4
До угла все шагали вместе. Было морозно. Олег потер перчатками уши и жалобно сказал:
Ранние весенние рассветы.
Теплый вечер марта, где ты, где ты? –
И объяснил:
– Это я в юности сочинял. В Лермонтовы метил. Увы.
На углу они разошлись. Наташа и Олег направились прямо, Серёжа и Генка помахали им вслед и свернули на Октябрьскую.
Почти сразу же, у яркой витрины магазина «Одежда», Генка остановился.
– Как-то все вместе сложилось, – немного растерянно проговорил он. – И тревога утром, и разговоры, и Данилка… И вот еще. Смотри.
Он долго шарил за пазухой и вытащил помятую бумагу. Это был сложенный в несколько раз листок из иностранного журнала.
– Вот… – повторил Генка. Расправил в ладонях лист и поднес ближе к свету.
На листе напечатан был крупный снимок.
На брусчатую мостовую ничком упал мальчик. Он лежал головой к зрителю, одна рука согнута, другая брошена вперед. Волосы, просвеченные солнцем, разметались по камням. Фото было отчетливым. Каждый волосок был виден, и казалось, что ветер их шевелит. Но особенно четко выделялась на камнях цепочка выбоин, протянувшихся у головы мальчишки. Видно, только что хлестнули по брусчатке пули.
С отчаянной ясностью вспомнил Серёжа свой давний сон – про знойный враждебный город, про пулеметы на бастионах и убитого мальчишку. И сам будто ощутил сквозь рубашку твердость горячих камней на мостовой.
– Чили? – спросил он.
– Конечно, – откликнулся Генка. – Журнал из Перу, Саше прислали. А снимок перуанский журналист в Сантьяго сделал… Вот я все и думаю: он или не он?
– Кто?
– Ты не помнишь?
Генка прикусил губу, расстегнул пальто, полез в карман куртки. Достал маленькую фотографию.
И Серёжа сразу вспомнил. С фотоснимка весело смотрел маленький светлоголовый, похожий на Митьку Кольцова, чилиец – Алехандро Альварес Риос.
Генка положил фотографию на журнальный лист. Сказал тоскливо:
– Все думаю: он или не он?
– Ну почему же он? – беспомощно сказал Серёжа.
Было что-то щемящее, до дикости несправедливое в этом сочетании: живое лицо мальчика – и рядом брошенное на камни, пришитое к ним пулями маленькое тело.
Словно защищая Генку от беды, Серёжа повторил:
– Почему обязательно он? Лица-то не видно. Только волосы похожи.
– И рубашки, – прошептал Генка. – И еще… Смотри.
Он коснулся ногтем воротника у Алехандро. Там в уголке белела капелька непонятного значка. А на большом снимке… Там тоже. Угол воротника выбился из-под щеки, и на нем виднелся белый кружок.
– Ну и что? Просто совпадение. Разве не может быть совпадения? – спросил Серёжа.
– Может, – сказал Генка. – Все может… Только от этого не легче.
– А почему ребятам не показал?
Генка шевельнул плечом.
– Ну… как-то жалко стало. Его жалко. Он лежит убитый, а все смотреть будут. Сравнивать: он или не он… Будто если не он, то можно и не очень жалеть… Нельзя так.
Серёжа молча кивнул.
Мелкие-мелкие снежинки падали на журнальный лист, на фотографию чилийского мальчишки. Падали и не таяли. Из-за стекла витрины глупо таращилось на ребят семейство дурацки красивых манекенов: папа, мама и дочка. Все в разноцветных спортивных костюмах. Серёжа сердито встал к ним спиной.
Кузнечик все еще держал перед собой снимки. Будто не решался оторваться от них. Сказал тихо-тихо:
– Когда смотрю, отомстить хочется. Будто кого-то из наших убили. Митьку или Данилку. Или еще кого-то…
– Да, – сказал Серёжа.
Генка помолчал, сдул с листа снежинки и медленно проговорил:
– Смотри, он упал, как барабанщик. Только барабан вперед укатился, и его не видно.
