Срыв
Не скрою: я долго думал, писать или не писать о том случае. И все же решил: писать надо. Надо для того, чтобы завтрашний день был лучше вчерашнего…
— Что с тобой? Кто тебя обидел? — спрашиваю дрожащую всем телом от громких рыданий ученицу Х класса Татьяну Васильеву*. (* Фамилия изменена).
Но Таня, закрывая одной рукой мокрое от слез лицо, а другой разорванную на плече кофточку, отрицательно качает головой…
— Ты же сейчас должна быть на занятиях? Это случилось на уроке?
По прежнему не говоря ни слова, девушка лишь еще ниже опустила голову. В ее вздрагивающих худеньких плечах, во всей ее сгорбленной, будто придавленной невидимым тяжелым грузом фигурке — кричащее отчаяние, обида и безысходность…
— Тебя били?!
Таня на мгновение открыла лицо, силясь что-то сказать, но не смогла, вновь захлебнувшись рыданием.
— Это произошло только что?
Девушка кивнула головой…
— Значит, на уроке…
Теряясь в догадках, до конца не веря, что в нашей школе, да еще и на уроке, кто-то мог ударить девушку, надеясь на то, что, может быть, что-то не так понял, преувеличиваю, я открыл дверь класса, где училась Васильева…
— Извините, что врываюсь на урок, — сказал я поднявшимся выпускникам, которые явно старались не смотреть мне в глаза, — но…
И тут увидел, что на задней парте сидит, развалившись, вытянув далеко в проход ноги, Олег Сеничкин*. На красном лице расплылась презрительная ухмылка. В прищуренных глазах — вызов.
(*Фамилия изменена)
— Сеничкин! Ты что, притомился?
— А я плевал… на ваши речи… — растягивая слова, вызывающе нагло произнес он…
Взглянув на его крепкие в татуировке руки, почему-то вспомнил первый свой день в школе, тех лохматых…
— Так что же все-таки здесь произошло? — повернувшись к классу, мрачно спросил я.
— Да здесь была одна х-храбрая… — развязно и громко, победно оглядывая класс, процедил сквозь зубы Сеничкин. — Была, да схлопотала… за избыток общественной активности.
— Так это… ты-ы-ы! — отказываясь понимать и верить цинизму десятиклассника, протянул я. Внутри у меня будто вскипел вихрь. Я быстро подошел к Сеничкину, крепко сжав его дернувшееся навстречу плечо, резко повернулся к классу…
— И вы позволили… — Я с трудом подбирал от захлестывающего меня гнева слова… — И вы позволили, чтобы на ваших глазах здоровый детина бил девушку?! Как это понимать?! Парни! На ваших глазах бьют человека, девушку, а вы спокойны… вы не выбросили вот этого… вон из класса, не пресекли, не прекратили это бесчестие, этот позор?!
Сеничкин выскочил из-за парты. Глаза его налились кровью, в них было что-то чужое, злое, жестокое.
«Коротким — снизу», — как молния ударило в мозгу. Все остальное было сделано автоматически… Когда я подошел к сидевшему на полу рядом с учительским столом Сеничкину, он негромко, но внятно произнес: «Вот теперь понятно, батя…» На меня смотрели вдруг оказавшиеся светло-синими глаза. Мне даже захотелось оглянуться: может быть, это не Сеничкин?..
— В кабинет, — коротко бросил я, — там… Таня. Это очень важно для тебя, для нее, для всех…
— Я понимаю… Не надо лишнего. Я все понял, спасибо… батя, — подчеркнув слово «батя», сказал Олег и вышел из класса…
Почувствовав внезапно наступившую усталость, я сел на свободное место за первой партой. На душе было тяжело.
— Через несколько месяцев вы получите документ о среднем образовании, его не случайно называют аттестатом зрелости, — будто размышляя вслух, говорил я. — В нем отражены ваши успехи в изучении наук… К несчастью, нет в ряду дисциплин одной, самой главной — как стать человеком. Видимо, это от того, что по данному предмету мы ни на минуту не прекращаем сдавать экзамены в течение всей жизни. В течение всей жизни… Все, что произошло в вашем классе, не должно повториться. Прошу вас, сделайте самый тщательный анализ случившегося. Строго спросите с каждого действующего лица. — Я надавил на слово «каждого». — Решение прошу сообщить мне…
Открыв дверь кабинета, увидел Олега и Таню.
— Ну что? Разговариваете? — рассеянно спросил я.
