Как побудить детей выполнить ту или иную работу? Обычно я прошу, когда уверена, что просьба будет выполнена: «Таня! Принеси-ка мне ножницы!» Когда я сомневаюсь, что просьба моя доставит удовольствие, я говорю спокойным, уверенным тоном: «Валя! После обеда ты вымоешь пол в кухне!» Если же Валя начинает протестовать, я повышаю тон и отдаю приказание.
Не знаю почему, но одно время Лида была очень медлительна в исполнении просьб, мне приходилось по нескольку раз повторять распоряжение. Бывало, скажешь ей:
– Лида! Вымой посуду!
– Сейчас, мама, – с готовностью отвечает она, а сама ни с места.
– Лида! Ты слышала?!
– Сейчас! – и продолжает читать.
– Лида! – повышаю я тон (а в тоне многое можно выразить: и нетерпение, и осуждение, и приказание).
Лида откладывает книгу, встаёт и, еле двигаясь, лениво собирает посуду со стола. Бывало и так:
– Лида, почисти картошку.
– Ой, мамочка, не хочется-а! – начнёт потягиваться, выгибать спину, а сама сбоку поглядывает выжидательно: не сжалюсь ли я, не оставлю ли её в покое. Но я в таких случаях была непоколебима. Лида знала это и, вздохнув, принималась за работу.
Одно время у детей была странная манера отзываться на мои распоряжения. Скажу, бывало:
– Подмети-ка, Таня, пол!
Таня воспринимала это как личную обиду:
– А Лида ничего не делает! Пусть она тоже метёт! Я вымету детскую, коридор и кухню, а она – папин кабинет и столовую.
Пришлось поделить квартиру для уборки, чтобы не было лишних споров. Но я все чаще слышала:
– Ой, что это я одна буду делать! А Танечка так сидит, книжечку почитывает!
Наконец, мне надоели эти препирательства, и я решила положить им предел.
– Вот что, девочки, – серьёзно сказала я, – давайте перестанем разыгрывать сказку о злой мачехе, падчерице и любимой дочке… Люблю я вас всех одинаково, работу даю посильную каждой из вас. Значит, нет ни мачехи, ни падчерицы, ни любимой дочки… Есть дружная семья, в которую каждый из вас вносит посильный вклад. И на твоём месте, Лида, я бы только радовалась, если бы вечером, ложась спать, могла сказать себе: «Сегодня я помогла маме больше, чем Таня».
Девочки пристыжённо молчали, и больше я не слышала: «А Лидочка так посиживает!».
Но вот проходит какое-то время, и у ребят появляется новая дурная привычка – кивать друг на друга, когда я прошу их о чем-нибудь. На сей раз подвержены ей малыши – Валя и Оля. Я говорю:
– Принесите-ка стул…
Валя тут же отзывается:
– Лелька! Ты слышала, что мама сказала?!
– Валька! Ты слышал, что мама сказала?!
В результате оба ни с места. Но цель достигнута – любовь к мамочке проявлена, и притом довольно своеобразно – в осуждении братца или сестрицы – вот, мол, какой он или какая она непослушная. Всё зависит от того, кто первый произнесёт эту, ставшую стереотипной, фразу.
Долго так, конечно, продолжаться не могло. Однажды Таня упрекнула меня:
– Мама! Ну, почему ты сразу не говоришь, кто должен принести стул?
«Таня права», – подумала я. Но как признаться в своей педагогической ошибке перед малышами? Тем более что они, по-видимому, были согласны с Таней и насторожённо ждали моего ответа. Я сказала:
– Неужели вы не поняли, ребята, что я испытываю вас? Кто больше любит и уважает меня, тот первый и бросится выполнять мою просьбу.
Я сама не ожидала, что мои слова дадут такой эффект. В первый день мне буквально приходилось мирить детей, оспаривавших друг у друга право принести ложку, полить цветы, подмести пол, сходить за хлебом.
– Мама мне сказала, а не тебе!
