Детский сад для телят
— Мама, можно я пойду на ферму и посмотрю маленького телёночка? — просит Таня.
Быстрее обычного идёт она по тропинке впереди мамы.
Вот и ферма.
Телёнок стоит в загородке из длинных узких дощечек.
Подошла Таня к телёнку, рассматривает его.
У телёнка чёрная голова, чёрные уши, на лбу белое пятнышко. А глаза круглые и голубые.
Телёнок таращит глаза, хочет всё кругом рассмотреть. Глаза расставлены широко, далеко один от другого, смотреть неудобно.
Таня гладит телёнка по широкому лбу с завитушкой и белым пятнышком; телёнок шевелит ушами, высовывает розовый шершавый язык, пытается лизнуть Танину руку. Таня не отдёргивает ладошку, и телёнок норовит забрать всю ладошку в рот и пососать её, почмокать. Наверно, думает, что это такая большая розовая соска.
Нос у телёнка влажный, чёрный, как будто из чёрной лакированной кожи сделан. Дышит телёнок, ноздри раздувает, на Таню струйки тёплого влажного воздуха выпускает.
Постоял-постоял телёнок и устал. Передние ножки у него подкашиваются, телёнку лечь хочется. Но он упрямый, не ложится. Снова распрямляет свои тоненькие ножки и снова к Тане тянется. Девочка ему нравится.
— Напои телёнка, Таня, — говорит Нина Игнатьевна и протягивает Тане ведро с парным молоком.
— Тут много, мама, — говорит она.
— Не много, не много, всего два литра, сколько ему полагается.
«Ничего себе, — думает Таня. — Только-только на свет появился, а уже два литра молока выпивает сразу. Утром, днём и вечером по два литра. Сколько же это получается? Два прибавить два и ещё два. Целых шесть литров в день! Вот так крошечка!»
Таня ставит ведро в клетку. Телёнок сначала не понимает, что надо делать, смотрит на Таню вытаращенными голубыми глазами. Таня наклоняет его голову к ведру. Телёнок чувствует тёплый парной запах и начинает пить, громко чавкая и причмокивая.
Молоко кончилось, а у телёнка ещё вся голова в ведёрке. Хочет Таня отнять ведёрко, а телёнок не отдаёт!
— Мама, — кричит Таня, — ему молока мало!
— Не мало, не мало, — подходит Нина Игнатьевна, — больше ему нельзя. Он ещё маленький.
На второй день появился второй телёнок, затем третий, четвёртый, пятый. Десять маленьких загородок-клеток стоят на ферме. Десять телят ждут своей порции молока три раза в день.
Одной Тане уже не справиться со всеми. Тогда Нине Игнатьевне приходит на помощь старший сын Серёжа. Он уже совсем большой, его уже в пионеры приняли.
Десять дней стоят телята в коровнике. Это похоже на детские ясли. Только каждый малыш стоит отдельно. Они же ещё такие глупые, у них ещё ножки подкашиваются, могут задавить один другого.
Через десять дней их переводят в телятник. Там они и растут, пока не станут взрослыми.
Это — детский сад для телят.
Жужжит, а не кусает
— Мама, — говорит Таня, — помнишь, ты рассказывала, что всех коров руками доили. И трудно было. А когда стали доить машинами, — легче стало?
— Конечно легче! Только это не так просто далось и нам и коровам. Помучились…
…Однажды подходит Нина Игнатьевна к ферме и слышит громкие голоса: кто-то с кем-то ссорится. Прибавила Нина Игнатьевна шагу — что такое случилось? Коровы не любят, когда люди ссорятся, не любят громкие голоса.
Входит Нина Игнатьевна на скотный двор и не может понять: что же тут произошло? Машут женщины руками, кричат:
— Не буду!
— И я не буду!
— Как делала, так и делать буду!
Огляделась Нина Игнатьевна и увидела: разбросаны доильные аппараты.
Давно доярки ждали машинной дойки. И вот дождались. Дождались — и поссорились из-за неё.
— В чём же дело? — спросила Нина Игнатьевна.