— Михаил Петрович! Я уже сказал Тане. Какие тут могут быть слова… Это теперь на всю жизнь… Тань! Михаил Петрович! Мне за себя стыдно… Я… если бы вы знали… — у Олега на глазах блеснули слезы… - Не надо, Олег… — Таня тронула его за руку. — Я же тебя простила…
— Идите, вас ждут в классе… — прервал я Таню. — Олег, придешь ко мне… послезавтра, после уроков…
Они вышли. Как все-таки интересно устроен человек!
Она говорит ему: «Простила…» Это ведь от доброты, от неистребимого человеческого желания доброго другому.
Она ему сказала: «Прощаю», но случившееся надолго войдет в ее жизнь и всякий раз отзовется болью, когда всплывет вдруг в памяти пережитое… А у Олега разве не останется незаживающей раной на сердце его поступок?.. Чем его теперь искупить? Чем сгладить боль, причиненную другому? Если бы можно было человеку, как в кино, переснять неудачный кадр своей жизни, как неудачную пробу. Человек творит жизнь один раз. Ничего в ней нельзя повторить, исправить, изменить, как не изменишь, не исправишь, не вернешь твой поступок, учитель… Вы, наверное, уже приготовили мне обвинение? Не надо… Я сам, сколько бы ни прошло времени, буду винить себя за эту непростительную ошибку. Я винил себя и тогда, когда десятиклассники, зная, как я оцениваю свои действия, пришли в кабинет, чтобы сказать: «Вы поступили правильно…», винил себя и тогда, когда читал спустя два года письмо старшины Сеничкина: «…Больше всего помню Ваш короткий, но на всю жизнь памятный урок… тогда я понял, что, если Вы пошли на то, чтобы подставить себя под увольнение, не отступить, не примириться, не пойти ни на какие с моей позицией соглашения, значит, Ваша позиция сильнее моей… Я тогда был готов провалиться сквозь землю от стыда, когда увидел себя со стороны Вашими глазами…»
Сколько буду работать в школе, буду винить себя за то, что не сумел вызвать чувство стыда у Сеничкина другим способом, - не смог по-другому выразить свое отношение к его поступку. И не дай бог, если кто-то поймет меня превратно и использует описанный из ряда вон выходящий случай как пример для оправдания своей жестокости… Но об этих нестандартных, нетипичных случаях я пишу потому, что они помогли верно увидеть отправную точку силы педагогического воздействия, а это имело огромное значение для выбора в дальнейшем наиболее эффективных путей воспитания. Много размышляя над каждым из описанных случаев, я пришел к выводу, что неожиданный положительный эффект моих педагогических провалов — в убежденности и искренности реакции на то, что считаю отвратительным в людях и их поступках.
Если ты не чувствуешь гнева» а изображаешь его, то гнева нет. Если ты сам не веришь своим словам, как же поверит в них ученик? Ученику можно передать только то, чем ты сам наполнен. Педагогика не существует вне личности учителя. Пути совершенствования личности учащегося идут через совершенствование самого учителя. Утверждение: скажи мне, кто твой учитель, и я скажу, кто ты, — справедливо и правомочно, как справедливо и правомочно утверждение: скажи мне, кто ты, и я скажу, кто твой учитель. И еще я думал о том, что наше воспитание стало в основном словесным. Не отсюда ли многие наши беды? Нам сегодня крайне не хватает воспитывающей деятельности. Как известно, чтобы воспитать ответственность, есть одно средство: возложить ее на человека.
Единый образ завтра.
Мне хотелось, чтобы мечта о будущей школе была общей, чтобы она выросла из повседневности, став основой всей нашей жизни. Будущее рождается сегодня. Оно прорастает в каждом добром поступке, в борьбе за лучшие, более гуманные, более красивые отношения.
Трудно сказать, когда мы подошли к единому видению образа будущей школы. Да и вряд ли можно зафиксировать четко день или час. И все же особую роль в оформлении мечты сыграл спор девятиклассников во время очередной генеральной уборки школы ранней весной 1975 года. Борьба за чистоту стала шагом на пути к новой школе. Это было, пожалуй, первое общее для всего коллектива дело, в котором как равные, плечом к плечу участвовали учителя и ученики, в котором начало формироваться у ребят чувство ответственности не только за себя, но и за всех.
Ожесточенно драя пол, мы снова завели разговор о том, почему, несмотря, казалось бы, на все принятые меры, в школе по-прежнему приходится часто делать генеральные уборки.
