УПП

Цитата момента



Ничто так не украшает комнату, как дети, аккуратно расставленные по углам.
Владелец трехкомнатной квартиры

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Дети цветы, но вы – не навоз на грядке. Цветок растет и стремится все из почвы вытянуть. А мудрость родителей в том и состоит, чтобы не все соки отдать, надо и для себя оставить. Тут природа постаралась: хочется отдать всё! Особенно женщину такая опасность стережет. Вот где мужчине надо бы ее подстраховать. Уводить детей из дома, дать жене в себя прийти, с подружкой поболтать, телевизор посмотреть, книжку почитать, а главное – в тишине подумать.

Леонид Жаров, Светлана Ермакова. «Как быть мужем, как быть женой. 25 лет счастья в сибирской деревне»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/france/
Париж
щелкните, и изображение увеличится



 

КАК ФАБИАНА ИЗ-ЗА ЕГО ДЛИННЫХ ФАЛД ПРИНЯЛИ ЗА СЕКТАНТА И СМУТЬЯНА. — КАК КНЯЗЬ ВАРСАНУФ СПРЯТАЛСЯ ЗА КАМИННЫЙ ЭКРАН И УВОЛИЛ ГЕНЕРАЛЬНОГО ДИРЕКТОРА ПО ЧАСТИ ПРИРОДЫ. — БЕГСТВО ЦИННОБЕРА ИЗ ДОМА МОША ТЕРПИНА. — КАК МОШ ТЕРПИН ХОТЕЛ ВЫЕХАТЬ ВЕРХОМ НА МОТЫЛЬКЕ И СТАТЬ ИМПЕРАТОРОМ, НО ПОТОМ ЛЕГ СПАТЬ.

На рассвете, когда дороги и улицы еще пустынны, Валтазар пробрался в Керепес и сразу же побежал к своему другу Фабиану. Он постучал в дверь его комнаты, и слабый, больной голос ответил:

— Войдите!

Бледный, осунувшийся, с безнадежной болью на лице, Фабиан лежал в постели.

— Господи, — воскликнул Валтазар, — господи… друг мой! Что с тобой стряслось?.. Говори!

— Ах, друг мой, — отвечал Фабиан нетвердым голосом, с трудом приподнявшись, — я конченый, совсем конченый человек. Чертовщина, которую наслал на меня, я знаю, этот мстительный Проспер Альпанус, доведет меня до гибели!..

— Как же так? — спросил Валтазар. — Колдовство, чертовщина — ты же раньше не верил в такие вещи.

— Ах, — продолжал Фабиан плаксивым голосом, — ах, теперь я верю во все: в волшебников, ведьм, гномов и водяных, в крысьего короля и в корень мандрагоры, — во все что угодно. Кого так допечет, как меня, тот не станет артачиться!.. Помнишь ужасный скандал с моей курткой, когда мы возвращались от Проспера Альпануса?.. Добро бы дело этим и кончилось!.. Осмотри-ка мою комнату, дорогой Валтазар!..

Сделав это, Валтазар обнаружил множество развешанных по всем стенам фраков, сюртуков и курток всевозможного покроя и всевозможных цветов.

— Уж не собираешься ли ты, Фабиан, — воскликнул он, — стать старьевщиком?