— В чём, в чём! Да в том, что включили аппараты, а коровы испугались, сбесились. Не подпускают.
— Надо с ними поговорить, подготовить их, — спокойно сказала Нина Игнатьевна.
— Так вот — побежали за ними.
— За кем? — не поняла Нина Игнатьевна.
— За начальством…
— Не с начальством надо говорить, а с коровами… — сказала Нина Игнатьевна.
— Ты что? Ох, насмешила!
— А зачем нам звать бригадира и зоотехника? Ведь они давно нам всё объяснили — как подключать, как доить машиной. А коров подготовить надо.
— Да как ты её, рогатую, подготовишь? Вот смотри, я к ней с этой штукой подхожу, а она пятится, смотрит косо. А вот включаю… — И доярка включила аппарат.
Корова вздрогнула и — р-раз! — сбила аппарат.
— Наверно, не так надо, по-другому… — задумалась Нина Игнатьевна.
— А как по-другому?
— Я ещё сама не знаю. Надо подумать.
И действительно, никакими инструкциями не было предусмотрено, как приучать коров к машинной дойке.
Подошла Нина Игнатьевна к самой спокойной корове. Назвала её ласковым именем, погладила. И тут же аппарат включила. Корова вздрогнула и в сторону дёрнулась.
«А что? — думала Нина Игнатьевна. — А ну-ка, сделаю так…»
— Ах ты, моя милая, — сказала она корове, — давай-ка я тебя руками буду доить по-прежнему, а аппарат пусть в углу пожужжит.
Отнесла аппарат в самый дальний угол. Включённый аппарат жужжит в углу, а Нина Игнатьевна руками доит.
Косится корова на непонятную жужжалку, а молоко даёт.
Подоила Нина Игнатьевна одну, затем вторую, третью корову. Аппарат всё жужжит. На второй дойке — так же. На третьей — то же самое.
Через день аппарат уже поближе поставила. И опять руками доит. Через два дня ещё поближе поднесла включённый аппарат.
Слышат коровы — что-то жужжит, но ничего необычного и страшного с ними не происходит.
Всё идёт по-прежнему.
Постепенно привыкли к жужжалке. Перестали её бояться. В самом деле, чего её бояться: пожужжит-пожужжит — перестанет. Не шмель, не овод — не кусает. Только жужжит.
Совсем близко к коровам поставила Нина Игнатьевна аппарат. Не пугаются. Молоко отдают. Привыкли.
И тогда решила Нина Игнатьевна подключить аппарат к вымени. С ласковым приговором тёплой водой вымя вымыла и — подключила аппарат.
И не сразу корова поняла, что произошло. Повернула голову, смотрит на Нину Игнатьевну. А она гладит корову, уговаривает: всё в порядке, мол, ничего страшного.
И приучила всех коров к машинной дойке.
Так и другие доярки сделали.
Спасите Гитару!
— Беда случилась, дочка, — сказала Нина Игнатьевна.
— Какая беда?
— Гитара жвачку потеряла.
Таня знала, что Гитара — любимая мамина корова. А вот как она потеряла жвачку, Таня не знала. Сколько девочка жила на свете, ещё никогда ни одна корова не теряла жвачку. Здоровая корова должна всё время жевать. Если корова перестаёт жевать, — значит, она заболела. Очень редко это бывает с коровами, за которыми хорошо ухаживают. А уж если случилась такая беда, нельзя терять времени.
Пошла Нина Игнатьевна в контору, к телефону. Никто у неё ничего спросить не успел. Все сразу поняли, что случилась беда. Затихли все кругом. Бухгалтер перестал на счётах щёлкать, экономист перестал арифмометр крутить. Молча на Нину Игнатьевну смотрят.
— Это Зыбина? — говорит Нина Игнатьевна в трубку. — Алло! Людмила Васильевна, с Гитарой беда случилась. Жвачку потеряла. Глаза больные, мутные. Не ест ничего. Спасать надо Гитару!
На другом конце провода — ветеринарный врач Людмила Васильевна Зыбина. Всё поняла Людмила Васильевна. И что-то сказала.
— Когда? — переспросила Нина Игнатьевна. — Вот хорошо, жду, приезжайте.
