Глава четырнадцатая
На перемене Климов, Кубышкин и еще несколько мальчишек обступили Кирилла. Подошли и девчонки, но Климов сообщил им, что разговор не для дамских ушей. Девчонки сказали, что Климов нахал и грубиян. Однако ушли.
Кирилл торопливо рассказал про вчерашние дела. Олег Райский поддернул на носу очки, неинтеллигентно чертыхнулся и сказал, что положение скверное.
— Да ничего ему не будет, — возразил Кубышкин. — Студентка-то его простила.
— Не в этом дело. Насколько я помню, у него начинался туберкулезный процесс. Может случиться рецидив…
— Слова-то какие умные, — хмыкнул Ромка Водовозов.
— Для дураков любые слова — умные, — отрезал Райский и ушел к своей парте.
Затарахтел звонок.
— Кир, — вдруг сказал длинный Климов. — А ты правда был не такой. Силу почуял?
"Давно почуял", — подумал Кирилл. Он помнил, что за ним "Капитан Грант". И тот штормовой день. И "Колыбельная". Это и была сила.
— Угу, — ответил он.
— Тогда держись… — непонятно сказал Климов.
Собрание началось с напряженной тишины. Кроме нескольких человек, никто не знал толком, что случилось с Чирковым. Все ждали.
— Начнем, — решительно произнесла Ева Петровна. — На собрании один вопрос. Векшин бросил всем нам упрек, что мы не хотим разбираться. Пусть он все расскажет, а отряд разберется.
— Какой отряд? — спросил Кирилл и вспомнил прозрачные капельки на лбу у Чиркова.
— Что? Ты о чем? Да что с тобой, Векшин? Ты хочешь сказать, что здесь нет отряда?
— В отрядах не бывает собраний, — хмуро сказал Кирилл. — В отрядах бывают сборы.
— Ах вот что! Прекрасно. Если это так важно, можете считать, что у нас сбор.
— Спасибо, — тихо сказал сзади Климов.
— А на сборах командуют ребята, — негромко, но упрямо продолжал Кирилл.
— Великолепно! Пусть Черепанова командует. Она, кажется, еще председатель совета отряда. Ну, что же ты, Черепанова?
Женька нерешительно взглянула на Кирилла и попросила:
— Кирилл, расскажи…
— Расскажу, — отозвался Кирилл. Подумал и вышел к доске. — Расскажу. Теперь все равно… В общем, есть такой Дыба. Амбал лет шестнадцати. У него компания. Жулье всякое и шпана. Те, кто с ним знаком, сами знают… — Кирилл посмотрел на Димку Сушко.
— А че ты на меня-то? — спросил Димка.
— Издевались они над Чирком, — объяснил Кирилл и ощутил подозрительное щекотание в горле. Этого еще не хватало! Сейчас-то с чего? Он переглотнул и стал смотреть в окно. Повторил: — Издевались. Деньги выколачивали. Ему надо было Дыбе рубль отдать, а у него не было. А его бы избили. Ну и полез в карман. Хотел рубль выудить, а кошелек положить на место не успел. Потом с перепугу в речку его выкинул, даже не посмотрел, сколько в нем денег. Только рубль взял металлический… Вот и вся история.
Долго было тихо, потом Кубышкин спросил:
— А откуда ты узнал?
— Дыба хвастал рублем. Я догадался. Да Чирок и не отпирался…
— Он сознался, а ты решил скрыть от нас его вину, — подвела итог Ева Петровна. — Интересно почему? Разве товарищи не имеют права все это знать?
— Да не было у него товарищей, — устало сказал Кирилл. — Никто же не заступился за него перед Дыбой. А как обсуждать — сразу товарищи… Вот и сейчас! Никто даже не спросил, сильно ли он заболел.
— Та-ак, — с ноткой удивления произнесла Ева Петровна. — Оставим пока Чиркова. Меня интересует позиция Векшина. Векшин, кажется, хочет сказать, что в отряде нет дружбы, нет коллектива. Так я поняла?
Кирилл кивнул:
— Так. Но я не про это…
— Нет, подожди. Давай разберемся. Какое ты имеешь право делать такие заявления? Какое ты имеешь право чернить отряд, который должен тебе скоро давать рекомендацию в комсомол?..