— Надо сделать школу такой, чтобы в нее не посмели ступить грязной ногой, — прозвенел голос Зои Фроловой над потными головами сосредоточенно трущих уже выцветший от частого мытья пол девятиклассников…
— Да разве с нашими можно что-нибудь сделать… — скептически вздохнул Сергей Прокофьев, слегка растягивая слова.
— Можно, если всем взяться!
— Ну вот, я же говорил, — пробасил Прокофьев. — Одни только разговоры. Еще ничего не сделали, а уже разногласия…
— Почему? — не выдержал я. — По-моему, все говорят об одном и том же: нужна новая школа. Такая школа, чтобы в нее хотелось идти, чтобы ее любили. Хотите расскажу, какой вижу завтрашний день нашей школы?
— Хотим! Расскажите! — дружно, почти хором ответили ребята.
— Тогда давайте поднажмем, чтобы «вырвать» время на разговор. Но и вы за эти минуты подумайте о том, какой бы вы хотели видеть школу, чтобы каждому в ней было хорошо, чтобы из школы уходить не хотелось…
И вот мы расположились в классе.
— Можно вопрос? — поднял руку Алымов.
— Говори, Толик…
— Разговор этот всерьез или так, путешествие в страну Фантазию? А то у нас времени нет, дома хозяйство ждет.
— Разговор всерьез. Поэтому давайте свои предложения.
Вначале робко, а затем все смелей и смелей высказывались девятиклассники: так организовать учебу, чтобы все делать на уроках, чтобы не было домашних заданий, чтобы ученики и учителя с уважением относились друг к другу, чтобы было побольше самых разнообразных кружков, чтобы каждому нашлось любимое дело: создать свое подсобное хозяйство, мастерские, чтобы еще до окончания школы приобрести специальность; купить автобусы, катера и каждое лето путешествовать вместе по стране;
организовать свой лагерь где-нибудь в лесу или на берегу моря, чтобы отдыхали в нем и октябрята, и пионеры, и комсомольцы…
— Ребята! Пора подводить черту. Я рад, мне повезло быть вашим директором. Вы сегодня дали очень много ценных советов. И если школа, о которой вы говорили, есть в вашем сердце, она обязательно будет. Но хочу спросить у вас: готовы ли вы к борьбе за такую школу, не отступите ли перед первыми испытаниями?
— Не отступим! — разом выдохнул девятый.
Уроки «Отважного»
После этого разговора состоялось собрание учащихся VII — IX классов. Собрание приняло решение: создать производственную бригаду для участия летом 1975 года в реконструкции школьного здания с тем, чтобы разместить в нем не только общеобразовательную, но и спортивную, хореографическую, художественную, музыкальную школы, клубы юных техников и натуралистов.
И вот я у председателя колхоза Н. Е. Босова. Он взялся обеспечить стройку материалами, выделить специалистов-строителей для выполнения сложных работ. В мае завезли все необходимое, купили палатки, чтобы жить в лагере. Но места для него еще не выбрали. Хотелось, чтобы лагерь был в лесу, на берегу озера. И вот в один из солнечных майских дней выехали на разведку. Посмотрели все предложенные ребятами уголки и к концу дня единогласно решили: лагерь разбиваем в урочище Попово на берегу озера близ села Нечаевка. На общем собрании производственной бригады еще раз до мелочей обсудили, как будет организована в лагере наша жизнь.
