Театр
Иногда, если публика внимательна, не слишком пьяна и не очень шумит, мы показываем одну из маленьких пьес, которые мы сами придумали. Например, «Богач и бедняк».
Один из нас играет богача, другой бедняка.
Богач сидит за столом и курит. Входит бедняк:
— Я уже наколол ваши дрова, сударь.
— Тебе трудиться полезно. Для здоровья хорошо. Вон какой ты здоровый — щеки-то румяные какие!
— Но у меня руки замерзли, сударь.
— Подойди-ка сюда! Покажи руки. Фу, как ты их запустил! Вся кожа в трещинах и болячках! Просто отвратительно!
— Это от холода, сударь. Это цыпки.
— Бр-р, вечно вы, бедняки, цепляете разные скверные болезни. Это все оттого, что вы такие грязные. Ну ладно, на — вот тебе за работу.
Он кидает бедняку пачку сигарет, и бедняк закуривает. Но он стоит у дверей, и пепельницы поблизости нет, а подойти к столу он не осмеливается, поэтому он стряхивает пепел себе в ладонь. Богач, который хочет поскорее выпроводить бедняка, притворяется, будто не замечает, что тому нужна пепельница. Но бедняк не хочет уходить, потому что он голоден. Он говорит:
— У вас хорошо пахнет, сударь,
— Это потому, что у меня в доме чисто. Это запах чистоты.
— У вас еще и горячим супом пахнет, сударь. Я сегодня еще не ел…
— И напрасно. Что касается меня, я сегодня обедаю в ресторане, потому что дал кухарке выходной.
Бедняк принюхивается:
— А супом пахнет…
Богач сердито кричит:
— Не может тут супом пахнуть; никто тут никакого супа не варит; это или от соседей тянет, или мерещится тебе! Вы, бедняки, ни о чем не можете думать, кроме своего брюха, — вот почему у вас нет денег: вы их проедаете на супе и колбасе! Свиньи вы прожорливые, вот и все! Нечего тут стоять, пеплом пол посыпать! Убирайся, и чтоб я тебя больше не видел!
Богач отворяет дверь, пинками выгоняет бедняка, и бедняк падает на мостовую.
Потом богач запирает дверь, садится за стол, наливает себе большую тарелку супа и, складывая ладони, говорит:
— Благодарю Тебя, Господи Иисусе, за милости Твои и блага, иже даровая нам за наше смирение!
Воздушная тревога
Когда мы только приехали к бабушке, воздушных налетов на Городок почти не было. Теперь они случаются все чаще и чаще. Сирены начинают выть в любое время дня и ночи — совсем как в Большом Городе. Люди прячутся по подвалам и погребам. Улицы во время налетов пустеют. Иногда хозяева даже оставляют открытыми двери домов и лавок. Мы этим пользуемся — заходим и берем что хотим,
Сами мы никогда не прячемся в погреб. Бабушка тоже не прячется. Днем мы работаем, как обычно, и ночью спим, как спали.
Чаще всего самолеты просто пролетают над Городком и сбрасывают бомбы по ту сторону границы. Но иногда бомба все-таки попадает в дом. Когда такое случается, мы находим место, куда упала бомба, по столбу дыма и идем посмотреть, что разрушено. Если в разрушенном доме находится что-нибудь нужное нам, мы это берем.
Мы заметили, что люди, которые прятались в подвалах разбомбленных домов, всегда погибают. Зато печка и труба почти всегда остаются неповрежденными, даже если дом рушится.
Иногда самолет пролетает очень низко, стреляя из пулеметов по людям на улице. Денщик объяснил нам, что, когда самолет летит на нас, нужно быть очень осторожными, но когда он над головой, опасности уже нет.
Из-за налетов запрещено зажигать огни, если окна не закрыты плотными шторами. Бабушка считает, что проще вовсе не зажигать лампу. Ночью патрули ходят по улицам и следят за соблюдением этого приказа.
Однажды за ужином мы разговариваем о самолете, который сбили возле Городка: он загорелся и упал. Мы видели, как летчик выпрыгнул из него с парашютом.
— Мы не знаем, что было дальше с этим вражеским летчиком,— говорим мы.
Бабушка говорит:
— Вражеским? Это наши друзья, наши братья. Скоро они придут сюда.
Как-то мы идем по улице во время налета. К нам бросается испуганный человек:
— Нельзя оставаться на улице после сигнала воздушной тревоги!
