Про Машеньку, маленькую рыбку и янтарный камушек
В конце зимы Машенька заболела. Она болела очень долго и очень долго не ходила в детский сад. А когда выздоровела, то стала такой худенькой, что доктор сказал:
— Надо девочку везти к морю.
— Раз надо, так надо, — сказал дедушка.
Через несколько дней он пошёл и купил три билета — Маше, бабушке и себе.
Потом они уложили в чемодан свои вещи и поехали на вокзал. Мама и папа никак не могли поехать вместе с ними к морю, они только проводили их до вокзала.
Бабушка, дедушка и Маша ехали долго. Даже ночью. Даже обедали и пили чай в вагоне. А к утру приехали на берег моря.
Это было большое и красивое море. Оно тянулось до самого края неба. Весь берег у него был из песка. У самой воды лежали голубые, розовые и белые ракушки.
…Однажды вечером, когда садилось солнце, Машенька и дедушка гуляли по берегу моря. И вдруг Машенька увидела на том краю моря, у самого неба, удивительный город — весь золотой! Все дома там были золотые. А деревья совсем розовые!..
— Дедушка, смотри, какой за морем красивый город! — сказала Машенька.
Но дедушка в ответ покачал головой:
— Да нет, Машенька. Это не город, это облака. Машенька не поверила: какие же это облака? Неужели дедушка не видит дома, деревья?
— Придёшь сюда утром, и никакого города не будет,— сказал дедушка.
И правда: утром Маша прибежала на берег, а города уже нет!
Но зато вечером, на закате солнца, она опять увидела за морем город. На этот раз он был ещё красивее! Большие ворота там были распахнуты настежь, будто в городе ждали гостей. А от ворот, через всё море, прямо к тому берегу, где стояла Машенька, протянулась широкая блестящая дорога. Она была словно из твёрдой, звонкой меди, как бабушкин таз для варенья, который остался в Москве.
«Ладно, — подумала Машенька, — вот прибегу сюда и, когда никого не будет, пойду по этой дороге в тот город!»
А пока она всё глядела и не могла наглядеться на чудесный город… Даже играть ей не хотелось. И напрасно новая подружка, с которой она здесь познакомилась, звала её:
— Идём прыгать через верёвочку, Маша! Ну почему ты не хочешь?
Но Машенька отвернулась: не пойдёт она играть. Надоело ей прыгать через верёвочку.
Ах, как хотелось бы ей побывать в том прекрасном городе за морем!
Как-то раз Машенька играла у самой воды. Рядом с большим морем она вырыла в песке своё маленькое море. То и дело сюда из большого моря волнами захлёстывало воду — голубую, прозрачную и совсем тёплую.
И вдруг Машенька увидела: в её маленьком море бьётся и трепещет рыбка. Не выдуманная, а настоящая. Только совсем крошечная, не больше мизинца.
Машенька очень обрадовалась. Она поскорее поймала рыбку, чтобы снести её к бабушке и дедушке, чтобы показать своей новой подружке. А рыбка лежала у неё на ладони такая холодненькая и мокренькая!.. Она глядела Машеньке прямо в глаза и быстро-быстро дышала. На её спинке были видны все косточки.
Машеньке стало жалко рыбку. Она подошла к морю, присела на корточки и осторожно опустила рыбку в воду.
Но рыбка никуда не уплыла от берега. Наоборот, она чуть высунулась из воды, и Машенька услыхала два слова:
— Спасибо, Машенька!
Сперва Маше показалось, что это не рыбка говорит, а журчит морская вода, набегая на песок. Но всё-таки она придвинулась поближе к морю. Вода замочила её тапочки, но зато теперь она услыхала совершенно ясно:
— Спасибо, Машенька!
Машенька очень удивилась: неужели это была рыбка не простая, а волшебная?
Она даже хотела спросить у рыбки: «Ты что, волшебная?» Но рыбка махнула хвостиком и уплыла к себе в море.
А надо сказать, что на песке, у самой воды, попадались иногда янтарные камушки. Только Маша не нашла пока ни одного. А ей так хотелось!
