Пятая неделя
Всю неделю происходит довольно однообразная колбасня. То Миша ссорится с девушкой, не успев даже как следует подружиться, то у Димы срывается сделка, то Сима мирится со своим бывшим, то вдруг Саша дерется с мужем Светы.
Приехали, здрасьте!
Оказывается, Света попросила Сашу съездить с ней на работу, чтобы она могла забрать свои вещи и переписать из компьютера свою информацию.
Они приехали на машине Саши и встретили на пороге ее благоверного.
Благоверный, естественно, решил, что Саша – любовник Светы, и полез драться. Саша, тот еще бык, вместо того, чтобы спокойно придержать мужа, отреагировал в соответствии со своими излюбленными привычками.
В результате во вторник он заявился на собрание с фингалом и чувствует себя героем. Молодец какой!
Свете удалось все забрать и даже переписать базу данных людей, с которыми она работала в фирме мужа.
– Это честно? – спрашиваю я ее.
– Мы вместе все открывали. Это не его фирма, наша общая.
– Почему же ты тогда не поделишь ее?
– Да ну, свяжешься с говном, сам таким станешь. Я с базой и без его компьютеров обойдусь. Я очень хороший бухгалтер.
Она иногда уверенной теткой проявляется.
Хорошая новость – Боков встречался со всеми своими детьми одновременно. Даже тот, что в животе у четвертой жены, тоже участвовал. Боков вдохновлен и восторжен без меры. Я все еще немного скептически отношусь к этой идее консолидации. Мне кажется циничным, что он меняет жен, как перчатки, а потом расходится. Какого фига? С другой стороны… демографическую ситуацию спасает. Она у нас, говорят, нонче не слишком благоприятная.
Денег еще нашли, но мало – полторы тысячи долларов, а до чек‑пойнта, то есть середины, две недели. В Интернете раскидали информацию. Не в смысле дайте денег, а в рамках договоренностей – создание в обществе разговора о благотворительности и помощи больным детям.
Миша пообещал поговорить с мамой, как только она выздоровеет. Вот сейчас она время будет тянуть.
Анжела затаилась и старается вести себя тихонечко, не привлекая внимания. Выживает.
Саша покинул нас на пять дней. Уехал с женой в Таллин.
И так далее.
Артем уже прилетал по работе, поэтому на выходные мне его можно не ждать. Типа, долг перед Родиной выполнен, девушка успокоена. Ах хитрец! Я немного поныла, но потом он позвал меня в гости на следующую неделю, и я успокоилась.
На редкость бессодержательная неделя. Не считая Бокова.
Светкины перипетии вызвали во мне трогательные воспоминания о прошлой жизни. Я тоже когда‑то уходила от мужа, только совсем не так. Нам было и грустно и весело одновременно. Грустно было прощаться, мы ведь столько лет были вместе душой и телом. Любили друг друга, поддерживали. Вместе работали, пьянствовали, заводили друзей, грустили, радовались. Веселили же перспективы, открывшиеся обоим. Наш брак, очевидно, стал нам тесен и душен. Плохое стало перевешивать чашу весов. Бесконечные ссоры, измены, скандалы…
И вот наконец мы решили избавить друг друга от своего назойливого присутствия.
Когда машина с грузчиками приехала за моими вещами, мы сидели за столом и праздновали окончание семейной жизни. Я показала им что грузить и вернулась к мужу. Мы никак не могли оторваться друг от друга. Вспоминалось только хорошее, мы нежно обнимались, целовались и обещали звонить друг другу, не забывать.
– Если машина сломается, звони, – напоминал уже в десятый раз муж.
– Обязательно, – обещала я, – куда я с ней сама.
– Когда доберешься и все разгрузишь, тоже набери меня, скажи, что все нормально.
– Ладно, хорошо, не волнуйся. Ухожу в свободное плавание.
– Ох, это-то меня и беспокоит. Ты же все поломаешь и потеряешь, как тот мужик с шарами из анекдота.
– Да ладно, выживу. Ты вот только не спи теперь со всеми подряд, а то потом не вылечишься.
– Ну ладно тебе, я уже нашел тут себе медсестру одну.
– В смысле лечиться?
– Нет.
– Ну вот, в доме еще покойник, а ты…
– Ты неплохо выглядишь для покойника.
– Спасибо.
Грузчики уже все загрузили и молча умилялись. Мы никак не могли оторваться друг от друга.
– Чего-то мы не поняли, может, вам не разъезжаться? Хотите, мы обратно все занесем, – наконец не выдержали они.
