Прыжок
Оказалось, что это и правда нетрудно…
Ну, наверно, такое может получиться не у каждого. Поэтому, если у вас не выйдет, не обижайтесь. Тут необходимо, чтобы у человека был уже опыт полетов над Безлюдными пространствами. А главное – чтобы рядом был друг, который еще раньше научился превращаться в самолет…
Все произошло быстро. Потому что я сразу поверил: смогу! Я зажмурился, раскинул руки и… стал самолетом.
Я увидел себя сразу всего. Как бы изнутри и со стороны – одновременно. Видел и чувствовал каждый винтик мотора, каждую заклепку обшивки. Я сделался таким самолетом, на каком летал в своих прежних снах. Маленький биплан – с двумя парами крыльев (верхние – сплошная плоскость, которая проходит над кабиной), с тугими черными колесами, с легким хвостовым оперением и с лобовым стеклом, похожим на половину прозрачного пузыря.
Лебеда щекотала мои накаченные шины, теплый ветерок скользил по крыльям, а мягкое августовское солнце грело красно-желтую обшивку. Да, я был покрыт лимонной и алой краской. А на лопасти руля – белый круг, и в нем голубая морская звезда. А на борту – буква и цифра: «L-5». Как раньше! И как у Сережки!
Сережка был уже в кабине. Трогал ручку управления, осторожно давил кроссовками на педали.
Я шевельнул элеронами и рулем, напряг стартер – сейчас крутану пропеллер. Сказал через динамик:
– Сережка, я хочу взлететь. Тут хватит места для разгона!
– Потерпи. Днем опасно, по себе знаю. Всякие службы наблюдения, ПВО… Прежде, чем уйдешь в Пространства, шум подымут.
И я скрутил в себе нетерпение.
Вечером я отпросился в гости к Сережке – с ночевкой. У него была в сарае летняя комнатка, похожая на каюту. Для независимой жизни. Мама повздыхала и отпустила. Она боялась за меня, но понимала: мне пора делаться самостоятельным.
– Надеюсь, вы не будете выкидывать там никаких фокусов…
Знала бы она…
Мы давно уже не взлетали со школьного стадиона. Ведь я теперь «на своих двоих» легко мог добраться до Мельничного болота, а там взлетная площадка не в пример лучше.
Около десяти вечера мы оказались на песке. Вечер был черный и звездный, без луны. Мохнатые и невидимые, будто сгустки темноты, чуки разожгли костры. Славные они были, эти чуки, добродушные, всегда готовые помочь. Меня они уже не стеснялись, ласково терлись о ноги косматыми головами.
Огни разгорелись, и я опять стал самолетом. Задрожал от нетерпения.
– Сережка, садись в кабину!
– Ладно! Только я на один полет, для страховки!
Я пустил ток – от аккумулятора к стартеру. Тот качнул мой двухлопастный винт. Радостно дрогнули цилиндры от горячего толчка вспыхнувшей бензиновой смеси. И еще, еще… И вот – азартная дрожь ожившего мотора, и похожее на счастье тепло… А вдоль всего тела – струи воздуха от стремительного винта.
Пропеллер неудержимо потянул меня – легонького, крылатого: скорей, скорей, вперед! И страшно, и не удержишься. Да и нельзя удерживаться – ты же самолет!
Плоские песочные кочки поддавали резину колес, шасси тряслось. Даже больно немного. Ой… Но тут воздух под плоскостями стал удивительно плотным, почти твердым, а сверху словно растаял, превратился в пустоту. И эта пустота потянула крылья вверх. Я шевельнул закрылками… И колеса перестали чувствовать песок. Они еще вертелись, но по инерции, в воздухе. И воздух этот обдувал их тугой прохладой. Так обдувает он босые ступни, когда мчишься на стремительной карусели (я один раз пробовал, и у меня слетели кроссовки). Но карусель – это на одном уровне и по кругу. А здесь – вперед и в высоту!
…И вообще это очень трудно – сравнивать ощущения человека и самолета. Мало похожего. А я-то теперь жил, размышлял и чувствовал именно как самолет.