Но на этот раз не успела рыбка уплыть в море, как Машенька увидала: на песке что-то блестит. Будто лежит крохотный блестящий осколочек солнца…
Машенька глазам своим не верила: «Неужели?..»
Она схватила в руки жёлтый осколочек. Да, это был он! Это был янтарный камушек, прозрачный и совсем золотой. Точь-в-точь такого же цвета, как город за морем.
Наконец-то и она нашла!
Нашла? А может, ей подарила его маленькая рыбка?
Но самое удивительное — не успела Машенька взять в руки свой камушек, как за морем снова показался чудесный город. Сегодня он был в тысячу раз прекраснее, чем прежде. Он весь был в огнях! Будто в каждом окне каждого дома были зажжены электрические лампочки.
И снова от того места, где стояла Машенька, через всё море до самого берега легла широкая прямая дорога. И была она словно из звонкой, твёрдой меди.
Машенька оглянулась. Вот идёт дедушка. Вон идёт бабушка. Идут и о чём-то разговаривают. А на неё, на Машу, никакого внимания!
«Пойду туда!» — вдруг решила Машенька и, крепко сжав в кулаке янтарный камушек, шагнула через своё маленькое, вырытое в песке море…
А шагнув через своё маленькое море, Маша обернулась и опять посмотрела: где дедушка и бабушка? Но вот чудеса-то!
И дедушка и бабушка были чуть видны. Они не спеша шли по далёкому-далёкому берегу, который теперь оказался за морем. А сама Машенька уже стояла в золотом городе.
Вблизи он был ещё прекраснее. Малиновые фонтаны тут брызгали чуть ли не до неба. На розовых деревьях висели розовые яблоки, на клумбах росли невиданные цветы, пышные и блестящие.
А окна и двери домов были распахнуты настежь, и в каждом доме было столько огней, словно в городе справлялся сейчас какой-то весёлый праздник.
Но почему-то музыки слышно не было. И песен никто не пел. Никто не смеялся. И даже никто не разговаривал друг с другом. Всюду было очень-очень тихо.
Заглянула Машенька в одно окошко. А в комнате пусто — никого. Только от светлых огней блестят стены, пол и потолок. Заглянула в другое окошко. И там ни души — ни взрослых, ни детей…
И чем больше ходила Машенька по улицам прекрасного города, тем скучнее ей становилось. Город-то был совершенно пустой. В нём не было ни одного человека. Не с кем было ни поиграть, ни поговорить. Никто не входил в золотые дома, никто не срывал с деревьев розовые яблоки.
Машенька шла по красивой набережной; ей становилось всё тоскливее в этом пустом городе. Она смотрела на тот берег, где были дедушка и бабушка. И как ей захотелось к ним! Она вспомнила, что вчера вечером поссорилась со своей подружкой, даже повернулась к ней спиной. Неужели они не будут теперь дружить всю жизнь?
И зачем ей тогда этот янтарный камушек, раз никого рядом нет, раз некому показать, какой он красивый?! Ей очень хотелось заплакать.
Она разжала кулак, поглядела на янтарик, а он вдруг покатился-покатился по её ладошке — и бултых в воду…
Машенька вскрикнула, кинулась его поднимать. Но набежала волна и унесла камушек в глубину моря.
Наверное, и рыбка была волшебная и янтарный камушек был волшебный…
И вот вдруг Машенька стоит возле дедушки, и дедушка ей говорит:
— Гляди-ка, Машенька, какой янтарик!..
У дедушки на ладони лежит янтарный камушек, очень похожий на тот, который обронила сейчас Машенька. Такой же прозрачный осколочек, внутри которого горит золотая искорка.
Машенька хотела сказать: «Да ведь это мой же! Я его нашла!» Но вспомнила, что свой янтарик она только что уронила в море. Значит, у дедушки был другой, не её.
— Ты спрячь его, а то как бы он тоже не укатился в воду, — сказала Машенька, когда они с дедушкой вдоволь налюбовались камушком.