Он тянет нас за руки к двери:
— Сюда, сюда!
— Мы не хотим прятаться.
— Это же убежище! Здесь вы будете в безопасности.
Он открывает дверь и вталкивает нас внутрь. Подвал полон людей. Здесь царит молчание. Женщины прижимают к себе детей.
Вдруг где-то раздаются взрывы бомб. Они приближаются. Человек, который загнал нас в убежище, бросается к куче угля в углу и пытается зарыться в нее. Некоторые женщины при виде этого презрительно фыркают. Одна старуха говорит:
— У него нервы не в порядке. Поэтому ему дали отпуск.
Внезапно мы чувствуем, что нам трудно дышать. Мы отворяем дверь подвала; какая-то толстая женщина вталкивает нас внутрь и снова запирает дверь. Она кричит:
— Вы что, спятили?! Сейчас выходить нельзя!
Мы говорим:
— В подвалах люди всегда погибают. Мы хотим выйти отсюда.
Толстуха заслоняет собой дверь и показывает нам нарукавную повязку Гражданской обороны:
— Я здесь главная! И вы никуда не пойдете!
Мы кусаем ее толстые руки, мы пинаем ее в голени. Она кричит и пытается ударить нас. Люди смеются. В конце концов она, вся красная от стыда и гнева, говорит:
— Ну и катитесь! Ступайте! Чтоб вас там прибило! Невелика потеря!.. Оказавшись на улице, мы снова можем свободно дышать. Это был первый раз, когда мы испугались во время налета.
Налет продолжается, бомбы падают на Городок.
Человеческое стадо
Мы приходим б дом священника забрать стираную одежду. Мы сидим с экономкой на кухне и едим хлеб с маслом. Вдруг с улицы раздаются крики. Мы кладем хлеб с маслом на стол и выбегаем на улицу. Люди стоят возле своих домов; все смотрят в сторону железнодорожной станции. По улице бегут дети и взволнованно кричат:
— Ведут! Ведут!
Из-за угла показывается армейский джип с иностранными офицерами. Он медленно едет по улице, а за ним идут солдаты с ружьями, которые висят у них поперек живота. За ними движется как бы стадо — только это стадо состоит из людей. Идут дети, такие, как мы. Женщины, как наша мама. Старики, как сапожник.
Здесь их две или три сотни, они бредут по улице, а по сторонам идут солдаты. Некоторые женщины несут маленьких детей за спиной, на плече или прижимают их к груди. Одна женщина падает; ее соседи протягивают руки, подхватывают ее и ребенка и несут обоих, потому что солдаты уже навели на них ружья.
Никто ничего не говорит, никто не плачет; все смотрят только под ноги. Все, что слышно, — это только стук кованых сапог солдат.
Прямо перед нами из толпы протягивается худая, грязная рука:
— Хлеб…
Экономка улыбается и делает вид, будто хочет положить в протянутую руку свой кусок хлеба; она подносит его к грязной ладони и, хохоча, отдергивает и откусывает сама, говоря:
— Самим есть нечего!
Солдат, который видел это, сильно шлепает экономку по заду; он щиплет ее за щеку, а она машет ему платочком, пока колонна не скрывается за облаком пыли в стороне заходящего солнца.
Мы возвращаемся в дом. Из кухни мы сквозь открытую дверь видим приходского священника — он стоит на коленях перед большим распятием в углу своей комнаты.
Экономка говорит:
— Доедайте свой хлеб с маслом.
Мы говорим:
— Нам больше не хочется.
Мы идем в комнату. Священник оборачивается:
— Может быть, хотите помолиться со мной, мальчики?..
— Мы никогда не молимся, вы это прекрасно знаете. Но мы хотим понять.
— Вы не поймете. Вы еще слишком малы,
— Зато вы уже взрослый. Вот поэтому мы и спрашиваем вас. Кто эти люди? Куда их увели? Почему?..
Священник встает, подходит к нам, закрывает глаза и говорит:
— Пути Господни неисповедимы.
Он открывает глаза и кладет ладони нам на головы:
— Очень печально, что вам приходится видеть такое. Вы дрожите.
— Вы тоже дрожите, святой отец, Да, я дрожу… я стар.
— А мы замерзли. Мы же без рубашек, голые по пояс. Мы сейчас пойдем оденемся — ваша экономка постирала наши рубашки.
