УПП

Цитата момента



В человечишке всё должно быть прекрасненько: и мордочка, и душонка, и тельце, и мыслишки…
Типа — Чехов…

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Помните старый трюк? Клоун выходит на сцену, и первое, что он произносит, это слова: «Ну, и как я вам нравлюсь?» Зрители дружно хвалят его и смеются. Почему? Потому что каждый из нас обращается с этим немым вопросом к окружающим.

Лейл Лаундес. «Как говорить с кем угодно и о чем угодно. Навыки успешного общения и технологии эффективных коммуникаций»


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/s374/
Мещера
АНАТОМИКА V

Так же как невозможно найти двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев, невозможно найти и двух людей с одинаковой музыкальностью. Каждый отдельный человек обладает определенным видом музыкальности. У одного это гибкие пальцы, у другого — крупные глаза, у третьего — нежные волосы, у четвертого бархатистая кожа… Женщины, как правило, более музыкальны, чем мужчины. Музыкальная грудь, бедра, мышцы (или колени и локти, как заметил М.В. Льоса) в этом нет ничего удивительного, если речь идет о женщине.

Тем не менее не было бы ничего ошибочнее, чем отождествить музыкальность с красотой. Гармоничные черты лица какого-нибудь человека вовсе не являются гарантией его музыкальности. Часто даже бывает именно наоборот. Без музыкальности (которую так легко почувствовать и так трудно описать) красота была бы лишь самобытной особенностью, определяемой сомнительными законами эстетики.

И увидел Господь, что сыны человеческие в земле Сеннаарской башню строят из кирпичей и глины. И увидел Господь, что сыны человеческие комнаты этой башни книгами наполняют, этаж за этажом воздвигают, все выше и выше, и не собираются останавливаться и покрывать башню кровлей. И еще увидел Господь, когда башня уже высоко поднялась, что сыны человеческие небом умываются.

Но когда сыны человеческие стали небо ведрами черпать и на землю больным и старым продавать, разгневался Господь. Когда сыны человеческие на небе стали ангелов ловить ради перьев их мягких, разгневался Господь. Когда сыны человеческие возгордились настолько, что стали небо на части канавами делить, разгневался Господь.
И к подножью башни послал Господь великое смятение и сделал так, что языки сынов человеческих стали различаться, и они перестали понимать друг друга. А на верх башни Господь наслал ветры, которые этаж за этажом разрушали башню, комнаты, полные книг, сдували, а книги по всей равнине Сеннадрской развеивали.
С развалины разошлись в разные стороны сыны человеческие, унося каждый свое. Снова умыться небом они смогут лишь тогда, когда забудут о гордыне, слова приведут в согласие и развеянные книги к голубой выси воздвигнут.

Иллюстрация 29. Андреа Палладио, «План Вавилонской башни-библиотеки», чертежи фундамента, общего вида, сечения и идеальной реконструкции (сделаны для трактата «Четыре книги об архитектуре»), 20x10 см, 1566 год, частное собрание, Виченца.

ОТЧЕТ О САДОВНИКАХ

Так же как и повсюду, все пространство вокруг нас населено духами. Даже точнее было бы сказать перенаселено — этих созданий просто полно, на каждом шагу, в каждом углу, за любым явлением, в основе каждого события, есть они (те, что поменьше и плоские) даже между этими строками. Точно так же как и в любом другом пространстве (а также и времени), в доме без крыши духи делятся на злых, шутников и добрых, так же как человек, перебирая лесные орехи, делит их на три кучки — скорлупки на выброс, шляпки для украшения и ядра в пирог.

