3
Мальчик стоял в коридоре у окна. Тоненький, белобрысый, нерешительный. В нарядной клетчатой курточке с белым воротничком. Курточка была легкая, летняя, но под ней Серёжа заметил плотный голубой джемпер.
«Новичок, – безошибочно определил Серёжа. – С мамой пришёл».
Никакой мальчишка, если он сам идет записываться в клуб, не станет одеваться как в театр. А в костюме этого мальчика заметна была женская забота: и принарядить, и не простудить. Кроме того, человек посамостоятельнее обязательно уселся бы на удобный широкий подоконник. А мальчик стоял. Ленька Мосин, а пожалуй, и Андрюшка Гарц прошли бы мимо новичка, задрав нос и помахивая рукой с нашивкой над локтем. И мальчишка, разумеется, смутился бы и с робостью глядел бы на «ветеранов». Но Серёжа не любил, если при нем кому-нибудь было неловко или страшно. Ему становилось неудобно за этого человека, и он мучился вместе с ним.
И сейчас, чтобы новичок не застеснялся, Серёжа подошел и спокойно, будто между прочим, спросил:
– Записываться пришёл?
Мальчик на секунду вскинул синие глаза и выдохнул:
– Да…
– А почему не заходишь?
Новичок посмотрел на дверь спортзала.
– У меня там мама.
– А она согласна, чтобы ты записался?
Мальчик кивнул.
– Ну тогда все в порядке, – ободряюще сказал Серёжа и шагнул в зал.
Олег беседовал с женщиной. Он был, как всегда, ярок и великолепен: в малиновых спортивных брюках с белыми лампасами, в оранжевой футболке. Он словно светился на фоне темной стены. Женщина была невысокая, худая, с таким же острым носиком, как у мальчишки. Она беспокойно вертела в руках сумочку. В маленьком спортзале не было никакой мебели, кроме шкафа и узких низеньких скамеечек вдоль стен, поэтому Олег и мать новичка разговаривали стоя.
– Здрасте, – сказал Серёжа.
– Добрый день, – откликнулся Олег. – Сделай одолжение, размонтируй две рапиры, они слева в пирамиде. Эти пираты-барабанщики вчера опять сломали два клинка.
– Сделать им деревянные, пусть машут сколько влезет. А то не напасешься клинков, – сказал Серёжа.
– Это мысль, – усмехнулся Олег. И повернулся к собеседнице: – Извините, я отвлекся… Значит, Мите одиннадцать лет?
– Да, двенадцатый. Он только выглядит помладше. Видите, и я маленькая, и отец был невысокий… Но дело не в том, что он маленький, а в том, что слишком уж тихий. Знаете, я сама была отчаянной девчонкой, честное слово. А на него смотрю и удивляюсь. Ведь мальчишка же он, а не девочка. Другие матери сладить не могут со своими сыновьями, а я вот, не поверите, мечтаю даже: ну хотя бы подрался с кем-нибудь!
– Обижают его? – негромко спросил Олег.
– Нет… не обижают. Но, знаете, как-то не принимают всерьез. Если на дворе футбольная игра, он в сторонке. Если крепость строят, он опять где-то сидит и смотрит…
Она улыбнулась, нерешительно посмотрела на Серёжу и вполголоса призналась:
– Мужского воспитания, конечно, не хватает.
«Чепуха, – думал Серёжа, развинчивая рукоять рапиры. – У Володьки Огонькова тоже нет отца, а он сам кого хочешь воспитает по-мужски. Это уж от характера зависит».
– Меня тревожит одно обстоятельство, – сказал Олег. – Наши ребята занимаются с лета, они многому уже научились. Вашему сыну придется их догонять. Заниматься старательно, больше, чем другим…
– Он будет! Он так мечтает о клубе.
– Да, я понимаю, – осторожно продолжал Олег. – Хорошо, что мечтает. Но… вы знаете, когда мальчишка не ходит ни в кружок, ни в секцию, ни в клуб, а в школе учится так себе, это, в общем-то, дело привычное. Но стоит ему записаться и в эти же дни, упаси господи, получить двойку, как родители сразу делают вывод: клуб тебя отвлекает от школы.
– Да не будет его клуб отвлекать, – поспешно возразила Митина мама. – Он дома над уроками все равно больше часа не сидит. Или кораблики клеит, или книжки читает… Значит, запишете Митю?
Олег улыбнулся:
– Я сам не записываю, это совет капитанов решает. Но я думаю, совет не будет возражать. Что могут иметь капитаны «Эспады» против пятиклассника Мити Кольцова?.. Но я должен одно сказать, Ольга Васильевна: у нас не спортивная секция, а простой дворовой клуб. Мы не готовим спортсменов разрядников, и вряд ли кто-нибудь из наших ребят станет участником Олимпийских игр или хотя бы чемпионом города. Мы занимаемся разными делами, и фехтование у нас просто для общего развития.
– Я понимаю. Не в чемпионстве дело…
– Ну и прекрасно… Сергей, позови, пожалуйста, из коридора человека Митю Кольцова, который, наверно, с трепетом ждет решения своей судьбы.
– Не ждет он с трепетом, – откликнулся Серёжа. – Я ему уже сказал, что примут.