Главное отличие от человеческих ощущений – то, что воздух вокруг тебя совсем другой. Он и плотный, и стремительный. Летит навстречу, но не пытается тебя смять, а послушно обтекает, срывается с элеронов и руля свистящим потоком, ровно давит снизу на крылья…
А еще – живая сила мотора и восторженная быстрота винта. Это он, пропеллер, увлекает тебя с небывалой скоростью сквозь воздушную толщу. А если ты рискнул на несколько секунд выключить мотор – сразу замирание, как при остановившемся сердце. И жуть падения. Но и в этом есть своя радость. Радость испытания и риска, словно бежишь над пропастью…
Сережка не мешал мне. Сидел тихо, не брался за ручку управления, только при самых лихих виражах говорил шепотом:
– Хорошо… Молодец, Ромка…
Мы пробили слой темноты и ушли в пространство над Туманными лугами – здесь, как всегда, светила круглая луна. Я долго кружил среди облачных столбов, а иногда пролетал сквозь них, и по крыльям ударяли сгустки пара…
Затем я сам, без Сережкиной подсказки, сел среди костров. Сережка выскочил из кабины и тоже стал самолетом. Мы взмыли вдвоем – он впереди, я следом. Потом полетели рядом. И этот наш полет – крыло к крылу – был длинным и счастливым…
Несколько вечеров подряд я уходил ночевать в Сережке. Мама вздыхала, но не спорила. И может быть… может быть, была даже рада. Я догадался об этом, когда однажды прибежал домой раньше обычного и застал у нас Евгения Львовича. Мама засуетилась, начала объяснять, что вот Евгений Львович собрался в командировку, спешит на утренний поезд и зашел так рано, чтобы взять у нее, у мамы, очень важные институтские бумаги…
Я сделал вид, что поверил. Мне, по правде говоря, было не до того. Во мне жил, не исчезая, восторг полетов, и ни о чем другом я думать не хотел.
Но как раз в тот день Сережка виновато сказал, что несколько ночей мне придется летать одному. Он, Сережка, должен уехать к бабке, чтобы помочь выкопать картошку.
– А разве нельзя тебе оттуда прилетать ночью?
Сережка отвел глаза.
– За день так наломаешься на грядках, что потом уже не до полета.
Он опять мне напоминал, что жизнь состоит не только из сказок и радостей.
– Давай я поеду с тобой! Тоже буду копать!
– Разве же тебе разрешат?
Это верно. Два раза в неделю я ходил в поликлинику на всякие проверки. И врачи, и мама никак не могли поверить, что я здоров окончательно.
Сережка все еще глядел в сторону, но уже с улыбкой.
– Ты вот что, покатай-ка Сойку. Ты давно ведь собирался.
Я почему-то покраснел, хотя что тут такого! Я и правда говорил не раз, что хорошо бы взять Сойку в наши полеты. Вечером я проводил Сережку на электричку, а потом забежал к Сойке. Она мне обрадовалась, но в то же время я видел: что-то с ней не так.
– Ты чего опять такая кислая? Снова бабка угнетает?
Сойка кивнула.
– Какая муха теперь ее укусила?! – возмутился я.
– Она по телевизору одну артистку увидела. Они в детстве учились вместе. Ну и вот… «Я могла быть такой же знаменитой, если бы не враги…» У нее всю жизнь какие-то враги… Купила бутылку ликера, а потом говорит: «Ты мое последнее проклятье в этой жизни…»
– Сойка, плюнь! Удери в двенадцать ночи из дома! Сможешь?
Она опять кивнула. Без лишних вопросов.
– Удеру. Бабка после ликера будет спать без продыха.
– Я за тобой приду. И покажу такое…
Она заулыбалась, доверчиво так…
Вечером я пошел на риск. Сделал вид, что улегся спать, а сам соорудил из одежды чучело под одеялом и слинял из комнаты через балкон. Мама уже уснула, и я надеялся, что крепко…
Сойка в старой безрукавке поверх своей «чунги-чанги» ждала меня у своего крыльца. Я взял ее за горячую ладошку и повел темными переулками. Она ни о чем не спрашивала. На песке у Мельничного болота я сказал в сумрак:
– Чуки, сделайте огоньки…
Быстро стали зажигаться маленькие костры.