Если разобраться, злые духи стоят за плохим настроением, темными часами и невеселыми событиями. С неслыханным упорством они пытаются протолкнуть в дом через щель под дверью как можно больше частиц Пустоты. Тех самых, которые забиваются в одежду, обувь, между людьми, а в глазах образуются от неброшенных взглядов. Злые духи управляют и ветрами, которые опустошают души. Они вызывают сквозняки, запутывающие волосы, мысли и пальцы. Сбрасывают яблоки и айву со шкафов. Каждую ночь ломают солнечные часы. Демоны, эта особо опасная разновидность злых духов, подкармливают наши страхи, обучая их тому, каким образом пресекается связь между сном и явью (при этом для человека в равной мере губительно остаться как на одном, так и на другом берегу). Другая, еще более опасная разновидность злых духов повсюду вокруг себя сеет семена Несчастливки, растения, которое легко принимается и с трудом истребляется.

Несколько более безобидные злые духи находят удовольствие в ночных прогулках по потрескивающему паркету и в том, как мы, вооружившись тупыми ножами из столовых приборов, теннисными ракетками и свернутыми в трубку газетами, гоняемся за ними по всему дому. Особым нравом отличаются духи (эти скорее шутники, чем злые), которые занимаются перемещением предметов. Трубка Подковника, бывало, оказывалась утром в банке сливового варенья, в початой бутылке с абрикосовой наливкой мы, случалось, находили сухофрукты (?), а в холодильнике — отломанные головки спичек. Один из таких «злых духов» (которому мы даже симпатизируем) оставляет нам письма, описывающие его ночную деятельность: «Я курил на втором этаже. Пожалуйста, выкиньте окурки из пепельницы. Я выпил весь малиновый сок. Пожалуйста, купите еще. Я споткнулся о кресло в гостиной. Пожалуйста, поставьте его на старое место».

Естественно, в отличие от таких духов добрые духи стараются сделать что-нибудь хорошее. Своим дыханием они перелистывают страницы Serpentiana, открывая ее всегда на нужном месте, таком, которое помогает нам разрешить очередную проблему. Па ночам они поправляют на нас сбившиеся одеяла, чтобы мы не простудились. От Андрея они отгоняют сомнения и подозрения, Молчаливой Татьяне подсказывают шепотом, как звучит забытая строка; каждое утро, пока мы еще спим, исправляют солнечные часы, а из початых бутылок с нашей любимой наливкой упорно вылавливают и кладут на блюдечко кусочки сухофруктов (?). Ветры, находящиеся в их власти, распутывают наши волосы, проясняют мысли и удлиняют пальцы. Добрые духи старательно освобождают дом от частичек Пустоты, отыскивают и усердно уничтожают ростки Несчастливки и сеют семена Счас-тливки, растения, которое пышно цветет цветами невиданной красоты.

ЧЕТВЕРТОЕ ЗЕРКАЛО

Долгое время вокруг нас кружил целый хоровод вопросов: где живут духи? куда они исчезают, когда не заняты тем, что обычно делают? прячутся ли они в доме или где-то снаружи?

Чувствуя себя призванным распутывать все, что запутано, Подковник начал расследование с целью найти начало этого клубка. По утрам он каждого из нас подвергал допросу. Не заметили ли мы что-нибудь странное? В какой части дома было слышно движение? Если кто-то из нас сотрудничает с ними, то пусть лучше сразу признается, потому что он все равно все раскопает… Наши ответы он аккуратно записывал и сравнивал. Перед тем как улечься спать, он посыпал пол мукой, на которой остался бы даже след муравья, а уж что говорить о стольких духах. Тем не менее добиться ничего не удавалось. Тайна упрямо продолжала оставаться тайной. Захватывающий детектив, главным героем которого должен был стать Подковник, превращался в юмористический сериал.

А затем, когда мы уже решили, что этот запутанный случай не распутаешь, когда клубок начал застревать в уголках воспоминаний, все вдруг стало ясно так же, как, например, ясно был бы виден на ладони любой предмет, который меньше ладони.