щелкните, и изображение увеличится— Не смейся, — отвечал Фабиан, — не смейся, дорогой друг. Все это платье я заказывал у самых знаменитых портных, надеясь избавиться наконец от проклятья, тяготеющего над моей одеждой, но не тут-то было. Стоит мне хоть несколько минут поносить сюртук, который сидит на мне тютелька в тютельку, как рукава поднимаются к плечам, а фалды, вытянувшись локтей на шесть, начинают волочиться за мной хвостом. В отчаянии я заказал себе жакетик с предлинными, как у паяца, рукавами. «Поднимайтесь себе на здоровье, рукава,—думал я, — вытягивайтесь себе на здоровье, полы, как раз все и выровняется». Где там! Через несколько минут произошло то же, что со всеми другими одеждами! Никакое искусство, никакие усилия лучших портных не могли сладить с проклятыми чарами! Само собой разумеется, что везде, где бы я ни показывался, надо мной насмехались и издевались, но вскоре невольное упорство, с каким я появлялся в столь нелепых нарядах, дало повод к суждениям совсем другого рода. Женщины — но это еще полбеды — бранили меня за невероятную суетность и пошлость, поскольку я, вопреки правилам приличий, стараюсь выставить напоказ свои голые руки, считая их, по-видимому, очень красивыми. Хуже было, что богословы ославили меня вскоре сектантом, они спорили только, к какой секте меня отнести — рукавиан или фалдиан, но сходились на том, что обе секты весьма опасны, так как обе провозглашают полную свободу воли и осмеливаются думать о чем угодно. Дипломатисты сочли меня гнусным смутьяном. Они утверждали, что своими длинными фалдами я хочу вызвать недовольство в народе и настроить его против правительства, что я вообще принадлежу к некоему тайному обществу, знаком которого является короткий рукав. Давно уже, мол, обнаруживаются там и сям следы короткорукавников, которые так же страшны, как иезуиты, и даже страшнее, потому что стараются повсюду ввести вредную для всякого государства поэзию и сомневаются в непогрешимости князей. Короче говоря, дело стало принимать все более серьезный оборот, и меня вызвал ректор. Заранее зная, на какую беду обреку себя, если надену сюртук, я явился , в жилетке. Это разозлило ректора, он решил, что я насмехаюсь над ним, и, накричав на меня, велел мне до конца недели предстать перед ним в приличном сюртуке, в противном случае он отчислит меня без всякого снисхождения… Сегодня этот срок истекает!.. О я несчастный!.. О распроклятый Проспер Альпанус!..

— Замолчи, — воскликнул Валтазар, — замолчи, дорогой друг Фабиан, не клевещи на моего дорогого, милого дядюшку, который подарил мне имение. Да и тебе он вовсе не желает зла, хотя и слишком сурово, я это признаю, наказал тебя за твою развязность при встрече с ним… Но я пришел с подмогой!.. Он посылает тебе эту шкатулочку, которая положит конец всем твоим бедам.

И, вынув из кармана черепаховую шкатулку, полученную от Проспера Альпануса, Валтазар передал ее безутешному Фабиану.

— Что толку, — сказал тот, — что толку мне в этой ерунде? Как может какая-то маленькая черепаховая шкатулка повлиять на покрой моего платья?

— Этого я не знаю, но мой дорогой дядюшка не станет меня обманывать, у меня к нему полное доверие; открой-ка лучше эту шкатулку, дорогой Фабиан, поглядим, что в ней содержится.

Фабиан повиновался — и из шкатулки вылез великолепно сшитый черный фрак тончайшего сукна.

Ни Фабиан, ни Валтазар не удержались от громкого возгласа величайшего изумления.

— Ага, я понимаю тебя, — воскликнул в восторге Валтазар, — ага, я понимаю тебя, милый Проспер, мой дорогой дядюшка! Этот фрак придется впору, он разрушит все чары…

Фабиан без промедления надел фрак, и догадка Валтазара подтвердилась. Прекрасный этот наряд сидел на нем, как ни один другой до сих пор, и никакого укорачивания рукавов, никакого удлинения фалд и в помине не было.

Вне себя от радости Фабиан решил немедленно сбегать к ректору в своем новом, отлично сидящем фраке и все уладить.

Валтазар подробно рассказал своему другу, как обстояло дело с Про-спером Альпанусом и как тот вручил ему, Валтазару, средство, способное покончить с пакостями уродца-недомерка. Фабиан, до неузнаваемости изменившийся, как только отрешился от всякого скептицизма, стал рассыпаться в похвалах благородству Проспера и вызвался приложить руку к разрушению чар Циннобера. В этот миг Валтазар увидел в окно своего друга, референдария Пульхера, который мрачно сворачивал за угол. По просьбе Валтазара Фабиан высунулся в окно и, окликнув референдария, сделал ему знак, чтобы он зашел к ним.

Войдя, Пульхер сразу воскликнул:

— Какой на тебе великолепный фрак, дорогой Фабиан!

Но тот отвечал, что Валтазар ему все объяснит, и побежал к ректору. Когда Валтазар подробно описал все, что произошло, референдарию, тот сказал:

— Сейчас самое время убить это мерзкое чудовище. Знай, что сегодня он празднует свое торжественное обручение с Кандидой, а тщеславный Мош Терцин устраивает по этому поводу большое празднество, на которое пригласил самого князя. Как раз во время празднества мы и проникнем в дом профессора и нападем на уродца. В зале не будет недостатка в свечах, необходимых, чтобы мгновенно сжечь окаянные волоски.