– Нет, Валечка, мне! Правда, мама, ведь ты мне велела стереть пыль?
Некоторые родители жалуются на лень своих детей и считают, что они по природе «ленивы» и перевоспитать их трудно. Так, соседка по дому жаловалась мне на своих мальчиков:
– Не слушаются и уроков не учат. Уж и делать-то их ничего не заставляем, учитесь только, так нет, ленятся! Пока отцом не попугаешь, за книги не сядут! Такая уж порода…
Но ведь природной лени не существует, к труду можно приучить любого ребёнка, если решительно взяться за это.
Несомненно, что решающим фактором в трудовом воспитании является личный пример родителей. Если отец поучает своего сына или дочь, а на производстве слывёт лентяем, то его поучение никогда не будет действенным. Не станет хорошим примером для дочери и мать, которая большую часть дня будет проводить в болтовне с соседками.
Иногда родителей раздражает, если ребёнок проявляет любопытство, любознательность, жажду деятельности. Мы кричим на детей: «Не трогай это! Без тебя сделают!
Не смей брать молоток, пальцы отобьёшь!» Нет ничего вреднее таких окриков.
Встречаются родители, которые, уважая школьный труд детей, неправильно считают, что больше их ничем занимать нельзя, и снимают с них всякие домашние обязанности. Я знаю одну мать, которая с гордостью говорила:
– Я все стараюсь делать сама, а мои дочки пусть хорошо учатся!..
Если девочек в большинстве семей ещё приучают к домашней работе, то мальчиков очень часто полностью освобождают от этого, очевидно, потому, что до сих пор бытует мнение, что домашняя работа – прямая обязанность женщины.
– Я хочу, чтобы мой сын хорошо знал физику, математику, химию, был грамотным, – заявил на родительском собрании один папаша. – А от того, что он будет убирать за собой постель или пришивать пуговицы, он умнее не станет.
Вот в таких-то семьях и рождаются белоручки, не уважающие труд других.
В большинстве случаев к неблагополучным семьям относятся те, в которых имеется всего один ребёнок. Нередко он становится центром внимания всего семейства. Всё, что делается в доме, – делается для него, каждый старается доставить ему какую-нибудь радость. В доме он ни к какому труду не привлекается, все делают за него любящие родители.
Меня часто спрашивают, почему я не возьму себе помощницу – ведь мне так трудно, должно быть, одной управляться с пятью детьми. Скажу откровенно. Я боюсь домработниц. Боюсь, что появление их в доме плохо скажется на детях. Если сейчас помощь мне, матери, они считают своей наипервейшей обязанностью, своим священным долгом, то не сочтут ли они появление в доме помощницы как освобождение от всех своих обязательств в отношении меня и семьи?
Можно будет убежать в школу и в спешке не заправить постелей, потому что есть теперь няня, которая сделает это. Няня вымоет пол, сходит на рынок, приготовит обед, выстирает, выгладит бельё. А что же остаётся детям? Прийти на все готовое? Оставить на стуле небрежно брошенное пальто («няня повесит!»), пройтись по комнате в грязных ботинках («няня вымоет пол!»), отказаться пойти в магазин за сахаром («а няня на что?»).
Конечно, все это крайности. Можно и должно и по отношению к домработнице выработать в детях ту норму поведения, которая сложилась из любви к матери или бабушке, но это осложняет задачу трудового воспитания.
Меня могут упрекнуть в том, что нравственные основы трудового воспитания, которые я стараюсь заложить в детях, по-видимому, не столь прочны, если я не надеюсь на своих детей. Но дети есть дети. Иногда и взрослый человек рад избежать неприятной работы, если за него её могут выполнить другие.
Уважение к труду матери, желание облегчить его дети обычно заимствуют из поведения отца. В этом отношении Иван Николаевич старается быть для сыновей примером. Уж он не даст мне поднять тяжёлый бак с бельём, когда я хочу поставить его на плиту, или вынести ведро с мусором.