Сегодня трудно представить, как выглядел наш лагерь летом 1975-го. Там, где стояли ряды больших, выцветших на солнце десятиместных палаток, сейчас три «улицы» пятиместных коттеджей с разноцветными шиферными крышами, по форме напоминающих палатки. Вместо кухни-времянки и длинного дощатого стола под открытым небом — добротная, с крытым обеденным залом столовая, окруженная с трех сторон раскидистыми яблонями. Нет и танцевальной полянки, где весь лагерь, став в круг, разучивал с балетмейстером Ольгой Федоровной Коноваловой новые танцы. На том месте — просторная асфальтированная площадка и для спортивных игр, и для танцев. Нет и колких, из красного кирпича и оранжевого песка, извилистых дорожек, которые, контрастируя с яркой зеленью, так украшали лагерь. Остались лишь озеро да огромные вековые дубы…
В июне 1975-го лагерь назывался «Орленок». В его палатках жили около ста ребят. Каждое утро, расплескивая веселые песни на всю округу, возило одну за другой бригады из лагеря в школу наше «грузотакси», управляемое водителем М. В. Курицей. Работа была нелегкая. Часами счищали маленькими лопатками старую шпаклевку с потолка до бетонных плит и выбивали болтающиеся между ними цементные швы. Эту работу мы, шутя, называли «пыльная, но не грязная». А «грязной, но не пыльной» считалась работа по смыванию со стен классных комнат и коридоров меловой побелки, кладка кирпичных стен-перегородок в будущей музыкальной школе. И то и другое требовало воли, бойцовского характера. Не каждый, например, сможет, стоя высоко под потолком, прогнувшись назад, по нескольку часов в день снимать маленькой лопаточкой по сантиметровой ленте шпаклевку, сыплющуюся за шиворот, растекающуюся едкой грязью вместе со струйками пота по всему разгоряченному телу. И так изо дня в день, в течение месяца. Глядя на парней и девчат, которые в облаках пыли неистово скоблили потолок, я удивлялся, откуда они берут силы. А они еще и шутили, подзадоривали друг друга. Но зато какое блаженство мы испытывали, когда, приехав в лагерь, окунались в чистую и прохладную воду озера. Я нередко думал, что завтра никакими силами не заставить нас снова стоять под колючими струями песка и пыли. Но приходило утро, и с песнями, веселыми шутками мчались мы на своей чудо-машине навстречу нашим мукам, как на праздник. Сквозь грязь и пыль, сквозь пелену едкого пота мы видели нашу мечту, рвались к ней. Не было дня, чтобы не говорили о будущей школе…
Кончался июнь. Давно прошел день, когда должны были прийти к нам на помощь отделочные бригады строителей. «Вы не волнуйтесь, — успокаивал начальник СМУ, — вот закончим объект, и все силы бросим к вам… Успеем!» Но шло время, а помощи не было. Когда я глядел на грязно-серые стены и потолки школы, прикидывая, сколько впереди нас ждет работы, сердце сжималось от тоскливой мысли: «Не успеем…»
— С 4 июля две бригады отделочников будут работать в вашей школе… — сказал мне 2 июля инженер СМУ. — У вас материалы заготовлены полностью? — спросил он, когда я уже собирался уходить.
— Полностью. И подготовительные работы сделаны.
— Ну, тогда за июль всю вашу школу выкрасим… Но 4 июля никто из строителей не приехал. Пятого утром я был в кабинете главного инженера. Он был хмур, как туча, и без всяких предисловий прочитал указание вышестоящей организации о срочной переброске строителей на другой объект. Текст распоряжения я воспринял как приговор. Мне что-то объясняли, высказывали сочувствие, а я видел уставшие лица ребят и пустую, жалкую, обманутую школу…
«Вот это сюрприз! Вот это подарок к концу трудовой четверти, — язвил внутренний голос. — Вот и съездили на море…» Да, «Орленок» через несколько дней должен был ехать на море в туристскую поездку. Мы договорились работать месяц. Месяц кончился…
Не успел я захлопнуть дверцу машины, как меня обступили веселые, оживленные ребята.
— Прошу собрать всех на линейку, — сказал я военруку.
И вот лагерь построен, умолкли голоса. Все приготовились слушать.
— Ребята! Ехал из Белгорода и подбирал нужные фразы. А когда увидел ваши радостные лица, все слова растерял. Да какие тут могут быть слова? Спасибо вам. Вы сделали все, что можно было сделать. Но наша школа к 1 сентября.. не будет готова, если мы уедем на море… — Я сделал паузу и оглядел ребят. На лицах — растерянность, непонимание, тревога. У некоторых — едва заметная грустная улыбка: «Вот и море обещанное…»
— Запомним этот лень — 5 июля 1975 года, — продолжал я. — Сегодня мы решаем судьбу нашей мечты. Если мы разойдемся по домам, вместо новой красивой школы 1 сентября малыши увидят серое здание с облезлыми стенами и потолком. Тем, кто останется, придется работать в две, а может быть, и в три смены… Но другого пути нет. Школа должна быть готова к I сентября. Должна… Прошу каждого взвесить свои возможности. Тех, кто не сможет по каким-то причинам работать, кто не уверен, что выдержит, ждет машина. Мы не будем их осуждать, не будем думать о них плохо — они сделали все, что могли. Даю две минуты на размышление. Советоваться только с собой, со всеми днями своей жизни, прожитой до сегодняшнего дня, поэтому в строю стоять молча…
Не забыть этих долгих ста двадцати секунд. «А если останусь один? Если на том месте, где сейчас строй, увижу только следы на песке?»