Друзья успели о многом еще поговорить и условиться, когда вошел Фабиан, сияя от радости.

— Сила, — сказал он, — сила фрака, вылезшего из черепаховой шкатулки, показала себя самым великолепным образом. Едва я вошел к ректору, он удовлетворенно улыбнулся. «Ага, — обратился он ко мне, — ага, я вижу, дорогой Фабиан, что вы оправились от вашего странного помешательства… Ну, вот! Такие горячие головы, как вы, любят всякие крайности!.. Вашу затею я никогда не считал следствием религиозного фанатизма… в ней больше ложного патриотизма… тяги к необычайному, подкрепленной примером героев древности… Да, вот это я понимаю, такой прекрасный фрак, и сидит хорошо!.. Слава государству, слава миру, если благородные юноши носят такие фраки, с такими ладными рукавами и фалдами. Храните верность, Фабиан, храните верность такой добродетели, такой благонамеренности — из них вырастает героическое величие!» Ректор обнял меня, и на глазах у него блеснули слезы. Сам не знаю, с какой стати я вдруг извлек черепаховую шкатулку, из которой возник фрак и которая теперь лежала в одном из его карманов. «Позвольте!» — сказал ректор, сложив щепотью пальцы. Не зная, есть ли в шкатулке табак, я открыл крышку. Ректор взял щепотку, понюхал, схватил мою руку, крепко ее пожал, и по щекам его покатились слезы. «Благородный юноша! — сказал он растроганно. — Отличная понюшка!.. Все прощено и забыто, отобедайте у меня сегодня!» Видите, друзья, все мои беды кончились, и если нам сегодня удастся разрушить чары Циннобера — а ничего другого нельзя и ожидать, — то отныне и вы будете счастливы!..

щелкните, и изображение увеличитсяВ зале, освещенном сотней свечей, стоял маленький Циннобер в ярко-красном расшитом костюме, при большом ордене Зеленокрапчатого тигра с двадцатью пуговицами, на боку — шпага, под мышкой — шляпа с пером. Рядом с ним — прелестная Кандида в убранстве невесты, сияющая обаянием и молодостью. Циннобер держал ее руку, которую время от времени прижимал к губам, весьма противно ухмыляясь при этом. И тогда щеки Кандиды заливались краской, и она глядела на малыша с выражением сильнейшей любви. Смотреть на это было довольно жутко, и лишь всеобщая ослепленность чарами Циннобера была виною тому, что никто не возмутился опутавшим Кандиду гнусным обманом, не схватил ведьменыша и не бросил его в огонь камина. Вокруг этой пары, на почтительном расстоянии от нее, столпились гости. Лишь князь Варсануф стоял около Кандиды и старался бросать во все стороны исполненные значения и милости взгляды, на которые, однако, никто не обращал особенного внимания. Все глядели только на жениха с невестой и ловили каждое слово Циннобера, а тот время от времени издавал лишь какие-то невнятные звуки, всякий раз вызывавшие у гостей тихое «ах!» величайшего восхищения.

Настало время обменяться обручальными кольцами. Мош Терпин вошел в круг с подносом, на котором сверкали кольца. Он откашлялся…

Циннобер поднялся на носках как можно выше, он доставал невесте почти до локтя… Все замерли в напряженном ожидании… и тут вдруг слышатся чьи-то незнакомые голоса, дверь зала распахивается, вбегает Валтазар, с ним Пульхер… Фабиан!.. Они врываются в круг…

— Что такое, что нужно этим незнакомцам? — восклицают все наперебой…

Князь Варсануф в ужасе вопит:

— Восстание… Мятеж… Стража! — и прыгает за каминный экран.

Мош Терпин узнает Валтазара, уже подступающего к Цинноберу, и кричит:

— Господин студент!.. Вы не в себе… вы сошли с ума?.. Как вы осмелились ворваться сюда во время обручения?.. Люди… гости… слуги… вышвырните этого невежу за дверь!..