— Раньше характеристикой пугали, теперь — что в комсомол не примут, — отозвался Кирилл. — Да рано мне в комсомол — только-только тринадцать исполнилось.
— Но ведешь ты себя самоуверенней взрослого!
По интонациям Евы Петровны класс безошибочно угадал, что предстоит долгая речь, и все завозились, поудобнее устраиваясь за столами.
Ромка Водовозов уныло сказал:
— Ну вот. Хуже, чем на продленке…
Ева Петровна сложила на груди руки и оглядела класс.
— Мне начинает казаться, что Векшин был прав: действительно всем все равно. Райский потихоньку играет в шахматы, председатель совета отряда безмолвствует…
— Потому что Векшин все сказал! — неожиданно выпалила Женька и покраснела.
— И тебе нечего ему возразить? — сухо поинтересовалась Ева Петровна.
— Нечего, — негромко, но храбро сказала Женька.
Кирилл посмотрел на нее и тихонько улыбнулся.
Ева Петровна раздраженно зашагала в проходе между столами.
— Можно, конечно, дружить с человеком… с любым. Но зачем при этом плясать под его дудку?
— Я не пляшу. Просто я с ним согласна.
Ева Петровна повернулась к Женьке спиной.
— Может быть, и остальные согласны с Векшиным?.. Райский, убери шахматы! Ты с Векшиным согласен?
Олег встал и поправил очки.
— Векшин, по-моему, не сказал ничего нового. Но в принципе он в чем-то прав…
— В чем именно?
— В том, что наше объединение носит формальный характер…
Раздался смех.
— Не смешно! — вдруг резко сказал Райский. — Могу проще. Пока на нас орут, мы делаем, что велят. А без няньки и кнута ни на что не способны.
— Спасибо, Олег, — скорбно произнесла Ева Петровна. — Вот так и открывается сущность человека.
Райский сел и уткнулся в портативные шахматы.
— Кто хочет высказаться? — спросила Ева Петровна, демонстративно отвернувшись от Райского. — Неужели вам нечего сказать Векшину?
Высказаться захотела Элька Мякишева.
— Бессовестный ты, Векшин! Так говоришь про всех! У нас такая работа за прошлый год! Мы триста писем получили со всей страны, если хочешь знать, потому что у нас работа. У нас друзья во всех республиках и вообще… Мы с болгарскими пионерами переписываемся!
— А Чирок? — сказал Кирилл.
— Что — Чирок?
— Ему что до твоей работы и переписки? Где был отряд, когда Чирка избивали?
— А где был ты? — спросила Ева Петровна. — Ты взял на себя роль судьи. А разве ты уже не в отряде?
Но Кирилл заранее знал, что она это спросит.
— Нет, я тоже виноват, — сказал он. — Но я хоть не оправдываюсь и не кричу, что у нас везде друзья. Друзья во всех республиках, а между собой подружиться не умеем… Или боимся?
— Чего? — спросил Димка Сушко. — Тебя, что ли?
— Дубина ты, — сказал Кирилл. — Не меня, а того, что придется по правде друг за друга отвечать. Защищать друг друга. Не словами, а делом.
— Кулаками, ты хочешь сказать? — холодно спросила Ева Петровна.
— Да, — сказал Кирилл. — Если надо, кулаками.
— И ты всерьез полагаешь, что лучший в школе тимуровский отряд должен опозорить себя драками?
— Ты что, Векшин! — подал голос длинный Климов. — Разве Тимур так делал? Он вызывал Квакина на совет дружины и говорил: "Нехорошо, Миша…"
— И Квакин плакал от стыда, — сказал Кубышкин, но никто сейчас не засмеялся, была нехорошая тишина.
Ева Петровна встала.
— Что ж, — сказала она, глядя не на ребят, а в окно. — Вы задели важную тему. Давайте говорить серьезно и откровенно.
— А маму не вызовут? — спросил Кубышкин.