Как-то раз на мою просьбу принести воды из колонки (водопровод был почему-то выключен) Юра буркнул недовольно:
– Некогда мне! – и углубился в решение задачи.
Иван Николаевич молча оделся и сказал мне:
– Дай-ка, Маша, мне ведро… Я схожу за водой… Юрка стремительно вскочил с места и кинулся к отцу, чтобы взять у него ведро. Но Иван Николаевич решительно отстранил Юру.
– Тебе же некогда! А матери я не позволю носить воду! И столько холодного презрения было в его голосе, что вконец убитый Юра несколько дней не находил себе места. Я тоже иногда прибегаю к этой мере воздействия. Когда кто-нибудь из детей отказывается выполнить моё поручение, я сухо говорю:
– Хорошо, я сделаю это сама…
Если Валя и допускает, чтобы я вымыла посуду, то на душе у него тяжело, тем более что я какое-то время с ним сдержанна в обращении.
И Лида, разгадав мой педагогический манёвр, как-то раз уже прямо сказала, отстранив меня от ведра и отобрав тряпку:
– Мама! Оставь, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, что я всё равно не позволю тебе мыть полы. И ты говоришь так только потому, что сама знаешь это…
Уличённая, я смущённо улыбнулась и подумала, что в отношении Лиды этот приём, пожалуй, уже не годился.
Что в мерах воспитательного воздействия нуждаются и взрослые, я поняла впервые, когда мне было восемнадцать лет. Студенткой первого курса университета я поехала на свою первую педагогическую практику – заведовать детской площадкой в городе Шадринске.
Помощницей у меня была няня, маленькая рябая женщина, с длинными светлыми волосами, которые она то и дело любовно расчёсывала.
Стояли жаркие дни июля. Врач назначила детям солнечные ванны. Был у нас и солярий, надо было только привести его в порядок: вычистить, вымыть. Несколько раз я напоминала нянюшке об этом, но она и «ухом не вела».
Уложив как-то после обеда детей спать, а нянюшку отправив в город, я решила сама вымыть солярий. Мне не привыкать было мыть полы, за свои восемнадцать лет я перемыла их немало. Но солярий был так запущен с прошлого года, что я едва справилась с работой к приходу няни. Увидев меня, домывающей порожек, няня всплеснула руками и запричитала:
– Матушки мои! Марь Васильевна! Пошто это вы сами-то моете?! Ведь у вас своё дело есть. Да разве бы я не вымыла! Вот оказия-то какая!
Она долго не могла успокоиться, пристыженная тем, что «заведующая», у которой и своих дел хватало – детей на площадке было около ста человек, – вымыла за неё полы.
С этого дня я обрела преданную помощницу. Не успеешь, бывало, высказать просьбу, как нянюшка со всех ног кидается исполнить её. Меня это несколько смущало. Видя, как мечется няня, желая мне угодить, я испытывала угрызения совести, что слишком строго «наказала» её.
Позже, работая воспитательницей в детском доме, эвакуированном с Украины, я много раз убеждалась, что эта мера безошибочно действовала. Скажешь, бывало:
– Неля! Заправь-ка хорошенько постель!
– И-и-и! Чего это я буду по десять раз перестилать её!
– Ну, если тебе самой это трудно сделать, заправлю я…
Моя напарница по работе, решительная девица лет 30, говорила мне, к счастью, без детей:
– Испугала! Да они рады-радешеньки, что ты за них сделаешь. Потакай, потакай им! Они тебе на шею сядут и ножки свесят!