– Нет, – хором ответили мы.
– Так идиллия прямо.
– Идиллия – дело преходящее.
Я уехала, и мы еще долго и часто общались по телефону. Хотя виделись с тех пор всего несколько раз. И до сих пор не забываем друг друга, поздравляем с днем рождения и другими праздниками.
Я немножко подумала и позвонила бывшему мужу. Поболтали. Рассказала, что стала писателем и скоро, может, даже буду знаменита. Пусть радуется. Они там мной, кажется, гордятся всей семьей. Я имею в виду его родителей, конечно, а не жену новую. Вряд ли она будет мною гордиться. Мы даже не знакомы, хотя по телефону разговаривали.
Очень смешно получается.
– Будьте добры Игоря, пожалуйста.
– А кто его спрашивает?
– Жена. Ну, то есть бывшая. Наташа. – Тут я еще фамилию называю, потом думаю о том, что ей должно быть неприятно. У нас же с ней одинаковая фамилия. Он нас ею благополучно одарил.
– Сейчас, – говорит она не очень дружелюбно, но трубку передает.
Шестая неделя
Неожиданно Саша приходит во вторник на собрание.
– Ты же в Таллине! – дружно кричим мы.
– Ага. Хрен там!
Оказывается, он вернулся на день раньше. Поругался с женой. Точка.
Происходит длительный расколбас, потому что он не желает нам докладывать о происходящем, орет, скандалит, упирается и даже пытается хлопнуть дверью.
Однако от него никто не намерен отставать. Его уговаривают. На него орут. Делятся случаями из своей жизни.
Неожиданно Сева рассказывает историю о том, как он изменял Маше, а она его случайно поймала. Как они плакали, расходились, сходились, не спали ночами. А потом она его простила, и все изменилось в их доме. Он благодарен ей за то, что она простила по-настоящему. Она никогда ему не вспоминает этот случай.
– Как ни странно, наши отношения стали значительно лучше после этого случая, – задумчиво говорит Маша. – Мы уже практически потеряли друг друга, а потом передумали и нашли силы для диалога. Нас это только сблизило.
– Я понял, что люблю Машку, и решил ее беречь.
После такого подвига открытости и доверия Саше уже ничего не остается, как расколоться.
История следующая. Все начинается хорошо, они приезжают в Таллин, поселяются в маленьком отельчике и начинают бродить по городу, целоваться, танцевать в клубах, спать по полдня и испытывать прочие разнообразные удовольствия.
Утром четвертого дня Саша благополучно и с удовольствием моется в ванной, радостно вытирается огромным махровым полотенцем и крадется на цыпочках в комнату, чтобы неожиданно поцеловать жену. А она там разговаривает по телефону, причем с весьма кокетливыми интонациями. Остановившись за углом, Саша начинает слушать. И успевает услышать что-то типа: «Ой, ты знаешь, я не могу долго разговаривать, у меня муж в ванной моется». И нежное игривое «чао‑какао» напоследок.
– Подумаешь, – говорю я, выслушав всю эту историю. – Я уж думала там что-то катастрофическое произошло. Говна пирога.
У Саши такой вид, словно он меня сейчас убьет. На святое покусилась. Удивляют меня мужики в этом вопросе.
– Ну хорошо, – продолжаю я, – допустим, твоя жена с кем-то снюхалась.
– Ну? – злится он. Кажется, предпочел бы, чтобы я не делала таких допущений. Да еще в такой небрежной форме.
– Ну вот ну. Что это означает?
– Что, блядь, это означает?
– Не ори. Это означает, что это твоя обратная связь. То, что ты заслужил. Если бы у нее с тобой все было в шоколаде, ей бы и в голову не пришло изменять. Мы, женщины, моногамны, как ты знаешь. Нам это не надо.
Саша злится. Он знает, что это так, но ему от моей правоты, похоже, не легче.
– А ты сам изменял ей, сознавайся?
– Какая тебе разница?
– Давай колись, ты же знаешь – все между нами. Хотя, если бы не изменял, сразу бы сказал об этом.
– Какое это имеет значение? Изменял, конечно.
– И что? Это явилось трагедией в вашей жизни?
– Положим, нет.
– Положим, что и измена твоей жены – тоже не трагедия. Смотри шире, парень!
– Да пошли вы все!
Тут Саша окончательно психанул и хлопнул дверью офиса. Невменос какой! Все остались с открытыми ртами. Эх, опять Антону работы наделала.