Занимаясь уборкой в доме, Саша на втором этаже в коробке, где лежала целая куча поломанных и полузабытых вещей, нашла дамское зеркало в литой латунной раме фабричной работы. Им можно было пользоваться, но особого интереса оно не представляло. («Ах, сколько иллюзий нас окружает, как обманчива внешность, что только не скрывается под покровом обычного!» — напевала Молчаливая Татьяна в другом конце дома, занятая резкой петрушки.) Желая рассмотреть, что еще содержит коробка с хламом, Саша нагнулась над ней, и прядь ее волос упала прямо на зеркало. То есть она должна была упасть на зеркало, а упала в зеркало! Волосы шлепнулись в эллипс латунной рамы так, будто шлепнулись в чашку с водой. Саша сначала, конечно, испугалась, но затем с любопытством дотронулась до поверхности странного предмета. Кончики всех ее пяти пальцев погрузились во что-то, что позже она описала как крем для торта «Озеро из миндаля, шоколада и изюма».

Сашино открытие стало настоящей сенсацией. Охваченный исследовательской лихорадкой Подковник бросил в зеркало карандаш. Светлая поверхность пошла легкой рябью, и карандаш исчез, будто его никогда и не было. С этого момента сомнений больше не оставалось — зеркало в латунной раме было живым, в него можно было сунуть руку, как в колодец с водой, а потом вытащить ее обратно, как будто вода оказалась слишком холодной. Зеркало все отражало, его можно было поставить вертикально, его можно было даже повернуть к себе обратной стороной, но того, что в нем отражалось, вне его пределов не было.

— Дьявольская штука, — прошептала Эстер, не отдавая себе отчета, что держит в зубах узелок, которым завязана тайна… — Попахивает духами!

— Духи!? — воскликнул Подковник и тем самым потянул за нитку. — Дорогая моя Эстер, умница! Сейчас мне все ясно! Это и есть та единственная дверь, через которую они могут перебираться Из одного мира в другой.

— Возможно, Подковник и прав. Не смотритесь в него слишком долго. Если это действительно проход из одного мира в другой, то пространство за поверхностью зеркала бесконечно. Взгляд может просто вытечь в зеркало, а тот, кто стоит перед ним, останется навсегда слепым, — внес свою долю в распутывание клубка и Драгор.

Все разом отшатнулись от зеркала.

— Оно слишком маленькое, чтобы человек мог в нем потеряться, рука и та еле влезет, —возразил кто-то после нескольких минут ожидания.

— Но человеческая душа здесь шутя пройдет, кроме того, тело и так всегда остается на этом свете, — продолжали мы распутывать загадку, одновременно наматывая ее нить на ножки перевернутого стула.

После того как все было распутано, мы опять аккуратно смотали нить и положили в тот ящик, где храним загадки в клубках, после чего приступили к поискам решения. Для того чтобы договориться, нам не потребовалось много времени. Зеркало действительно опасно, но ведь опасно любое зеркало. Богомил вбил в середину восточной стены гвоздь. Маленькое дамское зеркало было повешено рядом с главным Восточным зеркалом.

Вечером и утром, когда духи наиболее активно курсируют между двумя мирами, поверхность Восточного зеркала бурлит, как богатый форелью ручей, она морщинится, невидимые духи снуют туда-сюда так часто, будто это центральный проход в царство потусторонности для всего нашего Предместья. Иногда и какое-нибудь самовлюбленное насекомое вдруг сталкивается на этой границе миров со своим двойником, и оба исчезают по ту сторону.

НЕСЧАСТЛИВКА (infelicitas infelix) — многолетнее невидимое растение, высота ствола от нескольких миллиметров до нескольких метров; листья большие, мясистые, по краям обильно обросшие волосками; края с неправильными зубцами. Несчастливка размножается очень быстро, независимо от времени года. Обладает способностью регенерации, поэтому из мельчайшего кусочка Несчастливки может вырасти целое новое растение. Содержит ядовитый сок, действующий медленно, но болезненно, вызывая язвы, которые затем растрескиваются и образуют трудно залечиваемые раны.