Но действительность говорила о другом. На следующее, утро Неля из всех сил старалась заправить постель поаккуратнее. Ей было передо мной нестерпимо стыдно. Да и приятно разве слышать, как подруги хором осуждают:
– Тю-ю-ю! Бачылы, яка наша Нелька?! Марью Васильевну заставила собипостиль запрувляты…
Иван Николаевич хоть и вырос в крестьянской семье, но до женитьбы был в домашних делах удивительно непрактичен. Так, дожив до двадцати пяти лет, он не знал, как варится борщ. Объяснялось это тем, что его мать, трудолюбивая, степенная женщина, в своей семье строго «блюла» разделение на «мужской» и «женский» труд. И как же она была удивлена, приехав к нам в гости, когда увидела, что её сын таскает дрова, топит печи, носит воду и вообще выполняет по дому всю тяжёлую работу! На правах свекрови она сочла нужным сделать мне выговор:
– Ты пошто Ивану велела ведро вынести?! Не мужеское это дело – помои выносить…
Но, прогостив у нас недели две, уже сама кричала, заглядывая в пустую кадку:
– Ваня-я! Беги скоря-я за водо-ой!
Не сразу пришло к Ивану Николаевичу умение вымыть посуду, почистить кастрюли, выстирать себе носовые платки и носки, подмести пол. Не обходилось и без курьёзов. Однажды, желая мне помочь, вызвался он пойти со мной на рынок. Купили мы картошки килограмма три-четыре, ещё что-то, и я отправила его домой, неосторожно сделав наказ:
– Свари картошку к завтраку!
Прихожу домой, а он сварил всю картошку, все четыре килограмма. И смешно было и досадно: ведь за картошкой снова пришлось идти на рынок. Разобиженный Иван Николаевич наотрез отказался пойти.
Я не делаю разграничения между трудом мальчиков и девочек и не говорю: «Юра, ты мальчик, и твоё дело колоть дрова; Таня, ты девочка, вымой посуду!» В конце концов для девочки по дому всегда найдётся больше работы, и это было бы несправедливо.
Утром надо убрать постели, приготовить завтрак, собрать детей в школу, в детский сад, вымыть посуду, привести в порядок квартиру, после работы закупить продукты, приготовить обед, ужин, постирать бельё, погладить, починить его…
И получается, что женщине, работающей наравне с мужчиной, живётся намного труднее. Ей не то что в книжку – в газету заглянуть некогда. Вот и получается, что муж совершенствуется в своей специальности, читает, творчески работает, «растёт». А жена, затрачивая уйму сил и времени, не всегда видит с его стороны даже благодарность.
А как пагубно это сказывается на детях! Сын смотрит на отца, который ведёт себя в доме как гость, и думает: если отец не хочет помочь матери, то и я не буду!
Нет, я хочу, чтобы мой Юра, став взрослым и обзаведясь собственной семьёй, был хорошим товарищем для своей подруги жизни. Чтобы придя домой после трудового дня, не лежал на диване с газетой, не ждал с нетерпением, а может быть, и с раздражением, когда жена приготовит обед, а всегда делил с ней поровну утомительные обязанности по дому, помня, что жена устала не меньше, если не больше, его.
В самом деле, почему мужчины не могут выстирать себе рубашку, погладить брюки, пришить пуговицу? Ведь в армии они все это делают. Почему же в семье так ретиво оберегают своё «мужское достоинство»?
Я рада, что мой Юрка умеет стирать. Уж его в грязной рубашке не увидишь, он готов «драить» её на стиральной доске каждый день и долго не мог понять, почему она у него имеет желтоватый оттенок, пока я не открыла ему «секрет» подсиньки. Теперь он щеголяет в белоснежных рубашках.
С некоторых пор и Валя, следуя примеру брата, сам стирает свои вещи. И полы в квартире моет. Правда, до недавнего времени делал он это небрежно. Ему ничего не стоило, вымыв половину длинного коридора, вторую половину просто окатить водой из ведра в надежде, что летом пол сохнет быстро и я ничего не замечу. Но меня трудно провести, и, убедившись на собственном опыте, что легче сразу вымыть пол хорошо, нежели перемывать его, Валя теперь справляется с полами вполне прилично. И даже с полным знанием дела обучает этому занятию своего друга Витю. Тот однажды попросил меня:
– Мария Васильевна! Можно я буду с Валей мыть полы? Я ещё ни разу не мыл их. Все сестрицы моют.