А потом она. побежала к своей подружке. Они долго прыгали через верёвочку, пока бабушка им не сказала, что пора по домам и спать.
До самого отъезда теперь небо было чистым и безоблачным, Машенька больше ни разу не видела золотого города. Правда, по вечерам, когда садилось солнце, на море лежала широкая прямая дорога, но Машенька и не пыталась на неё ступить: ведь это был всего лишь свет закатного солнца. Не больше.
Сказка о громком барабане
Барабан висел на стене между окнами, как раз напротив кровати, где спал мальчик.
Это был старый военный барабан, сильно потёртый с боков, но ещё крепкий. Кожа на нём была туго натянута, а палочек не было. И барабан всегда молчал, никто не слыхал его голоса.
Однажды вечером, когда мальчик лёг спать, в комнату вошли дедушка и бабушка. В руках они несли круглый свёрток в коричневой бумаге.
— Спит, — сказала бабушка.
— Ну, куда нам это повесить? — сказал дедушка, показывая на свёрток.
— Над кроваткой, над его кроваткой, — зашептала бабушка.
Но дедушка посмотрел на старый военный барабан и сказал:
— Нет. Мы повесим его под барабаном нашего Ларика. Это хорошее место.
Они развернули свёрток. И что же? В нём оказался новый жёлтый барабанчик с двумя деревянными палочками. Дедушка повесил его под большим барабаном, они полюбовались им, а потом ушли из комнаты…
И тут мальчик открыл глаза.
Он открыл глаза и засмеялся, потому что вовсе не спал, а притворялся.
Он спрыгнул с кровати, босиком побежал туда, где висел новый жёлтый барабанчик, придвинул стул ближе к стене, вскарабкался на него и взял в руки барабанные палочки.
Сначала он тихонько ударил по барабанчику лишь одной палочкой. И барабанчик весело откликнулся: трам-там!
Тогда он ударил и второй палочкой. Барабанчик ответил ещё веселее: трам-там-там!
Что за славный был барабан!
И вдруг мальчик поднял глаза на большой военный барабан. Раньше, когда у него не было этих крепких деревянных палочек, он даже со стула не мог дотронуться до большого барабана. А теперь?
Мальчик встал на цыпочки, подтянулся вверх и крепко ударил палочкой по большому барабану. И барабан прогудел ему в ответ тихо и печально…
Это было очень-очень давно. Тогда бабушка была ещё маленькой девочкой с толстыми косичками.
И был у бабушки брат. Его звали Ларик. Это был весёлый, красивый и смелый мальчик. Он лучше всех играл в городки, быстрее всех бегал на коньках и учился он тоже лучше всех.
Ранней весной рабочие того города, где жил Ларик, стали собирать отряд, чтобы идти бороться за Советскую власть.
Ларику тогда было тринадцать лет.
Он пошёл к командиру отряда и сказал ему:
— Запишите меня в отряд. Я тоже пойду драться с белыми.
— А сколько тебе лет? — спросил командир.
— Пятнадцать! — не моргнув, ответил Ларик.
— Будто? — спросил командир. И повторил снова: — Будто?
— Да, — сказал Ларик.
Но командир покачал головой:
— Нет, нельзя, ты слишком молод…
И Ларик должен был уйти ни с чем. И вдруг возле окна, на стуле, он увидел новый военный барабан. Барабан был красивый, с блестящим медным ободком, с туго натянутой кожей. Две деревянные палочки лежали рядом. Ларик остановился, посмотрел на барабан и сказал:
— Я могу играть на барабане.
— Неужели? — обрадовался командир. — А попробуй-ка!
Ларик перекинул барабанные ремни через плечо, взял в руки палочки и ударил одной из них по тугому верху. Палочка отскочила, будто пружинная, а барабан ответил весёлым баском:
Бум!
Ларик ударил другой палочкой.
Бум! — снова ответил барабан.
