Холм – зеленый, а башни и стены – как из белого мрамора. Квадратные зубцы блестят на солнце, будто пиленый сахар.
Серёжа сидел у подоконника и на игрушечной наковаленке склепывал из тонкой алюминиевой проволоки узорный флюгер для главной башни.
Сегодня был неожиданный выходной. В районо назначили какое-то срочное учительское собрание, и поэтому в трех школах отменили занятия. Объявили спортивный день. Но спортивные соревнования были не подготовлены, и участвовать в них смогли только немногие. Остальные гуляли, радуясь нежданному отдыху.
За окошком начинался хороший день.
Начало сентября было холодным и слякотным, но в середине месяца подули южные ветры и опять пришло лето. Перед Серёжиным домом цвел пустырь. На нем год назад разломали несколько ветхих домиков. От них остались только заросшие крапивой квадратные фундаменты, а вокруг фундаментов зеленели кусты сирени и дикие яблони. Из травы смотрели шарики красного клевера и белела россыпь диких ромашек.
Пустырь тянулся вдоль всего нового дома, а дом был длиной с океанский лайнер. Говорили, что скоро перед ним разобьют сквер. Но пока никаких работ никто не вел, пустырь зарастал буйными травами, и здесь было отличное место для игр. Правда, кое-где уже нахально торчали новенькие личные гаражи и пестрели в траве какие-то огороженные клумбочки и грядки.
Из окна своей комнаты, с третьего этажа, Серёжа видел, как на старых фундаментах мальчишки играют в индейцев. Где-то шумели и футболисты, но их не было видно за кустами, а «индейцы» расположились как на ладони. Один, в помятом школьном пиджачке и синих джинсах, маленький, с растрепанной светлой головой, суетливо перебегал среди кустов: искал хорошее место для засады. «Похож на Грачёва», – подумал Серёжа. И воспоминание о Стасике неприятно кольнуло его.
Эта история случилась вчера. Дурацкая какая-то история.
На перемене перед четвертым уроком Серёжа услыхал в коридоре шум, визги и рыдающий крик малыша. Недалеко от их класса находился второй «А», и там что-то случилось. Что?!
Серёжа выскочил за дверь. А за ним Генка Кузнечик и Мишка Маслюк. В коридоре голосила толпа второклассников. Впереди толпы двигалась дежурная девятиклассница Лилька Граевская, по прозвищу Мадам Жирафа, – могучая особа с тонкой шеей и маленькой головкой. Лилька тащила визжащего и ревущего малыша. Малыш извивался, пытался упасть, чтобы вырваться, скользил каблуками по паркету. И взахлеб кричал:
– Пусти! Не буду! Пусти!..
Столько отчаяния было в этом крике, такой ужас был на маленьком, залитом слезами лице, что Серёжа и не помнил, как оказался на пути у дежурной.
– Не трогать!
У Лильки было очень глупое лицо. Она моргала слегка подкрашенными ресницами и все еще держала малыша за кисти рук, пытаясь приподнять его над полом.
Уже спокойнее и жестче Серёжа повторил:
– Не смей трогать.
Она могла бы одним движением локтя смести Серёжу с дороги. Но ей это, видимо, и в голову не пришло. Кроме того, рядом с ним были Кузнечик и Мишка. Она выпустила пленника, он шлепнулся на пол и, сидя, все еще повторял:
– Пусти! Пусти!
Второклассники притихли.
– Ты чего? Я дежурная, – сказала Мадам Жирафа.
– Дура ты, а не дежурная, – сказал Серёжа.
– Я дежурная, – повторила Лилька.
– Дежурная ты сегодня, а дура каждый день, – почти успокоившись, объяснил Серёжа.
– И это, к сожалению, неизлечимо, – вежливо добавил Кузнечик.
А невоспитанный Мишка Маслюк пообещал:
– Счас как дам тебе, дежурная, ниже позвоночника!..
Лилька опять заморгала.
– Хулиганы! Я к дежурной учительнице пойду.