Мы возвращаемся на кухню. Экономка дает нам пакет с выстиранным бельем. Мы берем по рубашке и одеваемся. Экономка говорит:
— Очень уж вы чувствительные. Лучше бы вам забыть то, что вы видели.
— Мы никогда ничего не забываем.
Она подталкивает нас к двери:
— Ступайте и не волнуйтесь понапрасну! К вам все это никак не относится. С вами такого не случится. А те люди — на самом деле просто животные.
Бабушкины сказки
От дома священника мы бежим к дому сапожника. Все окна выбиты, дверь выломана. Внутри не осталось ничего ценного — все или унесено, или сломано. На стенах написаны ругательства.
На лавочке перед соседним домом сидит старушка. Мы спрашиваем ее:
— Что, сапожника увезли?
— Да, давно уже. Бедняга.
— Он был среди тех, кого сегодня вели через Городок?
— Нет, сегодняшних откуда-то издалека привезли. В телячьих вагонах. А его убили прямо тут, в его мастерской, среди его инструментов. Не беспокойтесь: Господь все видит; Он возьмет к себе невинных.
Когда мы приходим домой, мы находим возле калитки бабушку — лежащей на спине раскинув ноги. Вокруг рассыпаны яблоки.
Бабушка не двигается, лоб ее в крови.
Мы бежим на кухню, мочим тряпку, берем бутылку с водкой. Мы прикладываем тряпку ко лбу бабушки и вливаем ей в рот немного водки. Спустя некоторое время она приоткрывает глаза и говорит:
— Еще!
Мы льем ей в рот еще немного водки.
Она садится и начинает кричать:
— А ну, живо подберите яблоки! Чего ждете, сукины дети?
Мы подбираем с пыльной дороги яблоки и складываем в бабушкин передник. Мокрая тряпка свалилась с бабушкиной головы, и кровь течет ей прямо в глаза. Она вытирает капли крови уголком своего платка. Мы спрашиваем:
— Бабушка, вам очень больно?
Она фыркает:
— Чтоб меня прибить, одного удара прикладом не хватит, пожалуй!
— Что случилось, бабушка?
— Ничего! Я тут яблочки собирала, подошла к калитке посмотреть на это шествие, возьми да и выпусти передник. Яблоки и раскатились по дороге, прямо посреди этой толпы. За что ж меня было бить-то?..
— Кто вас ударил, бабушка?
— Кто, кто! А вы как думаете? Вы ж не дураки! Они и их били — людей в толпе. А все-таки кое-кто успел мои яблочки подобрать!
Мы помогаем бабушке встать. Мы ведем ее в дом. Там она начинает чистить яблоки для компота, но почти сразу падает, и мы относим ее в постель. Мы снимаем с нее ботинки. Платок падает, и мы видим, что бабушка совсем лысая. Мы снова повязываем ей платок. Потом мы долго сидим рядом с ее кроватью, держим ее за руку и слушаем, как она дышит.
Полицейский
Мы вместе с бабушкой завтракаем на кухне. Вдруг входит без стука какой-то человек. Он показывает нам полицейское удостоверение. Бабушка сразу начинает кричать:
— Не желаю я видеть полицию в своем доме! Я ничего дурного не делала!
Полицейский говорит:
— Конечно, ничего. Так, отравили того, другого — да кто вам считает?
Бабушка отвечает:
— Ничего не доказано. Вы мне ничего сделать не можете.
Полицейский говорит:
— Успокойся, бабка. Нам старых мертвецов откапывать недосуг — новых бы успеть закопать!
— Ну так что вам тогда нужно?
Полицейский глядит на нас и говорит:
— Яблочки от старой яблони недалеко падают, а?..
Бабушка тоже смотрит па нас:
— Надеюсь, что так. Что вы натворили, сукины дети?
Полицейский спрашивает:
— Где вы были вчера вечером?
Мы отвечаем:
— Тут, дома.
— А может, по камешкам болтались, как всегда?
— Нет. Мы остались дома, потому что с бабушкой произошел несчастный случай.
Бабушка поспешно говорит:
— Я тут в погреб свалилась. Ступеньки совсем мохом обросли, ну я поскользнулась да и упала. А мальчишки меня из погреба принесли и за мной ухаживали. Всю ночь возле кровати просидели.
Полицейский говорит:
— Да, вижу — здорово голову расшибли. В вашем возрасте поосторожнее надо быть. Ну ладно — я сейчас буду обыск делать. Пошли все трое со мной. Начнем с погреба.