Митина мама с благодарностью посмотрела на него. Серёжа приоткрыл дверь и кивнул Мите:
– Входи.
Митина мама ушла, и они остались втроем. Ребята еще не начали собираться. Митя стоял у дверей и, стесняясь, оглядывал разрисованные стены.
– Слушайте, поручик, у меня к вам просьба, – сказал Олег Серёже.
– Да, мой генерал, – в том же тоне откликнулся Серёжа.
– С меня райком спрашивает план работы. Если завтра не сдам, повлекут в геенну огненную. Пока у нас тихо, я поработаю в кают-компании, а ты займись с новичком.
– Я? – растерялся Серёжа.
– Ну да. А что?
– Но я же… – начал Серёжа и наткнулся на требовательный взгляд Олега. Этот взгляд говорил: «Надеюсь, ты не будешь капризничать при новичке?» – Ну… хорошо, – сказал Серёжа. – Ладно. Я займусь.
Олег удалился в кают-компанию. Это была комнатка, где стоял знаменитый диван и хранилось в самодельном шкафу из оргстекла голубое с красными звездами и золотыми клинками знамя «Эспады».
– Начнем, – сказал Серёжа, старательно вспоминая, что говорил и как себя вел в таких случаях Олег.
Митя послушно кивнул.
Серёжа достал из пирамиды рапиру.
– Возьми… Нет, не так. Ты видел когда-нибудь старинный пистолет с прямой ручкой?
– На картинке, – шепотом сказал Митя.
– Ну вот. Рапиру держат примерно так же, как этот пистолет. Указательный палец здесь, у щитка. Этот щиток называется гарда. На этом пальце вся тяжесть рукоятки. Ты его согни, будто он на спусковом крючке. А большой палец – сверху, как на курке, вот так. А остальными пальцами слегка придерживай… Нет, ты не стискивай. Пальцы должны играть на рукояти, как на флейте.
Митины пальцы, тонкие, холодные от волнения, послушно сгибались и разгибались. Серёжа, совсем как Олег, продолжал:
– Есть такой фильм – «Скарамуш». Из эпохи французской революции. Фильм так себе, но фехтование в нем поставлено отлично. Ну так вот, там учитель фехтования говорит главному герою: «Шпагу надо держать, как птицу. Если сильно сожмешь – задушишь, если слабо станешь держать – улетит». Понимаешь, противник выбьет…
Митя нерешительно сказал:
– Я слышал, что если на соревнованиях шпагу выбьют, то это не считается. Сразу бой останавливают.
– Вообще-то да… Но что хорошего, если у тебя оружие вышибли! И это ведь на соревнованиях. А если по правде, в бою? Там таких правил нет.
Митя взглянул ему в лицо. В синих глазах его было удивление.
– Разве бывают сейчас настоящие бои на шпагах?
– Всякое может быть, – солидно сказал Серёжа. – Нам Олег рассказывал про один случай в Ташкенте. Там несколько бандитов с ножами напали на спортсменов. А те с эспадронами шли, с тренировки. Эспадрон – это не рапира и не шпага, а спортивная сабля, тонкая такая. Эти ребята-фехтовальщики взяли эспадроны да как принялись за бандитов! Чуть в капусту не искрошили. Повыбивали ножи, притиснули к забору, потом позвали милицию… В общем, было дело.
– Вот это здорово! – сказал Митя. Он оживился и перестал смущаться. – А мы будем учиться на этих… на саблях?
– У нас их нет пока. У нас рапиры, это колющее оружие. Учти, что рапира – основа фехтования… Ну, давай я тебе покажу исходное положение и боевую стойку.
Исходное положение Митя усвоил сразу. А боевая стойка сперва не получалась. Клетчатая курточка, такая нарядная на первый взгляд, оказалась старенькой и тесноватой. Узкие рукава, аккуратно заштопанные на локтях, не давали рукам свободно сгибаться.
– Сними ты ее, – посоветовал Серёжа. – И свитер скинь. И вообще полагается заниматься в спортивном костюме и кедах.
Митя виновато глянул на свои начищенные полуботинки.
– У меня есть. Я не знал… Ну, не думал, что надо будет так сразу.
– Пойдем. Я тебе отыщу кеды. На время.
В комнате рядом с кают-компанией была раздевалка. В несколько рядов стояли маленькие шкафчики для одежды. Олег раздобыл их в каком-то детском саду, старые, списанные. Мальчишки сначала хихикали над детсадовской мебелью, но оказалось, что шкафчики – вещь удобная. Можно оставлять обувь, тренировочные костюмы, всякую мелочь. Шкафчики были заново покрашены – в стальной цвет. Вместо малышовых картинок с морковками, флажками и котятами на дверцах пестрели рыцарские эмблемы: щиты со звездами, кораблями, лилиями, оружием и львами.
– Это у каждого свой знак? – спросил Митя.
– Да.
– И мне… тоже дадут?
– Ты сам должен придумать эмблему.
– Но мне так ни за что не нарисовать.
– Ты, главное, придумай. Валерик Воронин нарисует… но эмблема – это не сразу. Это когда совет переведет тебя из кандидатов в члены клуба.
– А-а, – сказал Митя слегка разочарованно.
– Да ты не огорчайся. У нас в кандидатах долго не держат.
– А сколько?