…Барабан сорвался с ремня, упал набок и, глухо гремя на камнях, покатился навстречу солдатским сапогам. Очередь из пулемета ударила в него, вспорола и отшвырнула на край мостовой. Мелко брызнули осколки камней и запутались в волосах упавшего Данилки…
Генка опять сдунул снежинки и проговорил:
– Данилка сказал: «Мне просыпаться первому…» Мне эти слова, как строчка из песни, запомнились… Я, наверно, песню сочиню про барабанщиков. Она из сегодняшнего дня сама получается.
И, глядя на журнальный снимок, словно читая подпись под ним, Генка хрипловато стал говорить:
Как бы крепко ни спали мы,
Нам подниматься первыми,
Лишь только рассвет забрезжит
В серой весенней дали…
Он переглотнул, помолчал и, будто рассердясь на себя за смущение, за хриплость, сказал негромко, но ясно:
Это неправда, что маленьких
Смерть настигнет реже —
Ведь пулеметы режут
Часто у самой земли.
В Серёже словно музыка откликнулась: суровый твердый марш, когда все барабанщики медленно поднимают и разом опускают палочки.
Он ничего не сказал. Он вдруг сообразил, что Кузнечик держит лист голыми руками, без варежек. Пальцы у Генки стали белые, как деревяшки. Серёжа скинул перчатки, осторожно взял бумагу, свернул ее и сунул Генке в наружный карман. Сложил вместе Генкины застывшие ладошки, зажал их в своих горячих ладонях.
– Пошли.
И повел Кузнечика, согревая его пальцы.
Генка послушно, как маленький, шел рядом.
Серёжа сказал:
– А ты говоришь: «Саша, Саша…» Значит, ты сам песни придумываешь?
Генка покачал головой.
– Нет, это Саша. А я сегодня первый раз… Если у меня не получится, Саша поможет. Чтобы до конца… Он мне в любом деле помогает.
– Мне бы такого брата, – сказал Серёжа.
Генка улыбнулся и доверчиво проговорил:
– Я его как тысячу братьев люблю… Один раз я даже подумал знаешь что? Если бы с Олегом что-нибудь случилось, Саша мог бы стать у нас командиром.
Серёжа даже выпустил Генкины ладони.
– С Олегом? А что с ним может случиться?
– Да нет, я же просто так. У Саши и времени нет никогда. Просто они с Олегом чуть-чуть похожи.
– Возьми мои перчатки, они нагретые, – сказал Серёжа. – А с Олегом… Ничего с ним случиться не должно.
И он вдруг понял, почему сегодня утром проснулся с тревогой. Из-за Олега. У того слишком часто теперь бывало хмурое и озабоченное лицо.
5
Несколько дней в отряде ждали неприятностей со стороны домоуправа Сыронисского и его союзников. Но прошла неделя, а все было спокойно. И ребята решили, что «противник» не захотел больше связываться с «Эспадой».
Жизнь потекла, как прежде. По вторникам и пятницам – тренировки, по средам – линейки, по выходным – съемки фильма. А в другие дни, и утром и вечером, «Эспада» жила «просто так»: прибегали те, кто был свободен, а дело всегда находилось.
Все было бы хорошо у Серёжи, если бы не этот чертов Димка. Видно, осталась у него обида. Нельзя сказать, чтобы он открыто злился на Серёжу или не замечал его. Но лишний раз тоже не взглянет и хорошего слова не скажет. Не то что раньше.
А может быть, Серёже просто казалось?
Дело решил сам Димка (молодец он все-таки!). Он встретил Серёжу после занятий в раздевалке, когда рядом никого не было. Встал Димка перед Серёжей, как тогда, при первой встрече в лагере, заложил пальцы за белый ремень, слегка наклонил голову к плечу и спросил, то ли с досадой, то ли с сочувствием:
– Что ты все время такими глазами смотришь?
Серёжа смутился и потому огрызнулся:
– Какими?
– Вот такими. – Димка сложил пальцы колечками – показал, что глаза у Серёжи большие и круглые. Затем добавил, не отводя взгляда: – Я же виноват, а не ты.
– Что-то я тебя не понимаю, – сказал Серёжа.
В Димкиных глазах мелькнуло возмущение. Серёжа почувствовал: хитрить стыдно и бесполезно.