Я высовываюсь в окно и окликаю Сашу, злобно бегущему к своей машине:
– Саш.
– Ну? – останавливается он.
– Я не успела сказать – вполне вероятно, что ты сам придумал всю эту чушь, а в реальности все совсем по‑другому.
– Слушайте, парни, а кто хоть раз да изменял своим любимым женщинам? – Я решила вдруг провентилировать актуальный вопрос.
Руки подняли все мужчины. Даже Миша. Слава богу! А то я уже начинала подозревать его в девственности. Собиралась даже спросить его об этом, но как-то правильный момент не представлялся.
Я этот опыт не в первый раз делаю. Несколько лет назад меня разобрало любопытство, и я задавала вопрос об изменах пару-тройку тренингов подряд. Не поднял руку только один раз и только один мужчина. Да и то у него жена много лет изменяла ему с его другом. Кстати, они все вместе и обучались на этом тренинге. Втроем.
Я пришла домой и стала расширять свой кругозор по поводу мужских измен. В приложении к Артему. Слава богу, времена, когда я могла предъявить мужчине свою ревность, давно миновали. И я даже научилась помнить о том, что секс для них – всего лишь физиологический акт. Туда-сюда движения. Всю смысловую нагрузку – предательство, трагедии, ах, он меня не любит – мы сами придумали. Интересно, откуда взялся этот собственнический подход? Его ведь не было раньше, в доисторические времена.
Кто первый придумал, что мы принадлежим друг другу, а туда‑сюда‑движения с посторонней женщиной или мужчиной – это предательство? Надо этому негодяю медаль вручить за изобретение дополнительного источника боли и обиды.
Рассуждать, конечно, легко, однако чем там занимается мой ненаглядный Артем, когда мы не видимся по неделе‑две?
Лучше даже и не думать об этом.
Видно, я не настолько продвинулась, чтобы размышлять об этом легко и без затей.
Бедный Саша.
Поразмыслив, я набираю Артема.
– Привет! – Голос опять неловкий. Совещание? Или все-таки девушка?
– Привет, солнце, у тебя совещание?
– Да. Ты ко мне прилетишь?
– Нет.
– Как нет?! И это после того, как ты выпила у меня всю кровь?
– Милый, я не помню, когда я пила кровь.
– Ну, е-мое!
– Это ты со мной прямо на совещании ругаешься?
– Так ведь никто не понимает по-русски. Но я, тем не менее, не могу долго говорить, они все смотрят на меня и ждут продолжения.
– А! Это меняет дело. Я имею в виду язык. Позвони после совещания тогда.
– Хорошо.
– Целую.
– Пока.
– Что? Почему пока? Почему ты мне никогда не скажешь целую или что-нибудь нежное?!
– Наташа, тут десять человек, преимущественно мужиков. Я не могу. Пока.
И он кладет трубку. Я ничего не понимаю. Ругаться при них можно, а целовать нет. Они что, одно‑единственное слово по-русски понимают: «Целую»? Сказал бы хоть «це» тогда.
У всех остальных дела среднесдельно. Света взяла список документов и занимается регистрацией фирмы. Денег у нее в обрез, и нанять она никого не может. А с мужем воевать из-за денег не хочет.
Я ее понимаю, мне самой легче отступиться, чем воевать. Хотя иногда, конечно, хамов нужно наказывать, но я спускаю им. Сил у меня на войну совсем уже нет. Лень опять же, видно, старею.
Миша дежурит возле манипулирующей мамы, мы ждем, пока она поправится, чтобы потребовать от Миши выполнения обязательств.
Дима пытается, помимо снегоходов и скутеров, продать огромную яхту. Это будет для него переходом на новый уровень бизнеса. Ведет переговоры.
Анжела опять врет. Сказала, что ездила к маме в воскресенье, но ее при этом видели в клубе с парнем. А у нее в листе обязательство между тем съездить к маме не позднее пяти недель от старта. Какие-то у них крайне сложные отношения, и она должна их существенно облегчить. То есть обязательство она не выполнила. Быть разборкам.
Всю среду Антон разговаривает с Сашей по телефону. Кажется, они ладят.
Миша тоже разговаривает с Сашей, но сам бы он, может, и не догадался проявить инициативу – его тоже заставил Антон. Плохо это. Скоро половина игры, а партнерства нет. Все остальные тоже разговаривают с Сашей по телефону. Это великолепно. Им есть дело друг до друга – это лучшая новость.
Мне неожиданно звонит жена Саши. Я даже теряюсь.