А Сойка дышала у моего плеча.
– Ты не бойся, Сойка. Сейчас я отойду, и появится самолет. Сразу лезь в кабину. Только ничего там не трогай… Мы полетим. Хочешь?
– Ага… – выдохнула она. – Хочу… А эти, которые у костров… они не кусаются?
– Что ты! Они добрые… Ну, готовься!
Я отбежал на двадцать шагов и стал самолетом. Не знаю, удивлялась ли Сойка, но подошла сразу. Ловко забралась в кабину.
– Рома, а ты где?
– Я… тут, рядом. Все, что вокруг – это я и есть. Поняла?
– Да… наверно… А мы не упадем?
– Никогда в жизни! Нащупай ремни, застегни пряжки на груди… Готово?
– Да.
– Держись!..
Сойка была молодец! Даже когда я хвастался (пожалуй, чересчур) и закладывал крутые виражи, она ойкала, но ни разу не сказала «не надо». Тихонько смеялась.
Я полетал среди освещенных луной облачных столбов. Потом пролетал над Заоблачным городом. Попасть в Город можно было только пешим путем, но полюбоваться им с высоты – это пожалуйста. В Городе были светлые сумерки, в бухте отражался закат. На кораблях и улицах уже светились огоньки. Мне показалось даже, что я слышу музыку. На башнях горели разноцветные звезды.
– Как красиво, – вздохнула Сойка.
– Мы там обязательно побываем. Туда ведет дощатый тротуар…
Я сел на Туманных лугах, превратился в обычного Ромку и опять взял Сойку за руку. И мы долго гуляли по пояс в искрящемся тумане, заглядывали в провалы (тогда Сойка крепко сжимала мои пальцы).
Один раз на краю широкого провала она шепотом спросила:
– А там внизу что? Чьи огоньки?
– Не знаю. Наверно, деревня какая-то.
– А вдруг Дорожкино?
– Что?
– Ну, Дорожкино. Где мама и папа…
Вот оно как! Даже во время этой сказки она не забывала свою печаль… А может, как раз потому и вспомнила, что увидела огоньки? И сразу понял я, о чем она скажет дальше. Что ей Заоблачный город! Что ей Туманные луга!
– Рома. Ты можешь увезти меня в Дорожкино?.. Рома, ты почему молчишь?
– Подожди, Сойка. Я думаю… Это ведь не так просто.
Это было совсем непросто.
Нет, с пути я, пожалуй, не сбился бы. Надо лететь на запад, над железной дорогой. Линию можно видеть по цепочкам светящихся вагонных окон – поезда то и дело бегут по рельсам. Но до города Самойловка, рядом с которым деревня Дорожкино, около тысячи километров! А у меня скорость – около двухсот в час, я ведь не турбовинтовой лайнер. Когда вернусь, будет ясный день. И мамина паника! И упреки, и допросы!
Но… можно и по-другому! Уйти на самую большую высоту (на сказочную!) через несколько Пространств и оттуда представить землю географической картой. И взглядом приблизить к себе тот район, где лежит деревня Дорожкино.
– Сойка! А как мы там сядем в темноте-то?
– Ой… не знаю. Там бугры.
– Вот видишь…
И тогда только я узнал, какая Сойка храбрая. Внешне тихая, стеснительная, но отчаянная в душе!
– Рома… а в самолете есть парашют?
– Что ты! Откуда…
Но тут я врал. Я чувствовал, что мне вовсе не сложно превратиться в самолет, в котором приготовлен парашютный ранец. Ведь парашюты входят в комплект самолетного снаряжения.
– Сойка, ты же не умеешь…
– Я умею… немножко. Мы с мальчишками в прошлом году прыгали с сарая. С зонтиком. Главное – ноги поджать правильно…
– Глупая… Парашют – не зонтик. Надо уметь раскрывать его.
– Не надо! Парашют сам раскрывается, если прицепить веревку к самолету. Я видела в кино…
– И ты не боишься?