– Иди, иди, – сказал Мишка.
Серёжа в это время наклонился над малышом, взял у Генки Кузнечика платок и начал вытирать второкласснику зареванное лицо. Это было не очень приятно, однако что делать.
– Ну, вставай, – сказал Серёжа. – Хватит реветь.
Малыш сидел, всхлипывая, и со страхом смотрел на Лильку.
– Не встану…
– Не бойся, – сказал Серёжа. – Она больше не тронет.
Он почти насильно поднял мальчишку, и тот сразу прижался к нему, вцепился в куртку. Серёжа чувствовал, как все щуплое тело малыша под форменным сукном вздрагивает от нервного озноба и всхлипов.
– За что она его? – спросил Серёжа у второклассников.
Крупный мальчик с красивыми карими глазами рассудительно сказал:
– Он сам виноват.
– «Сам виноват»! Эх вы… он же ваш товарищ.
– А Неля Ивановна говорит, что он нам не товарищ, раз так себя ведет, – все так же рассудительно сообщил кареглазый мальчик.
– Она сама велела Грачёва к директору отвести, – объяснила аккуратная кудрявая девочка. – Потому что у нее самой уже руки опускаются.
Маленький Грачёв вдруг дернулся и снова зарыдал, не отцепляясь от Серёжи. Мадам Жирафа неожиданно засопела, растолкала малышню и тяжело побежала вдоль коридора.
Резко ударил звонок. Ребятишки, нерешительно оглядываясь на Грачёва и его спасителей, потянулись в класс. Грачёв заплакал еще сильнее. Что с ним было делать, куда девать?
– Как бы не заболел, – опасливо сказал Мишка Маслюк. – Маленькие, они такие…
И Серёжа понял, как поступить.
– Вы идите, ребята, не надо всем опаздывать. Я сейчас…
Этажом ниже, у самой лестницы, был кабинет врача. Уговаривая и подталкивая, Серёжа повел туда Грачёва.
– Можно, Марина Аркадьевна? Вот… Успокойте его как-нибудь. Просто беда…
– Ну-ка, ну-ка… – Доброе лицо Марины Аркадьевны стало озабоченным. – Батюшки, сколько слез! Двойку получил? Нет?.. Ну, тогда ничего страшного. Тебя как зовут?.. Стасик? Вот и отлично. Давай-ка, Стасик, перестанем плакать. Я тебе обещаю, что все будет хорошо.
Она вопросительно повернулась к Серёже, подошла. Он шепотом рассказал, что случилось. Марина Аркадьевна кивнула: все в порядке, можешь идти.
Серёжа вышел. И услышал из-за двери голос Марины Аркадьевны:
– Да что ты от меня шарахаешься, глупенький? Не будет никаких уколов. Честное слово. И лекарств не будет. Видишь, я даже халат снимаю. Никакой врач не делает уколы без халата, это не полагается… А чего же ты директора-то испугался? Разве он страшный? Ну, успокойся… Вот так, наконец-то. Смотри, что я тебе покажу…
Потом наступила тишина, а через полминуты послышался неуверенный, прерывистый смех Стасика Грачёва.
…Серёжа вошел в класс. Он чувствовал себя как после тяжелой работы или хорошей драки. Даже в голове гудело и ослабели руки.
Был урок географии. Классная руководительница Татьяна Михайловна спросила:
– Ты где это гулял, моя радость?
– У врача был.
Она встревожилась:
– А что с тобой?
– Да не со мной. Один второклассник расшибся, я его отводил, – соврал Серёжа.
– Серьезное что-нибудь?
– Кажется, нет.
Татьяна Михайловна пригляделась.
– Да ты и сам какой-то… Голова не болит? Ну садись. Я тебя спрашивать хотела, да уж ладно.