И уж тогда Ларик стал барабанить двумя палочками. Ух, как они заплясали у него в руках! Они просто не зналы удержу, они просто не могли остановиться. Они отбивали такую дробь, что хотелось встать, выпрямиться и шагать вперёд!
«Раз-два! Раз-два! Раз-два!»
И Ларик остался в отряде.
На следующее утро отряд уезжал из города. Когда поезд тронулся, из открытых дверей теплушки раздалась весёлая песенка Ларика:
— Бам-бара-бам-бам,
Бам-бам-бам!
Впереди всех барабан,
Командир и барабанщик.
Ларик и барабан сразу стали товарищами. По утрам они просыпались раньше всех.
— Здорово, приятель! — говорил Ларик своему барабану и легонько шлёпал его ладонью.
«Здо-ро-во», — гудел в ответ барабан. И они принимались за работу.
В отряде не было даже горна. Ларик с барабаном были единственными музыкантами. По утрам они играли побудку:
Бам-бара-бам,
Бам-бам-бам!
С добрым утром,
Бам-бара-бам!
Это была славная утренняя песня!
Когда отряд шёл походным маршем, у них была припасена другая песня. Руки Ларика никогда не уставали, и голос барабана не умолкал всю дорогу.
Бойцам было легче шагать по топким осенним дорогам. Подпевая своему барабанщику, они шли от привала к привалу, от привала к привалу…
И вечером на привалах барабану тоже находилась работа. Только ему одному, конечно, справиться было трудно.
Он только начинал:
Эх! Бам-бара-бам,
Бам-бара-бам!
Веселей всех
Барабан!
Сразу же подхватывали деревянные ложки.
И мы тоже ловко бьём,
Бим-бири-бом,
Бим-бири-бом!
Потом вступали четыре гребешка:
Не отстанем мы от вас,
Бимс-бамс, бимс-бамс!
И уже последними начинали губные гармошки.
Вот это было веселье! Такой замечательный оркестр можно было слушать хоть всю ночь.
Но была у барабана Ларика ещё одна песня. И эта песня была самая громкая и самая нужная. Где бы ни были бойцы, они сразу узнавали голос своего барабана из тысячи других барабанных голосов. Да, если нужно было, Ларик умел бить тревогу…
Прошла зима. Снова наступила весна. Ларику шёл уже пятнадцатый год.
Красногвардейский отряд снова вернулся в тот город, где вырос Ларик. Красногвардейцы шли разведчиками впереди большой, сильной армии, и враг убегал, прячась, скрываясь, нанося удары из-за угла.
Отряд подошёл к городу поздно вечером. Было темно, и командир приказал остановиться на ночлег возле леса, недалеко от полотна железной дороги.
— Целый год я не видал отца, матери и младшей сестрёнки,— сказал Ларик командиру. — Я даже не знаю, живы ли они. Можно их навестить? Они живут за тем леском…
— Что ж, иди! — сказал командир.
И Ларик пошёл.
Он шёл и чуть слышно насвистывал. Под ногами в мелких весенних лужицах булькала вода. Было светло от луны. За спиной у Ларика висел его боевой товарищ — военный барабан.
Узнают ли его дома? Нет, младшая сестрёнка, конечно, не узнает. Он нащупал в кармане два розовых пряника. Этот гостинец он давно припас для неё…
Он подошёл к опушке. Как здесь было хорошо! Лес стоял тихий-тихий, весь посеребрённый лунным светом.
Ларик остановился. От высокой ели падала тень. Ларик стоял укрытый этой тенью.
Вдруг тихо щёлкнула сухая ветка.
Одна справа. Другая слева. За спиной…
На опушку вышли люди. Их было много. Они шли длинной цепью. Винтовки наперевес. Двое остановились почти рядом с Лариком. На плечах белогвардейские погоны. Один офицер сказал другому очень тихо:
— Часть солдат идёт со стороны леса. Другая — вдоль железнодорожной линии. Остальные заходят с тыла.
— Мы замкнём их в кольцо и уничтожим, — сказал второй.
И, крадучись, они прошли мимо.
Это были враги.