– Боюсь… Но я хочу к маме и папе… – И она то ли всхлипнула, то ли носом шмыгнула, стоя на коленях у края провала.
Я больше не спорил. Если бы я целый год не видел маму, я бы тоже прыгнул хоть откуда. Хоть вниз головой без парашюта…
– Ладно, отойди от этой ямы…
И опять я превратился в самолет. И правда – новенький, туго уложенный в ранец парашют оказался на сиденье.
– Сойка, сбрось его из кабины!
Она поднатужилась и сбросила тяжелый ранец прямо в туман.
– Не потеряй… – И я снова сделался мальчишкой. Надел парашют Сойке на спину (она, бедная, даже присела). Стал подгонять брезентовые широкие лямки, защелкивать пряжки. Хорошо, что Сойка в своей «чунге-чанге», а не в платье, так удобнее…
– Смотри! Видишь, на этой веревке колечко с зажимом, карабин называется. В кабине пристегнешь его к скобке на борту, есть такая рядом с дверцей. Обязательно! Поняла?
– Поняла…
– Ох, Сойка…
– Не бойся, Рома. Я хорошо пристегну…
– Да не в этом дело, – сказал я грустно и честно. – Жалко, что расстаемся. Скучно без тебя будет.
Она вскинула глаза:
– Правда?.. Но ты же сможешь прилетать, когда захочешь.
– Ладно! Буду прилетать! – И я поскорее снова стал бипланом «L-5».
– Сойка, ты села? Пристегнула карабин?
– Да…
– Как следует пристегнула? Проверь!
– Я проверила. Не бойся.
Господи, это она мне говорит «не бойся». А прыгать-то кому? Не мне же…
Я взлетел.
И представил громадный треугольник. Нижняя сторона его – рельсовая линия внизу. Длиною в тыщу километров. А по другой стороне треугольника я полетел круто вверх. Здесь, среди лунных Безлюдных пространств, я был хозяин и мог развить любую скорость. Как во сне, как в сказке. Мог сжать расстояние! И вот нервами я ощутил, что достиг нужной точки. Глянул вниз. Там – лишь освещенная фосфорической луной облачная пелена. Однако я вообразил, что сквозь нее вижу карту – с пунктиром рельсового пути, с кружком и мелкими буквами «Самойловск». А рядом кружок поменьше – «Дорожкино». И с вершины своего треугольника стремительно пошел вниз. Сойка тихо пискнула.
– Терпи, – сказал я с напускной сердитостью. И пробил облака.
Ночная земля раскинулась внизу – темная и косматая. Несколько огоньков мерцали там заброшенно, сиротливо. Да бежали крошечные желтые квадратики – окна вагонов.
И все же сплошного мрака в воздухе не было. Над зубчатым лесом вставала луна. Не та яркая и круглая, что над Туманными лугами, а обычная, «земная». Тусклая розоватая половинка.
– Сойка, а как мы тут что-то разыщем?
– Ничего и не надо искать! – откликнулась она радостно. – Вон река блестит, изгиб! Деревня – дальше, а наш дом у самого этого изгиба, у берега. Он хоть и сгоревший, но все равно видно… А вон огонек, это на нашем ветряке!
В самом деле, луна высветила реку, хотя и неясно. Увидел я и черные горбатые крыши хутора и горевшую над ними лампочку.
– Сойка, ты готова?
– Да… Ой… Уже сейчас?
– Подожди… – Я повел самолет в сторону и вверх.
– Куда ты?
– Потому что ветер. Снесет тебя в реку.
– Я умею плавать.
– Этого еще не хватало…
Я ушел подальше от излучины и набрал высоту: чтобы для парашюта был запас. Если увижу, что не раскрылся, подхвачу Сойку на лету, как меня подхватил когда-то Сережка.
– Сойка, если зацепишься за деревья, не дергайся. Виси и ори, пока не снимут… А если сядешь нормально, мигни три раза сигнальным фонариком, он на левой лямке. Видишь кнопку?
– Вижу… Ты не бойся, я нормально…
– Ой, а что ты дома-то скажешь? Откуда взялась?
– Скажу, что знакомый летчик привез. Это ведь правда. А бабушке дадим телеграмму, в Дорожкине есть почта…
– Сойка…
– Что, Рома?