Стрелка прошла последние пять секунд.
— Все, ребята, время истекло.
Строй дрогнул и снова замер. Но вот в левом крыле вышли двое, затем еще… еще… еще… Уходили молча. Я не мог смотреть, как буквально на глазах тает шеренга. Слышно, как шуршит под ногами уходящих песок. Тишина. Я поднял глаза. Стоят… стоят мои девчонки и парни! Редкий строй, большие паузы-просветы, между ними следы ушедших.
— Сомкнуть ряды! По порядку номеров рассчитайсь!
— Первый! Второй! Третий!.. Сороковой! Расчет окончен.
— Сорок из ста двадцати, значит, каждому работать за троих.
Мне хотелось кричать рвущееся из сердца: «Вы удивительные! Вы самые красивые, самые родные, самые настоящие люди!» Но вместо этого произнес непростительно буднично: «Разойтись! Собраться всем через пять минут во второй палатке».
Не помню сейчас все подробности нашего с ребятами разговора. Помню только, что размышляли о трудном человеческом счастье — отвечать за все происходящее вокруг, говорили о том, что жизнь — это борьба за красоту и для победы в этой борьбе нужны единство, крепкая дружба, твердая дисциплина…
Когда вышли из палатки, уже спустился вечер, высоко над нами зажглись звезды. Густая тьма растворила нас в огромном мире, но не было ощущения беспомощности, напротив, на душе было удивительно спокойно. В тот вечер мы стали трудовым отрядом «Отважный». Именно с этого отряда началась ставшая впоследствии лауреатом премии Ленинского комсомола Яснозоренская школа-комплекс.
Пожелав, друг другу спокойной ночи, ребята разошлись по палаткам. Я спустился вниз, к озеру. Окруженное с трех сторон темным лесом, оно производило странное впечатление своей яркой и густой чернотой. Казалось, что под берегом не вода, а бездна. В озере отражались звезды… У каждого человека бывают в жизни минуты, когда он, разорвав путы маленьких мыслей с прицелом на час, день, вдруг начинает видеть бесконечность грядущего и бесконечность прошедшего. В такие минуты жизнь уже не замыкается в нем одном, он чувствует себя частицей человечества. Сегодня ребята испытали эти минуты прозрения, почувствовали в себе жаркое пламя вечного огня красоты. Как важно, чтобы они не дали ему угаснуть, чтобы сегодняшний день для каждою стал началом большой, без остатка отданной людям, а потому счастливой жизни… А что если написать песню? Раскрыть красоту их поступка, подарить на память о сегодняшнем вечере?..
На следующий день отважновцы, устроившись на высоком берегу озера, разучивали песню о себе.
Грома войны мы с тобой не слыхали,
Летней грозы только слышали гром.
Вражеских танков в бою не взрывали…
Сорок «Отважного» дружно сказали:
«Надо? — И мы шагнем…»
Лагерь «Отважный» в курчавой дубраве
Над кручею взмыл, словно конь на дыбы.
Здесь отдал бы каждый, не мысля о славе,
Покоя сто лет ради мига борьбы…
Героем ты станешь не вдруг, не однажды.
Будь вечно в движении, вечно в бою!
Отважным и смелым становится каждый,
Кто не сбежал, когда трудно и страшно…
Надо? — Остался в строю…
Ребята пели тихо. Их негромкие голоса звучали над озерной гладью, поднимаясь вверх к зеленовато-голубому вечернему небу, сливаясь с миром, с землей Родины в единое целое. Серьезные, вдумчивые лица, напряженная суровость глаз говорили о том, что песня понята и принята.
… Главным содержанием нашей жизни стала напряженная работа, но песни, шутки, задорный смех сопровождали ребят всюду, где бы они ни были. Каждый стремился сделать больше, взять на себя наиболее неприятное. И никакого хвастовства, позерства. «Чем вы их приманиваете? — шутили родители. — Дома не удержишь… В субботу приедут из лагеря, только и разговору про «Отважный». А в воскресенье с самого утра — сборы в лагерь и опять рассказы, только уже про то, что будет…»
Нас, педагогов, тоже неудержимо тянуло в отряд. Хотелось просто быть с ребятами, видеть их глаза, лица. У нас не было каких-то особых педагогических приемов, заранее продуманной стратегии и тактики. Но на наших глазах происходило изменение, а иногда и настоящее перерождение ребят в лучшую сторону. И когда наступил день завершения работы, мы почувствовали, как велика наша привязанность друг к другу. 21 августа мы последний раз мыли в бензине кисти и валики.