– Что вы, Татьяна Михайловна, спрашивайте, – забеспокоился Серёжа. – Я учил…
А теперь Серёжа со смутной досадой вспоминал этот случай. Кажется, он все сделал как надо. Откуда же непонятное беспокойство? Наверно, вот откуда: не мог Серёжа забыть, как маленький Стаська вздрагивал весь, трепетал просто, прижимаясь к нему. Он был какой-то совсем беспомощный, весь перекрученный страхом, и не осталось в нем ни гордости, ни капельки мальчишечьего характера.
Ну разве можно так доводить человека?!
И еще Серёже казалось, будто он забыл что-то и вспомнить не может.
И наконец понял: фамилия-то у Стаськи – Грачёв! Наверно, это сын Грачёвых, которые поселились в старой Серёжиной квартире. Наташа говорила, что у них есть мальчишка-второклассник. Взрослого Грачёва Серёжа несколько раз видел, когда приходил к Наташе, а сына не встречал и не расспрашивал о нем. И Наташа, и он почти не говорили о новых жильцах. Неприятно было, что в квартире, где много лет две семьи жили как одна, появились незнакомые люди. Может быть, и хорошие, но чужие…
…Непонятно где – то ли в соседней квартире, то ли в репродукторе на пристани – пропищали радиосигналы: десять часов.
Серёжа отложил почти готовый флюгер и потянулся за рубашкой.
Рубашка была темно-стального цвета, с блестящими пуговками и погончиками. На левом рукаве, над локтем, голубел суконный шеврон: рыцарский щит с тремя золотистыми скрещенными шпагами. Над шпагами пламенела звездочка с оранжевыми языками костра. Над звездочкой и витыми рукоятями шпаг полукругом шла желтая надпись: ESPADA
Рубашку тетя Галя купила в «Детском мире». Шеврон вышивала Наташа, она же пришила его на рукав. Трудно было найти голубое сукно, однако Наташа перерыла все лоскутки в шкафу и отыскала обрезок от старого тети Машиного пальто. Обрезок был большой. Остаток Серёжа отдал Женьке Голованову. А Женька за это вытравил кислотой две шпаги на Серёжиной военной пряжке. Они как бы скрещивались позади звезды.
Серёжа заправил рубашку и стал протягивать в петли на брюках широкий форменный ремень (тетя Галя специально перешивала петли, чтобы ремень проходил в них). Пряжка звонко щелкнула, пояс плотно охватил талию, и Серёжа сразу почувствовал себя выше и стройнее. Он лихо повязал галстук, схватил со стола черный берет с блестящей «майорской» звездочкой и вышел в коридор к зеркалу. Глянул на себя придирчиво, как командир на новобранца. Еще летом ребята и Олег договорились не ходить в клуб обормотами, быть всегда в форме и «держать марку».
Все было в порядке. Серёжа показал язык своему отражению (чтобы не зазнавалось) и крикнул:
– Тетя Галя, я пошел!
Он выскочил на улицу.
День был не такой теплый, как это казалось из окна. С реки тянул холодный ветерок. Серёжа поработал локтями, чтобы прогнать озноб, и зашагал вдоль дома.
Посреди пустыря шумели ребята. Но это был уже не шум игры. Сквозь возмущенные мальчишечьи голоса пробивался визгливый женский крик.
Мимо пробежал, как сумасшедший, второклассник Вовка Лебедев и крикнул Серёже:
– Дзыкина мяч отобрала!
В окружении ребят стояла круглая тетя в цветастом халате. Она прижимала к животу красный футбольный мяч и кричала. Кричала о том, какие все вокруг паразиты, особенно дети, и как они отравляют ее несчастную жизнь, и что она не отдаст мяч, пока не придут родители и не расплатятся за все причиненные ей убытки и унижения. Это и была Дзыкина.
Серёжа и раньше сталкивался с ней. Один раз. Две недели назад ребята играли с Ноком, и пес по инерции проскочил около дзыкинской грядки с георгинами и астрами. Грядка была огорожена колышками с белой матерчатой лентой. Нок зацепил хвостом колышек, и лента затрепыхалась. Бдительная Дзыкина увидела это и подняла крик. Правда, тогда она кричала издалека: Нок не любит, когда ругают его хозяина.
