ИНТЕРЛЮДИЯ
Я не особенно люблю города и никогда не думал, что вид какого-либо города доставит мне особую радость. Однако на этот раз мы с чувством безграничного удовольствия и облегчения увидели под крылом самолета кварталы Буэнос-Айреса, выделявшиеся большими правильными четырехугольниками, словно блестки в полумраке. В аэропорту я совершил традиционное паломничество к телефонной будке и набрал номер Бебиты.
— Ах, мой мальчик, я так рада, что вы живы-здоровы. Ах, ты и представить себе не можешь, как мы о вас беспокоились. Где вы сейчас? На аэродроме? Приезжайте обедать.
— Мы опять с животными,— мрачно произнес я.— Нам нужно где-нибудь их разместить. Здесь страшно холодно, и, если мы не найдем теплое помещение, они рискуют схватить воспаление легких.
— Ах, ну конечно, вы опять с животными,— ответила Бебита.— Я уже сняла для них маленький домик.
— Домик?
— Ну да, домик, только совсем маленький, в нем, кажется, всего две комнаты. Там есть водопровод, а вот насчет отопления не уверена. Но это в конце концов не важно, зайдите ко мне и возьмите у меня печку.
— Я не сомневаюсь, что этот дом принадлежит одному из твоих друзей.
— Разумеется. Печку ты мне должен будешь скоро вернуть, она принадлежит Мононо, и он умрет без нее.
"Маленький домик" Бебиты состоял из двух просторных комнат, выходящих в небольшой дворик, окруженный высокой стеной. С другой стороны двора находилось еще одно строение, в котором имелась большая раковина. При помощи печки, выкраденной из комнаты мужа Бебиты, мы быстро нагрели помещение, и все животные стали чувствовать себя лучше. Я позвонил Рафаэлю, и он примчался к нам, сверкая очками, с огромным количеством фруктов, мяса и хлеба, изъятыми из кладовки матери. Когда я протестующе заявил, что матери это может не понравиться, Рафаэль ответил, что в противном случае животным пришлось бы голодать, ведь все магазины уже закрыты. Мое возмущение тем, что он ограбил кладовую матери, мгновенно испарилось, и мы с удовольствием принялись пичкать наших любимцев лакомствами, которых они никогда еще не пробовали,— виноградом, грушами, яблоками и вишнями. Затем, оставив их сытыми и в тепле, мы отправились к Бебите, где впервые за много месяцев поели по-человечески. Насытившись не хуже наших животных, мы откинулись на спинки стульев и принялись не спеша потягивать кофе.
— Что вы намерены делать дальше? — спросила Бебита.
— До отплытия парохода остается несколько дней. Попробуем за это время максимально пополнить нашу коллекцию.
— Хотите выехать за город? — спросила Бебита.
— Да, если представится возможность.
— Я спрошу Марию Мерседес, не разрешит ли она вам посетить ее estancia[58].
— А ты думаешь, она разрешит?
— Конечно,— начала Бебита,— ведь она…
— Знаю, она твой друг.
Было условлено, что мы выедем поездом из Буэнос-Айреса в деревню Монастерио, расположенную милях в сорока от столицы. Недалеко от Монастерио находилась Секунда, estancia семьи де Сотос. Там нас будут поджидать Рафаэль и его брат Карлос, которые вызвались помочь нам.
Глава одиннадцатая. ОХОТА НА СТРАУСОВ
Деревня Монастерио находится милях в сорока от Буэнос-Айреса, и мы добирались туда поездом. Когда последние дома столицы остались позади, по обеим сторонам насыпи открылись бескрайние просторы пампы, искрившейся каплями утренней росы. Вдоль железной дороги тянулась широкая полоса вьюнков, яркие синие цветки которых росли так густо, что под ними почти невозможно было разглядеть темные сердцевидные листья.