– Ох, да ничего уже… Переваливайся через борт и пошла…
– До свиданья, Рома… – И она не задержалась ни на секунду. Я же говорил: тихая, но отчаянная.
Меня слегка подкинуло – хоть и небольшая, но потеря веса. И тут же сильно дернулась бортовая скоба. И – ничего не видать…
Я заложил вираж. За мной трепетал фал с вытяжным чехлом.
А Сойка? Господи, где она?
Но вот расползлось внизу, отрезало неясную луну круглое светло-серое пятно. Купол!
Я догнал его, стал облетать по спирали. Может, Сойка что-то кричала мне, но за шумом своего мотора услышать я не мог. Выключил на миг, но воздух все равно свистел очень сильно.
Я метался вокруг парашюта, пока не понял: деревья и крыши уже рядом. Взмыл. Пятно замерло недалеко от лампочки ветряка, потеряло круглую форму.
Села? Ну, как она там? Живая?
И наконец рядом с обмякшим куполом трижды мелькнула электрическая искра.
Две башни
Обратно я не сразу пошел по «треугольнику». Сперва долго летел над рельсами на восток. В сторону половинчатой луны. Было мне грустно и хорошо. Я знал: Сережка скажет, что я молодец. Но в то же время чувствовал: что-то кончилось в нашей сказке.
А может, ничего печального в этом нет? Улетела Сойка от сумасшедшей бабки, радоваться надо. Но большой радости не было, и почему-то неотступно звучала в голове Сойкина песня:
Это сбудется, сбудется, сбудется,
Потому что дорога не кончена.
Кто-то мчится затихшей улицей,
Кто-то бьется в дверь заколоченную…
Кто-то друга найти не сумел,
Кто-то брошен, а кто-то устал,
Но ночная дорога лежит
В теплом сумраке августа…
Разорвется замкнутый круг,
Рассеченный крылом, как мечом.
Мой братишка, мой летчик, мой друг
Свой планшет надел на плечо…
Сказка стала сильнее слез,
И теперь ничего не страшно мне:
Где-то взмыл над водой самолет,
Где-то грохнула цепь на брашпиле…
Якорь брошен в усталую глубь,
Но дорога еще не кончена:
Самолет межзвездную мглу
Рассекает крылом отточенным.
Он, быть может, напрасно спешит,
И летит он совсем не ко мне.
Только я в глубине души
Очень верю в хороший конец…
Странная песня, да? Но такую уж придумал далекий Сойкин брат. А может, и я кое-что добавил – вместо забытых строчек. Ведь я и раньше иногда пробовал писать стихи, даже поэму сочинял, когда лежал в больнице.
Наконец я ушел в высоту, к вершине пространственного треугольника. И опять сквозь облачно-лунные миры «съехал» к обычной земле – сонной, с огоньками.
Это были огоньки нашего города. И посадочные костры я тоже различил. Пора приземляться. Но не хотелось. Словно я не все еще сделал, что должен был этой ночью.
А песня продолжала звучать во мне. Была в ней и тревога, и печаль, но было и хорошее ожидание. Потому что ведь правда – дорога не кончена! Сказка не кончена!
Скоро вернется Сережка.
А еще до этого я слетаю к Сойке, узнаю, как она там…
Да, но где же я там сяду?! Если сегодня не смог, то и потом… Вот балда! Надо было условиться, чтобы Сойка нашла площадку, зажгла костры… Но ведь она говорила: «Бугры…»
А может, прямо в воздухе превратиться в мальчишку с парашютом? Хорошо, если получится. А если…
Но допустим даже, что опущусь. А как взлетать? Откуда?
«Приедет Сережка, и все решим», – сказал я себе.
Но приедет он только через несколько дней. А я… почему я сам ничего не могу решить? Почему опять жду Сережку, как няньку?..
Если уж я отправил Сойку в Дорожкино, должен и дальше в этом деле разбираться сам. А то, как глупый кот, который забрался на дерево, а слезть не умеет.