— Нет… Впрочем, у тебя уже вызвали… Так вот, друзья. Должна сказать вам, что Аркадий Петрович Гайдар, которого мы все любим, был сложной личностью, и не все в его жизни так гладко, как иногда кажется. И в его творчестве. Тимур — тоже фигура непростая. Он не сразу нашел дорогу к сердцам читателей. Да, представьте себе! Многие критики и педагоги сначала встретили его в штыки!
— Разве они — читатели? — спросил Валерка Самойлов.
— Не перебивай, Самойлов, — миролюбиво попросила Ева Петровна. — То, что я говорю, не всегда говорят детям… Впрочем, вы уже не дети, — спохватилась она. — Так вот, встретили Тимура в штыки. Многим была не по вкусу партизанская вольница в его команде. В самом деле: бесконтрольный ребячий коллектив, ни одного взрослого рядом…
— Во жили люди, — вздохнул кто-то за Кириллом.
Ева Петровна снисходительно улыбнулась.
— Я продолжаю. И должна заметить, что в упреках критиков была доля истины. Не все, что делал Тимур, можно одобрить безоговорочно. В конце концов, что хорошего в ночных драках или угоне мотоцикла? Но тимуровское движение оправдало себя, жизнь взяла для него из повести Гайдара не все, а самое полезное…
— Не жизнь, а классные дамы! — отчетливо произнес Климов.
— Что-о? Ты где находишься, в конце концов?!
— На сборе, — поспешно сказал Климов. — На сборе, Ева Петровна, а не на классном часе.
— И ты полагаешь, что на сборе можно говорить все, что вздумается?
— А разве нет?
— И оскорблять учителей?
— Так я же не про вас, — примирительно сказал Климов. — Я вообще. Вы, наверно, еще сами пионеркой были, когда Гайдар про Тимура написал. Или студенткой.
— Хам ты, Климов, — печально произнесла Ева Петровна, которая родилась через три года после выхода книги о Тимуре.
Климов вздохнул:
— Вот и поговорили серьезно и откровенно.
— И все решили, — вставил Кубышкин.
— Нет не все! — резко возразила Ева Петровна. — Вернее — ничего. Не разобрались с Векшиным. Не выяснили, что происходит с отрядом. Не решили, как быть с Чирковым!
— Может быть, лучше, как быть с Дыбой? — спросил Кирилл.
— Этот Дыба, как ты выражаешься, не из нашей школы. У него есть своя администрация, дорогой мой. Есть милиция, в конце концов. Комиссия по делам несовершеннолетних.
— Конечно, есть, — сказал Кирилл. — А Дыба тоже есть. Интересно, да? Они есть, и он есть. Никуда не девается. И никуда не денется, пока мы его боимся.
— Потому что у них шайка, — сказали из угла.
— Ну, я и говорю, — усмехнулся Кирилл. — Их же целая шайка. Целая тысяча, да? А у нас, бедненьких, жалкая кучка. Что мы можем? На сборах про подвиги говорить. А человека от шайки защитить — кишка тонка у отряда. У правофлангового…
— Ты что же, всех своих товарищей считаешь трусами? Ты отдаешь отчет своим словам?
— Не знаю… — тихо сказал Кирилл. — При чем здесь слова? Опять слова, слова… А пока мы их говорим, Дыба гривенники шкуляет у пацанов в "Экране". Не верите? Можно пойти посмотреть.
— Посмотреть? — спросил Климов.
— Ну да, посмотреть, — откликнулся Кирилл, ощущая горькое бесстрашие. — Посмотрим, потом побеседуем: "Нехорошо, Дыба, не делай так больше". И он перевоспитается.
В классе засмеялись.
— Ну, так кто со мной? — спросил Кирилл, сам удивляясь такой простой мысли. — Кто? Сеанс в час двадцать. На билеты наскребем. Полюбуемся на Дыбу, заодно кино посмотрим… Ну?
— А какое кино? — спросил Кубышкин.
— Откуда я знаю.
— Ну, все равно, — сказал Кубышкин и поднялся. Класс грохнул. Веснушчатое лицо Кубышкина сделалось пунцовым. Но он пошел к доске и встал рядом с Кириллом.
— Это что за демонстрация! — крикнула Ева Петровна. И непонятно было, кому крикнула: тем, кто гогочет, или Кубышкину?