– Ну, это как когда… В общем, соберется совет, все тебе объяснят. И про устав, и про наши правила. Ты пока главное правило запомни – про оружие. Оно там на стене написано.
– Я уже запомнил. Наизусть, – сказал Митя. Зажмурился и тихонько зашептал. Серёжа расслышал последние слова: – …если только они не будут настоящими и опасными врагами.
– Вот именно, – хмуро сказал Серёжа, потому что вспомнил вдруг потную физиономию и цепкие пальцы Пети Дзыкина.
Но Петя Дзыкин не был, наверно, настоящим врагом. Он был просто собственник и склочник.
Серёжа дал Мите кеды Андрюшки Гарца, и они вернулись в спортзал.
Через сорок минут к ним заглянул Олег.
– Ну как?
– Да ничего, – сказал Серёжа. – По-моему, даже хорошо. Для первого раза, по-моему, даже здорово.
– Только не зазнавайтесь.
Митя улыбался смущенно и устало. Рубашка на спине у него взмокла.
– Отдохните, – сказал Олег.
В этот момент хлопнула дверь. Появились Воронины и Андрюшка Гарц. Через минуту за ними с хохотом ворвалась лихая компания четвероклассников Данилки Вострецова. Все, как один, в летней парадной форме: в рубашках салатного цвета, в белых ремнях на синих шортиках, с блестящими аксельбантами барабанщиков на плечах. Рубашки им сшила Данилкина мама, аксельбанты сплел из капронового шнура Олег.
«Барабанная команда» шумно дышала и поправляла ремни.
– Ишь какие красивые, – сказал Олег. – Закаляетесь, да? И чего это вы при полном параде?
– В школе на сборе были, – объяснил Данилка. – Нас попросили на линейке барабанить. Сегодня сбор про День танкистов. Говорят, у нас форма как у юнармейцев.
– А сюда чего прискакали? – хитро спросил Олег. – Просто так или по делу?
Данилка украдкой показал кулак своей команде, и пятеро барабанщиков мигом выстроились у стены. Данилка, насадив на золотые вихры берет, вытянулся перед Олегом.
– Товарищ командир «Эспады»! Звено «Юные барабанщики» прибыло для дополнительной тренировки.
Это у него всегда ловко получалось.
Но Олег сказал:
– Шиш вам, а не тренировка. Кто вчера два клинка угробил?
– Мы не нарочно… – жалобным хором сказали барабанщики и дружно вздохнули, а Данилка молчал и вопросительно махал пшеничными ресницами.
– Чего это они без очереди! – возмутился Андрюшка Гарц. – Мы первые пришли.
– А мы младше, – донеслось от барабанщиков.
– Вот и уважайте старших, – отбрил Андрюшка.
– Нечего спорить. Первый бой у меня с Каховским, – решительно сказал Олег. – Он сегодня заработал. Переодевайся, Сергей.
Серёжа обрадованно бросился в раздевалку. Данилкина компания в знак протеста удалилась в кают-компанию. Сначала там было тихо, но когда Серёжа вернулся в зал, в кают-компании уже стонал диван и раздавались победные крики.
Олег бросился туда и принес под мышкой главного нарушителя – Данилку. Данилка отбивался и дрыгал ногами. Олег посадил его на шкаф, где хранились маски и нагрудники.
– Сиди и не трепыхайся. А то в шкаф засуну.
– Справились с маленьким, да? – укоризненно произнес Данилка. Подумал и начал потихоньку барабанить каблуками по стенке шкафа.
– Данила! – грозно сказал Олег.
Барабанщики по одному просочились в спортзал.
Митя слегка ошарашенно смотрел на эту суету.
Серёжа взял маску и вышел на дорожку. Против Олега.
Они обменялись салютами.
Олег был широкоплечий, среднего роста, но когда он стоял перед противником с поднятой для салюта рапирой, то казался очень высоким, тонким, гибким. И крупное лицо его с большим носом и острыми скулами делалось красивым и строгим. Это был боец, мушкетер…
– Готовы?.. К бою! – скомандовал Валерик Воронин. – Начали!
Олег был почти неуязвим. Лишь изредка ребятам удавалось зацепить его клинком. И тогда «автор» укола весь день ходил именинником.
Серёже повезло. Начиная осторожную разведку, он вспомнил слова Олега: «Фантазируйте. На одних классических приемах далеко не уедете. Бой – это творчество».
«Ладно, пофантазируем», – сказал себе Серёжа. Он сделал вид, будто идет в атаку снизу, но хочет закрутить перевод в верхний сектор. Однако делать перевод не стал, а упал на левую руку и направил клинок в нижний край Олегова нагрудника.
Конечно, этот трюк был сплошным пижонством. Но сейчас он удался: рапира упруго выгнулась – укол!
– Ловко, – сказал Олег. – Хотя, конечно, не ново. Эта штука описана еще Проспером Мериме в новелле «Дон Жуан».
– Я не читал, – сказал Серёжа.
– Весьма возможно… Продолжим?
Но тут раздался грохот. Это упал со шкафа Данилка. Олег охнул, подскочил, начал ощупывать пострадавшего. Впрочем, Данилка не был пострадавшим, потому что приземлился удачно.
Олег сел на скамейку и взялся за левый бок.