Пол Валя метёт добросовестно – соринки не оставит. Зато посуду мыть ненавидит. В неурочные дни (Валя моет посуду два раза в неделю) вымыть его не заставишь. Тут и высокие побуждения помощи маме не помогают. Да и в положенные дни он справляется с этим отвратительно. Стаканы он моет в жирной воде после тарелок.
Однажды Таня, накрывая на стол, возмутилась:
– Абсолютно нельзя подать тарелки! Конечно, Валечка мыл?!
Я посоветовала:
– Выбери тарелку пожирнее и поставь ему…
– Нет уж, нет! Я не буду есть из такой тарелки! – возразил Валя.
– А что же, ты думаешь, папа будет есть из неё?! – спросила Таня и взялась за разливательную ложку.
– Всё равно не буду есть, лучше не наливай! – завопил Валентин. Кончилось тем, что он перемыл всю по суду заново. И с тех пор моет её более или менее тщательно.
В последнее время Валя увлекается физикой и в особенности одним из разделов её – электричеством. Я подозреваю, что это по его вине у нас в доме то и дело перегорают пробки. Когда это случается, Валя приносит лестницу и взбирается по ней к распределительному щиту. Я стою со свечкой внизу, придерживая лестницу рукой. Вале это не нравится, и он говорит мне:
– Ах, какая ты, право, мама! Как будто я маленький! Но я продолжаю крепко держать лестницу и, подняв лицо вверх, ожидающе смотрю на сына. А он хмурится («не думайте, что это так легко заменить перегоревшие пробки!»), твёрдо сжимает рот и пристально вглядывается в распределительный щит.
– Ага! Вот, оказывается, в чём дело! Теперь мне всё ясно. Ну-ка, мама, посвети. Так, хорошо…
Не проходит и двух минут, как свет ярко вспыхивает.
– Порядочек! – говорит Валя и счастливый спускается с лестницы.
– Физику, мама, все должны знать! – говорит он мне, чиня электрический утюг или плитку. – Если бы люди не знали физики, они не могли бы летать, плавать, мчаться в автомобиле…
Однажды Валя отремонтировал мне электрическую духовку. Это было уже посложнее ремонта плитки или утюга. И не было для него большей награды, как мои слова:
– Ах, Валя, Валя! Что бы я без тебя делала?!
На долю нашей Оли тоже приходится немало дела. Она ходит со мною на рынок и в магазины, моет посуду, поливает цветы. Сама стирает себе и Тане воротнички к школьной форме, пришивает их. Гладит фартуки и очень любит заниматься рукоделием. Благодаря ей Иван Николаевич и мальчики ходят в аккуратно заштопанных носках. Штопает она их каким-то своим, только ей известным способом.
Но больше всего на свете Оля любит читать. Её трудно оторвать от книги. И это увлечение мешает ей порой добросовестно выполнить то или иное поручение. Она спешит отделаться от него.
И недаром Таня и Лида, уходя прошлым летом в туристский поход, беспокоились, что мне без них будет трудно с Олей и мальчишками:
– Ты только, пожалуйста, мама, не миндальничай с ними! – делала мне наказ Лида. – Пусть все делают: и стирают, и моют, и на рынок бегают. А Оля пусть поменьше сидит за книжками. Лелька! Ты слышишь? Маме помогай!
– Слышу, – уткнувшись в книгу, ответила Оля.
Я не миндальничаю, но иной раз жалею «малышей», как мы с Иваном Николаевичем называем Валю и Олю.
– Хороши малыши! – обижаются старшие дети. – А вспомни, мама, как мы со второго класса и полы мыли, и стирали, и в поле работали!