Кирилл и Кубышкин переглянулись.
Смех продолжался.
— Пре-кра-тить! — скомандовала Ева Петровна.
— Разве на пионерском сборе нельзя смеяться? — спросил Климов. Выбрался из-за стола и, шагая, как циркуль, пошел к Кириллу. Спросил: — Гривенник дашь на билет?
Веселье усилилось.
— Дам.
— Смех — лучшая маскировка, — заметил Климов.
— Маскировка для чего?! — крикнула Элька Мякишева.
— Для чего угодно, — сказал Климов. — Для трусости, для подлости… У тебя — еще и для тупости.
— Пре-кра-тить! — опять потребовала Ева Петровна. — Это что за самодеятельность! Я запрещаю вам идти сегодня в кинотеатр!
— Это запрещать нельзя, — серьезно объяснил Кубышкин. — Мы ведь не с уроков уходим. Кино — это наше дело, личное, в "свободное от занятий время".
— Они патруль хотят организовать, — язвительно сообщил Димка Сушко.
— Ага, — сказал Климов. — А что? Бывали у нас и раньше патрули: то зеленые, то голубые…
— А сейчас будет фиолетовый, как фингал под глазом, — пообещал Димка.
— Попробуй только вякнуть своему Дыбе, — сказал Кирилл.
— Векшин, Климов, Быков, в понедельник в школу с родителями, если сегодня посмеете отправиться в кино, — заявила Ева Петровна. — О вашем поведении я сообщу директору.
Климов незаметно вздохнул. Потом сказал:
— Не густо нас…
— Мне все ясно. Черепанова, закрывай сбор, — сказала Ева Петровна.
Женька встала.
— Сбор окончен, — сообщила она и посмотрела на Кирилла. — Подождите, ребята, я с вами.
Вот тут класс притих. Даже Ева Петровна молча смотрела, как Женька идет к доске. Потом тихо и почти обессиленно Ева Петровна произнесла:
— Я сию же минуту… прямо сейчас… позвоню маме.
— Знаю, — грустно отозвалась Женька. Она с тревогой посмотрела на Кирилла, и он улыбнулся ей глазами.
— Черепанова! Ты же девочка, в конце концов! — воскликнула Ева Петровна.
— А что делать, если в классе всего три мальчика?
Валерка Самойлов, сердито ворча, заворочался за столом. Выбрался сам и выволок тяжелый портфель.
— У Черепановой каждую субботу какое-нибудь мероприятие… — Он пошел к доске.
— Тебя за уши не тянут, — сказал Женька.
— Не твое дело, — буркнул Самойлов.
Ева Петровна присела у стола и теперь смотрела на группу у доски спокойно. На лице ее словно было написано: "Ну-ну, интересно, что вы еще выкинете…" Но когда громко защелкнул коробочку с шахматами и поднялся Райский, спокойствие ее опять исчезло.
— И ты туда же? Ну уж от тебя-то, Олег, я не ожидала!
— А собственно, почему? — поинтересовался Райский.
— Ты знаешь почему… Кстати, у тебя сегодня турнир во Дворце пионеров. Ты что, не думаешь о чести школы?
— Мне кажется, именно о ней я и думаю, — вежливо сказал Райский.
Ева Петровна поднялась и вышла.
Когда шли к кинотеатру, Климов сказал:
— Если придется стыкнуться, держитесь цепью, локоть к локтю. А ты, Женька, не суйся.
— Видно будет, — сумрачно сказала Женька.
— Может, и нету там никакого Дыбы, — со скрытой надеждой заметил Кубышкин.
— Он говорил, что будет, — сказал Кирилл.
Валерка Самойлов тоже вздохнул, но по-иному: ему было жаль времени.
Олег Райский обнадежил Кубышкина:
— Если сегодня не будет, в следующий раз встретим. — И он деловито поправил очки.
— Сними ты их, — сказал Климов.
— Я тогда ничего не увижу, — растерянно возразил Райский. — Будет затруднительно…
— Собьют, — сказал Климов.
Райский неловко улыбнулся:
— Ну что ж… Дома у меня где-то есть запасные.