— Мы больше не будем вместе? — спросила у меня Лена Фаюстова срывающимся от волнения голосом.
— Почему? Мы же будем встречаться в школе.
— Встречаться, и все? — это уже Надя Неронова. — Мы должны быть вместе, понимаете, не рядом — вместе.
— Но что ты предлагаешь?
Надя удивленно посмотрела на меня и решительно ответила:
— Быть вместе. Отряд не расформировывать!
«А почему, в самом деле, нам не сохранить отряд? Он же трудовой! — весь день думал я о разговоре с Надей и Леной. — Разве трудовые дела не ждут нас в течение года? Есть же круглогодичные производственные бригады. Почему «Отважному» не взяться, например, за организацию производственной практики, трудовых операций в школе?» И вот прощальный костер. Песни, частушки на тему жизни в «Отважном», шуточные и лирические рассказы, стихи. На душе удивительно — легко и грустно. Легко оттого, что очень трудное дело сделано: красавица школа ждет первого звонка, ждет своих учеников. Грустно оттого, что уходит еще одно лето детства. Для большинства отважновцев 1 сентября станет началом последнего учебного года в школе. Сколько открытий, находок, зрелых мыслей уйдут вместе с этими девушками и юношами! А бесценный нравственный опыт ребят? Нет-нет — отряд должен жить.
— О чем задумались, Михаил Петрович? — вдруг громко спросил Толик Алымов.
— О чем? Думаю о том, как нам жить дальше.
— Я не понимаю, почему мы молчим? — поднялась Надя Неронова. — Все же хотят быть вместе, хотят, чтобы жил наш отряд. Разве дела кончились? Разве только летом есть работа? В общем, так: мы решали всё советом, значит, решать, быть нашему отряду или не быть, тоже давайте советом. Я предлагаю отряд не расформировывать.
— Что вы на меня смотрите? — сказал я. — Ставьте на голосование.
— Кто за то, чтобы отряд сохранить, чтобы «Отважный» действовал постоянно, прошу… поднять… руку, — каким-то стальным, видимо, от волнения голосом проговорила Надя. И увидев среди других поднятых рук и мою, неожиданно громко закричала: — Единогласно! Ура-а-а!..
Позже мы не раз возвращались к опыту работы в «Отважном», вновь и вновь пытаясь осмыслить истоки, первоосновы, что ли, притягательной силы трудового отряда. Детство — время стремления человека ко всему прекрасному. Никогда он не жаждет так красоты, как в эту пору. И как важно помочь юной душе увидеть истинно великое в жизни и человеке. В «Отважном» мы стремились создать такие условия, такие отношения, чтобы ребята могли, возможно, более полно удовлетворить жажду идеального. Мы учили и учились сами на образцах прекрасного, которые дает нам история нашей страны.
Люди героической судьбы живут, действуют, став нашими мыслями, мечтой, делами. От поколения к поколению несет их в настоящее, в грядущее благодарная память народа. Святая память. Человек силен памятью и верой! Величие человека — в величии его народа. Герои, память о них — та святыня, то бесценное достояние, которые питают нашу жизнь. Вот почему огромное значение мы придавали рассказам о героях, песням о них и обстановке, эмоциональному фону, рождающим внимание и доверие.
Костер, ночь, тишина. Каждое слово проникает к сердцу, воображение уносит в те времена, в ту среду, к тем событиям, о которых говорится в рассказе или поется в песне…
«Нет у революции конца!». Пригласили мы к себе в гости ветеранов труда и Великой Отечественной войны. Они рассказывали ребятам о трудных годах борьбы за социализм, о днях своей юности, о друзьях, не доживших до Победы. Ребята слушали с большим вниманием. Еще бы! Перед ними живые герои истории, времени, о котором столько снято фильмов, написано книг, песен…
В разговоре, несомненно, полезном и нужном, звучал один настораживающий мотив: «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя… Богатыри, не вы…» А один из гостей, видимо, искренне желая оттенить важность памяти о прошлом, сказал:
— Хорошая у вас сейчас жизнь, ребята. Всё для вас! Живи и радуйся! Вот если бы пожили в наши дни, тогда бы почувствовали, что такое трудности, что такое борьба за жизнь…
Когда гости ушли, я попросил отважновцев не расходиться.
— Ну, как встреча, понравилась?
— Да, очень! — дружно ответили ребята.
