ЭПИЛОГ ИЛИ ПРОЛОГ?
Снова весна, и снова у детей экзамены. Они уже закончились для «малышей»: Валя и Оля благополучно перешли в седьмой класс. Позади экзамены и у Юры. Как мы волновались за него! Больше, чем за девочек. Но Юра сдал экзамены без единой «тройки». Если бы у него не было «четвёрки» за сочинение, он мог бы получить серебряную медаль. Но бог с ней, с медалью! Разве в ней дело?
Документы Юра отправил в Казанский университет на биологический факультет. Решил стать биологом, как и отец. И хорошо. Помимо всего прочего, мы с Иваном Николаевичем довольны и тем, что хоть с Юрой обошлось у нас без тех волнений, какие были пережиты с девочками, когда те выбирали: «Кем быть?!»
Но Таня, кажется, нашла себя. От неё было письмо. Она пишет, что летом не приедет домой, так как отправляется с геоботанической экспедицией в Уссурийскую тайгу. По этому поводу за вечерним чаем было много весёлых шуток. Юра изобразил в лицах, как Таня встречает в тайге уссурийского тигра и «удирает» от него. А Валя загорелся желанием получить в подарок шкуру этого тигра. Сразу же после чая он сел за письмо к Тане:
«Милая сестрица! Если тебе посчастливится встретить в тайге тигра и убить его, то шкуру, умоляю, привези мне…»
Смех смехом, но как быть с туристскими путёвками на Черноморское побережье, купленными для девочек ещё зимой? Ведь Лиды тоже нет дома. Она снова укатила в Бухару с экспедицией противочумников и вернётся только в сентябре.
Валю с Олей отправить разве? Малы. Им нет ещё но шестнадцати лет, и на турбазе без паспортов их не примут. Юра? Но ему надо готовиться в вуз!
Я поступила опрометчиво, назвав Юру. И вот сейчас он ходит за мной по пятам и просит:
– Мама, я поеду?..
– А экзамены?!
– Но я же там могу готовиться…
– Какая там подготовка? И не проси даже! – я говорю строго. Но сама думаю, если Юра и дальше будет так же готовиться к экзаменам, как он это делает сейчас, то проку от этого не будет.
А занимается он так: с утра садится за стол, раскрывает два-три учебника, с усердием читает, конспектирует, выписывает и зубрит формулы. Но когда я, часа два спустя, заглядываю к нему, его и след простыл! Книги лежат по-прежнему на столе, точно Юра только что смотрел в них. Но я-то знаю, это обычная его уловка, когда он хочет притупить мою бдительность.
Через час-два он является домой красный, распаренный. Рубашка, ещё утром им выстиранная и тщательно выглаженная, измята, в пыли, в пятнах мазута.
– Так-то ты занимаешься! – встречаю я Юру.
– Но, мама! Не могу же я весь день сидеть на месте. Перекинулся с ребятами в волейбол…
Наискось от нашего дома волейбольная площадка медицинского института; вот она-то и не даёт покою Юре. С виноватым видом он отправляется в ванную стирать рубашку, мыться. В течение получаса оттуда доносится грохот стиральной доски, плеск воды, фырканье.
Выходит Юра чистый, розовый, с мокрыми волосами. Повесив рубашку на балконе, садится к столу заниматься. Он полон энергии, желания наверстать упущенное и готов сдвинуть горы. Очевидно, от избытка этой самой энергии ему трудно усидеть за книгой. Он входит ко мне в кухню и говорит:
– Мама, дай мне пожевать чего-нибудь!
До обеда остаётся час, и следовало бы напомнить Юре об этом. Но мне жаль становится Юру, когда я вижу его тонкие руки и обозначившиеся ребра. Мальчишка изрядно похудел за время экзаменов…
Я накладываю Юре полную тарелку макарон и сверху кладу парочку румяных котлет. Все это поливаю соусом и ставлю перед ним.
– Красота! – говорит Юра и подвигает себе горчицу. – Как ты, мама, делаешь такие вкусные котлеты?
После котлет он выпивает два стакана компоту. Теперь не грешно было бы сесть за книги, но игра в волейбол и еда разморили Юрку.
– После еды надо немножко отдохнуть… Правда, мама? – говорит он, зная, что я не одобряю, не могу одобрить столь эпикурейский образ мыслей.
Он уходит на балкон, кладёт под голову подушку и растягивается на коврике, раскрыв для успокоения совести учебник.