Значит, ветеринарный врач Зыбина сейчас приедет. Значит, Нина Игнатьевна, Танина мама, снова пойдёт на ферму. А Таня — за ней.
Торопится Нина Игнатьевна, торопится Таня — отставать не хочет. Жалко Тане Гитару. Хочет Таня посмотреть, как будут Гитару спасать.
Только подошли к ферме, видят — приехала на машине Зыбина. В белом халате, в белой шапочке. Быстро пошли Нина Игнатьевна и врач Зыбина во двор, к Гитаре. Таня тихо-тихо, совсем неслышно, пошла за ними.
Осмотрела Людмила Васильевна Гитару, прослушала её. Лицо у врача стало серьёзное, озабоченное.
— Думаю, что на пастбище она какую-нибудь железку или гвоздь вместе с травой проглотила.
— Что же делать-то теперь? — спросила Нина Игнатьевна, а сама побледнела, губы кусает.
— Будем спасать Гитару. Срочно вызову из Ленинграда специалистов…
И срочно вызвала специалистов.
Приехали два учёных профессора — один пожилой, похожий на доктора Айболита, другой совсем молодой. Надели профессора белые халаты, белые шапочки. Вымыли руки с мылом. Стали стучать по коровьим бокам, стетоскоп прикладывать.
Один послушает, потом второй послушает. Что-то скажут друг другу на непонятном языке, на котором только врачи разговаривают. Переглянутся и опять послушают.
А Нина Игнатьевна рядом стоит. Руки сжала так, что пальцы побелели. Ждёт, что ей учёные профессора скажут.
— Да, Людмила Васильевна, вы правы. Ваш диагноз подтверждается. Какой-то инородный предмет, скорее всего гвоздь, у самого сердца. Ещё бы немножко — и погибла бы Гитара. Раз корова хорошая, попробуем сделать операцию и удалить гвоздь, — сказал старый профессор.
— Да, да, Гитара очень хорошая. Умная, ласковая, много молока даёт, — вместо Людмилы Васильевны быстро ответила Нина Игнатьевна. — Спасите, спасите Гитару…
Улыбнулся старый профессор, похожий на доктора Айболита. Склонил голову к правому плечу — посмотрел на Нину Игнатьевну, потом склонил голову к левому плечу — и снова посмотрел. Как будто только что увидел. Или до этого он в самом деле не замечал её? А теперь заметил и понял, что она Гитарина хозяйка.
После этого такое началось!
Прибежали плотники; по чертежу, который дал им молодой профессор, построили специальное стойло. Нина Игнатьевна вместе с ветеринарным врачом Зыбиной дезинфекцию в скотном дворе сделала. А Гитару вымыли с мылом от рогов до хвоста и вытерли насухо.
Учёные профессора инструмент прокипятили, резиновые перчатки надели, марлевыми масками лица закрыли.
Всё сделали так, как полагается делать при настоящих операциях в настоящих операционных.
Вывели чистую-пречистую Гитару, поставили в специальное стойло. Привязали специальными широкими ремнями.
Стоит Гитара: красивая, чистая и печальная. Гладит её по морде Нина Игнатьевна и чуть не плачет. Видит — у Гитары слёзы из глаз катятся. Плачет Гитара. Понимает Гитара: что-то серьёзное готовится. Но не беспокоится, головой не машет, не вырывается. Только плачет. Чувствует привычную ласку — и верит: всё обойдется.
Больше часа делали Гитаре операцию. Магнитным зондом вытащили из неё гвоздь. Посмотрели на гвоздь, а он уже весь ржавый. Пошарили-пошарили ещё магнитным зондом — и вытащили какие-то проволочки, которые Гитара съела, приняв их за крепкие стебельки. Ещё пошарили зондом — ничего не нашли. Значит, всё вытащили.
Зашили надрез на животе. Наложили повязку.
Сняли профессора марлевые маски с лица, резиновые перчатки с рук. Устали оба — и старый и молодой. У того и у другого пот по лицу катится.