Монастерио оказался маленьким поселком, напоминающим бутафорские деревни в Голливуде для съемки фильмов о Дальнем Западе. Прямоугольные дома беспорядочно тянулись вдоль грязной улицы, изборожденной глубокими колеями и пестревшей следами лошадиных копыт. На углу располагалась деревенская лавка, она же таверна, заваленная невероятным множеством различных товаров, от сигарет до джина и от мышеловок до ткани цвета хаки. Возле лавки стояли на привязи несколько лошадей, меж тем как их владельцы выпивали внутри и болтали между собой. В основном это были коренастые, плотные мужчины с загорелыми морщинистыми лицами, черными глазами и пожелтевшими от табака викторианскими усами. На них было типичное пеонское снаряжение: заскорузлые черные полусапожки с небольшими шпорами, bombachas — широкие шаровары, нависавшие над полусапожками, словно брюки гольф, похожие на блузы рубашки, обвязанные под воротником цветистыми платками, и небольшие черные шляпы с круглой плоской тульей и узкими, загнутыми спереди полями, державшиеся на голове при помощи эластичной тесьмы, охватывавшей затылок. Широкие кожаные пояса пестрели серебряными венками, звездами и другими украшениями, и с каждого свисал короткий, но очень удобный в обращении нож.
Когда мы вошли в лавку, они повернулись в нашу сторону и начали рассматривать нас, не враждебно, но с явным интересом. В ответ на наше приветствие, произнесенное на плохом испанском языке, они широко улыбнулись и вежливо поздоровались. Я купил сигарет, мы вышли на улицу и стали дожидаться Карлоса и Рафаэля. Вскоре послышалось звяканье сбруи, стук копыт и скрип колес, и на дороге показалась небольшая двуколка, в которой сидели наш бывший переводчик и его брат Карлос. Рафаэль бурно приветствовал нас, его очки сверкали, как огни маяка, и он тут же познакомил нас со своим братом. Карлос был выше Рафаэля и, на первый взгляд, даже как будто полнее. В его бледном, невозмутимом лице, небольших темных глазах и гладких черных волосах было что-то азиатское. Пока Рафаэль прыгал вокруг нас, словно взволнованный петушок, и говорил что-то так быстро, что его невозможно было понять, Карлос спокойно и методично грузил в повозку наши чемоданы, а потом сел и стал терпеливо дожидаться нас. Когда мы наконец разместились, он тронул вожжами лошадей, ласково прикрикнул на них, и повозка покатила по дороге. С полчаса мы ехали по прямому как стрела проселку среди высокой травы. Кое-где лениво паслись небольшие, голов на сто, стада коров, по колено утопавших в траве; над ними кружили ржанки с заостренными черно-белыми крыльями. В придорожных канавах, наполненных водой и заросших водяными растениями, стайками плавали утки; при нашем приближении они поднимались, громко хлопая крыльями. Карлос указал рукой вперед, туда, где черным островком среди зелени пампы темнела грядка леса.
— Секунда,— улыбаясь, сказал он.— Через десять минут мы будем там.
— Надеюсь, нам там понравится,— в шутку сказал я.
Рафаэль посмотрел на меня круглыми от удивления глазами.
— Господи! — воскликнул он, ужасаясь моей мысли.— Конечно, тебе там понравится, Джерри. Ведь Секунда — это наша estancia.
Секунда представляла собой длинное, невысокое, выбеленное здание, стоявшее между большим озером и густой рощей эвкалиптов и ливанского кедра. Из задних окон открывался вид на серую гладь озера, обрамленного зеленью пампы; передние окна выходили в английский парк с заросшей травою дорожкой, окаймленной двумя рядами подстриженных кустов, и небольшим, родничком, еле видным в зарослях папоротника и мха. Там и сям среди правильной формы клумб, усеянных опавшими апельсинами, в тени кедров бледно мерцали статуи. По озеру стайками плавали черношеие лебеди — ледяные торосы на серо-стальной поверхности воды, в зарослях тростника розовыми пятнами на зеленом фоне мелькали колпицы. В прохладе парка над родником висели колибри, среди апельсинных деревьев и по дорожке, гордо выпятив грудки, расхаживали печники. По цветочным клумбам торопливо шныряли маленькие серые голуби с розовато-лиловыми глазами. В этом забытом богом и людьми уголке земли царили мир и тишина, нарушаемая лишь отрывистыми криками печников да мягким шорохом крыльев, когда голуби вспархивали на эвкалипты.