 СЧАСТЛИВКА (felicitasfelix)— однолетнее невидимое растение (иногда встречается многолетнее), высота может быть самой разной; листья мягкие, закругленные, тонкие и шелковистые. Счастливка растет на всех континентах, но в отличие от Несчастливки нуждается в благоприятных климатических условиях и заботливом уходе. Сок Счастливки обладает лечебными свойствами и известен с древнейших времен как эффективное средство против многих болезней. Пышные цветы Счастливки так красивы, что придают красоту и всему, что находится в их ближайшем окружении. Запах их очень приятен.

Иллюстрация 30. «Несчастливка и Счастливка», из гербария «Невидимая флора», folio 10284 /folio 36477, Ботанический отдел Академии невидимого, Ленинград.

СМЕРТЬ ЗЕЛЕНОЙ ГОРОШИНЫ

По мере того как дни постепенно скользили из будущего в прошлое, мы все больше верили в то, что удалось перехитрить строительную инспекцию: трюк с якобы заново поставленной черепичной крышей полностью удался. Й когда стало совершенно ясно, что инспектор больше не появится, в один из солнечных дней, которые иногда случайно забредают в осенние дождливые недели, мы решили отпраздновать победу над врагами нашей голубой крыши. Все сошлись на том, что самым достойным для этого местом будет «Гарден», один из наиболее шикарных ресторанов.

Чтобы соответствовать месту, обладающему такой репутацией (что и приличествовало нашему возрасту), мы решили вести себя подобающим образом. Дамы к изысканным прическам добавили вечерние платья и ожерелья из капель с персикового дерева, мужчины повязали галстуки, Драгор одолжил каждому запонки для манжет из засушенных цветков садовой ромашки. Всё, за исключением Андрея, который наотрез отказался покинуть свое место за диваном, обещало нам прекрасный вечер, украшенный многими приятными моментами.

В изысканной атмосфере, царившей в роскошном зале «Гардена», наши желания исполняли метрдотель и три официанта. Богомил выбирал вина, Драгор заказывал блюда. Приглушенный свет, пышные цветы на столах, посетители в безукоризненных туалетах, тихая музыка струнного квартета и почти неслышный шелест голосов, сопровождающийся позвякиванием ножей и вилок. Тем не менее тот, кто хоть чуть-чуть знал нас, сразу бы заметил паутину скуки, которая цеплялась за края наших улыбок.

Дичь (в каком-то особенном соусе, приправленном розмарином) нам подали с гарниром из картошки, морковки и горошка. Тут-то все и произошло. У Подковника, видимо из-за того, что он неосторожно засмотрелся на даму, глаза которой напоминали двух аквариумных рыбок, убежала сначала из-под вилки, а потом и с тарелки зеленая горошина. Зеленое на белом видно прекрасно, но все мы (включая и пожилого метрдотеля, который упорно висел над нашими головами) делали вид, что ничего не замечаем. Изящным движением, претендующим на незаметность, двумя пальцами, с лицом, покрытым легким румянцем смущения из-за собственной неловкости, Подковник попытался устранить компрометирующую его горошину. Но беда не приходит одна, и именно в тот момент, когда казалось, что он успешно исправил ошибку, бодрая горошина снова от него улизнула и, сделав красивую дугу, шлепнулась Драгору в бокал с водой. Послышалось тихое «буль!».

Ближайшему к Драгору официанту все это показалось очень веселым, и он стыдливо заулыбался. Хлестнув его строгим взглядом, убийственно серьезный метрдотель склонился над Драгором:

— Позвольте, господин.

Непринужденным движением, свидетельствовавшим о привычке овладевать любой, даже самой непредвиденной ситуацией, метрдотель попытался убрать этот несерьезный бокал с предательской горошиной. Это, несомненно, и удалось бы ему, если бы не Эстер, которая своим нежным, особенным голосом (таким, который ни одного мужчину не оставлял равнодушным, создавая иллюзию, что, подчиняясь ему, он получит в свое распоряжение его хозяйку) сказала:

— Будьте любезны, оставьте так.