Никого из посторонних не пустили на ферму, кроме бригадира Петрова. Да какой же он посторонний? Он свой человек! А Таня у ворот стояла, в щелочку смотрела. Её и не заметили.
Уехали учёные профессора, а Гитару ещё долго пришлось держать в специальном стойле. Ей каждый день уколы делали и всякое разное лекарство вводили большим шприцем. Это для того, чтобы Гитара скорее поправилась. И витамины ей давали. И глюкозу.
Появилась у Гитары жвачка. Стала она хорошо есть и совсем здоровой сделалась.
Спасли Гитару!
Коровье меню
Наступила зима.
Все поля и овраги занесло снегом. Блестит снег на солнце до того, что глазам больно. Чистый снег, сверкающий.
Все ложбинки, все овражки занесло. Замёрзла речка Ижорка, которая отделяет центральную усадьбу от фермы.
Поднялась ночью метель, замела все тропинки. И ту тропинку замела, по которой доярки на скотный двор ходят.
Но вот идёт от центральной усадьбы к ферме человек. Он торит первую тропинку. Сначала это даже не тропинка, а просто глубокие следы. Глубокие следы в глубоком утреннем снегу. По этим следам идут другие люди — второй человек, третий, четвёртый…
Из отдельных следов образуется тропинка между сугробами. Три раза проходят здесь доярки на ферму и обратно.
К вечеру тропинка твёрдая, крепкая, утоптанная. Блестящей голубой ленточкой тянется она между сугробами.
Зимой трудно вставать рано-рано. А надо. Коровы ждут своих хозяек, есть хотят. Зимой доярка не только доит коров, но и кормит их. Дают коровам сено, сенаж, силос, всякие овощи, комбинированные корма.
А в полдень коров выводят погулять. Дышат коровы морозным воздухом, щурятся от солнца. Лизнут снежок языком, попробуют: что это такое, какого вкуса?
Погуляют — у них аппетит становится лучше. А раз аппетит лучше, — значит, больше молока дадут.
Казалось бы, простое дело — кормление коров, а вот ведь и его надо проводить по-научному. Если относиться к этому спустя рукава, никакого толку не получится.
Придут коровы с прогулки, станут на свои места и сразу головы к кормушкам опускают. А в кормушках уже вкусный обед приготовлен.
Топорщится хрустящее сено.
Вот в нём мелькнула пушистая головка розовой кашки, жёлтый глазок с белыми ресничками — это ромашка, а вот колокольчик, а вот цветочки земляники. Попал кустик земляники под косилку, и его скосили и высушили.
Ароматное сено, само в рот просится.
Насыплет Нина Игнатьевна сена да ещё польёт его патокой. Получается сладкий ароматный салат.
Когда льётся патока, высовывают коровы свои шершавые языки и ловят языками струйку. Такие сластёны!
Любят коровы и вкусные брикеты — сенаж.
Влажная свежая трава посыпана крупной солью и утрамбована, спрессована специальным трактором.
А ещё коровам часто дают овощной салат из брюквы, свёклы, репки, моркови.
Вот какое коровье меню!
Коровьи характеры
— Мама, почему Барышня на своё место не идёт? — спрашивает Таня и смотрит на Барышню.
Барышня — белая с небольшими чёрными пятнами, крупная, видная корова, — услышав голос девочки, чуть пошевелила ушами.
Скосила глаз в сторону Тани. Будто усмехнулась: не твоё дело, девочка! И дальше пошла.
Кормушка у Барышни оказалась пустой. Вот и пошла Барышня чужие кормушки проверять. Может быть, только ей, Барышне, не дали вкусного молотого зерна, а другим дали?
Прошла по всему ряду, все кормушки проверила. Пусто. Повернула назад и на обратном пути проверила кормушки: тоже пусто.
Не поняла Барышня, что сегодня не привезли любимое молотое зерно. Подумала, что Нина Игнатьевна просто поленилась засыпать его.
Пошла проверять в огромных ящиках, где запасы хранятся, нет ли там. Сбросила рогами фанерную покрышку, опустила голову до самого дна — пусто.
Постояла, подумала, тяжело вздохнула. Медленно пошла на своё место.