Глава пятнадцатая
Поход в кино кончился мирно, хотя мог бы кончиться боем. В кинотеатре действительно отирался Дыба с компанией, и компания не теряла времени: в уголке у туалета прижала перепуганного мальчишку лет одиннадцати. Юный Вовка Стеклов уже тянул пальцы к его карману. Мальчишка что-то объяснял жалобным полушепотом.
— О чем здесь разговор? — небрежно поинтересовался Климов и, зевнув, сунул руки в карманы. Кирилл и остальные поступили так же. Кроме Женьки, которая за неимением карманов заложила руки за спину.
— Это что за шмакодявки? — удивился приятель Дыбы Совушка и захлопал веками.
Но Дыба моментально оценил обстановку. Кирилл и его группа стояли тесным полукругом и смотрели вполне решительно. Дыба широко улыбнулся.
— Общественность на страже, — объяснил он компании. — Не будем шуметь в культурном месте. Мы пошутили с мальчиком, ты, мальчик, иди…
Мальчишка моментально исчез.
— Не шутил бы ты так, Дыба, — сказал Кирилл. — Не надо.
— Нехорошо… — вежливо поддержал Климов и тоже улыбнулся. Он был гораздо уже Дыбы в плечах, но повыше.
— Вроде мы незнакомы, — заметил Дыба и медленно осмотрел Климова от ботинок до макушки. — Вроде мы дорогу друг другу не переходили.
Климов зевнул.
— Вроде… — сказал он. — Вот и не переходи. Как кого зацепишь, считай, что перешел.
— И?.. — спросил Дыба, уперев пальцы в бедра.
— Будет тогда "И", — сказал Климов и перестал улыбаться. — "И" с точкой. Знаешь, такая точка и палочка.
Дыба посмотрел на Кирилла.
— Я все понял, — сказал он. — Ты, Кирюха, не забыл утренний разговор?
— А ты? — спросил Кирилл.
— Я тебе вроде говорил: "Будем друзьями…"
— Насчет друзей — это успеется, — сказал Кирилл, разглядывая пятиугольную Дыбину физиономию. — А как насчет Чирка? Сколько ты ему должен?
— Жаль мне тебя, — сказал Дыба.
— А себя?
— Позвольте пройти, — почти ласково попросил Дыба и пошел из закутка в фойе. За ним компания: Совушка, Димка Обух, Козочка, унылый тип по кличке Банан и Вовка Стеклов.
— Шесть на шесть, — сказал Валерка Самойлов. — Могли бы и стыкнуться.
— У нас одна девочка, — заметил Райский.
— Ничего, с тем хлюпиком она бы справилась, — решил Кубышкин.
— А ты — сразу с тремя, — огрызнулась Женька. — Да ну вас… У меня внутри все трясется с перепугу.
— Ну и зря, — сказал Климов. — В кино они не стали бы драться. И вообще этот народ не нападает, когда силы равные. Они любят работать наверняка.
— А чего мы, собственно, добились? — задумчиво спросил Райский.
— Ну все-таки… — нерешительно откликнулся Кирилл. — Парнишку выручили. И Дыба узнал, что не все его боятся.
— Да, — сказал Климов. — Только теперь нам чаще надо ходить вместе и реже по одному… Особенно тебе Кирилл.
— Я пришел к выводу, — грустно сказал Райский, — что одних запасных очков мне будет мало.
Они посмотрели румынский детектив "Шкатулка с секретом" и разошлись, договорившись, кто за кем бежит и кто кому звонит, если надо будет собраться срочно. Потому что мало ли какую шутку могут выкинуть Дыба и его дружки.
— К Чирку-то заскочишь? — спросил у Кирилла Климов.
Кирилл кивнул. Он все время помнил о Петьке. Надо забежать и хотя бы у матери спросить, что сказал врач, если к самому Петьке не пустят. Не отправили бы Чирка в больницу… Эта тревожная мысль постоянно царапалась внутри и даже портила радость от первой маленькой победы над шайкой Дыбы.
Но прежде чем ехать к Петьке, нужно было привезти из молочной кухни Антошкин обед.
Дома Кирилл торопливо скинул форму, натянул свой летний наряд и не стал даже обедать. Лишь бы скорее!