Ларик глубоко вздохнул. Он стоял в тени. Его не заметили.
Ларик потёр ладонью горячий лоб. Всё понятно. Значит, часть солдат идёт из леса. Другие заходят с тыла. Часть — вдоль полотна железной дороги…
Белые хотят замкнуть их в кольцо и уничтожить.
Нужно бежать туда, к своим, к красным. Нужно предупредить, и как можно скорее.
Но разве он успеет? Они могут опередить его. Они могут поймать его по дороге…
Нет! Сделать нужно по-другому.
И Ларик быстро повернул к себе свой боевой барабан, вынул из-за ремня деревянные палочки и, широко взмахнув руками, ударил по барабану.
Тревога!
Это прозвучало как выстрел, как тысяча коротких ружейных залпов…
Тревога!
Весь лес откликнулся, загудел, забарабанил громким эхом, будто возле каждого дерева стоял маленький смелый барабанщик и бил в боевой барабан.
Ларик стоял под елью и видел, как к нему со всех сторон устремились враги. Но он не двинулся с места. Он только колотил, колотил в барабан. Это была их последняя песня — песня боевой тревоги.
И только когда что-то ударило Ларика в висок и он упал, барабанные палочки сами выпали у него из рук…
Ларик уже не мог видеть, как навстречу врагу с винтовками наперевес устремились красные бойцы и как побеждённый враг бежал и со стороны леса, и со стороны го- рода, и оттуда, где блестели тонкие линии железнодорожного полотна.
Утром в лесу снова стало тихо. Деревья, стряхивая капли влаги, поднимали к солнцу прозрачные верхушки, и только у старой ели широкие ветви лежали совсем на земле.
Бойцы принесли Ларика домой. Глаза его были закрыты.
Барабан был с ним. Только палочки остались в лесу, там, где они выпали у Ларика из рук.
И барабан повесили на стену.
Он прогудел последний раз — громко и печально, будто прощаясь со своим славным боевым товарищем.
Вот что рассказал мальчику старый боевой барабан.
Мальчик тихо слез со стула и на цыпочках вернулся в постель.
Он долго лежал с открытыми глазами, и ему казалось, будто он идёт по широкой красивой улице и крепко колотит в свой новый жёлтый барабанчик. Голос у барабанчика громкий, смелый, и они вместе поют любимую песню Ларика:
Бам-бара-бам,
Бам-бара-бам!
Впереди всех барабан,
Командир и барабанщик.
Максимка
После гибели Чапаева дивизия на время отступила к городу Уральску. Но уже через месяц пошла в новое наступление, занимая аулы, станицы, укрепления. Белые поспешно отходили на юг.
Была глубокая осень. Низкие тучи нависли над степью. Шли дожди, смешанные со снегом.
Чапаева Маруся ехала впереди, в конной разведке. На несколько дней их часть остановилась в небольшом киргизском ауле. Бойцы разместились в трёх землянках, а Маруся попала в дом богатого киргиза. У него был полон двор ксней, верблюдов, овец. С первого же дня Маруся приметила во дворе мальчонку лет одиннадцати. Работал он не по силам: таскал на себе огромные вязанки хвороста, убирал за всем скотом, носил воду. От соседей Маруся узнала, что мальчик не родной богатому киргизу, а купленный у бедняков родителей.
— Как это — купленный? — не поняла Маруся.
Она представить себе не могла, что можно купить человека, живого человека!
Но ей объяснили — есть такой обычай в этой стороне: хозяин считает, что выгоднее купить работника, чем брать его на время.
Однажды вечером бойцы собрались у костра. Сначала шли разговоры о погибшем недавно геройском командире товарище Чапаеве.
— А помните, хлопцы, его любимую песню? — вдруг спросил молодой чапаевец Лёша Новиков. И запел…
Пел он простую и грустную песню о чёрном вороне. Голос его, мягкий и чистый, то, забираясь на самые высокие ноты, звенел и далеко разносился в ночной степи, то замирал и становился чуть слышным.