— Ну, Барышня, убедилась, что сегодня не привезли зерно? — спросила Нина Игнатьевна. — Вот уж, Барышня, настоящий ты контролёр! Ничего от тебя не спрячешь, всё тебе знать надо!
— Мама, а ты не разрешай ей ходить по двору, — советует Таня. — Скажи, что нельзя этого делать.
— Хорошо, Танечка, обязательно, — обещает Нина Игнатьевна. Но знает: сколько ни говори — Барышня всё равно по-своему сделает. Настойчивая корова.
А ночной сторож — скотник — очень любит Барышню. Он говорит:
— Пока Барышня на ферме, я и вздремнуть могу: ночь-то длинная, бывает, что и в сон поклонит… При малейшем шуме Барышня голос подаёт, беспокоится. Тут я сразу и бегу, проверяю, порядок навожу.
Идёт Таня по ряду — всех коров рассматривает. Рассматривает Таня коров, а сама из кармашка конфеты достаёт. Развернёт конфету, в рот сунет, а фантик в карман спрячет. На скотном дворе нельзя фантики или бумажки на пол бросать.
Подошла Таня к Каме. Кама почти вся чёрная, у неё белых пятен мало.
Потянулась Кама к девочке, как будто попросила, чтобы приласкали её. Не успела Таня погладить Каму, а та — р-раз! — и слизнула языком конфету с ладошки. Хруп-хруп — и съела.
— Вот глупая Кама! Это же шоколадная конфета! — засмеялась девочка.
— Му! — ответила Кама и облизнулась.
Развернула Таня вторую конфету и Каме протянула:
— Видишь, это же конфета…
А Кама прижала уши, вытянула шею и опять слизнула конфету. Съела. Понравилось, снова тянется. Ещё просит.
— Мама, — кричит девочка, — ты только посмотри, что Кама делает!
— Ах ты, Кама-Камушка, да разве можно тебя шоколадными конфетами кормить? Шоколадные конфеты маленьким детям покупают, а ты вон какая большая, — качает Нина Игнатьевна головой и стыдит Каму.
Но с тех пор сама нет-нет и принесёт молодой Каме конфетку, печенье или сладкую булочку.
Довольна Кама. Рада угощенью.
И Таня каждый раз стала приносить для Камы гостинцы.
— Ах ты, Кама-сладкоежка!
А Кама жуёт конфетку или мармеладку и от удовольствия жмурится. Ну да, сладкоежка — что поделаешь!
«Где же ваши коровы!»
— Мама, — спрашивает Таня, — если коровы пасутся на пастбище, они тоже узнают тебя?
— Конечно.
— Но ведь там они не ждут от тебя еды, как на ферме?
— Еды от меня не ждут, а голос мой знают.
…Однажды приехал к Нине Игнатьевне человек, который должен был отобрать коров для соревнования по машинной дойке. А коровы в это время были на пастбище.
Сели в машину, поехали. На пастбище, может, сто, может, двести коров пасётся. Сразу не сосчитаешь. Один пастух знает сколько. Издалека с первого взгляда все коровы одинаковые, в чёрных и белых пятнах, с рожками, с хвостами. Ходят, траву щиплют.
— Ну, разве тут найдёшь ваших коров? — сказал приезжий. Он вылез из машины, снял соломенную шляпу и лоб вытер. — Вот ведь неудача! Мне сегодня надо обязательно сообщить, каких коров выбрали из вашей группы…
— Что за неудача? — усмехнулась Нина Игнатьевна. — Никакой неудачи не будет. Сейчас отберёте коров… Красавицы мои, красавицы! — позвала Нина Игнатьевна протяжным звонким голосом. Подняла голову одна корова, затем вторая, третья.
Перестали траву щипать, отделились от стада, направились к машине.
— Вот чудеса! — воскликнул человек и засмеялся. — Да зачем мне столько коров? Мне надо только двух, но чтобы по всем показателям подходили… — И он назвал рост, объём вымени, возраст коровы.
— Вы бы так сразу и сказали. — И тут же Нина Игнатьевна похлопала коров по бокам, помахала на них руками, чтобы уходили обратно в стадо.