Осмотревшись на новом месте и распаковав вещи, мы собрались в столовой, чтобы обсудить план дальнейших действий. Прежде всего я хотел снять фильм о нанду — южноамериканском родиче африканского страуса. Секунда была одной из немногих estancias под Буэнос-Айресом, в которой еще водились эти крупные птицы. Я говорил об этом Рафаэлю еще в Буэнос-Айресе и теперь спросил, есть ли у нас шансы выследить стадо нанду и заснять их.
— Не беспокойся,— успокоил меня Рафаэль.— Мы с Карлосом все устроим.
— Конечно,— подхватил Карлос,— после полудня мы отправимся искать нанду.
— Может быть, ты захочешь снять фильм о том, как пеоны ловят нанду? — спросил Рафаэль.
— А как они их ловят?
— Старым способом, при помощи boleadoras… Знаешь, это такие три шара, нанизанные на веревку.
— Ну разумеется! — вне себя от радости воскликнул я.— Мне бы очень хотелось снять такой фильм.
— Все будет в порядке,— заверил Карлос.— Сегодня мы поедем в повозке, а пеоны на лошадях. Мы находим нанду, пеоны ловят их, вы снимаете. Вас это устроит?
— Великолепно! — ответил я.— А если мы не найдем их сегодня, можно будет повторить все завтра?
— Разумеется,— ответил Рафаэль.
— Мы будем искать до тех пор, пока не найдем их,— подтвердил Карлос, и братья обменялись широкими улыбками.
После ленча появилась небольшая повозка; сырой гравий мягко хрустел под ее колесами. Карлос правил лошадьми, подхлестывая их легонько вожжами. Он остановился напротив веранды, спрыгнул на землю и направился ко мне. Крупные, упитанные серые лошади стояли, опустив головы и задумчиво жуя удила.
— Вы готовы, Джерри? — спросил Карлос.
— Да, я готов. А остальные уже выехали?
— Да, они вместе с Рафаэлем поехали верхом. С нами будет шесть пеонов, этого достаточно?
— Превосходно… теперь дело только за моей женой,— сказал я, с надеждой оглядываясь на дом.
Карлос присел на невысокую стенку и закурил.
— Женщины всегда заставляют себя ждать,— философски заметил он.
Большая желтая бабочка, пролетая мимо лошадей, вдруг застыла в воздухе над их головами, как бы раздумывая, не аронник ли перед ней, только какой-то необычный, волосатый. Лошади энергично мотнули головами, и перепуганная бабочка улетела, выписывая в воздухе причудливые, пьяные зигзаги. К темным кедрам стремглав подлетел колибри, внезапно замер в воздухе, отлетел дюймов на шесть назад, повернулся и стремительно нырнул к качавшейся ветке: здесь он с радостным писком схватил паука и исчез в апельсинных деревьях. Джеки вышла на веранду.
— Алло! — радостно сказала она.— Вы уже готовы?
— Да! — в один голос отозвались мы с Карлосом.
— А вы уверены, что ничего не забыли? Киноаппарат, пленку, экспонометр, светофильтр, треногу?
— Да, мы все это захватили,— самодовольно ответил я.— Ничего не забыли, ничего не оставили.
— А как насчет зонтика?
— Черт побери, зонтик-то я и забыл! — Я повернулся к Карлосу.— Вы не одолжите мне зонтик?
— Зонтик? — удивленно переспросил Карлос.
— Да, зонтик.
— А что такое зонтик? — Он не знал этого слова по-английски.
Чрезвычайно трудно так, без подготовки, объяснить, что такое зонтик.
— Это такая штука, чтобы закрываться от дождя,— сказал я.
— Она складывается,— добавила Джеки.
— А когда идет дождь, ее снова раскрывают.
— Она очень похожа на гриб.
— А-а…— сказал Карлос, и лицо его просветлело.— Понял.
— Так у вас есть зонтик?
Карлос укоризненно посмотрел на меня.
— Разумеется, я же говорил вам, что у нас есть все.
Он зашел в дом и вернулся с небольшим, ярко раскрашенным бумажным зонтиком величиной примерно в половину велосипедного колеса.
— Подойдет? — с гордостью спросил он, быстро вращая зонтик, так что краски слились в сплошной цветной круг.
— А побольше зонта не найдется?
— Побольше? Нет, побольше не найдется. А зачем он вам, Джерри?