Сначала его слушали молча, устремив глаза на яркое пламя костра. Но вот неуверенно один за другим бойцы стали подтягивать, и песня широко разлилась, подхваченная всеми.
Пламя костра падало, и Маруся, поднявшись, подошла к плетню, возле которого был свален хворост.
И тут она увидела того самого купленного мальчика.
Он стоял, прижавшись к плетню, маленький, незаметный, в грязных лохмотьях. Он слушал песню.
Заметив Марусю, мальчик испугался, кинулся было бежать. Но Маруся успела схватить его за руку.
— Ну чего ты испугался? Ну чего, дурачок? — спросила она и ласково погладила жёсткие волосы. — Иди посиди с нами. Песни послушаешь, покормим тебя… — И она слегка подтолкнула мальчика к огню.
С этого дня началась необыкновенная дружба между бойцами-чапаевцами и киргизским мальчиком.
По вечерам, закончив свою тяжёлую работу, мальчик прибегал к бойцам и на ломаном русском языке просил, чтобы ему разрешили что-либо сделать. И он был счастлив, если ему позволяли почистить или напоить коня. Ему казалось, что только работой он может выразить свою преданность и свою любовь.
Через неделю отряд тронулся дальше. Командир Тимофеев отдал команду: «По коням!» — и бойцы выехали из аула.
И вдруг за околицей, наперерез отряду, чуть ли не под ноги коням, кинулась знакомая фигурка в лохмотьях. Всадники остановились, а мальчик, уцепившись за стремя командира, стал о чём-то жалобно просить.
«Хочет, чтобы с собой взяли», — подумала Маруся и остановилась рядом с командиром.
— Товарищ Тимофеев, — обратилась она к нему, — возьмём хлопчика. Пропадёт он здесь, а мы человека вырастим.
Но командир наотрез отказался:
— Нельзя. Ещё подстрелят где, тогда отвечай. Не имеем права.
Когда отряд тронулся, мальчик, рыдая, упал на дорогу.
Молча скакали бойцы. Хмуры были их лица. Уже далеко позади остался аул, а всё ещё, казалось, слышались жалобные выкрики мальчика…
Проехали вёрст пять. Вдруг командир Тимофеев попридержал коня.
— Слышь, Маруся, — сказал он девушке, — скачи обратно в аул… Ну, чего? Не понимаешь? За киргизёнком скачи. Твоя правда: забрать его нужно от хозяина… пропадёт хлопчик.
Быстрее ветра понеслась Маруся. В аул влетела галопом и прямо во двор к богатому киргизу. Спешилась, привязала коня — и за мальчиком. Туда-сюда… Нет нигде!
Но вот из сарая, где хозяин держал ягнят, услыхала она приглушённые рыдания. Кинулась туда и сразу увидела: на полу в самом уголке сидит он, сжавшись в комок и закрыв лицо руками.
— Хлопчик! — тихо позвала Маруся.
Он вздрогнул, отнял от лица ладони и увидел Марусю… Вместе, рука об руку, они побежали к коню. Торопясь отвязали его, сели и поскакали.
Всю дорогу молчали. Только Маруся всё понукала коня, а мальчик вздрагивал да нет-нет и оглядывался: ему казалось, что хозяин гонится за ними…
— Чуешь, хлопчик, — сказал ему командир Тимофеев,— в Красной Армии служить будешь. Чапаевцем станешь… Смотри не подкачай!
На первом же привале мальчика приодели. Где-то раздобыли рубаху и шаровары. Маруся кое-как ушила их. Нашлась старая шинель, у которой подрезали рукава и подол, и будёновка с красной звездой. Хуже пришлось с сапогами — не по ноге все были мальчонке. Но их тоже наконец приладили.
— Теперь ты у нас боец в полной форме! — охорашивая нового чапаевца, сказала Маруся. — Только зовут-то тебя как? Сколько дней знакомы, а имя твоё не знаем!
Но мальчик улыбался, щупал рукой обновы и, с трудом выговаривая русские слова, ответил, что его никак не зовут.