– Если виноват, зачем дуешься? – спросил он.
Димка стал смотреть в сторону:
– Я не дуюсь.
– Ну, злишься… Получается, что мы с тобой поссорились.
– Я не злюсь.
– Ну, обижаешься.
– Не обижаюсь я, – сказал он с упрямой ноткой.
– Не ври. Я же знаю, что ты тогда обиделся.
Димка крутнул головой и, все так же глядя в сторону, проговорил:
– Это тогда. Сначала…
– Сначала… А потом тоже.
Димка глянул исподлобья, быстро и серьезно.
– Не-а…
– Нисколько? – осторожно спросил Серёжа.
– Ну… маленько. А сейчас уже нисколько.
– Правда?
Димка кивнул. Теперь он опять не отводил глаз.
– Ну, тогда… что? – спросил Серёжа.
– Что? – спросил и Димка. И во взгляде его мелькнула веселая искорка.
– Тогда… значит, мир?
– Ага, – сказал Димка и улыбнулся.
– Ну? – произнес Серёжа и протянул руку.
Димка далеко отвел свою ладошку и с размаха уложил ее в Серёжину ладонь. Он теперь смотрел совсем открыто и улыбался как всегда, как раньше. Это был наконец обычный Димка.
И Серёжа ощутил горячий прилив благодарности к нему. Он был готов теперь для Димки сделать все, что угодно: с третьего этажа прыгнуть, в бой кинуться… Хотя виноват-то был все-таки этот обормот Димка, а не он, Серёжа. И если Димку угораздит опять опоздать на вахту, не миновать ему новой нахлобучки.
…Вместе с Димкой и Кузнечиком они отремонтировали пенопластовый замок. Его нужно было снять на кинопленку в лучах сильных фотоламп на фоне косматых снежных облаков. Почти в сумерках. На экране зрители увидят красивую белую крепость, в которой укрылся от врагов и ночной непогоды хитроумный кардинал Ришелье. Там он строит козни против трех мушкетеров и маленького их товарища – д'Артаньяна.
…В небольшом французском городке, на берегу реки, по которой ходили дымные пароходы, жил-был веснушчатый и лохматый мальчик Андрэ. А попросту говоря, восьмилетний Андрюшка. И жилось ему не очень-то весело. Мальчишки дразнились, потому что рыжий, тетушка за каждый пустяк ставила в угол и не давала компота, а школьный учитель месье де Раздолбон придирался и делал в дневнике дурацкие записи.
И однажды Андрюшка обиделся. Не так, как раньше, не на минутку, а крепко – навсегда. Он решил бросить дом и уйти в мушкетеры.
Андрюшку долго уговаривали не делать глупостей. И тетка, и учитель, и даже мальчишки, которые осознали свое неправильное поведение, обещали больше не дразниться, а месье де Раздолбону посадить в портфель живую крысу, чтобы он тоже перевоспитался.
Андрюшка не отменил решения. Напрасно ему говорили, что мушкетеров сейчас и на свете нет, что водились они раньше, в другую эпоху, и даже в других местах. Андрюшка знал, что мушкетеры есть, потому что недавно видел их сам, когда стоял в углу и украдкой поглядывал на экран телевизора. Все, что показывают по телевизору, есть на самом деле: не будут же взрослые люди дурака валять.
Андрюшка готовился к походу всерьез. Воткнул в берет большое куриное перо, приделал к старым валенкам отвороты и жестяные шпоры, из толстой проволоки и консервной банки смастерил длинную шпагу. Лошади у Андрюшки не было, и он взял березовую палку, а к ней приделал конскую голову из картона.
– Ну, скачи, скачи, – сказали ему. – Далеко не уедешь, к ужину все равно вернешься. Только людей насмешишь.
И Андрюшка правда смешил. Когда проявили первую пленку и запустили кинопроектор, все просто лежали от хохота.