— Прикрыть камеру во время съемок, чтобы пленка не слишком грелась на солнце.
— Ну, так этот будет как раз,— сказал Карлос.— Я буду держать его.
Мы уселись в маленькую повозку, Карлос слегка тронул крупы лошадей вожжами и причмокнул. Лошади печально, тяжело вздохнули и взяли с места. Вдоль дорожки росли гигантские эвкалипты, кора их отслаивалась длинными, перекрученными полосами, обнажая блестящие белые стволы. На них виднелись массивные сооружения из переплетенных ветвей, напоминающие стога сена; это были многоквартирные гнезда длиннохвостых попугайчиков квакеров, изящных ярко-зеленых птичек; чирикая и вереща, они пролетали над нами, когда наша повозка проезжала мимо, и, сверкнув в солнечных лучах, исчезали в своих огромных коммунальных квартирах. "Н-но! Н-но, пошли!" — фальцетом выкрикнул Карлос, и лошади побежали неуклюжей рысью, возмущенно пофыркивая. Мы доехали до конца длинной, обсаженной деревьями аллеи, и перед нами открылась пампа, золотистая и сверкающая в лучах послеполуденного солнца. Лошади тянули повозку по влажной от росы траве, лавируя между кустами гигантского чертополоха; каждое растение стояло словно оцепенев, высотой в полтора человеческих роста, и походило на какой-то фантастический, усаженный шипами канделябр с ярко-пурпурным огоньком цветка на каждом отростке. Земляная сова, напуганная нашим приближением, металась у входа в свою нору, словно маленький серый призрак; два шага в одну сторону, два шага в другую, остановка — и вот уже она смотрит на нас золотистыми глазами, голова то качается с боку на бок, то быстро-быстро ходит вверх-вниз. В конце концов сова сорвалась с места и начала мягко и бесшумно, словно облако, кружить над своим гнездом.
Повозка подвигалась вперед, громыхая и покачиваясь; перед нами до самого горизонта простиралась пампа — ровное, безмятежное море золотистой травы, чуть темневшее в тех местах, где чертополох рос гуще. Там и сям, словно темные волны на водной глади, виднелись небольшие рощицы искривленных ветром деревьев, в тени которых отдыхал скот. Небо было ярко-голубым, и по нему, как улитки по оконному стеклу, медленно, с достоинством ползли большие пухлые облака. Чертополох стал попадаться все чаще, и лошадям приходилось все больше петлять, объезжая его и уклоняясь от острых колючек. Колеса давили ломкие растения с треском, напоминавшим пальбу из игрушечных ружей. Из-под самых копыт лошадей вдруг выскочил перепуганный заяц; описав большую дугу, он замер и полностью слился с коричневатыми кустами чертополоха. Далеко впереди показались маленькие темные фигурки в ярких цветных пятнах. Это были пеоны на своих лошадях.
Они ожидали нас, собравшись кучкой в высокой траве. Лошади не стояли на месте, перебирали ногами и мотали головами. Пеоны разговаривали и смеялись, их загорелые лица были оживленны, и, когда пеоны поворачивались вместе с лошадьми, серебряные бляшки, украшавшие их широкие кожаные пояса, ярко вспыхивали на солнце. Мы въехали в середину группы, и наши лошади стали, опустив головы и тяжело сопя, словно от изнеможения. Карлос и пеоны выработали план дальнейших действий: пеоны растянутся в длинную цепь, повозка будет двигаться посередине. Как только покажутся нанду, пеоны начнут окружать их и гнать к повозке, чтобы я мог заснять все своим киноаппаратом.
Когда общая многоголосица немного стихла, я спросил Карлоса, действительно ли он надеется найти нанду. Карлос пожал плечами.
— Думаю, что мы их найдем. Рафаэль видел их здесь вчера. А не застанем здесь — застанем на соседнем пастбище.