Благодаря тому что Тане рано пришлось хозяйничать, она все умеет делать и все делает очень быстро. Меня иной раз зависть берет, когда я вижу, как она ловко чистит картошку. У меня так не получается. Вместо того чтобы виться из-под ножа тонкой стружкой, картофельная кожура у меня падает в таз с толстой прослойкой картофеля. Мне становится досадно, и я говорю просительно:
– Иди-ка, Таня, почисти картошку…
Обед любой сложности Таня приготовит сама, и очень вкусный. Особенно ей удаются всякие салаты и винегреты. Когда у нас бывают гости, я поручаю эти блюда готовить Тане. Гости шумно восторгаются её кулинарными способностями. Таня краснеет, но, помогая мне в кухне мыть посуду после ухода гостей, говорит с укором:
– Мама! Ну, зачем ты опять сказала, что салат готовила я?!
Лида не обладает кулинарными способностями в такой мере, как Таня. Уж так повелось, что Лида, как старшая, выполняет в доме наиболее тяжёлую работу: моет, стирает. Бельё из её рук выходит белоснежным. Мне никогда не выстирать и не накрахмалить так рубашки Ивана Николаевича, как это делает Лида. А вот в кухне возиться не любит. Её расхолаживает то, что пища, на приготовление которой уходит и два, и три часа, поедается в каких-нибудь пятнадцать минут.
– Когда я вырасту большая, – говорит она мечтательно, разумея под этим самостоятельную жизнь, – я никогда не буду готовить обед…
– А что же ты будешь есть? – трезво спрашивает Таня.
– Буду пить чай с хлебом и маслом…
Но я, зная, что в жизни девочке придётся заниматься кухней, не освобождаю её от обязанностей поварихи. Иногда я поручаю ей самостоятельно приготовить обед. И не так уж плохо она справляется с этим делом!
Воспитывая в детях любовь и уважение к труду, я всегда стараюсь обращать их внимание на положительные примеры. О соседе-слесаре, живущем в домике напротив, я нередко с оттенком зависти и восхищения говорю:
– Вот работяга! Никогда его не увидишь без дела!
Не успеет сосед прийти с работы, как уже хватается за грабли, за лопату. То он подчищает двор, в котором и без того нет ни соринки, то окапывает стволы деревьев, то поливает огород. А через минуту, глядишь, уже бежит с мешком за травой для кроликов. И на заводе своём он слывёт ударником.
Считаю я необходимым обращать внимание детей и на отца, на то, как он много работает. Иногда утром, после ухода Ивана Николаевича в университет, я говорю детям:
– Папа вчера опять лёг спать в три часа утра: готовил статью для печати… Поражаюсь его выносливости, его трудолюбию…
Конечно, после моих слов об отце Юре неловко, стыдно слоняться без дела.
Дети, особенно малыши, очень любят, когда я рассказываю им о своём детстве. То и дело они просят: «Мама, расскажи, как ты была маленькой!» И я охотно удовлетворяю их просьбу, считая, что в моих воспоминаниях много для детей поучительного. В самом деле, выросла я в здоровой трудовой семье, где на воспитание любви и уважения к труду обращалось большое внимание.
Я очень благодарна своему отцу за то, что он научил нас не бояться никакой тяжёлой работы. Каждую весну папа засевал где-нибудь в Степково полоску овса, ячменя. Когда овёс поспевал, для нас с сестрой Надей начиналась страда. Рано-ранёхонько вставали мы с постели и с серпами шли по мокрой от росы траве в это самое Степково, которое было от дому почти в десяти километрах.
Добирались до места часам к восьми, отдыхали с дороги и, спрятав узелок с «паужной» и туесок с квасом в холодке, принимались жать. Часы шли медленно, однообразная работа создавала впечатление, что время остановилось.
Но вот солнце поднималось всё выше и выше к зениту, и такая тишина наступала вокруг, что, казалось, во всём мире нет никого, кроме нас двоих, посреди этого моря желтеющего хлеба; только звук серпа «вжик-вжик» да шелест спелых метёлок овса нарушали эту тишину.
Зной нестерпимый: равнина безлесная,
Нивы, покосы да ширь поднебесная —
Солнце нещадно палит.
Иногда над головами пролетала какая-то птица, в синем небе она казалась чёрной. Мы долго провожали её глазами, разогнув усталые спины.