– Если я когда-нибудь получу инфаркт, – печально сказал он, – то исключительно из-за этих юных головорезов. Будьте свидетелями.
Потирая синяк на лбу (налетел на дерево), появился Андрюшка Ткачук. Сообщил, что в «Космосе» новый фильм «Робинзон Крузо» и мультики. Удлиненная программа.
– Мамка спрашивает: надо билеты оставлять? Только они дорогие, по сорок копеек.
Андрюшкина мать работала в кино кассиром.
Олег обвел взглядом всю компанию.
– У кого деньги есть?
Подняли руки пять человек. Серёжа поднял. И Митя – у него был полтинник. Остальные жалобно сопели.
– Ладно, Андрей, – сказал Олег. – Мчись к маме, пусть оставит… раз, два, три… десять… четырнадцать билетов. Пропадай моя зарплата.
4
Домой Серёжа пришёл под вечер. В прихожей его встретила Маринка. Она прыгала и ликовала:
– Динь-динь! А у нас телефон!
– Правда? Тетя Галя, правда поставили?
– Наконец-то, – со вздохом сказала тетя Галя.
– Почему «наконец-то»? Люди иногда больше года ждут.
– Это я про тебя: наконец-то явился, – объяснила тетя Галя. – Люди-то обедают когда полагается, а ты целый день скачешь голодный.
– Мы в кино пирожки покупали.
Подошел Нок, встал на задние лапы, а передние взгромоздил Серёже на плечи. Укоризненно посмотрел ему в лицо.
– Соскучился, крокодил? – сказал Серёжа. – Ну-ну, только не лизаться.
Он освободился от собачьих объятий, потрепал Нока по ушам и пошел к телефону.
Плоский светло-серый аппарат был похож на модель гоночной автомашины. Если только трубку убрать.
Серёжа поднес трубку к уху. В наушнике гудел настойчивый сигнал.
Маринка прыгала рядом. Она весело сообщила:
– А нам уже звонили!
– Кто?
– Папа звонил.
– А чего он звонил?
Тетя Галя сказала из кухни опять со вздохом:
– О чем он может звонить? Снова у Владимира Сергеевича задержится до ночи.
– Они же отчет об экспедиции готовят, – заступился Серёжа.
– Вот именно. Не могут ни днем ни ночью позабыть про свой отчет.
Серёжа осторожно положил трубку и пошел к себе в комнату. Нок, стуча когтями, двинулся следом.
За окнами синели сумерки. Недостроенный замок таинственно белел в полутьме, словно декорация приключенческой пьесы, когда спектакль уже кончился.
Серёжа погладил Нока и сел на кровать. Окончен хороший день, в котором были товарищи, удачный бой с Олегом, кинокартина с шипучими синими волнами, парусами и джунглями. Звон рапир и смех Данилки Вострецова. Горячие пирожки в буфете (три на двоих) и пока нерешительная, но добрая улыбка новичка Мити Кольцова… И теперь, в одиночестве, Серёже стало грустно.
«Может, позвонить кому-нибудь? – подумал он. – А кому?» И вспомнил: у Генки Кузнечика есть телефон. Только номер какой? Но тут же вспомнил и номер. Еще давно, весной, Генка объяснял ребятам: «Вот запомните. Тридцать два ноль два сорок четыре. Очень просто. Как дважды два – четыре. Только впереди троечка». Про что был разговор и при чем там Генкин телефон Серёжа забыл, а номер запомнился.
Кузнечик, наверно, удивится звонку. Они с Серёжей не дружили и даже приятелями не были. Правда, на той неделе Генка услыхал, что Серёже нужен пенопласт, и на другой день притащил коробку. Ну и что? Кузнечик любому человеку готов помочь, даже незнакомому.
А Серёже Генка нравился. Всегда. Но ведь не подойдешь к человеку и не скажешь: «Ты мне нравишься. Давай сделаемся друзьями». Серёжа, по-крайней мере, так не мог. И он лишь думал, давно, с третьего класса, что хорошо бы как-нибудь подружиться с Генкой Медведевым, которого тогда еще не звали Кузнечиком.
Прозвище Кузнечик появилось в прошлом году.
В самом конце августа, перед началом учебного года, в школах шли собрания. Было еще жаркое лето. Строгая деловитость учебной жизни не успела лечь на школу. Школа гудела, как большой рой. Никто не пришёл в форме, коридоры и классы расцвели от пестрых платьев, ярких рубашек и разноцветных испанок. Всем было весело, и даже строгая завуч Елизавета Максимовна рассмеялась, когда увидела, что Генка Медведев тащит по коридору большущую, с себя ростом, гитару.
Он принес ее в класс.
Ребята перед этим хвастались загаром, но теперь стало ясно, что чемпион по загару – Генка. Он все лето прожил в Севастополе и сделался коричневым, как его блестящая гитара.
– Подумаешь. Медведь и должен быть коричневым, – завистливо сказала длинная Люська Колосницына, именуемая обычно Люстрой.
Люстру не поддержали. Уж на кого-кого, а на медведя Генка никак не был похож.
Его затормошили, закидали вопросами:
– Генка, а зачем гитара?
– Ты играть научился, да? Ай да Геночка!
– Ой, да он врет, братцы! Я целый год учился, и то…
– Потому что у тебя таланта, как у курицы… Гена, сыграй!