На кухне, к счастью, не было очереди. Кирилл получил молочное питание, зажал сумку на багажнике и покатил к дому.
Он выбрал короткий путь — по узкому переулку, поднимавшемуся от площади Жуковского на улицу Мичурина. Это был даже не переулок, а просто дорога между деревянными заборами — кусочек почти деревенской старины, сохранившейся среди больших улиц. Впрочем, не такой уж старины — рядом с дорогой, вдоль канавы, тянулась полоска вполне современного асфальта.
Подъем был крутой. Кирилл соскочил с седла и пошел по теплому асфальтовому тротуару, держа велосипед за руль. Было безлюдно, цвели в канаве маленькие ромашки и совсем по-летнему гудел в траве у забора шмель.
До верха было далеко еще, когда, раздвинув доски в заборе, навстречу Кириллу вышли Дыба и незнакомый парень.
Парень был ростом с Кирилла, но пошире.
Они встали на дороге.
…В колыбельной песне для Антошки были слова про пять минут на решение и пять секунд на бросок. Сейчас пяти минут не было. Пяти секунд — тоже. Была, пожалуй, секунда, чтобы рывком развернуть "Скиф" и прыгнуть в седло. Но в эту секунду Кирилл успел понять и решить многое. Он почувствовал, что, если теперь спасется бегством, всегда потом придется бегать и прятаться. Ведь не будешь всю жизнь ходить вшестером. И получится, что они с Дыбой одинаковы: если сильный, то король, а если слабее — поджимай хвост.
И к тому же в "Колыбельной" ни словечка нет о дороге назад.
Кирилл шагнул вперед.
Дыба заухмылялся.
— Гордый, — сказал он. — Поначалу все гордые…
Его приятель растянул бледные губы. Это, видимо, тоже была улыбка, но какая-то бесцветная. Кирилл увидел темные щербатые зубы. Еще он заметил, что у парня слезятся глаза, а лицо словно припорошено серой пылью. "Насквозь, дурак, прокурен, — машинально подумал Кирилл. — Дыхание, наверное, еле-еле…"
— Поставь машину, поговорим, — небрежно предложил Дыба. — Драпануть все равно не успеешь.
— Успел бы, если бы хотел, — сказал Кирилл и дернул руль, на который Дыба положил лапу. — Не цапай, я потом не отчищу.
Он прислонил велосипед к забору и прислонился сам — рядом с задним колесом.
— Ну, чего надо?
Они стояли в метре от него. Дыбин приятель смотрел равнодушно, а Дыба все ухмылялся. Он хотел казаться обрадованным, но в ухмылке проскальзывало разочарование: пойманный Кирилл вел себя не по правилам.
Дыба перестал улыбаться и спросил:
— Тебя, цыпленочек, когда-нибудь били? По-настоящему?
— Это по-бандитски, значит? Как вы Чирка? — прищурившись, произнес Кирилл.
Дыба снисходительно разъяснил:
— Не, Чирка мы любя, для воспитания. Чтобы слушался. А как по-настоящему, сейчас узнаешь.
Кирилл быстро глянул по сторонам: нет ли прохожих? Было пусто. Он торопливо сказал:
— Если тронете, сволочи, будете через час визжать и слезами умываться.
Дыба опять заухмылялся:
— У-у, где мы будем через час! Тю-тю…
— Далеко не утютюкаете. Не сегодня, так потом…
— Потом — это потом. А сейчас — это сейчас, — рассудительно заметил Дыба и деловито сказал: — Тюля, давай…
Прокуренный Тюля вынул довольно грязный платок и зачем-то начал наматывать на пальцы. Не спеша и аккуратно, будто к работе готовился. Кирилл ощутил внутри противную дрожь. "Ну-ка, не вздрагивай. Знал, на что идешь", — приказал он себе.
Дыбе и Тюле сказал:
— На психику давите? У меня нервы в порядке.
Он дернул на сумке застежку молнию и выхватил бутылку с молоком. Двухсотграммовую бутылочку с делениями на белом боку, с пушистой ватной пробкой. Жаль Антошкиного обеда, но выхода нет.