Бабушка отпирает погреб, и мы спускаемся в него. Полицейский все осматривает и передвигает — мешки, банки, корзины, кадки и даже раскидывает кучи картофеля.
Бабушка спрашивает шепотом:
— Чего он ищет-то?
Мы пожимаем плечами.
После погреба полицейский обыскивает кухню. Потом бабушке приходится отпереть свою комнату. Полицейский перерывает ее постель, но там ничего нет, и в соломенном матрасе тоже нет ничего, кроме соломы. Полицейский находит только немного денег под подушкой.
Возле комнаты иностранного офицера полицейский спрашивает:
— Там что?
Бабушка отвечает:
— Там живет иностранный офицер. Я ему комнату сдаю. Ключей у меня нет.
Полицейский смотрит на дверь чердака:
— Лестница есть?
Бабушка говорит:
— Она сломана,
— А сами как туда забираетесь?
— Я никак. Туда только мальчишки лазают.
Полицейский говорит:
— Ну раз так — полезайте… мальчишки,
Мы забираемся на чердак по веревке, полицейский за нами. Он открывает сундук, в котором мы храним все, что нам нужно для наших занятий: Библию, словарь, бумагу, карандаши и Толстую тетрадь, в которую мы все записываем. Но полицейский не собирается читать. Он роется в груде старой одежды и одеял, потом мы спускаемся с чердака. Внизу полицейский оглядывает сад и говорит:
— Сад мне не перекопать, это ясно. Ну ладно. Пошли!
Он ведет нас в лес — к той воронке, возле которой мы когда-то нашли труп. Трупа там уже нет. Полицейский спрашивает:
— Вы тут когда-нибудь были?
— Нет. Никогда. Мы так далеко заходить побоялись .бы.
— И воронку эту не видели, и мертвого солдата?
— Нет, никогда не видели.
— Когда тут нашли того убитого солдата, при нем не было ни винтовки, ни патронов, ни гранат.
Мы говорим:
— Этот ваш солдат, должно быть, был очень рассеянным и безответственным человеком, раз потерял предметы, которые так необходимы солдату.
Полицейский говорит:
— Он их не терял. Их украли после того, как он умер. Вы в лесу часто бываете, может, у вас есть какие соображения на этот счет?
— Нет. Никаких.
— Но ведь кто-то же взял эту винтовку, патроны и гранаты!
Мы говорим:
— Кто бы решился трогать такие опасные вещи?
Допрос
Мы в полицейском участке. Полицейский сидит за столом, а мы стоим перед ним. Он берет бумагу и карандаш, закуривает и начинает спрашивать:
— Как давно вы знаете экономку приходского священника?
— С весны.
— Где вы с ней познакомились?
— У бабушки. Она приходила к нам за картошкой.
— Вы носили в дом священника дрова и хворост. Сколько вам за это платили?
— Ничего. Мы носили дрова в благодарность за то, что экономка стирала нашу одежду.
— Она была к вам. добра?
— Да, очень. Она кормила нас хлебом с маслом, стригла нам волосы и ногти и позволяла нам мыться в их ванне.
— Значит, была прямо как мать родная. Ясно. Ну а священник? Он к вам добр?
— Очень. Он дает нам книги и учит разным вещам.
— Когда вы в последний раз приносили священнику дрова?
— Пять дней назад. Во вторник утром.
Полицейский ходит по комнате вперед-назад. Потом он задергивает шторы и включает настольную лампу. Ставит возле стола два стула и приказывает нам сесть. Потом он направляет свет лампы нам в лицо:
— Вы хорошо относитесь к экономке священника?
— Да, очень хорошо.
— Вы знаете, что с ней произошло?
— А что, с ней что-то случилось?
— Да. Ужасный случай. Сегодня утром она, как обычно, растапливала плиту на кухне, и та взорвалась. Ее ударило прямо в лицо. Она в больнице.
Полицейский замолкает; мы ничего не говорим. Тогда он спрашивает:
— Вам что, нечего сказать на это?
Мы говорим:
— Когда у вас перед лицом что-то взрывается, то, конечно, вы попадете в больницу. Если не в морг. Ей повезло, что она осталась жива.
— Но она изуродована на всю жизнь!
Мы молчим. Полицейский тоже молчит. Он смотрит на нас. Мы смотрим на него. Наконец он говорит:
— Что-то, погляжу, не больно вы расстроены.