Ведь сумел же я построить в Пространстве треугольник для сокращения пути! Один, без Сережки. Наверно, можно построить и посадочную полосу у Сойкиной деревни. Может это будет лента, как бы вырезанная из Туманных лугов. Полоса светящегося тумана, под которой надежная твердость.
Но как эту полосу перенести на землю?
Я чувствовал: есть у Безлюдных пространств законы и правила, которые могли бы мне помочь. Нам с Сережкой иногда казалось, что мы ходим у самого краешка, за которым разгадка многих тайн. Это когда мы бродили по заброшенной территории и звенела тишина. Остановись, прислушайся к этому звону, напряги нервы – и что-то откроется, станет ясным, видимым, разрешенным. Словно распахнется во всю ширь четвертое измерение. Ведь мы и так уже знали и умели вон сколько!
Но не получалось. Отвлекало нас то одно, то другое. А может быть дело в том, что Безлюдные пространства чересчур оберегали свои тайны. Ведь недаром они разрешили приходить к себе только окольным путем и не пускали через главный вход.
И вдруг я понял! Разом! Что сейчас – время!
На полной скорости, на бреющем полете промчаться между башнями и оказаться там! И тогда… Я не знал, что будет тогда, но чувствовал: что-то совсем новое! Разгадка! Открытие!
И Сережка тогда навечно останется со мной, и дорога к Сойке станет короткой и легкой, и все-все в жизни будет хорошо.
Только надо решиться!
Ширина между башнями – как размах моих крыльев. Зацеплю?
Но ведь в нужный момент можно сделать крен: одна пара крыльев – в небо, другая – к земле. Тогда уж проскочу точно!
А иначе… сколько можно «биться в дверь заколоченную»?
Я сделал над ночным городом разворот.
Небо от ущербной луны просветлело, а территория Безлюдного пространства космато чернела впереди. Я снизился, пошел над крышами. Две башни встали впереди, как два тупых клыка.
Ну, давай, Ромка! Ты ведь уже не балконный житель. Ты – летчик и самолет, знающий в Безлюдных пространствах многие пути! Открывай же самый главный путь!
Башни вырастали, неслись навстречу… Крен!
Клочья тьмы мелькнули передо мной.
Я понял, что это, но поздно. Хрусткий, с резкой болью удар рванул левое нижнее крыло. Земля – как черная стена. И я в эту стену – мотором, лобовым стеклом. Лицом…
Но я не разбился насмерть.
Я долго лежал оглушенный. Потом со стоном поднялся. Встал. Я – Ромка, мальчишка.
Шатало меня, голова гудела. Левая рука висела, пальцы не сгибались, колючая боль сидела в плече. Такая, что капли сами бежали из глаз.
Я поморгал, подышал сквозь зубы. Переступил в траве: работают ноги-то? Они работали… Ох, а сколько топать до дому! И надо спешить, скоро рассвет, сумрак уже делается серым…
В этом сумраке я увидел, как идет ко мне кто-то худой, высокий. Шелестела трава.
Я не испугался, но весь напрягся. Не знаю почему, но сразу понял – это Старик.
Он подошел, положил на мое плечо узкую ладонь. И боль угасла. Я шевельнул пальцами. И разбитыми губами:
– Спасибо.
– Давай сядем, Рома, – сказал Старик глуховато.
Я сел на лежавшую в траве балку. Колени высунулись из продранных штанин. Новый спортивный костюм был… Ох, мама!
Старик сел рядом.
Сережка правду сказал: он похож был на пожилого дирижера или артиста. Я это разглядел даже в предрассветной мгле. И такая вот поза, когда он сидел на низкой балке, не очень ему подходила. Но Старика это не смущало, он поддернул брюки, спросил по-житейски:
– Сильно грохнулся?
– Еще бы… Я бы не зацепился, но тени черных орлов! Я вообще про них уже не помнил, а они…
– Какие тени?.. А! Вы вот как называете это. Ну что ж…
– А на самом деле, что это такое?
– Как вам сказать… Подвижные участки закрытого поля.
– Зачем они? – спросил я хмуро.
– Чтобы непрошеные гости не совались куда не надо.