Но, не обращая ни на что ни малейшего внимания, Валтазар извлекает лорнетку Проспера и пристально смотрит через нее на голову Циннобера. Словно от удара электричества, Циннобер издает пронзительный кошачий визг, эхо которого разносится по всему залу. Кандида без чувств падает на стул; плотно замкнутый круг гостей рассыпается… Глаза Валтазара отчетливо видят огненно-блестящую полоску волос, он прыгает к Цинноберу, хватает его, тот брыкается, упирается, царапается и кусается.

— Взять… взять! — кричит Валтазар.

И вот Фабиан с Пульхером сжимают малыша так, что тот и шевельнуться не может, а Валтазар уверенно и осторожно хватает багряные волоски, вырывает их одним махом, прыгает к камину, бросает их в огонь, они с треском вспыхивают, раздается оглушительный удар, и тут все словно бы пробуждаются… С трудом поднявшись с земли, Маленький Циннобер стоит и бранится на чем свет стоит, он велит немедленно схватить и бросить в темницу дерзких возмутителей спокойствия, покусившихся на священную особу первого в государстве министра! Но все спрашивают друг друга:

— Откуда взялся этот попрыгунчик?.. Что нужно этому маленькому страшилищу?

А малыш не перестает негодовать, топать ножками и кричать:

— Я министр Циннобер… я министр Циннобер… Зеленокрапчатый тигр с двадцатью пуговицами!

И тогда все разражаются неистовым хохотом. Малыша окружают, мужчины поднимают его и бросают из рук в руки, как мячик; орденские пуговицы отскакивают одна за другой… он теряет шляпу… шпагу… башмаки. Князь Варсануф выходит из-за каминного экрана и присоединяется к толпе. Тогда малыш начинает визжать:

— Князь Варсануф… ваша светлость… спасите своего любимца… своего министра!.. На помощь… на помощь… государство в опасности… Зеленокрапчатый тигр… аи… аи!

Князь бросает на малыша злобный взгляд и затем быстро шагает вперед к двери. Мош Терпин преграждает ему путь, князь хватает профессора, отводит в угол и со сверкающими гневом глазами говорит:

— Вы смеете устраивать глупую комедию своему князю, отцу своего отечества?.. Вы приглашаете меня на обручение своей дочери с моим уважаемым министром Циннобером, а вместо министра я застаю здесь омерзительного урода, которого вы обрядили в блестящее платье!.. Знайте, сударь, что такие шутки пахнут государственной изменой, и я вас строго покарал бы за них, не будь вы полным болваном, которому место в сумасшедшем доме… Я освобождаю вас от должности генерального директора дел, относящихся к природе, и не потерплю больше никаких занятий в моем погребе!.. Adieu!

И он стремглав удалился.

А Мош Терпин, дрожа от злости, бросился на малыша, схватил его за длинные, взъерошенные волосы и потащил к окну.

— Вон отсюда, — кричал он, — вон отсюда, гнусный, паршивый ублюдок, ты бессовестно меня обманул и отнял у меня все счастье жизни!

Он хотел вышвырнуть малыша в открытое окно, но смотритель Зоологического Кабинета, тоже здесь находившийся, подбежал к ним с быстротой молнии, схватил малыша и вырвал его из рук Моша Терпина.

— Остановитесь, — сказал смотритель, — остановитесь, господин профессор, не посягайте на княжескую собственность. Это никакой не урод, a Mycetes Beelzebub… Simia Beelzebub, убежавшая из музея!

— Simia Beelzebub… Simia Beelzebub! — послышалось отовсюду сквозь хохот.

Но, взяв малыша на руки и рассмотрев его, смотритель обескуражено воскликнул:

— Что я вижу!.. Это ведь не Simia Beelzebub, это ведь всего-навсего какой-то уродливый корневичок! Тьфу!.. Тьфу!..

щелкните, и изображение увеличитсяИ он швырнул малыша на середину зала. Под громкие насмешки гостей малыш, визжа и рыча, побежал за дверь, затем вниз по лестнице и дальше, дальше — к себе домой, где его не заметил никто из его слуг.