Маленького Андрюшку д'Артаньяна играл настоящий Андрюшка – Гарц. Он был на три года старше своего героя, но это ничуть не мешало. Невысокий, щуплый, в своем дошкольном костюме, из которого не очень даже и вырос, Андрюшка вполне сходил за восьмилетнего. А играл он как артист. Это все сказали, когда выбирали человека для главной роли. Даже Данилка уступил, хотя сам сначала метил в д'Артаньяны (говорил, что пускай фильм не цветной, но рыжего должен играть самый рыжий).
На длинной бумажной ленте нарисовали дорогу – с деревьями, каменными горбатыми мостиками, мельницами и старинными островерхими домиками. Эту ленту засняли на кинопленку. А потом на фоне белой стены сняли на ту же пленку скачущего Андрюшку. Это называлось «комбинированная съемка». Получилось, что Андрюшка скачет по дороге. Ну совершенно невозможно было без смеха смотреть, как лихо несется он на березовой палке-лошади, как взбрыкивает по-жеребячьи худыми ногами, на которых болтаются валенки со шпорами, как уговаривает своего «коня» перепрыгнуть через канаву, а когда «конь» отказывается наотрез, закидывает палку на плечо и пешком бредет в обход…
Кто хочет, тот добьется: скакал, скакал Андрюшка и все же добрался до старой Франции, а там в таверне «Жареный петух» повстречал Атоса, Портоса и Арамиса.
Сначала доблестные мушкетеры не приняли всерьез храброго малыша. Они долго хохотали, когда Андрюшка попросился к ним в товарищи. И было очень смешно, как Андрюшка пытался доказать, что он уже большой, показывал шпагу и шпоры. А потом стало не только смешно. Андрюшка сделался похожим на растрепанного, но боевого петушка. Олег снял крупным планом его лицо, и на экране все увидели Андрюшкины глаза. Это были глаза обиженного мальчишки, над которым хватит смеяться. Лучше не надо смеяться. Себе дороже.
Андрюшка с размаху рубанул шпагой по столу и швырнул под ноги мушкетерам берет.
Через полминуты господа мушкетеры убедились, что проволочная шпага – совсем не шуточное оружие. От полного конфуза их спасло только нашествие кардинальского патруля. Вот тут-то мушкетеры и Андрюшка объединились и всыпали гвардейцам перца и соли!
И все сразу забыли о нелепых Андрюшкиных валенках, о плаще из теткиной косынки, о детском бантике у воротника, когда мушкетеры вручили ему боевую шпагу. Было совсем не смешно, было здорово, как он взял и стиснул клинок…
Но это – лишь начало фильма. А впереди еще съемки. Длинный рассказ о приключениях мушкетеров, Андрюшки и короля.
У семилетнего короля жизнь тоже была не сахар. Кардинал, очень похожий на месье де Раздолбона, каждый день изводил его длинными лекциями о хорошем поведении, а мамаша-королева (весьма напоминающая Андрюшкину тетку), чуть что, лупила его величество длинным веером и ставила в угол. Там, среди сырости и паутины, висела специальная доска с надписью: «Угол для Его Королевского Величества».
Долго терпел маленький король эти безобразия. Но когда подлый кардинал украл любимую королевскую игрушку – заводной паровоз, терпение Людовика лопнуло. Он тайно позвал мушкетеров и запросил о помощи. Вот тогда-то все и началось!
Короля поручили играть маленькому Вадику Воронину, у него это получалось. Генка Кузнечик взял роль Арамиса, Алеша Смирняков – Атоса, а Володя Огоньков – Портоса. Учителя де Раздолбона и коварного кардинала играл один человек – Валерик Воронин. А роль королевы и Андрюшкиной тетки пригласили исполнять Наташу. Кого же еще?
Наташа сначала согласилась. Но тетка и королева получались у нее слишком добрыми. Сразу было видно, что она обижает ребят не по правде. Серёжа сказал Наташе:
– Меня все время воспитываешь, а тут не можешь.
– Тебя – за дело, – огрызнулась Наташа. – А Вадика и Андрюшку жалко.
И вдруг предложил свои услуги вечный неудачник Андрей Ткачук. Тут ему повезло. Едва он напялил длинное платье с оборками, надел жестяную корону и заговорил голосом старой дамы, все поняли: это то, что надо.