Метрдотель смутился, рука его дернулась, бокал на высокой ножке, который он слегка задел, покачнулся и упал. Лицо метрдотеля омрачило отчаяние. Вода из бокала, напоминая высокую волну морской бури, разливалась по скатерти, неся на своем пенистом гребне неукротимую горошину.

— О, господа, простите, — промычал метрдотель, а некоторые из посетителей уже стали с любопытством посматривать на наш стол, где в луже воды важно плавала горошина яркого зеленого цвета.

К нам рысью подбежали два молодых официанта. Пока первый ловко убирал со стола посуду, второй буквально набросился на горошину. Тут уж никто из нас больше не стал сдерживаться, просто не было больше сил. Мы все чувствовали такую симпатию к свободолюбивой горошине, что Богомил после быстрого общего обмена взглядами сделал то, чего нам всем уже давно хотелось. Легким, едва заметным движением он оттолкнул официанта, тот рухнул прямо на наш стол лицом в букет. Это была просто катастрофа. Фарфор и серебро взвизгнули. Посетители повскакали со своих мест. Квартет умолк. Несколько последних звуков мелодии, подобно брошенной шелковой ленте, мгновение парили над полом, после чего в ресторане воцарилась полная тишина.

Метрдотель оглянулся по сторонам. Его лицо было чернее самого черного юмора. Руки дрожали. Тяжело дыша, как будто глотая камни, а не воздух, он поднял вверх меню в переплете из телячьей кожи и изо всех сил ударил им по виновнице скандала. Саша испустила немой крик:

— !!!

Было, однако, поздно. Несчастная горошина, не успев даже дрогнуть, в мгновение ока превратилась в пятно на скатерти. Эстер направила на метрдотеля указательный палец и с заплаканными глазами, голосом, полным горя, проговорила:

 — Убийца!

Персонал ресторана и посетители смотрели на нас молча. Драгор потребовал счет. Перед рестораном, пока ветер самым мягким платком из нежнейшего своего края отирал слезы со щек нашей Эстер, мы обернулись к сверкающей вывеске с огромными буквами «Гарден» и взглядом, полным презрения, вычеркнули это слово из списка приятных воспоминаний.

В течение 1586 года на причалы Малаги, Кадиса и Валенсии из трюмов более чем тридцати каравелл большого водоизмещения были выгружены сотни тысяч метров кромок ветров, дующих над островами Карибского моря. Это был апофеоз той мотовской моды, которая почти целый век безраздельно владела Испанией. Пожалуй, невозможно было представить себе даму того времени (разумеется, при условии, что она знала себе цену), которая не имела бы, как минимум, целого сундука платочков, сшитых из кромок заокеанских ветров. Даже у строгого короля Филиппа II их было столько, как отмечено в дворцовых инвентарных книгах, что по дворцу Эскориал постоянно гуляли сквозняки: В летнюю жару, в дни печали, вообще при самых разных обстоятельствах маленькими кусочками свежести охлаждали лбы, вытирали слезы или даже капли вина с губ. Драгоценные порывы дыхания ветров часто служили залогом верности любовников. Поэт Франсиско де Фигуэрда писал: «Ветром ты жар утолила, мне платок подарила, ношу его на груди, сердце к нему так и льнет».
Но тот, кто хочет идти быстрее природы, часто топчет ногами пустоту. Вдали от Испании, во многих днях и ночах плаванья от нее, на далеких островах, где конкистадоры беспощадно отсекали своими острыми клинками малейшее дуновение воздуха, ветры начали один за другим увядать. В языках народов тех краев остались лишь названия, по которым можно догадываться, каковы были их прикосновения: Ночная ласка, Молодой поцелуй, Шум ракушки, Колыхание, Взгляд луны, Нежность, Прикосновение, Улыбка звезд, Колыбельная, Взмах цветка… С конца XVII века уцелевшие на Карибских островах ветры, нежные кромки которых были теперь грубо обкусаны, задули резко, бешено завывая, как будто хотели сбросить долго обременявший их груз обид. Из торнадо уже нельзя было сшить платков, однако человечество это уму не научило. Просто переменилась мода, и в сторону Европы направились корабли, алчно нагруженные неизвестными в настоящее время птицами с несколькими парами крыльев.