– Ген, ты правда умеешь? Ну давай…
Генка кивнул. Уселся на парте, сложив по-турецки ноги, словно покрытые коричневым лаком. Хитро и немножко смущенно посмотрел на ребят. У него были продолговатые большие глаза, почему-то похожие на глаза громадного насекомого. И лихо торчал над лбом выгоревший хохол.
Генка постучал пальцами по гулкой гитаре: тра-та-та, та-та-та, тра-та…
Забренчал на струнах и запел:
Там где у цветов головки
Лепестками ветру машут,
Маленький кузнечик Вовка
Жил да был среди ромашек…
Играл он, конечно, не очень. Просто подыгрывал песне. Но песенка была интересная, целая сказка. Никому не знакомая. И пел он здорово. Негромко, но чисто и весело.
Не был Вовка музыкантом,
Хоть трещал не умолкая,
Вовка был работник-плотник —
Строил дачи и сараи.
Он пилой работал ловко,
Молотком стучал о доски:
Строил он мосты и лодки,
И газетные киоски…
Дальше рассказывалось, как в руки Вовке попалась золотистая лучинка, и кузнечик выстругал из нее шпагу «просто так, на всякий случай». А однажды…
Приземлился на поляне
Злой разбойник и обжора,
Очень страшный и нахальный
Воробей по кличке Жора.
Всякие жучки и божьи коровки прыснули во все стороны. А кузнечик остался: неудобно прятаться, если у тебя шпага. Бессовестный великан Жора хотел тут же проглотить Вовку, но шпага воткнулась ему в язык. И Жора улетел, подвывая не по-воробьиному. А песенка кончалась такими словами:
Чтоб врагам
хвалиться
было нечем,
Не беги
назад от них
ни шага.
Даже если ты кузнечик,
У тебя
должна быть
шпага.
Никто на заметил, что в класс вошла Татьяна Михайловна.
– Ай да молодец, Медведев, – сказала она. – Ты, Гена, за лето просто артистом стал!
Генка засмущался и вскочил прямо на парту.
– Да нет… Это не я. Это брат сочинил в Севастополе для ребят. Мы там с ним ялик ремонтировали…
– Ну ладно. Пора нам о делах поговорить, – сказала Татьяна Михайловна. – А потом расскажешь про Севастополь и про ялик. Садись-ка на место, кузнечик.
И тут все заметили, что Генка и правда похож на кузнечика: в зеленой, как трава, рубашке, а руки-ноги у него – будто сломанные пополам лучинки; и гитара его тоже похожа на туловище насекомого с одиноко торчащей лапой.
– Точно! И правда кузнечик! – развеселились ребята.
– Ой, батюшки! Я, кажется, тебе прозвище придумала! – с шутливым испугом воскликнула Татьяна Михайловна. – Гена, я не хотела.
– Да ничего, – покладисто сказал Генка. – Это лучше, чем Медведь. А то Люстра меня Медведем обозвала.
– Отныне считать Медведя Кузнечиком, – заявил Павлик Великанов – очень авторитетный в классе человек.
Так и повелось…
Серёжа набрал номер. Он боялся, что трубку возьмут Генкины родители, будут спрашивать, кто и зачем. Но ответил сам Генка.
Серёжа сказал:
– Здравствуй. Не узнал?
Кузнечик помолчал. Потом ответил:
– Узнал… Это ты, Серёжа?
Он сказал не «Каховский» и даже не «Серега», а Серёжа, и это прозвучало как-то неожиданно, по-дружески. И Серёжа обрадовался. Он сам не ждал, что так сильно обрадуется. Но тут же встревожился: в классе было шесть Сергеев.
– Это я, Каховский, – объяснил он.
– Да. Я понял, – все так же негромко сказал Кузнечик. – Хорошо, что позвонил.
– Почему хорошо?
– Ну, так просто, – откликнулся Генка теперь оживленнее. – Понимаешь, я сижу один, скучаю. И вдруг ты…
– А я тоже так просто. Нам только что телефон поставили, и я вспомнил твой номер. Ты что делаешь?
– Я же говорю: скучаю. Гитару мучаю.
– Ты уж, наверно, здорово научился играть, да?
– Нет, что ты. Я понемножку.
– Слушай, сыграй что-нибудь, – попросил Серёжа. Его словно толкнуло. И он загадал: «Если Кузнечик согласится, все будет хорошо». А что «хорошо», и сам не понимал.
Генка согласился сразу.
– Ладно… Я и сам хотел. Ты только трубку не клади, я гитару возьму… Ну вот, все.
И Серёжа очень ясно представил, как Кузнечик, такой же, как тогда в классе, сидит с гитарой на столе у телефона, прижимает щекой к плечу трубку.
– Ты слушаешь? – спросил Генка.
– Конечно.
– Понимаешь, это песня… Ее брат придумал, когда в институте учился. Они пьесу ставили про наших летчиков, которые за Испанскую республику воевали. Вот про этих летчиков песня…
Серёжа услышал негромкие удары по струнам и затем, гораздо громче струн, очень чистый Генкин голос.
Кузнечик пел отрывисто и печально:
Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего.
Ему предстоит дорога
В высокий край огневой.
Туда,
где южные звезды
У снежных вершин горят,
Где ветер
в орлиные гнезда
Уносит все песни подряд.