Когда я через несколько минут выглядываю на балкон, Юра безмятежно спит, прижав к груди книгу. Его мальчишески острый кадык выпирает. Бьётся, пульсируя, жилка на виске. И таким он мне кажется слабым, незащищённым, что почти в то же мгновение я решаю, что именно ему, а никому другому из детей, следует поехать по туристской путёвке: «Устал мальчишка от экзаменов, пусть отдохнёт, окрепнет, больше проку будет».
Вечером советуюсь с Иваном Николаевичем. Он, как и следовало ожидать, против. И не потому, что мальчишка не заслужил этой путёвки, а просто считает, что «не время ему разъезжать по курортам», надо готовиться к экзаменам в вуз.
Я привожу один довод за другим, и Иван Николаевич как будто начинает сдаваться. Во всяком случае, он говорит:
– Делай, как знаешь!
По его лицу я вижу, он уступает только потому, что я настаиваю. В душе же он по-прежнему стоит на своём. Но даже и он улыбается, когда Юрка, узнав о нашем согласии, кидается душить меня поцелуями:
– Мама, ты у нас просто молодец!
Отцу он говорит:
– Папа! Вот ты увидишь, как я буду заниматься!
– Чего уж там! – Иван Николаевич безнадёжно машет рукой.
Встаёт вопрос о второй путёвке. Что делать с ней? Продать? Кому?
– Мама! Можно я предложу путёвку Лизе? Может быть, ей тоже разрешат поехать?
Новая беда. Лиза, та самая девочка, которую Юра провожал когда-то. Они продолжают дружить. Как отпустить их вдвоём? Можно ли? Мало ли что может случиться между ними. Ведь там, на берегу Чёрного моря, они будут одни, без присмотра.
Но я гляжу в чистые, доверчивые глаза сына, и решаю, что можно. Ничего с ними не случится. Такого же мнения и мать Лизы. И вот Юра с Лизой вдвоём уезжают к морю. Им обоим по семнадцати лет.
Я провожаю их. До отправления поезда ещё добрых полчаса. Мы пришли на вокзал слишком рано. Юра говорит без умолку. Лиза сдержанно улыбается. Молчу и я.
Меня занимает мысль, как я прощусь с Лизой? Должна ли поцеловать её? Если поцелую только одного Юру, незаслуженно обижу девочку, ведь её никто не провожает, да и Юре это будет неприятно. Если же я поцелую Лизу, то не дам ли этим понять, что не только одобряю их дружбу, но и поощряю на большее? Между тем, что я знаю о девушке, кроме того, что она дружит с моим сыном? И видела-то её всего несколько раз.
Юра познакомил нас в театре. В антракте он подошёл с ней к нам и сказал просто:
– Мама, вот Лиза…
В душе я не могла не восхититься сыном. Ведь за этой фразой, вероятно, крылось многое: и минуты нерешительности и страха, как-то мы отнесёмся к тому, что у него уже есть девушка, и мальчишеские ещё смущение и неловкость, и открытый вызов, желание заявить, что он уже «большой», что имеет право на чувство. Юра отлично справился со всем этим.
Девушка была красива и выглядела скромно. Опасаясь, как бы увлечение Юры не потекло по нежелательному руслу, я, улучив момент, пока Иван Николаевич разговаривал с девушкой, сказала Юре:
– Почему ты никогда не пригласишь Лизу к нам? Мне кажется, если ты дружишь с девочкой, она должна бывать у нас…
Юра заметно обрадовался моим словам, и на следующий день вечером пришёл с Лизой. Да. Девушка была по-настоящему красива. Прекрасные синие глаза, прямой носик, красивый овал лица, тёмные волосы.
– Мама! Ты видела, какая у Лизы коса? – спросил Юра, забежав ко мне на кухню, где я готовила чай для гостьи. – Почти до колен. Правда, мама, Лиза красива?
– Ничего, – сдержанно ответила я. Мне хотелось несколько умерить восторг Юры.
– Ну как ты можешь говорить «ничего»! Да она просто красавица! Ты, наверное, не разглядела её… Ну прошу тебя, посмотри хорошенько… Посмотришь? Да? – и подхватив поднос с чашками, Юра убежал к Лизе.
И вот они вместе едут на юг… До отхода поезда остаётся две минуты, а я так и не могу решить: надо или не надо поцеловать Лизу? Но все решается как-то само собой, в последнюю минуту.
Растроганная прощанием с Юрой (он обнял меня и несколько раз поцеловал), я взглядываю на Лизу и неожиданно для себя, притянув её к себе, целую. Каким счастьем вспыхивает лицо Юры! Он ещё раз чмокает меня в щеку, успев шепнуть при этом: «Спасибо, мама, за все», – и прыгает на подножку.