— Расшибу о башку, кто первый сунется, — пообещал он и решительно сцепил зубы.
Дыба сделал скучное лицо и нехотя проговорил:
— Да ну его, Тюля, чокнутого. Пошли, а то вон кто-то сюда прется…
Кирилл попался на удочку. Посмотрел в сторону, и в тот же миг бутылочка, выбитая из руки, разлетелась на асфальте. Дыба довольно заржал.
И тогда, неожиданно даже для себя, Кирилл влепил ему хлесткую оплеуху.
"Глупо, — тут же понял он. — Этим его не свалишь". Однако Дыба стоял, изумленно приоткрыв рот, и Кирилл развернулся к Тюле. "Ногой его…" Но Тюля увернулся и встретил Кирилла прямым ударом в лицо. Будто граната взорвалась!
Кирилл отлетел на забор. Красные тяжелые капли начали часто падать на майку. Он не ощутил сильной боли, только голова отяжелела. И страха не было. Но майку вдруг стало жалко до слез: отец так радовался, когда подарил ее… Кирилл вытер ладонью слезы, локтем кровь с нижней губы и прыгнул к Тюле. Сумел закрыться от кулака и ткнуть костяшками в Тюлины губы. Но вмешался Дыба: тяжелым толчком швырнул Кирилла в молочную лужу с осколками.
Как на горячие гвозди…
Кирилл не смог подняться сразу. Но они не спешили, они дали ему встать. Он встал и посмотрел себе под ноги. По ногам из порезов бежали тонкие алые струйки и смешивались на асфальте с молоком. С локтя тоже капало. И с подбородка.
— Хватит на первый раз? — спросил Дыба и сплюнул. — Или еще? Айда, Тюля…
— Боишься, гадина? — тихо сказал Кирилл и посмотрел на Дыбу исподлобья. — А ну, стой.
Он четко знал, что сейчас сделает. Головой ударит Дыбу в поддых, а когда тот согнется, он толкнет его на молчаливого палача Тюлю. Потом рванет с велосипеда тяжелый насос и врежет тому и другому по ненавистным рожам! Наотмашь! За все… За Чирка, за свою боль, за эту бело-розовую лужу на асфальте. За всех, над кем они издевались! За всех, кого они еще могут обидеть! За Антошку!
Он пригнулся и бросился на Дыбу, но от умелого удара под ребра опять отлетел к забору и упал в траву у своего "Скифа".
Тюля подскочил и воровато, но сильно ударил ему два раза ботинком в бок. Кирилл приподнялся на локте и хотел вцепиться ему в ногу, но не сумел. Он почти не мог дышать.
И сквозь гудящую боль он вдруг услышал далекий тонкий голос:
— Кир, держись! Кир, я сейчас!
У Тюли оказалась кошачья реакция: он взлетел на забор и упал с другой стороны. Дыба не был так ловок. Он суетливо зацарапал ногтями по доскам, стараясь нащупать ту, которая отодвигалась. И не мог.
А сверху летел на велосипеде Митька-Маус. Он не тормозил на спуске. Наоборот, он так вертел педали, что коленки его мелькали на солнце, будто зайчики на желтых лопастях ветряка. Он вцепился в руль одной рукой, а в другой он, как палицу, поднял схваченный где-то кривой тяжелый сук. И, как черный грозный вымпел, металась у него над плечом оторвавшаяся лямка…
— Кир, я здесь!
Дыба так и не нашел доску. Он торопливо зашагал вниз, потом не выдержал и побежал неуклюжей рысью. Видимо, ему, как и Тюле, в голову не пришло, что горластый пацаненок мчится сюда один. Они же не знали, что вчера Кирилл и Митька договорились всегда заступаться друг за друга.
Кирилл опять встал. Глотнул воздух. "Не уйдет, — подумал он про Дыбу. — Мы на колесах…"
Он шагнул к велосипеду, однако от колючей неожиданной боли в ребрах согнулся и прислонился к забору. Боль словно пришила его к доскам. Но через несколько секунд Кирилл сжал ее в себе.
Он опять начал медленно выпрямляться.
А Митька был уже совсем рядом и все кричал:
— Кир, держись! Кир, я сейчас!