Когда тени от кустов становились короткими, мы садились «паужнать» в холодок, под одинокую ель или сосну, стоявшую вблизи полоски. Еда наша была неприхотлива: картофельные уральские шаньги и квас. Тёплый, настоявшийся на бересте, он пах туесом, но, кисленький, хорошо утолял жажду.
После еды с полчасика дремали и снова принимались за работу. Но время шло уже быстрее, солнце клонилось к западу. Закончив жать, стаскивали снопы на середину полоски и ставили суслоны, оставляя этот момент к концу дня как вознаграждение за тяжёлый труд. И если вдоль полосы выстраивался длинный ряд суслонов, были счастливы, что день прошёл хорошо, что мы на славу потрудились.
Смертельно усталые, но гордые от сознания выполненного долга, шли домой, предвкушая, как будут рады нашей победе отец и мать. Домой приходили уже в темноте, но нас всегда ждал ужин – пирог с рыбой или грибами, испечённый мамой, горячий чай, который мы пили с наслаждением, чашку за чашкой.
Вспоминая детство, анализируя поведение отца, я прихожу к выводу, что был он удивительно мудр, с чувством величайшей ответственности относился к своему отцовскому долгу и, воспитывая нас, всегда думал о нашем будущем.
Я далеко не уверена в том, такая ли уж большая необходимость была в той полоске овса, которую он засевал? Вероятно, в хозяйстве, где было всего два десятка кур да корова, можно было обойтись и без этого, тем более что зерно на рынке недорого стоило. И сеялся этот овёс только ради нас, чтобы мы на практике постигли всю тяжесть изнурительного крестьянского труда, о котором с такой горечью писал Некрасов:
В полном разгаре страда деревенская…
Но у отца была и другая цель – обучить нас крестьянской работе, её приёмам, её технике. Ведь все это нам могло пригодиться в жизни. В результате с ранней весны и до поздней осени мы с сестрой были постоянно заняты: сгребали с крыш снег, набивали им ледник в погребе, таскали с болота перегной, копали гряды, сеяли морковь и капусту, сажали картошку, все лето окучивали, пололи, поливали, косили и сгребали сено, жали овёс, гречиху, молотили, возили зерно на мельницу, дёргали лён, сушили его, колотили, стлали, трепали, пряли. Словом, весь цикл крестьянских работ в детстве был пройден, изучен нами досконально. Кроме того, на нас лежали стирка и уборка в доме, подноска воды, заготовка ягод и грибов и даже дров на зиму, уход за скотиной.
Никогда не забуду, как рано утром я вставала, шатаясь от желания поспать ещё с полчасика, как с полузакрытыми глазами одевалась и лезла на сеновал, чтобы на примитивном станочке, сконструированном отцом, нарезать соломы. Чистила хлев, грела воду, перемешивала её в колоде, запарив крутым кипятком солому, посыпая мукой или отрубями, доила корову. И только после этого бежала в школу.
А когда какое-то время мы жили с папой одни, без мамы (отец получил назначение в другую школу), на мне лежала выпечка хлеба. И нередко бывало так, что утром ученики шли в школу, а у меня на столе дымились только что вынутые из печи караваи.
Эти мои воспоминания о детстве малыши слушают, полуоткрыв рот. Иногда они понимающе переглядываются между собой, и, я знаю, в своём воображении вместе со мною, поёживаясь от холода, лезут на сеновал, в сорокаградусный мороз на ветру полощут бельё в проруби или с пудовкой ржи на плечах отправляются за двадцать километров на мельницу.
В такие минуты между мной и детьми устанавливается особенная близость, и это в значительной мере облегчает мне задачу их трудового воспитания. Мой рассказ укрепляет их в убеждении, что основное в жизни каждого человека – труд, что безделье позорно. И невольно, сопоставляя свои несложные обязанности по дому с теми, что когда-то, в детстве, лежали на мне, они приходят к выводу, что их обязанности ничтожно малы по сравнению с моими и что не выполнять их стыдно.