И снова позвала протяжно, как песню запела:
— Мармеладка, Цветунья…
Подошли к ней две коровы, которые по всем показателям подходили.
Осмотрел их приезжий человек, понравились ему коровы. Записал в специальную книжечку их клички.
Сели в машину, только тронулись с места, глядь — Мармеладка и Цветунья вслед за машиной идут. Пришлось остановиться, выйти из машины и уговорить коров в стадо вернуться.
Снова села Нина Игнатьевна в машину, а приезжий говорит:
— Ну, знаете, давно я на свете живу, много разных разностей видел, а такого, чтобы коров из стада позвать и чтобы они на зов пришли, да ещё чтобы они сзади за машиной шли, — такого ещё не видывал. Как вам это удаётся?
Пожала Нина Игнатьевна плечами:
— Что ж тут особенного? Всегда так. Знают меня.
В этом соревновании заняла Нина Игнатьевна четвёртое место по району.
А потом было третье место, потом — второе. И своих коров на соревновании доила, и чужих — из того совхоза, где соревнование проводилось. С чужими, конечно, труднее, но всё равно Нина Игнатьевна занимала призовые места.
За большие надои молока и за отличную работу имя Нины Игнатьевны Брашкиной было занесено в Книгу почёта.
Как война по пятам ходит
— Мама! Как война по пятам ходит? — спрашивает Таня. Нина Игнатьевна опустила руки с шитьём на колени и не сразу находит, что ответить.
— Откуда ты знаешь? Кто тебе это сказал? — спрашивает она, желая оттянуть время. А сама думает: «Вот и подросла моя Таня, всю правду хочет знать».
— Мне бабушка сказала, что нашего папу в мирное время война догнала, что она за ним всё время по пятам ходила…
Трудно Нине Игнатьевне рассказывать о своём муже. Пришёл он домой с работы, лёг на диван отдохнуть и больше не встал. Остановилось у него сердце. Навсегда остановилось. Видно, в самом деле война за ним по пятам ходила.
И рассказала Нина Игнатьевна про всю жизнь Таниного папы.
…Таниному папе было всего пять лет, когда началась война. Кроме него в семье было ещё четверо детей. Старшему пришло время паспорт получать, а самого маленького ещё грудью кормили.
Надел Танин дедушка, которого она знает только по рассказам, солдатскую шинель, обнял свою жену, поцеловал старших детей, каждого по очереди, маленького на руках подержал, а самому старшему положил руки на плечи и сказал:
— Помни, сын, что ты теперь остаёшься вместо меня. Маминой опорой будешь, младших в обиду не давай и защищай от беды, пока я не вернусь.
Сказал так и ушёл. И больше не вернулся. Погиб от вражеской пули.
Жила семья солдата недалеко от границы в небольшом городе.
С каждым днём фронт подходил всё ближе и ближе.
Красным пламенем полыхало по ночам небо на западе. Летали над городом вражеские самолёты.
Однажды прилетели фашисты и сбросили свой смертоносный груз.
В это время вся семья Таниного папы ужинать собиралась. На тарелках горячая картошка дымилась, возле каждой тарелки лежал тоненький ломтик хлеба. А самого маленького солдатская вдова грудью кормила.
Вдруг раздался взрыв и обрушилась стена дома, и погибли под стеной в собственном доме женщина и ребёнок.
Заплакали девочки, сёстры Таниного папы, а Танин папа хоть и маленький был, но не заплакал. Побледнел, губу закусил.
Встал старший сын, вспомнил, что ему отец-солдат завещал, схватил детей за руки, вытащил на улицу, в огороде между грядок укрыл. А в это время фашисты совсем низко летали, из пулемётов расстреливали тех, кто не успел спрятаться и от страха по улицам бегал.
Так остались дети одни, без отца и матери.
А фашисты уже к городу подходили.
— Надо двигаться на восток, — решил старший солдатский сын. — Эх, ушёл бы я на фронт, если бы не отцовское завещание.