Сейчас, видимо, мяч попал в цветы, а Дзыкина, к несчастью, оказалась рядом. Разговаривать с ней было бесполезно. А что делать?
Прежде чем решиться на стычку, Серёжа сделал отсчет. Этому его научил Олег. Он говорил: «Если приходится влезать в неприятное дело или в драку какую-нибудь, сосчитай, как перед стартом. Чем серьезнее дело, тем больше бери отсчет. Помогает справиться со страхом и успокаивает голову, чтобы не напороть горячку».
Сейчас никакого страха Серёжа не чувствовал, было просто противно. Однако не уходить же. Отберет мяч насовсем, испортит людям весь день и настроение. И ничего они с ней не сделают, тем более что народ собрался совсем молодой, не старше четвертого класса.
Серёжа начал с пяти: «Пять, четыре, три, два, один, ноль!»
– Отдайте мяч! – резко сказал он.
Дзыкина хлопнула губами и уставилась на Серёжу. В ее булавочных глазках появилось злорадство. Не отрывая взгляда от Серёжи, она вобрала воздух и заголосила:
– Петя-а!..
От пронзительности и стараний у нее получилось: «Пиетя-а! Пиетя-а!»
Из открытого гаража появился Петя. Это был широкий, лысоватый мужчина с распаренным, как после бани, лицом. Жидкие прядки волос приклеились к его липкому лбу. Он вытирал о мешковатые штаны масленые ладони. Петя раздвинул примолкших мальчишек и встал рядом с Дзыкиной.
– Вот! – выдохнула она. – Опять в клумбу засобачили, шпана проклятая…
Петя осторожно взял мяч за тонкий ремешок шнуровки.
– Здесь общая земля, а не ваш участок, – сказал Серёжа. – Теперь из-за ваших цветов не играть здесь, что ли?
Петя не ответил, будто Серёжи и не было. Он обвел взглядом всех мальчишек и деловито спросил:
– Чей?
– Общий, – сказал Петька Лебедев. – Отдайте, мы же не нарочно. Мы по полтиннику собирали на этот мячик.
– По полтиннику, – почти ласково повторил Петя. – Свои полтиннички вы, значит, любите. А когда люди труд вкладывают, землю роют, вам, значит, наплевать…
Свободной рукой он вытащил из просторного кармана складной нож. Оскалившись, открыл зубами узкое лезвие. Потом прижал мяч к животу и нацелился ножом, как на арбуз.
Тут считать было уже некогда. Резким ударом кулака, снизу вверх, Серёжа выбил мяч, и он свечкой взмыл над головами. Ребята на секунду замерли. Затем разнесся ликующий крик, и все кинулись за мячом.
Потная Петина рожа стала сиреневой.
– Ах ты, шкура! – выдохнул он и схватил Серёжу за руку. У плеча, повыше нашивки.
Несколько ребят унесли на безопасное расстояние мяч, а остальные столпились за Серёжей.
– Петенька! – закудахтала Дзыкина. – Ножик убери, ножик! Скажут, что с ножиком на мальчишку. Потом не докажешь.
Петя протянул ей нож. Он, не отрываясь смотрел на Серёжу. Глаза у него были, как у Дзыкиной, – булавочные, лютые.
«Дверь не закрыта. Если ударит – свистну», – подумал Серёжа. И представил, как серым снарядом вылетает из квартиры и несется по пустырю громадный косматый Нок.
В Петиных глазах мелькнула растерянность. Он, видимо, не мог понять, почему мальчишка не вырывается. Стоит спокойно и молчит.
Серёжа медленно посмотрел на грязные пальцы, вцепившиеся в его руку, и опять перевел глаза на Петино лицо.
– Ну-ка, отпустите, – брезгливо сказал он. – Вы мне рубашки не стираете.
Петя отпустил. Серёжа шевельнул плечом, словно отряхивая след от его пальцев, и пошел прочь.