Он причмокнул, лошади очнулись от своего полусна, и повозка двинулась дальше, с треском подминая под себя чертополох. Не проехали мы и пятидесяти футов, как один из пеонов издал протяжный крик и начал возбужденно размахивать руками, показывая на густые заросли чертополоха, в которые мы чуть было не въехали. Карлос резко остановил лошадей, мы вскочили на сиденье и стали всматриваться в заросли, подернутые пурпурной дымкой цветов. Сперва мы ничего не могли разглядеть, но потом Карлос схватил меня за руку и показал на что-то впереди:
— Вон там, Джерри, видишь? Нанду…
В самой гуще чертополоха среди серо-белых стеблей я заметил какое-то смутное шевеление. Пеоны начали смыкаться кольцом вокруг зарослей; неожиданно один из них приподнялся в стременах, помахал рукой и что-то крикнул.
— Что он сказал, Карлос? — спросил я.
— Он сказал, что у нанду есть детеныши,— ответил Карлос и, повернув лошадей, направил их галопом вдоль кромки зарослей. Повозка отчаянно подпрыгивала и тряслась. Когда чертополох кончился и открылось поросшее травой поле, он остановил лошадей.
— Теперь смотри в оба, Джерри. Они должны выйти с этой стороны,— сказал он.
Мы сидели, не сводя глаз с высокой стены чертополоха и прислушиваясь к треску растений, обламывавшихся под копытами лошадей. Вдруг один куст чертополоха закачался и с треском упал на землю, и на зеленую траву легко и грациозно, словно балерина, выскочил нанду. Это был крупный самец, на короткое мгновение он остановился, и мы успели его разглядеть. Он был похож на маленького серого страуса с черными отметинами на голове и шее, которые не были лысыми, как у страусов, а покрыты изящным оперением. В глазах его не было глуповатого выражения, свойственного страусам,— наоборот, они были большими, влажными и умными. Он остановился для того, чтобы оглядеть местность, и тут же заметил нас. Круто повернувшись на месте, он помчался по пампе, вытянув вперед шею и при каждом шаге почти касаясь головы своими длинными ногами. Казалось, нанду не просто бежит, а бежит вприпрыжку, подскакивая на ногах, словно на мощных пружинах. Когда он стоял выпрямившись, он был около пяти с половиной футов ростом, но теперь, мчась со скоростью бегущей галопом лошади, он весь вытянулся в длину и стал обтекаем. Один из пеонов с треском выскочил из кустов чертополоха футах в двадцати от бежавшей птицы, и мы имели возможность познакомиться с тем, как ведет себя нанду, когда его преследуют. Как только он заметил всадника, он высоко поднял голову, прервал посредине один из своих огромных прыжков, повернулся на лету и побежал в обратном направлении, почти с той же скоростью. Теперь он мчался зигзагами, делая шестифутовые прыжки то вправо, то влево, и казался сзади громадной пернатой лягушкой.
Карлос хотел ехать дальше, но тут появился второй нанду. Этот был поменьше первого, тоже серый, но более светлый. Выскочив через брешь, пробитую первым нанду, он остановился в траве.
— Это самка,— прошептал Карлос.— Смотри, какая она маленькая.
Самка нанду заметила нас, но не побежала, как это сделал ее супруг, а продолжала стоять на месте, переступая с ноги на ногу и наблюдая за нами большими застенчивыми глазами. Мы скоро поняли, почему она не убегает от нас: из зарослей чертополоха торопливо выбежали одиннадцать птенцов в возрасте не больше нескольких дней. Их круглые пушистые тельца, размером вдвое меньше футбольного мяча, сидели на толстых коротких ножках, заканчивавшихся большими неуклюжими лапами. Птенцы были желтовато-коричневого цвета, с изящными серо-голубыми полосками. Они собрались вокруг огромных ног матери, их блестящие глаза не выражали ни малейшего страха, и они пронзительными голосами переговаривались между собой. Мать посмотрела на них сверху, но, вероятно, не могла разобрать в этом пестром водовороте, все ли птенцы с нею. Повернувшись, она побежала по траве, если можно так выразиться, с прохладцей, высоко подняв голову и при каждом шаге тяжело опуская ноги на землю. Птенцы последовали за ней, вытянувшись в одну линию. Это выглядело очень забавно, казалось, будто пожилая, чопорная дева бежит к автобусу, стараясь сохранить при этом все свое достоинство и волоча за собой пеструю горжетку из перьев, которая извивается по траве.
Когда семейство нанду скрылось из виду, а Джеки прекратила умиленные охи и ахи по поводу птенцов, Карлос тронул лошадей, и мы поехали дальше.