Иллюстрация 31. «Платок», часть кромки Карибского ветра Прикосновение, 18x16 см, приблизительно 1590 год, Зал свежести, Эскориал.

НЕЗНАКОМКА ДОБРАЛАСЬ ДО КОНЦА ПЕРЛАМУТРОВОЙ ДОРОЖКИ, А РЫБКИ КРУЖИЛИСЬ ВОСЬМЕРКАМИ

Подковник с интересом разглядывал коллекцию собственных будущих успехов. Из кухни доносилось бряканье и звяканье посуды, там делали заготовки на зиму. Со второго этажа слышались звуки кларнета, это Богомил составлял для холодных дней венки из мелодий. В затемненной гостиной виднелось мерцание Лунных рыбок — они весело кружились в аквариуме, делая восьмерки. В кресле дре мал Драгор с раскрытой Энциклопедией Serpentiana на груди и загадочной улыбкой на губах. По дому с тихим плеском волн спокойно текло послеполуденное время. Вдруг во сне Драгор начал дергать правой ногой, большой палец на ней выгнулся, казалось, нить перламутрового цвета натянута до предела. Саша, Эстер и Таня выглядывают из кухни, Богомил спускается со второго этажа, Подковник уже объясняет Андрею, что это не Эта. Нить, которая от большого пальца Драгора ведет в соседнюю комнату, а затем через окно уходит вдаль, натянута как струна, и хотя она всего лишь часть сна Драгора, мы ясно видим, как она дергается.

— Она, — шепчет Саша. — Я чувствую запах незнакомых духов.

— Кто? — изумляется Эстер.

— Что за вопрос? — удивлена Саша. — Она, девушка с дорожной сумкой и солнечным зонтиком. Девушка, которая ходит по нити.

И действительно, стоило сну Драгора сгуститься до состояния яви, как через окно соседней комнаты по тонкой перламутровой дорожке в наш дом вошла окутанная туманом женская фигура, с закрытыми глазами, вытянутыми вперед руками, с дорожной сумкой и раскрытым солнечным зонтиком. Мы ошеломленно наблюдали, как она шагает на высоте не менее метра над полом.

— Это мне снится?! — потер глаза Подковник.

— Тише, — дала ему подзатыльник Саша. — Снится. Только не тебе, а Драгору. Тише, а то разбудишь его, сон развеется, нитка лопнет, девушка исчезнет…

Страх, однако, был излишним. Девушка все ближе к спящему. Чем ниже опускается нить, чем ближе Драгоров большой палец, тем увереннее ее движения, вот она уже спрыгивает с нити, пробует прочность пола, ставит сумку, складывает зонтик и снова вытягивает вперед руки — теперь уже для того, чтобы обнять спящего Драгора.

— Люсильда! — просыпается Драгор. — Откуда ты взялась? Представляешь, я только что видел во сне, как…

— А я из сна и пришла, — просыпается и девушка. — Если бы ты, Драгор, не видел меня во сне, я бы к тебе и не пришла.

— Она настоящая, я хочу сказать, реальная! — Подковник вслух подтвердил о, что происходило перед нами.

— Люси, моя подруга из цирка, артистка на воздушной трапеции… — успевает объяснить нам между двумя поцелуями Драгор.

— Рада с вами познакомиться. — Люсильда делает легкий реверанс и снова обнимает того, кто снился ей и одновременно видел во сне ее.

