время. Мы узнаем о мужестве мальчика, в одиночку отправившегося в зимнюю тайгу разыскивать сбежавшую из питомника ценную соболиху Вешку.
Подобно героям «взрослых» произведений, юные герои Н. Устиновича попадают в сложнейшие ситуации, принимают важные решения, совершают добрые, полезные для народа дела. Писатель любящими отцовскими глазами смотрит на своих «ребятишек», старается помять их радости и печали, ведет их через испытания к мужеству, честности, гражданственности.
С глубокой любовью наблюдая за идейным и нравственным ростом советского человека-созидателя, Н. Устинович обличал то, что мешает движению общества вперед. Одним из главнейших врагов советской морали он считал религиозный фанатизм.