Пока все это происходило в зале, Валтазар удалился в ту комнату, куда, как он увидел, отнесли упавшую в обморок Кандиду. Он бросился к ее ногам, прижал ее руки к своим губам, стал называть ее самыми ласковыми именами. Наконец она очнулась с глубоким вздохом и, увидев Валтазара, в восторге воскликнула:

— Наконец… Наконец ты здесь, любимый мой Валтазар! Ах, я чуть не погибла от тоски и любовной муки!.. И все мне слышалась песня соловья, от звуков которой истекала кровью алая роза!..

Забыв сейчас обо всем на свете, она рассказала, что ее опутал отвратительный сон, что ей казалось, будто к ее сердцу приник какой-то страшный урод, которому она должна была подарить свою любовь, потому что не могла поступить иначе. Этот урод умел притворяться Валтазаром; и когда она усиленно думала о Валтазаре, она знала, что этот урод не Валтазар, но потом ей опять почему-то казалось, что она должна любить этого урода, и притом ради Валтазара.

Валтазар объяснил ей все настолько, чтобы вконец не расстроить ее и без того взбудораженных чувств. Затем последовали, как то обычно бывает у любящих, тысячи уверений, тысячи клятв в вечной любви и верности. При этом они обнимали друг друга и прижимали к груди с пылкой нежностью, испытывая райское блаженство и небесный восторг.

Вошел Мош Терпин, он ломал руки и жаловался, а с ним вместе, тщетно стараясь утешить его, пришли Пульхер и Фабиан.

— Нет, — кричал Мош Терпин, — нет, я совершенно конченый человек! Я уже не генеральный директор всех относящихся к природе дел в государстве… Никаких больше занятий в княжеском погребе… немилость князя… а я-то думал стать кавалером Зеленокрапчатого тигра хотя бы с пятью пуговицами… Все пошло прахом!.. Ах, что скажет его превосходительство уважаемый министр Циннобер, услыхав, что я принял за него какого-то несчастного урода, за Simia Beelzebub cauda prehensili1 или как там его еще!.. О господи, и его ненависть тоже падет на мою голову!.. Аликанте!.. Аликанте!..

— Но поймите же, дорогой профессор, высокочтимый генеральный директор, — утешали его друзья, — никакого министра Циннобера больше нет!.. Вы нисколько не оплошали, благодаря волшебному дару, которым наделила этого безобразного коротышку фея Розабельверда, он морочил вас так же, как и нас всех!..

И Валтазар рассказал все с самого начала. Профессор внимательно слушал, а когда Валтазар кончил, воскликнул:

— Это явь или сон? Ведьмы… волшебники… феи… магические зеркала… симпатические средства… и я должен верить в такую чепуху?

— Ах, милейший профессор, — заметил Фабиан, — поноси вы некоторое время, как я, сюртук с короткими рукавами и длинным шлейфом, вы бы во все поверили за милую душу!..

______________

1 Обезьяну Вельзевул с цепким хвостом (лат.).

— Да, — воскликнул Мош Терпин, — да, все так… да!.. Меня заморочило заколдованное чудовище… я уже не стою на ногах… я взлетаю к потолку… меня уносит Проспер Альпанус… я выезжаю верхом на мотыльке… я причешусь у феи Розабельверды… у фрейлейн Розеншён из приюта и стану министром!.. Королем… императором!..

И он принялся прыгать по комнате с криками ликованья, отчего все испугались за его рассудок, а потом в изнеможении упал в кресло. Тогда Валтазар и Кандида приблизились к нему. Они стали говорить о том, как пылко, как безмерно любят они друг друга, как не могут друг без друга жить, и звучало это довольно жалостно, так что Мош Терпин и в самом деле немного поплакал.

— Всё, — сказал он, всхлипывая, — всё, что хотите, дети!.. Женитесь, любитесь… голодайте вместе, ведь Кандиде в приданое я не дам ни гроша…

Что касается голода, отвечал, улыбаясь, Валтазар, то завтра он надеется убедить господина профессора, что этого опасаться не приходится, поскольку его, Валтазара, дядя, Проспер Альпанус, хорошенько позаботился о нем.

— Сделай это, — вяло сказал профессор, — сделай это, милый сын мой, если можешь, но только завтра: чтобы мне не сойти с ума, чтобы у меня не лопнула голова, я должен сию же минуту лечь спать.

Он и правда сделал это безотлагательно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ



Страница сформирована за 0.6 сек
SQL запросов: 172