После сотни поцелуев, когда первое возбуждение от встречи уже немного улеглось, мы расселись в гостиной. Люсильда, туман вокруг которой теперь совершенно рассеялся, оказалась девушкой с длинными ресницами и короткими каштановыми волосами. Она рассказала, что искала Драгора. В сущности, она рассказывала о том, как видела его в своих снах. Все началось примерно полгода назад, когда она в лунатическом сне покинула цирковой вагончик, в котором жила, путешествуя вместе с бродячим цирком, и двинулась по своей нити Ариадны, влекомая силой притяжения.

— Ты что, не просыпалась шесть месяцев? — спросил потрясенный Богомил.

— Да, — ответила Люси. — Но, к счастью, все кончилось благополучно. Некоторым не удается пробудиться от своих снов и закончить поиски в течение всей жизни.

— Полгода — это немало. Как же ты выдержала без еды и воды, с закрытыми глазами, в постоянной опасности сбиться с такого узкого пути, поскользнуться, разбиться? — Подковник предложил целый ворох вопросов.

— Действительно, полгода — это немало. Однако если человек вдруг оказывается в такой разновидности сна, то он уже не просыпается, даже если захочет, до тех пор, пока этот сон не перейдет в агрегатное состояние яви . Кроме того, в обычной жизни я ходила по проволоке, поэтому мне не было особенно трудно. И большое облегчение я почувствовала тогда, когда заметила, что у меня время от времени не хватает некоторых частей лица, это означало, что я в такие моменты появлюсь в чьей-то кофейной чашечке, то есть приближаюсь к цели.

— Верно, мы видели твое приближение в кофейной гуще, — подтвердила Саша.

— Как это романтично. Быть лунатиком целых полгода. Подвергаться таким опасностям. Но почему же ты вместе с Драгором не ушла из цирка?

— Люси не замечала, а может быть, не хотела замечать того, что мне было ясно, — ответил Драгор. — Цирк перестал быть тем, чем он должен быть. Публика непросто не верила больше в чудеса, которые я ей показывал, она стала воспринимать их как самые обычные трюки. А когда я увидел, что клоуны мучаются под своими веселыми масками, что они после представления плачут, то решил навсегда, бесповоротно покинуть цирк.

— Да, я все это заметила гораздо позже, — добавила Люсильда. — Тогда, когда стало еще хуже. Акробаты начали гибнуть (обрывались шнуры, которые связывали их с небом), а директор цирка, вместо того чтобы что-то предпринять, стал приглашать на работу совершенно неопытных людей, которые на каждом представлении падали, ломали руки и ноги, даже погибали. Правда, народ из-за этого к нам валом валил. Но цирк превратился в огромную, разноцветную ложь, освещенную неоновыми огнями, одетую в сверкающий блестками костюм, под которым скрывались усталость, ушибы, страдание. Ложью была и наша на первый взгляд восторженная публика, которая на самом деле приходила для того, чтобы увидеть, не ошибется ли кто-то из артистов, не уронит ли жонглер мячик, не разъярятся ли тигры и не нападут ли они на укротителя, не подведет ли акробата глазомер и не свалится ли он вниз головой в опилки на арене.

Драгор и Люси до позднего вечера (солнечные часы не показывали время уже семь часов) разговаривали о цирке и о своей жизни в нем. Потом мы рассказывали Люсильде о нашем доме, о преимуществах жизни в здании без крыши, о свойствах зеркал, Лунных рыбках, печальной судьбе Андрея, о страшном похитителе Аугус-то, о попытках Подковника вырасти, о деньгах, вложенных в «Голубые сети», и о многом, многом другом. Уже под утро Саша отправилась за постельным бельем для Люсильды, но гостья сказала, что теперь, после полугодового сна, она намеревается шесть месяцев не спать. Нам показалось, что это невозможно, однако, когда мы утром проснулись, на столе нас ждал завтрак, а гостиная была наполнена удачно размещенными по ней улыбками с лица Люсильды.



Страница сформирована за 0.85 сек
SQL запросов: 169