— Мы рады, что она осталась в живых после такого несчастного случая.
— Это не был несчастный случай. Кто-то спрятал в дровах взрывчатку. Точнее, патроны от армейской винтовки, Мы нашли гильзу.
Мы спрашиваем:
— Зачем кому-то понадобилось делать это?
— Чтобы убить ее или священника.
Мы говорим:
— Люди жестоки. Им нравится убивать. Война научила их этому, А всякая взрывчатка и патроны теперь повсюду валяются.
Полицейский кричит на нас:
— Хватит умничать! Это вы носите дрова священнику! Вы днями напролет болтаетесь в лесу! Вы обираете трупы! Вы на все способны! Это у вас в крови! У вашей бабки тоже убийство на совести! Она своего муженька отравила! Она действует ядом, вы — порохом! Ну, признавайтесь, ублюдки! Признавайтесь! Это ведь ваших рук дело!
Мы говорим:
— Не мы одни носим священнику дрова.
Он говорит:
— Это правда. Еще старик. Его я уже допросил.
Мы говорим:
— Кто угодно мог спрятать в дровах патрон.
— Да, но патроны не у всякого найдутся. Мне плевать на экономку! Я хочу знать, где патроны! И гранаты! И винтовка! Старик во всем признался. Я его хорошенько допросил, и он признался во всем. Но показать мне, где он спрятал винтовку, патроны и гранаты, он не смог! Так что он не виноват. Это вы! Вы знаете, где патроны, гранаты и винтовка, — и вы мне расскажете!
Мы молчим, Тогда полицейский бьет нас по лицу обеими руками. Справа и слева. У нас из носа и изо рта идет кровь.
— Признавайтесь!
Мы ничего не говорим. Он белеет от злости и бьет нас снова и снова. Мы падаем со стульев. Он бьет нас ногами по ребрам, по почкам, в живот.
— Признавайтесь! Признавайтесь! Это ваша работа! Признавайтесь!
Мы больше не можем открыть глаза и перестаем что-либо слышать. Мы измараны кровью, потом, мочой и калом. Мы теряем сознание.
В тюрьме
Мы лежим на твердом земляном полу камеры. Сквозь маленькое зарешеченное окно проходит немного тусклого света, но мы не знаем, сколько времени, не знаем даже, утро сейчас или вечер.
Все тело болит. Стоит пошевелиться, и мы впадаем в полузабытье. Мы видим все как в тумане, в ушах звенит и в голове стучит. Нам страшно хочется пить, рот пересох.
Проходят часы. Мы не разговариваем. Позже приходит полицейский и спрашивает:
— Хотите чего-нибудь?
Мы говорим:
— Пить…
— Тогда говорите. Признавайтесь. Как признаетесь, будет вам и еда, и питье сколько захотите.
Мы молчим. Он спрашивает:
— Старик, а ты есть хочешь?
Никто не отвечает. Полицейский выходит.
Мы понимаем, что, кроме нас, в камере кто-то есть. Мы осторожно приподнимаем головы и видим, что в углу лежит скорчившись старик. Мы медленно подползаем и нему и трогаем его. Он холодный и окоченевший. Мы отползаем обратно к двери.
Когда за окошком совсем темнеет, полицейский приходит с карманным фонариком. Он светит на старика и говорит:
— Спи, дедушка. Завтра сможешь пойти домой.
Потом он светит на нас, прямо нам в лицо, каждому по очереди:
— Что, все еще нечего мне сказать? Как знаете. Я подожду. Или заговорите, или так тут и сдохнете.
Еще позже ночью дверь камеры снова отворяется. Входят полицейский, денщик и иностранный офицер. Офицер наклоняется над нами, смотрит на нас. Он говорит денщику:
— Немедленно позвонить на базу! Пусть вышлют санитарную машину!
Денщик выходит, офицер осматривает старика. Он говорит:
— Мерзавец забил его насмерть.
Он поворачивается к полицейскому:
— Ты за это заплатишь, скотина! Если б ты только знал, как ты за это заплатишь!..
Полицейский спрашивает нас:
— Что он сказал?
— Он говорит, что старик умер и ты дорого заплатишь за все, скотина!
Офицер гладит нас по голове:
— Мои бедные, бедные мальчики. Он осмелился мучить вас, грязная свинья!