– Вы Наташа? – спрашивает она.
– Да.
– Я жена Саши. Он про вас рассказывал.
– Что?
– Про то, что вы настояли на собеседовании, чтобы мы попробовали новые отношения строить.
– Эх. Вообще-то я нечто другое предлагала.
– Не важно. Главное, все изменилось. Нам стало не тоскливо жить, а как-то по-другому. Интереснее. У него все время какие-то открытия, он делится ими, мы разговариваем, отдыхаем вместе. Вообще, он такой заботливый стал, цветы дарит. Даже ссоримся и то по-другому. Конструктивнее, что ли?
Я чуть не сказала: «Я знаю».
– Здорово, – ответила я и осторожно спросила: – Вроде проблема у вас назрела?
В результате она тут же начала плакать:
– Понимаете, я ничего не делала плохого. Он когда уходил недавно, на два дня, я обиделась и пошла гулять с подружкой. И с парнем познакомилась, дала ему телефон свой. Я уж и забыла про тот случай, а парень взял и позвонил, когда мы в Таллине были. Я с ним поболтала, знаете, не удержалась, приятно же внимание мужское, даже когда ничего не затеваешь.
– Это да.
Я тут же подумала про Антона – я, кажется, ему немного нравлюсь, – и подсознательно во мне часто женщина включается вместо координатора. Приятно быть в центре мужского внимания. Особенно когда свой мужик шляется где попало.
– А в результате так все ужасно получилось! Он мне не верит теперь.
– Да, мне кажется, он отойдет, я уже заметила – он горячий, но вменяемый, надо подождать только.
– Это да, – плачет она. – Но тут другое. У него такое больное самолюбие.
– Ну ладно, Маш, давайте подумаем, что можно сделать.
– Вы знаете, как меня зовут?
Наивная. Я даже знаю, сколько времени он не спит после секса с тобой. С точностью до минуты.
– Да, – отвечаю я без затей.
– А может, вы поговорите с ним. Он мне не отвечает даже – трубку не берет. Мне кажется, он вам доверяет.
– Я подумаю о том, что еще можно сделать.
– Да, конечно.
– Могу я использовать по своему усмотрению то, что вы мне рассказали?
– Конечно.
Я кладу трубку и падаю на диван изумленная. Господи, мамой своих студентов я еще не была. Сколько им лет? Уже ведь за тридцать обоим, и прилично. Дети малые. Впрочем, это не зависит от возраста. У нас почти все население так живет. Вместо того чтобы разговаривать, выяснять потребности друг друга, прояснять недоразумения, мы сразу начинаем обижаться и манипулировать.
Разговаривать я с Сашей пока не буду, конечно. Через голову капитанов прыгать незачем. К тому же я Антону доверяю. И Миша пусть тоже не филонит.
Я звоню Антону и пересказываю ему историю Сашиной жены.
– Вот такие вы, женщины, – трагично заявляет Антон, – вам бы только мозги запудрить бедным мужикам!
– Чего? – Я чуть трубку не уронила. – Ты это о чем?
– Да я так, абстрактно.
– Фу ты, болтун. Давай уже конкретно сделай что-нибудь с этим чудищем.
– Чудище обло, озорно, стозевно и лайяй, – заявляет мне Антон, и мы нежно прощаемся в грубой форме.
Анжела клянется и божится, что съездит к маме в следующие выходные.
– Ты понимаешь, – говорит она Вере на звонке, – я же обязательство выполняла. По построению отношений с мужчиной.
– Одно другому никак не мешает. У тебя в листе обязательств и то и это. Будь добра, успевай. А что за парень-то? – любопытствует Вера.
– Да так, познакомилась. Хороший.
– Это хорошо. Только про другие цели не забывай.
Все остальные тоже не отстают от Анжелы. Мурзики мои!
Интересно, почему мы, люди, только из-под палки все делаем? Даже то, что нам же самим и важно?
Просто страшно выходить за рамки привычного и нужен еще больший страх, чтобы выгнать нас туда. В Игре один из главных страхов – выгонят вместе с партнером. И самому-то жалко уходить – когда почувствовал, что это такое, когда ты небезразличен стольким людям, а тут еще и человека подставляешь. Что подумает о тебе общественность, включая тебя самого? Кошмар.
Быть слабаком в глазах других – тоже страшно.
Я думала-думала, что же еще может быть стимулом для выхода за рамки, и додумалась: только одно – вдохновение. Не обязательно сиюминутное, может быть вдохновение конечной целью. А вдохновение, по сути своей, ожидание радости от происходящего. Опять я вернулась к этой милой паре: страх-радость.