— Скоро мы увидим еще нанду — взрослых,— сказал Карлос, и не успел он произнести эти слова, как показался Рафаэль. Он скакал к нам, махая шляпой, красный шарф развевался за его спиной. Он продрался сквозь чертополох и подскочил к повозке, энергично жестикулируя и что-то быстро говоря по-испански. Сверкнув глазами, Карлос повернулся к нам.
— Рафаэль говорит, что они открыли место, где есть много нанду. Мы должны подъехать с повозкой к тому месту, а Рафаэль с людьми заставит нанду пробежать рядом с нами.
Рафаэль поскакал посвящать пеонов в план совместных действий, а Карлос погнал лошадей галопом сквозь колючий чертополох. Мы выскочили на простор пампы и с грохотом понеслись по ней, раскачиваясь так сильно, что в любую минуту могли перевернуться. Карлос пригнулся на сиденье, нахлестывая лошадей вожжами и подбадривая их громкими криками. Пара острокрылых ржанок, выделявшихся на зеленой траве своим черно-белым оперением, внимательно следила за повозкой, а потом, пробежав футов шесть по траве, легко взмыла в воздух и начала кружиться над нами на пестрых крыльях, извещая жителей пампы о нашем приближении пронзительными криками: "теро… теро… теро…" Осторожно высунувшись из раскачивающейся повозки, я увидел всадников примерно в полумиле от нас, они вытянулись в цепь и ожидали, когда мы займем условленную позицию. Солнце палило беспощадно, на боках лошадей виднелись темные потеки пота. Горизонт был подернут знойной дымкой, казалось, мы смотрим на все сквозь запотевшее стекло. Карлос резко натянул поводья и остановил лошадей.
— Станем здесь, Джерри. Киноаппарат поставим там,— сказал он.— Нанду должны пробежать с этой стороны.
Мы вылезли из повозки, Карлос пошел вперед с зонтом, я следовал за ним с кинокамерой и треногой. Джеки осталась в повозке; она не отрываясь глядела в бинокль, чтобы немедленно сообщить нам о появлении нанду. Мы с Карлосом отошли ярдов на пятьдесят от повозки и выбрали место, откуда хорошо просматривалась широкая полоса пампы, с обеих сторон ограниченная зарослями чертополоха. Я установил киноаппарат и стал делать необходимые приготовления к съемке, а Карлос держал надо мной зонтик, чтобы кинокамера не нагрелась.
— Все в порядке,— сказал я наконец, вытирая пот с лица.
Карлос поднял зонтик и помахал им из стороны в сторону. Тотчас же издали послышались крики пеонов, и один за другим, понукая лошадей, они исчезли в чаще чертополоха. После этого воцарилась тишина. Мы оставались неподвижными, и ржанки, описав над нами несколько кругов, приземлились неподалеку и стали шнырять в траве, то и дело замирая на месте и настороженно глядя на нас. Джеки сидела в повозке, сдвинув шляпу на затылок и не отрываясь от бинокля. Лошади стояли, опустив головы и время от времени переминаясь с ноги на ногу, словно буфетчицы, задремавшие за стойкой к концу рабочего дня. Пот струйками стекал у меня по лицу и по спине, рубашка противно прилипала к телу. Вдруг Джеки сорвала с головы шляпу и отчаянно замахала ею, что-то громко и бессвязно выкрикивая. В ту же секунду ржанки сорвались с места и закружились над нами с пронзительными криками. Издали послышался треск, топот лошадиных копыт и возбужденные крики пеонов. Затем из зарослей чертополоха показались нанду.
Я никогда не предполагал, что птицы, ведущие наземный образ жизни, могут двигаться так же быстро и легко, как птицы в полете, но в то утро я мог в этом убедиться. Восемь нанду, построившись клином, бежали изо всех сил. Их ноги передвигались с такой быстротой, что сливались в неясные, расплывчатые пятна; различить их можно было лишь в тот момент, когда они касались земли, давая птице толчок вперед. Шеи птиц были вытянуты почти по прямой, крылья слегка отставлены в стороны и опущены вниз. Сквозь громкие крики ржанок были отчетливо слышны быстрые, ритмичные удары их ног о твердую как камень землю. Если бы не этот стук, можно было подумать, что птицы катятся на колесах — так быстро и легко они бежали. Как уже было сказано, они бежали, казалось, изо всех сил, но когда из чертополоха с громкими криками выехали два пеона, произошло нечто невероятное. Нанду поджали хвосты, словно опасаясь удара сзади, и, сделав три огромных косолапых прыжка, удвоили скорость. Они исчезали вдали с поразительной быстротой. Пеоны мчались за ними вдогонку, и я увидел, как один из них отцепил от пояса болеадорас.