— А вы согласны с тем, что все трудности в прошлом и нам только остается радоваться и наслаждаться? — вызывая на спор, спросил я.
— Ну, не совсем, может быть, так, — медленно начал Миша Козьмин. — Трудности какие-то есть, конечно. Но битв тех нет. Как говорится: «Битвы все отгремели…»
— Все так же думают? Вопрос очень важный, хотелось бы, чтобы со своим мнением выступил каждый. Разговор продолжим завтра, на следующем костре…
Ребята расходились молча. А я вдруг подумал, что вот так же молча и нерешительно они идут навстречу жизненным испытаниям. Они же не видят себя в завтрашнем дне, не представляют трудностей, которые ждут их за стенами школы. «Готовься к борьбе за счастье своего народа, за коммунизм», — говорим мы им. Но понимают ли всю глубину этих слов наши воспитанники? Бороться? С чем? С кем? Как?
Высказывая тревогу о том, что наше воспитание стало в основном словесным, я имел в виду слово формальное, казенное, не находящее отклика у детей. В противовес ему огромным воздействием обладает слово, согретое чувством, освещенное мыслью, рождающее, в свою очередь, ответное чувство, ответную мысль. И вот таким, как будто обращенным лично к каждому, стало для нас слово замечательного человека и учителя В. А. Сухомлинского. Его афоризмами начали мы беседу у костра.
1. Почему человек должен? Весь смысл нашей жизни заключается в том, что мы должны. Может ли быть по-другому?
2. Что было бы, если бы человек делал только то, что ему захочется? Мог ли быть человек счастливым? Смогло ли вообще существовать человеческое общество?
3. Огромное зло — «жить в собственное брюхо» (Ф. М. Достоевский), быть эгоистом, не видеть ничего дальше своего носа, не болеть болями общества.
4. Бойся стремления обладать вещами! Подлинное богатство человека не в вещах, а в разуме, в духовных ценностях.
5. «Патриотизм — чувство самое стыдливое» (Л. Н. Толстой). Береги святые слова и дорожи ими. Не кричи о любви к Родине, а трудись во имя ее блага, счастья, могущества.
6. Кричать о недостатках — для этого большого ума не надо. Презирай демагогов и пустозвонство. Думай и делай все, чтобы торжествовали добро и справедливость.
7. Ты станешь настоящим человеком лишь тогда, когда узнаешь, что такое трудно. Если в детстве, отрочестве, ранней юности тебе все легко, ты можешь вырасти безвольной тряпкой.
8. Не раздумывай, как поступить, увидев зло, — бороться против него или, закрыв глаза, пройти мимо.
9. Если человека заставляют трудиться другие, заставляют учиться другие, заставляют быть хорошим сыном своих родителей и хорошим отцом своих детей другие — такой человек опасен для общества.
10. Человек оставляет себя в человеке. В этом — человеческое бессмертие.
Как важно направить мысль ребят, создать настроение доверия, искренности, уважения и чуткого внимания к рождению мысли товарища. Только при этом условии получается не просто разговор, а духовное общение, так необходимое человеку вообще, и особенно юному. Минуты самовыражения, когда учителю открываются мысли и чувства учеников, — его счастье. И здесь главное — не спугнуть менторским поучением, неосторожной насмешкой, может быть, неумело, сбивчиво высказанную еще незрелую мысль, поддержать первую попытку самопознания.
Мы говорили о том, что для каждого человека приходит пора, когда он должен определить свой жизненный путь, представить себя в будущем. А для этого нужно взыскательно и строго вглядеться в себя: кто я? Чем интересен людям? Что больше всего ценю и что ненавижу? Что мешает мне стать настоящим человеком? Что такое «достойная человека жизнь»? Передний край борьбы за коммунизм проходит сегодня через сердце каждого человека. Каким же должен быть настоящий человек, коммунист? Ты и общество? Мера ответственности каждого за все хорошее и плохое вокруг? Что такое совесть? Нужны ли современному человеку сочувствие, сострадание? Можно ли быть настоящим коммунистом, подлинным патриотом, если не научишься быть добрым, отзывчивым на беду близкого человека? Революционер, гражданин начинаются не с повторения известных лозунгов, а с заботы обо всем окружающем, с чувства возмущения любой несправедливостью, с неравнодушия к нуждам и несчастьям близких, с внутренне осознанной потребности делать добро, жить по законам совести, с непримиримости к неправде.