Валя, который всегда очень чутко реагирует на всё, что имеет отношение к нашей семье, сказал как-то, когда я после очередного экскурса в своё детство велела ему привести в порядок книги:
– Мама, это маленькое дело. Поручи мне какое-нибудь большое, трудное дело…
И я пожалела, что не могу отправить его косить или молотить, как когда-то меня, двенадцатилетнюю девочку, посылал отец.
– Хорошо, – подумав, сказала я. – Иди, помоги Касьянычу полить газоны: ему трудно одному таскать шланг…
Валя вприпрыжку побежал во двор. Из окна мне видно было, как он попросил шланг и, сгибаясь под его тяжестью, поволок по асфальту дальше. С тех пор помогать Касьянычу во дворе стало непременной обязанностью Вали.
Когда я слышу о перегрузке школьников учебной работой, признаюсь, меня охватывает раздражение. На мой взгляд, у наших детей не перегрузка, а излишек свободного времени! Что я права, достаточно понаблюдать за по ведением детей в любом дворе. Сколько часов тратят они, играя в пинг-понг, в шахматы, гоняя футбольный мяч, а иной раз просто околачиваясь в подъездах, изнывая от безделья.
И мы, родители, рады бываем, когда их досуг хоть чем-то да занят: «Лишь бы не хулиганили!» Рады бываем, когда сын занят выпиливанием из фанеры, коллекционированием или выступает в художественной самодеятельности.
Но ведь это не труд! Это отдых! Трудом, который бы оправдывал пословицу: «Горька работа – да хлеб сладок!», тут и не пахнет. Что же удивляться, что порой вокруг нас вырастают равнодушные бездельники, холодные потребители чужого труда.
Мне могут возразить, что в деревне, в общении с природой, легче найти применение силам ребёнка. А что делать в городе, где каждый метр выложен камнем и залит асфальтом? Но почему бы не вовлечь детей наравне со взрослыми в черкасовское движение? Почему бы родителю, отправляющемуся на воскресник, не взять с собой сына или дочь? Или тимуровское движение, незаслуженно забытое в последнее время? А дворы? Почему бы поддержание порядка во дворах и украшение их не передать в ведение ребят? Почему мусор после забав детей тринадцати-четырнадцати, а то и пятнадцати лет должен утром, чуть свет, подметать дворник? И он же – сажать цветы и ухаживать за ними? Не пора ли это поручить детям, вменить им в обязанность? Я не сомневаюсь в том, что когда сами дети будут отвечать за порядок во дворе, они будут стараться поддерживать его, и не будет нареканий, что хулиганы вытоптали клумбу или оборвали цветы. Пусть дети соревнуются, чей двор лучше, чище, наряднее, в каком дворе больше красивых цветов. Я уверена, что детей можно увлечь этим.
Очень хорошо, что в школах поощряется самообслуживание. В самом деле, разве в коллективе школьников, состоящем нередко из тысячи и более человек, не найдётся достаточно физических сил, времени и желания заменить труд двух-трёх уборщиц?
Я всегда была рада, когда моих старших ребят отправляли в колхоз на сбор помидоров, уборку картофеля и прочие работы. Прошлым летом Юра работал грузчиком, возил тёс для постройки колхозного свинарника. Бывая в городе, он на минутку забегал домой пропылённый, загорелый, в брезентовых рукавицах. И мне казалось, что он даже вырос за это время.
Нынешним летом я серьёзно подумывала устроить Юру плотогоном. Мне казалось, что, помимо того что он не будет болтаться без дела, за два месяца работы на свежем воздухе он окрепнет физически. Да и само путешествие по Волге обогатило бы его впечатлениями.
Но на сей раз Иван Николаевич решительно воспротивился моей затее:
– Шуточное дело! Мальчишке шестнадцать лет, а ты хочешь взвалить на него работу, которая и взрослому-то порой не под силу. А потом неизвестно, в какую среду он попадёт. Ещё, чего доброго, и пить научится…
Последний довод меня заставил призадуматься, и я до поры до времени отложила своё намерение.