Поверить этому было трудно. Позвали Лёшу Новикова. Он немного умел по-киргизски. Но и Лёша, как ни выспрашивал, ничего не добился. У мальчика, видно, не было имени. Своё прежнее он забыл, а хозяин его никак не звал, только кричал и бранился…
— Как же так? Как же так? — с изумлением повторяла Маруся. — У лошади кличка бывает, у собаки… А ведь это человек — и без имени!..
Мальчика решили отдать в пулемётную команду на воспитание к Петру Прокопьевичу, старому, заслуженному чапаевцу.
— Имя ему придумай, — сказала Маруся. — Чтоб хорошее, Пётр Прокопьевич! Сколько лет человек без имени жил, так уж пусть хорошее теперь будет.
Дивизия наступала на Лбищенск. На тот самый Лбищенск, где в начале сентября погиб Василий Иванович Чапаев.
На одной из пулемётных тачанок рядом с Петром Прокопьевичем сидел киргизский мальчик. И месяца не прошло, как чапаевцы взяли его в свою семью, а неузнаваем стал: в плечах раздался, подрос, глаза повеселели. Бойцы не переставали заботиться о нём. То один, то другой забежит узнать, как жив-здоров, гостинцев принесёт.
— Ничего, складный растёт паренёк. Смышлёный! — хвалил своего питомца Пётр Прокопьевич. — Вот нынче пулемёт разобрал, почистил да собрал. Это, братцы мои, не шуточное дело. Только одна у нас беда: не признаёт он моих имён. Колюхой пробовал звать —не откликается. Петькой — тоже без внимания оставляет…
Бои за Лбищенск были упорны и жестоки — белые крепко держались за город.
Когда чапаевцы подходили к берегам реки Урал, из прибрежного камыша вынеслась лавина неприятельской конницы, а с того берега застрекотали пулемёты, ударили орудийные залпы.
Пётр Прокопьевич на всём скаку развернул тачанку пулемётом на врага. Только приготовился строчить, вдруг пуля впилась ему в правую руку пониже плеча. Хлынула кровь. Рука отяжелела и повисла плетью.
Вражья конница всё ближе. Уже слышен храп коней, видны бородатые лица.
А от командира Тимофеева вестовой: «Что ж ты, Пётр Прокопьевич? Жарь горячее! Горячее вали…»
Куда там жарить!.. Попытался было Пётр Прокопьевич одной рукой сладить с пулемётом — не выходит. Заело что-то в замке, не двигается пулемётная лента ни назад, ни вперёд.
Тут Пётр Прокопьевич обратился к пулемёту, как к живому:
— Эх, Максимушка, Максимушка… не выдай, браток!
Пулемёт был системы «максим», и Пётр Прокопьевич иной раз в шутку называл его «Максимушкой». И вдруг со дна повозки, где, схоронившись от пуль, сидел маленький киргизёнок, раздался голос:
— Дай буду стрелять…
Пётр Прокопьевич даже не удивился, что мальчик отозвался на имя «Максимушка». Он отодвинулся, пустил его к пулемёту и, помогая левой рукой, зашептал осипшим от волнения голосом:
— Вали, вали, Максимушка! Дай им погорячее… Так им и надо!
Чапаевцы не вошли — влетели через скованный льдом Урал прямо в Лбищенск. Белые ещё отстреливались из домов, из сараев. Но город уже был в руках Красной Армии, и с криками «ура» бойцы занимали улицу за улицей.
Вечером, после боя, бойцы конной разведки пошли поздравить своего питомца с первым боем.
— Максимку моего желаете видеть? — спросил Пётр Прокопьевич, встречая гостей на крыльце дома, где они поселились.
— Какого такого Максимку? — не поняла Маруся.
— Максимушка, выдь, браток! — крикнул Пётр Прокопьевич.
И на крыльцо, смущённый и улыбающийся, вышел маленький черноглазый киргизёнок, у которого теперь были не только верные боевые друзья, но и хорошее имя, честно заработанное в сражении за Советскую власть.