Полицейский спрашивает:
— Что он со мной сделает? Скажите ему — у меня самого есть дети… я не знал… Он что, ваш отец или что?..
Мы говорим:
— Дядя.
— Почему же вы мне сразу не сказали?.. Откуда мне было знать? Мне очень жаль! Что я могу сделать, чтобы…
Мы говорим:
— Молись.
Возвращается денщик, с ним еще солдаты. Нас кладут на носилки и несут в санитарную машину. Офицер садится рядом с нами. Полицейского солдаты сажают в джип, садятся по сторонам от него и увозят. Денщик за рулем джипа.
В армейском госпитале, в большой белой комнате, нас сразу осматривает врач. Он дезинфицирует наши раны, делает уколы от боли и от столбняка. Потом он обследует нас под рентгеном. У нас ничего не сломано, только несколько зубов выбито, но зубы все равно были молочные.
Денщик отвозит нас к бабушке. Он кладет нас на большую кровать офицера, а сам ложится на одеяло возле постели, на полу. Утром он приводит бабушку, а бабушка приносит нам в постель теплое молоко.
Когда денщик выходит, бабушка спрашивает:
— Вы сознались?
— Нет, бабушка. Нам не в чем сознаваться,
— Так я и думала. А что с полицейским?
— Не знаем. Но он больше не придет, это уж точно.
Бабушка хихикает;
— Депортация или расстрел, а? Свинья! Ладно, мы это дело отметим. Пойду сейчас курицу разогрею — я вчера ее зажарила. Я к ней еще не притрагивалась.
В поддень мы встаем с постели и идем на кухню. Когда мы едим, бабушка говорит:
— Интересно, зачем вам понадобилось убивать ее?.. Впрочем, я думаю, у вас на то были какие-нибудь причины.
Пожилой господин
Вскоре после ужина приезжает пожилой господин с девочкой, которая выше нас.
Бабушка спрашивает его:
— Что вам нужно?
Пожилой господин называет бабушку по имени, и бабушка говорит нам:
— Убирайтесь. Пойдите погуляйте в саду.
Мы выходим. Мы обходим дом и прячемся под окном кухни. Мы подслушиваем. Пожилой господин говорит:
— Пожалейте ее.
Бабушка отвечает:
— Как вы можете просить меня об этом?
Пожилой господин говорит;
— Вы знали ее родителей. Они доверили девочку мне перед депортацией. Они дали мне ваш адрес — на случай, если девочке будет небезопасно оставаться со мной.
Бабушка спрашивает:
— Вы понимаете, чем я рискую?
— Да, знаю — но это вопрос жизни и смерти.
— У нас в доме живет иностранный офицер.
— Вот именно! Кто станет искать ее здесь? Вам придется сказать только, что она — ваша внучка, двоюродная сестра этих двух мальчиков.
— Тут всем известно, что у меня только двое внуков — вот эти.
— Вы можете сказать, что она из семьи вашего зятя.
Бабушка хмыкает:
— Да я зятя своего в жизни не видела!
После долгой паузы пожилой господин продолжает:
— Я прошу вас только лишь прокормить девочку несколько месяцев — до конца войны.
— А если война еще несколько лет протянется?
— Нет, теперь уже недолго.
Бабушка начинает притворно хныкать:
— Я всего лишь старуха, которую непосильный труд сводит в могилу. Куда мне столько ртов прокормить!..
Пожилой господин говорит:
— Вот все сбережения ее родителей и их семейные драгоценности. Если вы ее спасете, все это ваше.
Вскоре после этого бабушка зовет нас:
— Это ваша кузина.
Мы говорим:
— Понятно, бабушка.
Пожилой господин говорит:
— Вы ведь будете играть вместе, втроем, правда?
Мы говорим:
— Мы никогда не играем.
Он спрашивает:
— Чем же вы тогда занимаетесь?
— Мы работаем, учимся, тренируемся.
Он говорит:
— Понимаю. Вы серьезные люди, На игры у вас времени нет. Но вы присмотрите за своей кузиной, правда?
— Да, сударь. Присмотрим.
— Благодарю вас.
Наша новая кузина говорит:
— Я выше вас.
Мы отвечаем:
— Но нас двое.
Пожилой господин говорит:
— Вы правы. Двое гораздо сильнее одного. И не забывайте называть ее кузиной, договорились?
— Сударь, мы никогда ничего не забываем.
— Я на вас полагаюсь.