Об этом и еще о многом говорили мы в тот удивительный вечер узнавания друг друга. Расходиться не хотелось. Как интересно раскрылись перед самими собой и друг другом ребята! Этот разговор помог им увидеть незаурядность личности каждого. И думаю, для многих он стал началом духовного становления.
А в конце была новая, написанная специально для этого костра, песня:
Не верьте, ребята, что бури прошли,
Что жизнь наша легкою стала,
На разных широтах планеты Земли
Нам дела осталось немало.
Творит конструктор новую машину
Иль покоряет летчик высоту, —
Идет борьба за красоту,
Идет борьба за красоту,
За самую высокую вершину!
На хлебных просторах, на стройках страны
Идет каждый день бой за счастье.
Мы дети героев Великой войны,
Что мир нам спасли от ненастья.
Творит конструктор новую машину
Иль покоряет летчик высоту, —
Идет борьба за красоту,
Идет борьба за красоту,
За самую высокую вершину!
Нет у революции конца… Борьба за самую высокую вершину красоты человеческого духа — коммунизм — продолжается. Эта идея стала ведущей в нашей воспитательной работе с ребятами. И мы убедились, как важны, необходимы и ученикам и учителям минуты искреннего общения. Каждый рос на том хорошем, ценном, что было в нем, а также на том лучшем, что открывал в других.
Страна Надо. «Откуда вы таких крепких ребят набрали?» — спросил меня заведующий первым отделением совхоза «Витязево» Анапского района Краснодарского края.
У нас стало традицией, поработав месяц-полтора на своих полях, выезжать отдыхать на море. И нередко мы выручали хозяйства в трудную пору уборки урожая, когда особенно нужны лишние руки.
— А мы из страны Надо, — ответила за меня Лена Ковалева, ученица VII класса.
— Что это за страна?
— Об этой стране одним словом не скажешь, — гордо, с достоинством ответила Лена.
Одним словом не скажешь…
В тот день, уставшие после двухсменной работы, мы возвращались на машине в «Отважный». Как всегда, веселые, бодрые песни заглушали гудение двигателя. У всех было хорошее настроение. И от того, что стала двигаться быстрее работа, и от того, что каждый выдержал еще одну проверку на прочность (день был трудный), и от того, что всех нас, чумазых, ждали купание в прохладной воде озера, а чуть позже интересный фильм в соседнем селе, куда мы собирались идти все, кроме, конечно, караула…
Вдруг машина, резко сбавив скорость, затормозила. На краю дороги, прижавшись к обочине, стоял приметный голубой мотоцикл агронома Владимира Александровича Лозебного.
— А я к вам ездил… — начал он без предисловий. — Очень нужна ваша помощь! О, да вы уже изрядно поработали. Извините, я думал, что вы только до обеда работаете…
— А что случилось? — спросил я.
— Погода стоит хорошая. Зерно идет большое. Сейчас каждая минута дорога! Комбайны работают и ночью. А на току в эту ночь зерно принимать некому. Не могу найти людей. Вот я и подумал… об «Отважном». А теперь вижу, вас хоть самих выручай…
Я понимал, что выручать надо. Но как? Мы уже столько дней работаем в две смены. А помощь нужна не на пару часов. Работать надо до утра.
— Владимир Александрович, — я подбирал слова, — устали ребята… Нет, не можем! — добавил уже твердо.
— Почему не можем, Михаил Петрович? — спросил кто-то сзади.
Я обернулся — Надя Неронова.
— Мы не все устали! — сказала Надя. — Пусть на ток поедут добровольцы. Надо помочь.
Надя надавила на слово «надо» и многозначительно посмотрела на меня.
— Добровольцы? — вздохнул я. — Ну что ж…
— Владимир Александрович! Подождите! — крикнули ребята садившемуся уже на мотоцикл агроному.
— Есть добровольцы? — спросил я у ребят.
— Есть! — дружно, по-военному ответили отважновцы.
— Кто хочет работать на току в ночь, прошу поднять руку, — сказал я, предполагая, чем все кончится.
Так и есть: руки подняли все. И странное дело, решение ехать на ток прибавило сил, смело с лиц усталость.
— Спасибо, ребята! — Лозебный помчался на своем мотоцикле туда, откуда доносился глухой рокот комбайнов.
Ночью на краю села Черемошного, где был расположен ток, звенели песни отважновцев. И пели, и работали ребята так, как будто не они весь день провели в напряженном труде. Зерно шло машина за машиной. Машину за машиной принимали ребята хлеб, выращенный руками отцов. Принимали как эстафету трудовой доблести.