— Надеюсь, они не собираются ловить их там, Карлос? Я ведь ничего не смогу заснять на таком расстоянии.
— Нет, нет,— успокоил меня Карлос.— Они окружат их и пригонят обратно. Пойдемте к повозке, там больше тени.
— Когда они окружат их?
— Минут через пять.
Мы вернулись к повозке. Джеки подпрыгивала на сиденье, словно болельщик на стадионе, и смотрела в бинокль, подбадривая далеких охотников какими-то нечленораздельными восклицаниями. Я пристроил кинокамеру в тени, отбрасываемой повозкой, и забрался на сиденье рядом с Джеки.
— Что там происходит? — спросил я, так как к этому времени пеоны и нанду превратились в едва заметные точки на горизонте.
— Потрясающе! — кричала Джеки, вцепившись в бинокль, который я пытался у нее отнять.— Просто потрясающе! Видишь, как они бегут? Вот не думала, что они могут так быстро бегать!
— Дай мне посмотреть.
— Сейчас, сейчас, одну минуту. Вот только взгляну… Нет, нет… ты только посмотри…
— Что случилось?
— Они хотели прорваться, но Рафаэль вовремя их увидел. Нет, ты только погляди, как бежит вон тот… Ты когда-нибудь видел что-либо подобное?
— Нет,— честно признался я.— Так что, может быть, ты дашь мне посмотреть?
Я насильно завладел биноклем и поднес его к глазам. Нанду лавировали между кустами чертополоха, уклоняясь от своих преследователей с легкостью и грацией, которым мог бы позавидовать профессиональный футболист. Пеоны метались из стороны в сторону, сгоняя птиц в одну стаю и тесня их в нашу сторону. У всех пеонов теперь были в руках болеадорас, и я видел, как блестели шары на концах веревок, когда они раскручивали их над головами. Нанду повернули всей стаей и побежали в нашу сторону, пеоны с торжествующими криками помчались за ними.
Вернув Джеки бинокль, я спрыгнул вниз и стал готовиться к съемке. Не успел я навести объектив на резкость, как показались нанду; они по-прежнему бежали тесной кучкой прямо на нас. Ярдов за семьдесят они заметили нас и в то же мгновение все как один повернули под прямым углом, причем так дружно и слаженно, словно не раз репетировали этот маневр. Пеоны преследовали их по пятам, из-под копыт лошадей летели комья черной земли; болеадорас с пронзительным свистом кружились над головами всадников, описывая расплывчато мерцающие на солнце круги. Громкие крики, стук копыт, свист болеадорас на мгновение оглушили нас и пронеслись мимо, замирая вдали. Только ржанки продолжали кружить над нами, оглашая воздух истерическими криками. Джеки вела беглый репортаж о дальнейших событиях.