И еще об одном я подумала в отношении Игры. А ведь это любовь – самая настоящая. Собираются десять – двадцать – тридцать чужих друг другу, совершенно разных людей и начинают заботиться друг о друге. Вроде и причин никаких таких уж особых нет, а они заботятся. Иногда жестко, иногда мягко, иногда болезненно. Встречают сопротивление, но не отступаются. И чувства далеко не всегда нежные испытывают при этом, злятся, раздражаются, а все равно донимают, нудят, орут, заставляют, уговаривают. Ты уже и сам готов отступить, а они стеной встают, не отпускают.
Самое плохое – мало денег в проекте. Если личные цели еще движутся и, несмотря на все расколбасы, выполнение их тяготеет к половине, то проект не выполнен и на тридцать процентов.
Неожиданно я решаю заболеть. В среду вечером у меня температура. И еще меня тошнит. Чуть что, так тошнит.
Папа меня ласково называл в детстве – тошнотик наш.
В четверг утром звонит Олег.
– Что происходит? – спрашивает он. – Ира сказала, что тебя не будет на собрании.
– Я заболела.
– Ты чего, с ума сошла? – недружелюбно интересуется Олег, и я сразу выздоравливаю и еду на собрание.
Где мне и объясняют, что координатор болеть не может. Координатор является примером. А болезнь – манипуляцией и избеганием. Я и без них это знаю.
– Чего избегаешь? – хором спрашивает меня офис.
– Вас, – отвечаю я.
– Почему?
– Денег в проекте четыре тысячи.
После этого мы долго разбираемся, в чем я неэффективна. Офис единодушно решает, что я нетребовательна и слишком хорошая. Хорошая для игроков.
– Тебе что важнее, результаты игроков или быть хорошей и любимой? – интересуется Глеб.
– Да мне важно быть в принятии и мире.
– Ты принятие с трусостью не путай. И стремление к миру с безразличием тоже.
Опять. Мне кажется я перестала видеть грань между принятием, спокойствием, милосердием и трусостью и безразличием.
– Не волнуйся, мы тебе покажем, – смеется Катя.
– Слушай, – горячо говорит Глеб, – да не бойся ты для них плохой быть. Требуй, заставляй. Никаких компромиссов. Пусть они тебя ненавидят, тебе-то что? Тебе их результат нужен, а не любовь. Тебе что, любви не хватает?
– Нет, – плачу я.
– Ну так никогда и не будет хватать. Это твое внутреннее состояние. Хоть каждый день толпы под окна подгоняй с признаниями в любви, все равно мало будет. Понимаешь?
– Да понимаю, конечно. Знаю я.
– А знаешь, так давай фигачь. Чего терять?
После собрания мы корпоративно обедаем, смеемся, несем всякую веселую чушь.
– Ребя, – говорю я, – помогите мне подобрать адекватную замену слову «колбаса». А то я книгу написать никак не могу без его употребления.
– Ну, это когда настроение плохое, – неуверенно говорит Олег.
– Нет, меня когда колбасит – оно то плохое, то хорошее, – говорю я.
– Тогда так и пиши – настроение меняется.
Все задумчиво мотают головой.
– Да нет, настроение тут не при чем. Это когда и страх, и радость, и паранойя, и надежда, и еще фиг знает что, то попеременно, то в одном флаконе.
– Тогда «высокая амплитуда эмоциональных колебаний».
– Это, по‑твоему, я так в художественной книге писать должна?
Тут входит выходившая пописать Ленка.
– Лена, – говорю я ей, – у меня сегодня очень высокая амплитуда эмоциональных колебаний.
– Вот тебя колбасит, – вытаращивает глаза Лена.
Интересно как: я уже привыкла к тому, что после собрания офиса, по дороге домой, я стою в пробке и анализирую все, о чем мы разговаривали. Для меня эта часть жизни вдруг оказалась крайне важна. Многие важные для меня открытия свершались и решения принимались в это время.
Я давно уже спокойно отношусь к пробкам на дорогах. Философски. Чего дергаться, все равно они никуда не денутся от моих эмоций. Более того, я научилась получать от них удовольствие. Я размышляю, слушаю музыку, разговариваю по телефону, рассматриваю соседей по пробке – у меня масса интересных занятий.