Поезд трогается. Лиза стоит на площадке задумчивая, лёгкая улыбка на её губах. Юра же улыбается во весь рот. Зубы его кажутся ослепительными на солнце, рыжеватые волосы отливают золотом, и весь он какой-то светлый, солнечный.
И не только мне приятно смотреть на них, замечаю – ими любуются и другие. Глядя на них, я думаю, что вряд ли когда-нибудь они будут счастливее, чем сейчас. Хорошо быть молодым! Хорошо быть влюблённым! Хорошо вместе с любимой мчаться на юг, к морю.
Узнав, что мы отправили Юру на юг с девушкой, к которой он неравнодушен, мои приятельницы только плечами пожимают:
– Неужели вы хотите, чтобы мальчишка в восемнадцать лет женился?
– Совсем не хочу…
Тогда женщины начинают говорить о том, что моя позиция в этом деле ещё понятна, ведь речь идёт о сыне, о мальчике, но куда смотрела мать девушки, о чём думала, когда разрешала дочери поехать с молодым человеком?
Мне неприятны эти разговоры, и я говорю, может быть, слишком самонадеянно:
– Очевидно, мать Лизы достаточно хорошо знает Юру, если доверила ему свою дочь…
Возвращаются Юра с Лизой через три недели. Оба похудевшие, почерневшие от моря и южного солнца. Рассказам нет конца. Юра, который со мной всегда откровенен, ложась спать, говорит мне:
– Мама! Знаешь, как там Лиза заболела! Ужас! Температура сорок. Я страшно перепугался, побежал к врачу. А он сказал:
«Ты сводил бы её в горы… И всю болезнь как рукой бы сняло!» Старый верблюд!
И такое осуждение слышится в этом: «старый верблюд!», что все мои опасения рассеиваются. Нет, забываем мы порой, что юность чиста!
Две недели, остающиеся до экзаменов, Юра занимается «как зверь»! Теперь даже Иван Николаевич не сомневается, что экзамены в университет Юра выдержит. Иногда он пробует экзаменовать сына, задаёт каверзные вопросы, но из всех испытаний Юра выходит с честью. И Иван Николаевич говорит мне с удовлетворением, наедине конечно:
– Как ни старался поддеть молодца, не удалось. «Котелок» у него варит… Пожалуй, в его годы я так не разбирался в физике.
Первого августа у Юры начинаются экзамены. И вот мы провожаем его в Казань. На вокзал приходит Лиза с большим букетом цветов. Она остаётся в родном городе, подав документы в сельскохозяйственный институт. Родители её и слышать не хотят о том, чтобы отпустить единственную дочь куда-то на сторону.
Лиза в белом платье. Оно хорошо оттеняет нежную смуглоту её тонких девичьих рук и стройной шейки. Коса её сегодня уложена на затылке, и эта «взрослая» причёска, сделанная, очевидно, впервые, придаёт Лизе удивительно женственный облик. Лиза перехватывает на себе восхищённый взгляд Юры и краснеет.
Чтобы дать им возможность поговорить наедине, я отвлекаю от них внимание Ивана Николаевича и детей.
Прощаясь, целую Юру и тихонько говорю ему: «Береги своё счастье…» «Да, мама!» – твёрдо, точно клятву, произносит он. А я в тревоге: мало ли соблазнов ждёт мальчишку его лет вдали от дома. Возвращаемся мы с вокзала вдвоём с Иваном Николаевичем. Малыши разбежались по своим делам. Мне грустно. Дом кажется опустевшим, а ведь всего-то на одного человека стало в нём меньше!
Сажусь на диван и не мигая смотрю на лампочку под абажуром. То ли от яркого света, то ли от печальных мыслей на глаза навёртываются слёзы. Вокруг лампы расплывается большое радужное пятно.
|
|
Ивану Николаевичу тоже не по себе. Он ходит по комнате из угла в угол, заложив руки за спину, и вдруг, остановившись передо мной, говорит нарочито бодро, даже весело:
– Что, Маша, вылетают птенцы из гнезда?! А?
И вздыхает. Что в этом вздохе? Удовлетворение ли, то вот ещё один птенец выпал из гнезда, пусть не совсем оперившийся, но уже крепкий, за полёт которого не будет стыдно. Сожаление ли, что жизнь не вечна, что шла она порой не так, как хотелось бы, как должна была бы идти. А может быть, было в этом вздохе раскаяние в своих вольных и невольных ошибках?
– Ничего, Маша! У нас ещё внуки будут!
Иван Николаевич садится рядом, прижимает мою голову к себе и медленно гладит мои волосы.