– А кто сунулся, того башкой в землю. Да? – Я чувствовал, что начинаю ненавидеть Старика.
Но он ответил мне мирно:
– Кто же знал, что вы сунетесь сюда с размаху? Я просто не успел. Вы в чем-то и сами виноваты…
Я сник. Прошептал:
– Теперь я уже не смогу быть самолетом?
Старик вздохнул:
– Сможете. Но не сумеете взлететь. У вас повреждено крыло. Скажите спасибо, что хоть рука на месте…
– И нельзя починить? Крыло-то?
– В принципе можно. Только пришлось бы вызывать бригаду с авиазавода. А как это сделать? К тому же такой ремонт – на один раз. Когда станете мальчиком, а потом вновь самолетом, окажется, что крыло опять искорежено… Так что оставьте такую затею. Летайте уж лучше с этим… с вашим другом.
Тогда я спросил в упор:
– Почему вы не любите Сережку?
– Я? – отозвался он с грустной усмешкой. – Не люблю? Кто вам сказал?
– Но вы же прогнали его!
– Да. Чтобы уберечь…
– От чего?
– От… его торопливости. Он, сам того не понимая, позволял себе такое, чему еще не пришел срок. И рвался туда, куда не следует… вроде вас… Он, безусловно, талант, но он ломал весь налаженный механизм. Мы пытаемся соединить в систему все Безлюдные пространства, создать стройную теорию, построить модель, и вдруг… Представьте себе посудную лавку, а в ней…
– Вот уж неправда! Сережка – не слон!
– Я не сказал про слона. Представьте… этакого кенгуренка, который не желает умерить свою прыть и ничего не знает о ценности тончайших бокалов и фарфоровых ваз, которые стоят повсюду… Впрочем, я несправедлив. Теперь-то я знаю, что у вашего друга была цель.
– Какая?
– Поставить на ноги некоего Рому Смородкина. И этой цели он блестяще достиг… Но он пошел дальше – повел Рому за собой в неведомые миры. И тут вы оба не рассчитали…
– Он не виноват!
– Никто не виноват, Рома. Я не об этом…
Старик замолчал. Я вдруг подумал: он вежливый такой, говорит мне «вы», но ничуть не похож на Евгения Львовича. И пахнет от него не одеколоном, а трубочным табаком и… да, машинным маслом, как от дяди Юры. Может быть, Старик смазывает этим маслом громадные механизмы, которые поворачивают Вселенную?
Я спросил осторожно:
– Скажите… Вы – Бог?
Старик помолчал удивленно. Потом засмеялся.
– Что вы, Рома! Ну какой же я Бог! Я один из многих, кому поручено разобраться в этой каше из многомерности и параллельности миров. А конкретно – с Безлюдными пространствами. Одна из самых трудных задач – отделить их от мертвых пространств. Внешне те и другие очень похожи, они покинуты людьми. Но мертвые пространства – это те, куда нельзя вернуться. Они смертельны для людей…
– Это после взрывов реакторов? И бомб?
– Да… А Безлюдные пространства ждут. Чего-то и кого-то… На первый взгляд это может быть самая безжизненная, выжженная территория, но если присмотреться – она не мертва. Есть в ней ожидание. А какое?.. Это все неясно, не укладывается в общее строение Мира. Безлюдные пространства, как заметное явление, возникло неожиданно, и надо понять – зачем?
– Значит, вы тоже не смогли бы пройти между башнями?
Он опять засмеялся:
– Ну, эта задача не из трудных… Кстати, ведь и вы пробились между ними. Хотя и не без урона.
Да! Только тут я сообразил, что я – на заброшенный территории. Все же прорвался. Но… что из того?
Так я и спросил:
– А что из того? Какой прок?
– Ну, кое-какой все-таки есть. Например, на берегу реки у деревни Дорожкино протянулась теперь полоса очень твердого песка. Вполне пригодная для посадки и взлета. Вы с вашим другом вполне можете прилетать туда.
– Это хорошо, – вздохнул я. И подумал: «Но никогда я уже не взлечу на собственных крыльях». Старик, разумеется, прочитал мою мысль.
– Это ничего, Рома. Главное, что вы не разбились.