— Рафаэль и Эдуардо повернули вправо… они все еще бегут… ага!.. один бросился вправо, Эдуардо за ним… теперь стая рассыпалась… все разбежались… теперь их не собрать вместе… вот кто-то собирается бросить болеадорас… мимо… надо было видеть, что за поворот сделал этот нанду… посмотрите, что он делает! …он поворачивает… он бежит обратно… Рафаэль скачет за ним… бежит обратно… бежит обратно…
Я только что закурил сигарету, но тут же бросил ее и кинулся к киноаппарату. Нанду был близко, я слышал, как трещали ломавшиеся под его тяжестью кусты чертополоха. Я думал, что пройдет по меньшей мере полчаса, пока пеонам удастся собрать рассыпавшихся птиц, и поэтому только завел киноаппарат, но не стал наводить его на резкость и освещенность. Теперь же возиться со всем этим было поздно: птица мчалась к нам со скоростью двадцати миль в час. Я развернул киноаппарат, поймал птицу в видоискатель и нажал кнопку, надеясь, что из моих съемок что-нибудь да получится. Я начал съемку, когда нанду был от меня футах в полтораста. Рафаэль скакал непосредственно за ним, и это, вероятно, очень тревожило птицу, так как она явно не замечала ни повозку, ни киноаппарат и мчалась прямо на меня. Она подбегала все ближе и ближе, постепенно заполняя весь видоискатель. Джеки, стоявшая надо мной в повозке, тихонько попискивала от волнения. Еще несколько секунд — и нанду полностью заполнил видоискатель. Мне стало не по себе; птица по-прежнему не видела нас, а я совсем не хотел, чтобы двухсотфунтовый нанду со всего разбега врезался в меня. Уповая на бога, я все же продолжал держать палец на кнопке. Вдруг птица заметила меня. В ее глазах мелькнуло какое-то смешное выражение ужаса, она сделала резкий скачок влево и скрылась из моего поля зрения. Выпрямившись, я вытер испарину со лба. Карлос и Джеки круглыми совиными глазами смотрели на меня с повозки.
— С какого места он отвернул? — спросил я, так как во время съемки это было трудно установить.
— Он отвернул вон от того пучка травы, — ответила Джеки.
Я измерил шагами расстояние от треноги до травы. Оно не превышало шести футов.
Этот резкий скачок оказался роковым для нанду; расстояние между ним и преследовавшим его Рафаэлем было так мало, что даже после такого ничтожного уклонения в сторону свелось к нулю. Рафаэль заставил взмыленного коня сделать отчаянный рывок, перерезал птице путь и погнал ее обратно к нам. На этот раз я был наготове. Тонкий свист болеадорас внезапно усилился и замер на протяжном гудящем звуке. Веревка с шарами пролетела по воздуху и сплелась вокруг шеи и ног птицы подобно щупальцам спрута. Нанду пробежал еще пару шагов, веревка затянулась, и он упал на землю, дергая ногами и крыльями. С протяжным победным криком Рафаэль подъехал к нему, соскочил на землю и схватил его за дрыгающие ноги; в противном случае нанду легко мог бы распороть ему живот своим большим когтем. После непродолжительной борьбы нанду затих. Карлос, приплясывая от радости на сиденье, громкими, протяжными криками оповещал пеонов об успешном завершении охоты. Когда они прискакали, мы все собрались вокруг нашего пленника.
Это была большая птица с хорошо развитыми мускулистыми бедрами. Кости крыльев, напротив, были мягкими и слабыми и могли гнуться, словно молодые зеленые веточки. Огромные, чуть ли не во всю щеку глаза прикрывались большими, как у кинозвезд, ресницами. Обращали на себя внимание большие, мощные ступни с четырьмя пальцами. Средний палец был самым длинным и оканчивался острым изогнутым когтем. Независимо от того, ударял ли страус ногой вперед или назад, этот коготь, словно острый нож, врезался в тело противника, разрывая и раздирая его. Перья были довольно длинные и напоминали листья папоротника, вытянутые в длину. Когда я осмотрел птицу и сделал с нее несколько снимков, мы освободили ее ноги и шею от болеадорас. Мгновение она неподвижно лежала в траве, затем резким толчком вскочила на ноги и помчалась сквозь заросли чертополоха, на бегу набирая скорость.
Мы пустились в обратный путь. Пеоны, смеясь и переговариваясь, тесной гурьбой ехали вокруг нас; их разукрашенные пояса сверкали на солнце, удила и уздечки мелодично позвякивали. Лошади потемнели от пота; хотя они, несомненно, устали, шли они весело и легко, то и дело игриво задирая друг друга. Наши же серые коняги, которые только довезли повозку до места и всю охоту простояли в оглоблях, плелись теперь с таким видом, будто вот-вот упадут от изнеможения. За нами расстилалась бескрайняя, золотистая, спокойная пампа. Bдали над травой взлетали два черно-белых пятнышка и слышался приглушенный расстоянием голос пампы, предупреждающий всех ее обитателей — голос всегда бодрствующих ржанок: "теро… теро… теро… теротеротеро…"