Там в бухте
развернут парус
И парусник ждет гонца.
Покоя там не осталось,
Там нет тревогам конца.
Там путь по горам
не легок,
Там враг к прицелам приник,
Молчанье его пулеметов
Бьет в уши,
как детский крик…
Теперь Серёже не казалось, что Кузнечик сидит на столе у телефона. Он закрыл глаза и ясно увидел костер на поляне и Костю у костра, и ребят с оранжевыми от огня лицами, и Генку рядом с Костей. Будто они пели вместе.
…Не надо,
не надо,
не надо,
Не надо его будить,
Ему ни к чему теперь память
Мелких забот и обид.
Пускай
перед дальней дорогой
Он дома поспит,
как все,
Пока самолет не вздрогнул
На стартовой полосе…
Песня затихла. Было слышно, как Генка прижал струны ладонью. Он помолчал и сказал:
– Вот все… Ты слышишь?
– Да, – сказал Серёжа, – это такая песня… Про нее лучше ничего не говорить. Просто слушать, и все.
– Брат ее, оказывается, давно написал… А мне спел только сегодня. Это он когда про Чили услышал.
– Про что?
– Про Чили. Ты что, радио не слушал?
– Нет, – смутился Серёжа. – Я тут сегодня закрутился с делами…
– Там фашистский переворот! – с неожиданной злостью сказал Генка. – Генералы толстопузые мятеж устроили… Зря он этим гадам доверял.
– Кто?
– Президент Альенде. Они убили его. Обстреливали президентский дворец из танков.
– А я ничего не слышал, – тихо сказал Серёжа.
– Брат в июле был в Чили со студенческой делегацией. У него там друзья остались. Он мне и привез адрес одного парнишки, помог письмо написать по-испански. Я все ответа ждал. Теперь уж, наверно, не будет ответа…
Что мог сказать Серёжа? Он знал про Чили не так уж много. Знал, что там столица Сантьяго. Что там правительство, которое стоит за рабочих. И что президент Сальвадор Альенде распорядился, чтобы всем-всем детям в этой большой стране каждый день обязательно давали бесплатное молоко: и в городах, и в глухих горных деревушках… Видно, не всем нравится, когда у каждого из ребят, даже у самого бедняка, каждый день есть глоток молока.
– В общем, все, как тогда в Испании, – опять услышал Серёжа Генкин голос. – Ты читал книжку «Испанский дневник»?
– Не читал, – признался Серёжа.
– А у нас есть… – Ты бы пришёл ко мне, а? Мог бы взять ее. Если, конечно, хочешь. Ну, не обязательно за книжкой, а так… Ты ведь никогда у меня не был.
– Конечно, я приду, – обрадовано сказал Серёжа. – А ты? Ты тоже приходи. Ты ведь тоже у меня не был.
– Ладно! Я знаю, где ты живешь.
– Нет, у нас теперь новая квартира.
– Я знаю, – повторил Кузнечик.
– Откуда?
– Очень просто. Узнал, когда коробку тебе раздобыл. Хотел тебе домой ее принести. Пришёл, а у вас никого нет.
– Специально приходил?
– Ну да. С коробкой…
– А где ты ее раздобыл? Я думал, она твоя была.
– У соседа выпросил.
– Нарочно для меня? – все еще не решаясь поверить, спросил Серёжа.
– Ага… Послушай, а зачем тебе пенопласт? Не секрет?
– Не секрет, конечно. Я завтра тебе расскажу. Хорошо?
– Хорошо. Тогда до завтра?
– До завтра… Гена… А можно еще раз ту песню?
– Ладно.
…Но если в чужом конверте
Придет к вам черная весть,
Не верьте,
не верьте,
не верьте,
Что это и вправду есть.
Убитым быть —
это слишком.
Мой друг умереть не мог.
Вот так…
И пускай братишка
Ему напишет письмо…
Этой песней Генки Кузнечика хорошо было бы кончить рассказ о длинном Серёжином дне.
Но не все кончается, как хотелось бы.
Тетя Галя заглянула в Серёжину комнату и сказала:
– Тут один жилец приходил, на тебя жаловался. Что такое ты утром натворил?
Серёжа сидел на кровати и не спеша расстегивал рубашку. Он хотел пораньше забраться в постель, включить настенную лампочку, взять книгу «Двадцать лет спустя» и еще раз перечитать историю о том, как герцог Бофор бежал из Венсенского замка. Разговаривать об утреннем случае вовсе не хотелось. Даже вспоминать этого наглого Петю Дзыкина и то не хотелось…
– Ничего я не натворил. Это он натворил, – хмуро сказал Серёжа. – Задумал у ребят мяч проткнуть. А я не дал.
– Ну, про мяч я не знаю. А грубить-то зачем? Зачем ты ему таких слов наговорил?
– Я? – изумился Серёжа. – Я ему только сказал, что здесь общий двор, а не его огород. А что, не правда?
– Такие слова взрослому человеку говоришь. Хоть бы подумал: он в три раза старше тебя.
– Если старше, пусть не хулиганит. Его, что ли, мяч? Если нравится протыкать, пускай купит себе и протыкает…
– Вы же сами его из терпения вывели. Все цветы потоптали.