– Шибко грамотные стали, – сказала за спиной Дзыкина.
– Все равно узнаю! – вдруг визгливо закричал Петя. – И фамилию узнаю, и где живет!
– Второй подъезд, квартира девятнадцать, – не оглядываясь, сказал Серёжа.
Старый каменный дом стоял в заросшем лопухами дворе. Его окружали новые здания: пятиэтажные и одно девятиэтажное. Сначала дом хотели снести, а потом почему-то раздумали. На верхнем этаже помещались какие-то кладовые и контора слесарей и техников местного домоуправления. Нижний этаж отдали для детского клуба. Сейчас на двери была прибита вывеска: «Пионерский клуб «Эспада». А выше, над карнизом, приколочен был голубой фанерный щит со шпагами – в точности такой же, как нарукавная нашивка у Серёжи, только большой.
По средам, как и по воскресеньям, занятий в клубе не было, но ребята, кто хотел, собирались в выходные дни просто так. Иногда Олег устраивал дополнительные тренировки или короткие соревнования – пульки. Иногда ребята забирались на большущий старый диван, оставленный давними жильцами вместе с люстрой и телефоном, и читали что-нибудь вслух. Пока было тепло, ходили купаться за пристань, на плоты. А случалось, что Олег приносил старенький кинопроектор, и они, завесив окна, который раз подряд смотрели купленные в ЦУМе мультфильмы: «Корабль пиратов», «Шпионские страсти», «Чьи в лесу шишки»…
Но самое лучшее – это были, конечно, бои.
Серёжа любил приходить по выходным дням еще и потому, что можно было встретиться на фехтовальной дорожке с почти незнакомыми противниками. С теми ребятами, которые учились в первую смену и в клубе занимались после обеда, когда Серёжа был в школе.
Может, и сегодня встретятся?
В «Эспаде» было четыре десятка ребят. А в Серёжиной группе – восемь. По группам и занимались. Во-первых, учились в разных сменах, во-вторых, тренироваться сразу большому числу фехтовальщиков было негде. Самая большая комната – длиной в десять метров. Низкий потолок, скрипучий пол, небольшие окна в толстых старинных стенах. Все это никак не походило на спортзал.
Когда создавался детский клуб, думали, что девочки и мальчики будут сидеть за столами, клеить игрушки, рисовать, разучивать песни и выпускать стенгазеты. Но райком комсомола назначил руководителем клуба Олега Петровича Московкина – бывшего артековского вожатого, студента-заочника, фехтовальщика первого разряда. Олег принес в клуб сетчатые маски, четыре стеганых нагрудника, книгу «Три мушкетера» и букет новеньких рапир. Когда рапиру брали в руки, тонкая зеркальная сталь клинка чутко дрожала, словно в ожидании схватки.
Летом, когда клуб только открылся, в него записалось больше ста человек. Даже из Серёжиной школы, которая дальше всех отсюда, было полтора десятка ребят. Но, впрочем, и тогда из шестого «А» только один Серёжа записался.
Потом народ схлынул. На некоторых «надавили» родители: лето, мол, кончилось, и надо думать не об игрушках, а об уроках. Кое-кому надоела дисциплина: Олег и совет капитанов групп «завинчивали гайки». Они требовали, чтобы никто не пропускал занятий, чтобы все приходили в форме, отутюженные и начищенные. Олег не терпел, если кто-то появлялся без пионерского галстука. «У нас на дверях написано «Пионерский клуб», – доказывал Олег. – Мы частичка пионерской организации. Если есть такие, кто забывает или стесняется надевать галстук, пусть лучше заявит, что выходит из организации. Это будет, по крайней мере, честно. Свинство, когда человек считается пионером, а галстук прячет в карман». Двух человек совет отчислил за то, что они самовольно взяли из пирамиды рапиры и начали бой, не надев к тому же маски и нагрудники. После этого Олег достал масляные белила и на стене, рядом с нарисованными во весь рост мушкетерами, выписал крупными буквами третий пункт устава «Эспады»:
ВЗЯВ В РУКИ ОРУЖИЕ, Я БУДУ ПОМНИТЬ,
ЧТО В НЕМ ЗАКЛЮЧЕНА СМЕРТЬ.