Собрали солдатские дети в узелки всё, что могли унести, и пошли по дороге на восток. Идут-идут, устанут. Сядут у дороги, посидят, хлебца пожуют. А когда хлеб кончился, кормились тем, что давали им такие же беженцы, как они.
Ночевали под открытым небом, под кустом или под стогом сена.
Уснут младшие, а старшему не спится, всё свою думу думает. Да ещё боится, что вдруг уснёт, а с младшими какая-нибудь беда случится.
Сидит он однажды ночью, смотрит, как пылает небо на западе, где их дом разрушенный остался. «Наверно, — думает, — фашисты в город вошли, последние дома жгут…» Только так подумал, слышит: рядом кто-то вздохнул. Смотрит — это пятилетний брат.
— Ты почему не спишь? — спрашивает старший солдатский сын.
А ты почему не спишь? — вопросом отвечает младший солдатский сын, Танин папа.
— Я — мужчина, — ответил старший.
— И я — мужчина, — ответил младший. — Сестрёнки спят, они девочки, а я — мужчина, как ты.
Обнял старший младшего за плечи, прижал к себе и понял, что за две недели повзрослел младший.
Пошли они утром дальше, а война за ними по пятам пошла.
Трудно было солдатским детям уйти от войны.
Когда приходили в чужие деревни, старший солдатский сын ходил по домам и предлагал кому дров наколоть и поленницу сложить, кому воды наносить. Мужчин в деревнях не было ушли с врагом воевать. А женщины были рады помощнику.
— Чем же тебе заплатить за работу? — спрашивали они.
— Только накормить, больше ничего, — отвечал старший солдатский сын.
— У самих ничего нет, только одна картошка, — отвечали женщины.
— Хоть картошкой покормите, со вчерашнего дня во рту крошечки не было.
Соглашались женщины. Принимался старший солдатский сын за дело. А когда заканчивал работу, приводил и сажал за стол двух сестрёнок и братишку.
— Что ж ты, милый! — всплёскивали хозяйки руками. — Мы думали, что ты один.
Старший солдатский сын отвечал:
— Меня можете не кормить, я большой, потерпеть могу. Дайте им, они маленькие.
Жалко было людям сирот, кормили и с собой давали.
В одной деревне им особенно повезло. Предложили старшему солдатскому сыну постоянную работу: коров пасти, а за это его кормить должна вся деревня по очереди. Один день в одном доме покормят, второй день — во втором, и так до конца деревни.
Он сразу же согласился. Но предупредил, что с ним — две сестры и брат.
— Не для себя в пастухи нанимаюсь, а для них. О них должен заботиться. Если бы только о себе думал, ушёл бы в армию… — сказал старший солдатский сын.
Подумали-подумали женщины — а они ведь тоже все русские солдатки — и согласились.
А когда старшему брату пришла повестка явиться в военкомат, поцеловал он сестрёнок, положил младшему брату руки на плечи:
— Помни, что ты теперь остаёшься вместо меня. Сёстрам опорой и защитой будешь.
И ушёл.
Младший солдатский сын, Танин папа, всю жизнь помнил слова старшего брата. Танин папа был младше своих сестрёнок, но они всегда советовались с ним, считались с его мнением. Он всегда был для них защитой и опорой. А сёстры помнили, что с ними рядом хоть и маленький, но мужчина, младший солдатский сын.
Трудно было нашей Родине и с врагом бороться и тыл укреплять. Но никогда не забывала она о детях, которые остались без отца и без матери.
Выросли солдатские дети, образование получили.
Стали они работать, свои семьи завели, а дружба у них осталась на всю жизнь такая же крепкая.
Но война всё по пятам шла. Шла она своими невидимыми тропинками.
До тех пор шла, пока не догнала младшего солдатского сына.
Был он уже взрослым, имел двух детей, Серёжку и Таню, но по ночам ему снилось всё, что он в детстве видел. Всё пылало небо на западе, и всё он бежал куда-то, бежал…
Пришёл он раз с работы, лёг отдохнуть и больше не встал. Сердце у него остановилось: слишком много в детстве горя видел, голода и холода перенёс.
Сердце и не выдержало.
Догнала его война…