– Мы? Потоптали? – вскинулся Серёжа. – Во-первых, не «мы», потому что я там даже не играл. Во-вторых, ни один цветок не был сломан. Ведь ты же не была там, а говоришь!
– Ладно, ладно… Ты уже закипел, как чайник. Я в этом деле разбираться не стану. Отец придет, пусть разбирается.
– Ну да, будет он разбираться! Он бы сам вмешался, если бы видел, как этот Дзыкин к ребятам пристал.
– Ну и что же? Он – это другое дело. Он взрослый человек. И тот взрослый…
– Ты все одно: «Взрослый, взрослый»! – действительно закипел Серёжа. – Этот Петя не взрослый человек, а взрослый шкурник! Ну откуда они такие берутся? Сытые, нахальные, думают, что вся земля для них, весь мир! Для их грядок и гаражей! Все будто только для их пользы! Поэтому и наглые. Как тот шофер!
– Господи, какой еще шофер?
– Забыла? Ты меня все за рубашку дергала: сядь да сядь. В автобусе. А чего он к бабке привязался? Я же видел, что она деньги опустила, а он орет: «Деньги не бросила, а билет отрываешь! На кладбище пора, а совести нет!» Она плачет, а он орет. Его бы самого на кладбище! А ты только одно: «Сядь, не груби».
– Ну и что? Я ему сама сказала, что так нехорошо.
– Как ты сказала? Он и не посмотрел на тебя. Хорошо, что летчики вмешались… А другие сидят и молчат, будто не их дело. Тоже взрослые…
Тетя Галя устало отмахнулась:
– Тебя послушать, так будто и хороших людей на свете не осталось.
– Что? – удивился Серёжа. И как-то сразу успокоился. Ему сделалось даже смешно. И не стал он больше ничего говорить. Он вспомнил хороших людей, которых знал или видел. Костю, журналиста Иванова, маленького Димку… Тех летчиков в автобусе. Кузнечика… Татьяну Михайловну… Наташку, дядю Игоря. Ребят в своем классе и в Наташкином… Врача Марину Аркадьевну. Капитана Володю и моториста Витю с катера «Азимут»…
Это были только те, кого он вспомнил за несколько секунд. Потом Серёжа подумал о хороших людях, которых встречал сегодня: Олег, Андрюшка Гарц, Данилка и его барабанщики. Валерик, Вовка и Вадик Воронины. Андрюшка Ткачук. Андрюшкина мама в кинотеатре «Космос». Шофер какого-то служебного автобуса – он увидел ребят на троллейбусной остановке, открыл дверцу и сказал: «В кино небось собрались? Садитесь, а то опоздаете, там на линии провод оборвался».
И этот новичок, Митя Кольцов, кажется, тоже хороший парнишка.
А из плохих людей сегодня встретились только двое: горластая Дзыкина и ее ненаглядный Петя.
Кто же виноват, что среди людей попадаются такие дзыкины? Они вредят, гадят, хапают. И не всегда по злости, а потому просто, что им наплевать на всех, кроме себя. И кроме таких же, как они.
…И один такой может испортить жизнь многим хорошим людям.
…А всадники успевают не всегда…
Серёжа разделся и залез под одеяло. Открыл книгу. Стало тихо. Посапывал в своем углу Нок, и звонко тикал будильник.
«…Герцог Бофор приподнял верхнюю корку пирога и, к ужасу своего тюремщика, достал из-под нее веревочную лестницу…»
– Серёжа! – позвала из кухни тетя Галя. – Вынеси, пожалуйста, ведро. А то очистки уже на пол валятся.
Ну вот! Думаете, приятно вылезать из-под одеяла и тащиться к мусорному ящику?
– Тетя Галя, можно, я утром?
– Господи, неужели трудно спуститься по лестнице? Ящик в двух шагах.
Как можно убедительнее Серёжа сказал:
– Ну что с ним сделается, с этим ведром, до утра? Завтра встану и, честное слово, сразу унесу.
– Плесень-то разводить… – проворчала тетя Галя. Но больше ничего не сказала.
Серёжа снова уткнулся в книгу. Но все же его слегка точило беспокойство. Он невольно прислушался. В кухне звякнула дужка мусорного ведра. Серёжа вздохнул, откинул одеяло, сунул ноги в полуботинки и вышел в прихожую.
Тетя Галя стояла у двери с ведром в руке.
– Давай вытащу, – сказал Серёжа. – Раз так срочно это надо…
– Ладно уж… – Тетя Галя мельком взглянула на Серёжу. – Куда ты раздетый по холоду… Скажешь еще потом, что и я тоже никуда не годный человек.
В Серёже будто струна сорвалась. Он прикусил губу, постоял секунду и ушел к себе, стуча незашнурованными башмаками. Обида нарастала, как боль, когда прижигаешь йодом ссаженный локоть: первую секунду еще ничего, а потом жжет все сильней, сильней – прямо слезы из глаз.
И не из-за последних тети Галиных слов обида, а вообще. «Ну почему, почему так? Объясняешь, доказываешь, а тебя даже слушать не хотят?»
Мама смотрела с большой фотографии. Она сидела на корме вытащенной на берег лодки и немного удивленно улыбалась: «Кто тебя, Серенький?»