ПОЭТОМУ Я НИКОГДА НЕ НАПРАВЛЮ
ДАЖЕ НЕЗАРЯЖЕННОЕ ОРУЖИЕ НА ЧЕЛОВЕКА,
НЕ ОБНАЖУ КЛИНКА ПРОТИВ СОПЕРНИКА,
НЕ ЗАЩИЩЕННОГО МАСКОЙ,
ЕСЛИ ТОЛЬКО ЭТИ ЛЮДИ
НЕ БУДУТ НАСТОЯЩИМИ И ОПАСНЫМИ ВРАГАМИ.
Под «незаряженным оружием» имелась в виду расхлябанная пневматическая винтовка, которую Олег добыл в районном комитете ДОСААФ. Убить из нее, конечно, было нельзя, но выбить глаз или вогнать пулю под кожу – вполне возможно.
Из этой винтовки ребята стреляли по круглым мишенькам с черным «яблочком» размером с пятак: сдавали нормы на значок «Меткий стрелок».
Лучше всех стрелял Володя Огоньков – семиклассник из сорок шестой школы, капитан Серёжиной группы. Он то и дело выбивал сорок пять – сорок шесть очков из пятидесяти. И всегда будто удивлялся своему успеху, даже стеснялся немного. Володя был большой, спокойный, добрый. С круглой головой, покрытой, словно медной щеткой, коротенькими рыжими волосками. Долго никто не знал, что у него постоянно болеют мать и бабушка, а отца и вовсе нет, и что ему приходится тащить на себе все домашние заботы. Это стало ясно после одного случая. Володя беспокойно поглядывал то на круглые часы у двери, то на хозяйственную сумку, которую притащил с собой, и Олег вдруг сказал:
– Ты не нервничай. Давай деньги, и пусть кто-нибудь сбегает за картошкой, пока ты ведешь бои…
За картошкой охотно побежал пятиклассник Андрюша Гарц. Он вообще все делал охотно, по крайней мере в клубе. Он торчал в «Эспаде» все свободное от школы время. И не потому, что надеялся выпросить лишний бой, а просто так. Он даже уроки готовил здесь же, приткнувшись в уголке дивана. Олег с трудом прогонял его обедать. Андрюшка возвращался через пятнадцать минут, дожевывая на ходу бутерброд и раскалывая крепкими зубами косточки от компота.
– Тебя родители скоро из дома выгонят, – говорил Олег.
Андрюшка морщил переносицу и весело соглашался:
– Ага. Мама говорит, чтобы я забирал подушку и шел жить в клуб.
– Бедная твоя мама… – вздыхал Олег.