– Ваше величество, – поджав губы, произнес Ткачук. – У вас опять порваны штаны! Фи… Пусть ваше величество изволит стать в угол и не выходит, пока мое величество не изволит разрешить… а то как врежу веером, будешь знать, обормот!
Наташа уступила корону и осталась заведовать костюмами.
Серёжа тоже не снимался. Ему нравилось возиться с пленками, устанавливать декорации, проводить репетиции схваток между гвардейцами и мушкетерами. А играть кого-нибудь он, по правде говоря, и не решился бы. Стеснялся как-то…
Снимали «Трех мушкетеров» только по воскресеньям. В другие дни было нельзя: ребята учились в разные смены, всех не соберешь.
Ждали весенних каникул. А еще больше ждали лета, потому что многие сцены снимать надо было «на натуре» – в саду, который изображал дворцовый парк, и на берегу пруда (будто на берегу моря).
Была у Олега мысль: договориться, чтобы на втором этаже освободили кладовые, а помещение отдали ребятам. Там вполне можно было устроить библиотеку, а главное – кинозал.
– Мы бы всех окрестных ребятишек на премьеру «Мушкетеров» собрали, – говорил он. – А потом регулярные киносеансы устроили бы. Мультфильмы у нас есть, могли бы и сами еще что-нибудь снять. И библиотеку для всех открыть можно…
Скоро известие о ребячьем кинотеатре разлетелось по ближним дворам и школам.
Ленька Мосин сообщил:
– Лысый говорит, что его парни будут всех караулить и лупить, кто к нам станет ходить.
– А вы что? – с интересом спросил Олег.
– Мы с Гарцем его три квартала гнали, – объяснил Мосин. – До самого дома. А там его мамаша выскочила. У нее голос, как у динамика на вокзале…
После стычки с домоуправом о верхнем этаже перестали мечтать. Но кино можно показывать и в спортзале, а книги держать в кают-компании.
…Однажды, уже в марте, после удачной съемки Серёжа, Генка и Митя остались, чтобы убрать декорации и рефлекторы с фотолампами.
– Если так дело пойдет, в июне кончим, да, Олег? – сказал Серёжа.
– Может быть, – откликнулся Олег рассеянно.
– Почему «может быть»? Летних съемок всего на неделю, если каждый день снимать.
– Не наделали бы нам к июню пакостей, – хмуро сказал Олег. – Мысль, что бухгалтерия важнее «Эспады», до сих пор сидит в голове гражданина Сыронисского. Вчера опять звонил и грозил устроить здесь ремонт… Знаю я этот ремонт! Для нас он и полкило краски не дал бы. Втащат свои столы и устроят контору.
– А мы их не пустим! – сказал Митя. В гвардейском плаще и шляпе с перьями он выглядел очень по-боевому.
– Маляров сюда ни за что нельзя пускать, – поддержал Кузнечик. – Лучше сами все покрасим. А то они стены замажут, а здесь вон сколько нарисовано… А этот Сыронисский – самый главный начальник, что ли?
– Да нет, конечно, – устало сказал Олег. – Но вредный до чертиков. Особенно если кто-то слово ему поперек скажет… А тут еще союзнички у него объявились…
– Кто? – встревожился Серёжа.
– Ну, те две дамы, которых я на занятия не пустил. Ходят и везде капают: «Ах, чем они там занимаются, если даже посмотреть нельзя? Ах, чему их там учат! Ах, мы тогда к окнам пошли, а окна все одеялами завешены, ни одной дырки. Скрываются они от людей…» Это когда мы с утра пленку просматривали.
– Так они просто дуры, – сказал Кузнечик.
– Это ты понимаешь, что дуры. А они про себя говорят, что очень полезные люди. О воспитании заботятся.
– А чего им от нас надо? – спросил Митя. – Даже непонятно.
– А холера их знает! – в сердцах сказал Олег. – Есть такой тип людей – склочники. Понять склочника невозможно. Пишет жалобы, шепчет, гадости говорит. Вроде бы и себе никакой пользы, и людям жизнь портит… Ну, мадам Сенцова – та хоть понятно, почему жалуется…
– А что Сенцова? – спросил Серёжа.