Серёжа лег лицом в подушку, стиснул зубы, но слезы все равно прорвались. Неожиданно горькие, неудержимые. Он сам даже не понимал, откуда это. Ничего такого-то уж не случилось. А остановиться не мог. И только одного хотел: чтобы тетя Галя и Маринка не услышали.
Прежде всех услышал Нок. Подошел, встревожено ткнул его в локоть мокрым носом. Серёжа обхватил его за шею и заплакал сильнее. И стало уже все равно.
Поспешно вошла тетя Галя, села рядом.
– Да ты что, Серёженька? Ну зачем ты, в самом деле… Нельзя же так. Я же не знала, что ты уже лег. Будь оно неладно, это ведро!
Как будто в ведре дело!
Тетя Галя осторожно положила ему на затылок ладонь.
– Ну хватит, хватит… Ты уж не заболел ли?
Он сердито мотнул головой, сбросил руку. И мстительно подумал: «Боится, что папа придет и увидит, как я реву от нее». Но тут же ему стало стыдно от этой мысли. Будто он за спиной у тети Гали сделал какую-то гадость. Сразу ушла обида, остановились слезы.
– Да ничего. Все уже, – пробормотал он и потерся мокрыми щеками о подушку.
– Может быть, у тебя голова болит?
– Да нет. Это так. Ну все уже, правда…
Он сердито придвинул к себе книгу и глазами, в которых не высохли слезы, уставился в лист. И ничего не видел.
– Что же ты лег, даже не поужинал, – нерешительно сказала тетя Галя. – Может быть, встанешь покушаешь?
– Нет, не хочу.
– Тогда хоть чаю попей.
– Я правда не хочу.
– Ой, характер, – вздохнула тетя Галя. Погладила его по затылку и вышла.
Это она права: характер никудышный. Девчоночий. Глаза на мокром месте. Тогда летом, в автобусе, тоже чуть не разревелся. В тот момент, когда летчик загородил его и сказал водителю: «Ну ты, копеечный рыцарь, не кидайся словами! Сопляк – это тот, кто позволяет себе такие гнусные выходки, как ты сейчас. А этот мальчик в тысячу раз больше мужчина, чем ты».
Мужчина! У него тогда в горле заскребло, как у дошкольника, потерявшегося в универмаге. И он всю дорогу не отрывался от окна, потому что щипало в глазах.
Читать уже не хотелось. Он дернул шнурок лампочки и в темноте повернулся к окну. Там было видно только темно-синее небо. В нем горел яркий, как фонарик, Юпитер. Иногда он почти угасал и тут же снова радостно вспыхивал: это пролетали тонкие, невидимые облака.
Серёжа уснул. Ему приснился чужой, горячий от солнца город. Старинные серые дома с разноцветными стеклами в полукруглых окнах, темные арки и галереи, вдоль которых стояли могучие колонны из ноздреватого камня. Из пожухлой травы подымался средневековый испанский бастион с чугунными орудиями. На горячих стволах были оспинки от ржавчины. За старыми домами, как белые острые скалы, вставали небоскребы. Это был, наверно, Сантьяго.
В конце улицы синей стеной стоял тропический лес. Оттуда по середине мостовой шел навстречу Серёже мальчик в зеленой рубашке. В пустой улице, словно громкие часы в тишине, щелкали по плитам песчаника его подошвы. Мальчик был вроде бы Генка Кузнечик и в то же время Митя Кольцов и еще какой-то незнакомый мальчишка.
Город был враждебный, полный измены и злобы. За колоннами, за желтыми зубцами бастиона притаились пулеметы.
А мальчик шел.
«Что ты делаешь! Они же убьют! Ложись, прячься!» – закричал Серёжа. Но голос его погас в плотной знойной тишине и прозвучал только шепотом.
Серёжа хотел закричать снова, но тут включился пулемет. Он заработал беззвучно, и Серёжа лишь почувствовал круглые короткие толчки воздуха. На рубашке мальчика расползлись темные пятна, он постоял, опустился на колено, упал и раскинулся на плитах. Пуля ударила рядом и отбила от песчаника острый осколок.
Серёже захотелось лечь и вдавиться в камень. Но он, чувствуя всем телом, как следят за ним пулеметы, подошел и наклонился над мальчиком. Он почему-то сразу понял, что это тот мальчик, от которого Кузнечик ждал письмо.
На рубашке у мальчика в середине темных пятен были маленькие черные отверстия.
Серёжа перестал бояться. Он повернулся лицом к желтому бастиону и подобрал с мостовой каменный осколок. Сжал, как гранату.
Над каменными стенами появились головы врагов. И каждый из них был Дзыкин. Серёжа чувствовал, как они беззвучно кричат друг другу: «Скорей, скорей!» Из черного глазка пулемета выскочил оранжевый огонек, и пули очень сильно стали толкать Серёжу в грудь, в плечи. Но он не падал. Он решил не падать.
Каменный обломок удобно и прочно лежал в ладони. И Серёжа увидел, что это уже не камень, а рукоять с глухой, как у эспадрона, гардой. Из рукояти очень быстро выползал узкий зеркальный клинок.
Серёжа выпрямился над убитым мальчиком. Сжал рукоять и пошел к бастиону.
Не трогай!
Не трогай!
Не трогай!
Товарища моего…