Был в группе еще один Андрюшка – по фамилии Ткачук. С ним постоянно случались неприятности. Он мог поскользнуться на ровном месте и вывихнуть ногу, мог ни с того ни с сего зацепить провод и грохнуть на пол телефонный аппарат (а телефон был великой ценностью; счастье, что его не сняли, когда уехали жильцы). Именно он, Андрюшка, во время купания застрял однажды на плоту между бревен и расцарапал спину и пузо. На его счету было больше, чем у всех, сломанных рапирных клинков. Однако больше всего неприятностей с ним случалось в школе. Один раз Серёжа слышал, как Олег объяснялся по телефону с Андрюшкиной учительницей английского языка:
– Что? Двойка? Очень прискорбно. Хорошо, учту… Что значит не допускать к занятиям? Вообще? Ах, пока не исправит двойку? И поведение… А когда он их исправит?.. Простите, почему мне виднее? Все-таки вы его учительница, а не я… Да, но здесь у него все в порядке… Господи, ну я прекрасно знаю, что школа важнее. Но в клубе-то он занимается не во время уроков, а в свободное от школы время. Что?.. Вы всерьез уверены, что если он не будет ходить в клуб, то станет больше времени сидеть над домашними заданиями? Ах, не уверены! Я тоже… Что значит наказать? Это я не столько его, сколько себя накажу: он пропустит тренировку, а потом я должен буду с ним дополнительно заниматься. У меня тоже программа… Ну, это вы считаете, что неважно. А я считаю, что спорт важен не только для отличников, а для всех. И не только спорт, а вообще жизнь в товарищеском коллективе… Классный коллектив? Ничуть не отрицаю, просто это разные вещи… Да, но почему, когда его классный коллектив участвовал в «Зарнице», Андрея не взяли? Не знаете? А я знаю: из-за двойки по истории. А знаете, что он мне сказал? «Если будет настоящая война, разве на нее тоже не будут брать с двойками?» Глупо? А по-моему, он прав… Ну, педагогику я тоже учил, уверяю вас… Да жалуйтесь, пожалуйста… Хоть в Совет безопасности. Всего хорошего…
Он брякнул трубку на рычаг, обернулся, заметил Серёжу и сказал:
– Это не значит, конечно, что можно безнаказанно хватать двойки.
– А я и не хватаю, – слегка обиделся Серёжа.
Он и правда начал год вполне прилично, даже троек не получал.
Были в группе еще Валерик и Вовка Воронины. Вовка учился в пятом, Валерик – в седьмом, но оба казались одинаковыми: невысокие, худые, молчаливые и дружные. Это они вместе с Олегом расписали стены мушкетерами, рыцарями, замками и крутобокими каравеллами.
На тренировки Воронины приходили с шестилетним братишкой Вадиком – тот не хотел оставаться дома один. Вадик был такой же спокойный и молчаливый, как братья. К оружию не лез, тренировкам не мешал. Помогал подметать полы и мыть окна. Наконец Вадику сказали, что он может считать себя членом «Эспады», и назначили запасным барабанщиком. Дали нашивку со шпагами и белый капроновый аксельбант.
Из всех ребят Серёже не нравился только Ленька Мосин – сердитый, черный, похожий на растрепанную ворону. Дрался на рапирах он зло, словно был не в спортзале, а шел на абордаж с борта пиратского судна. В первом же бою с Серёжей он, не взяв защиту, пошел во встречную атаку, сломал клинок и обломком расцарапал Серёжину руку у локтя. Олег бинтовал Серёже локоть и ругал Мосина. Тот развинчивал сломанную рапиру и хмуро огрызался. Серёжа на него тогда разозлился.
А потом, в коридоре, Ленька подошел к Серёже и, глядя в сторону, пробормотал:
– Ну че… Я же не хотел.
– Да ладно, – отмахнулся Серёжа.
Ленька постоял рядом, вздохнул и отошел.
Через десять минут он догнал Серёжу на улице:
– Ну, Серега… Ты не злись.
У него был виноватый вид. И не просто виноватый, а какой-то беспомощный.
– Да не злюсь я, – сказал Серёжа. – Что ты в самом деле… Зря ты только скачешь во время боя как бешеный.
Мосин облегченно улыбнулся.
– Понимаешь, я не могу, если кто-нибудь на меня обижается.
«А сам-то хорош, на всех рычишь», – чуть не брякнул Серёжа. Но поглядел на Мосина и промолчал. Ленька был сейчас совсем не злой. Он улыбался по-хорошему и вообще он как-то даже посветлел: стал не черный, а темно-русый и глаза у него были теплые, коричневые…
«Интересно, кто из них сегодня придет? – подумал Серёжа, шагая по заросшему двору. – Ну, Андрюшка Гарц, наверно, уже там. Огонькова не будет: у него бабушка болеет. Воронины появятся, конечно… А из других групп? Прежде всего примчится наверняка «барабанная команда» Данилки Вострецова».
Но самым первым, кого Серёжа увидел в клубе, был совсем незнакомый мальчик.