Олег досадливо поморщился:
– Не хотел я рассказывать… Ну ладно. В конце концов, это всех нас касается. Дело в том, что эта мама Сенцова никак не успокоится. Сначала она своего сына в поликлинику потащила: дайте, мол, справку, что мальчика избили. Это когда ты, Сергей, палкой врезал ему в темном переулке… Ну, в больнице никаких следов избиения не нашли. Тогда она кинулась в милицию. Начала рассказывать, что в «Эспаде» учат запрещенным приемам драки. «Иначе, – говорит, – как мог этот хулиган Каховский отмахаться от троих подростков и свалить взрослого человека…» Имейте в виду: не «взрослого бандита», а «взрослого человека»…
– Ай-яй-яй, Серёжа, – сказал Генка. – Как же это ты? Нехорошо так со взрослыми…
Олег усмехнулся и продолжал:
– В милиции ей говорят: «Правильным там приемам учат. А ваш сын пусть не знакомится с жуликами…» Она и завелась. Еще одну жалобу, более высокому начальству. Дошла до какого-то майора, тот слегка испугался: а вдруг в «Эспаде» и правда что-то запрещенное? Пришлось мне объяснения давать. Целый протокол. Разобрались… А она дальше. Пошла в районо. Там ей повезло.
– Как? – хором спросили Серёжа, Генка и Митя.
– Есть там инспектор по внешкольным учреждениям. Фамилия у него Стихотворов. Отнесся он к мадам Сенцовой с большим сочувствием… А дело в том, что я в январе на учительской районной конференции выступал и проехался по его работе. Ну в самом деле, с одной стороны, требует: работайте с трудными подростками, с другой – заявляет: двоечников к занятиям в клубах и секциях не допускать. Если хотят заниматься, пусть исправят оценки! А где ему руководители клубов найдут трудных подростков с пятерками в дневниках? Об этом я его и спросил…
– А кто такие «трудные подростки»? – спросил Генка. – Мы трудные?
– Труднее некуда, – сказал Олег. – Особенно Каховский. Драку затеял в переулке с целой компанией. А ведь знает, что драться нехорошо.
– Больше не буду, – сказал Серёжа. – Ты расскажи дальше про инспектора.
– Вызвал он меня и давай беседовать: «Вот видите, вы других критикуете, а на вас тоже жалуются». Объяснил я ему, кто жалуется и почему. А он опять: «Да, конечно. Однако общественность вами недовольна». Снова объясняю, что за общественность и почему недовольна. Выслушал он и говорит: «Я понимаю, но…» И после этого «но» опять повторяет все то, про что я ему два раза объяснял. Хоть лоб расшиби о стенку! А потом вспомнил Сыронисского: «Вот и домоуправляющий говорит, что ваши мальчики ведут себя вызывающе…» Я ему говорю: «Ведь один из этих мальчиков из-за Сыронисского пострадать мог, даже погибнуть! Что же им, расшаркиваться надо было? Мальчик на посту стоял, флаг охранял, а эти люди буквально ворвались в отряд!» А он знаете что: «Кто там врывался, кому нужен ваш флаг? Для вас важней всего игрушки, а люди взрослым делом заняты».
Олег улыбнулся, щелкнул пальцами. Потом сказал:
– Дотянулся я тут до телефона и позвонил в райком комсомола. Попал прямо на первого секретаря Володю Самсонова. И говорю: «Объясните товарищу инспектору по внешкольным учреждениям, можно ли считать игрушкой флаг пионерского отряда? И можно ли хватать и выкидывать за дверь пионера, который стоит на посту у флага?»
– Он объяснил? – с радостным нетерпением спросил Митя.
– Объяснил. Володя такие вещи объяснять умеет, он сам вожатым был… Но нельзя сказать, что с товарищем Стихотворовым расстались мы друзьями.
– А что он может сделать? – спросил Серёжа.
– Кто его знает… Боюсь, что он, и Сыронисский, и Сенцова, и эти дамы из уличного комитета – одна компания.
– У нас ведь тоже компания ничего, не слабенькая, – сказал Кузнечик. – Без боя не сдадимся.
– А чего нам сдаваться? Мы же правы, – сказал Митя.