И водители, нервно и истошно нажимающие на гудок, меня удивляют. Мне хочется их разглядеть, и я начинаю вертеться во все стороны в поисках. Я хочу поближе посмотреть на чистый образец подлинно бессмысленных действий.
Впрочем, иногда я раздражаюсь. Как так, я вся такая в гармонии и принятии, а они мне на нервы действуют своими бессмысленными и пронзительно-шумными действиями. Интересненькое дело!
Пора, видимо, опять работать над собой – тренироваться в том, чтобы и гудки нервных водителей вызывали у меня сплошное удовлетворение.
Впрочем, я подумаю еще. Надо же мне от чего-то беситься. У других хоть пробки есть, а я себя этого удовольствия лишила.
Кстати, я заметила, все жители Москвы своими пробками необычайно гордятся. Все о них постоянно разговаривают, обсуждают это чудное явление. Стоит заговорить о пробках, как тут же в беседу возбужденно включаются даже самые замкнутые и молчаливые. Гришковец вот даже песню написал.
Стада стоящих машин делают нас героями.
Я заметила, когда мне мои земляки говорят, что в Перми теперь страшные пробки, я лишь высокомерно усмехаюсь. Что, мол, вы знаете о пробках, дети? Вы, можно сказать, и пробок-то не видели.
Когда кто-то из пресловутых гостей столицы спрашивает меня, за сколько ему нужно выезжать в Шереметьево на самолет, улетающий в 20.00, меня охватывает неизъяснимое удовольствие и гордость за Москву.
– Ну, милый мой, это же Ленинградка!
– Да? И что?
– Ну, как что? Часов за пять надо выехать минимум.
– Как за пять? – ужасается собеседник.
– Вот так. Это Москва! – Контрольный выстрел.
В этот момент любой тупица должен догнать, какие мы тут суперлюди. С какими сложностями нам приходится справляться, в то время как они там, на периферии, плывут к своим целям практически по течению.
Так что пробки являются нашим достоянием, и их надо взять под охрану, как какой-нибудь памятник архитектуры.
В пятницу Саша объявляет, что уже вернулся к жене.
– Как вы меня достали все, – ужасается он восхищенно.
– Главное – результат, – смеется Антон.
В субботу новость. Света встречается с другом мужа. У них свидание. Причем отнюдь не деловое.
Тема и Жучка. У меня имя Артем всю жизнь ассоциируется со словами «Тема и Жучка», о чем я и рассказываю Артему по телефону в воскресенье.
– Эх, – вздыхает Артем. – Лучше бы ты Жучкой была.
– Почему?
– Сидела бы смирно. У ноги.
– Ты бы с тоски умер.
– Не волнуйся за меня. Вот почему ты не приехала, объясни мне. Сама же скандалила!
– Я не скандалила, а ныла. Не путай – это разные вещи.
Не буду же я говорить, что у меня денег нет. Мне еще год, наверно, кредиты отдавать за ресторан. Я не могу, как он, летать на самолетах каждую неделю, а просить деньги у него неудобно. Как‑то я не приучена. К сожалению или к счастью, я еще не разобралась.
Ехала я однажды с одной из выпускниц в моей машине с дачи. Еще с нами ехали двое ее детей.
– А почему у тебя второй дворник не протирает стекло? – вдруг спросил старший.
– Сломался. Не работает.
– Почему? – продолжал настаивать старший.
– Не знаю. Вечно у меня что-нибудь не работает, – неожиданно загрустила я.
Всю оставшуюся дорогу я думала о том, как это отражает мою жизнь.
Раньше у меня были любимый муж и деньги, но мне было скучно. Не хватало направления, в котором мне хотелось бы бежать со всех ног.
Затем практически одновременно и, казалось бы, без внутренней связи произошли одновременно два события: я нашла свой путь в виде любимой работы, но здоровая личная жизнь закончилась, и любовь тоже. Деньги же как были, так и остались.
Этот, довольно длительный период завершился тем, что я потеряла все. После чего очень быстро и последовательно обрела сначала любимого человека, потом любимую работу. Денег же пока катастрофически не хватает.
То есть я пережила три периода, в которых присутствовали одновременно по два компонента. Если считать деньги материальной составляющей, любовь – эмоциональной, а дело жизни – духовной, то мне сначала не хватало духовной, потом эмоциональной, а сейчас вдруг пропало материальное. Я спускаюсь по лесенке человеческих потребностей.
И сейчас отсутствие материальной базы влияет на все остальные сферы жизни. Приходится тратить энергию на то, чтобы выжить.
И может быть, когда я соединю все эти три составляющие, то меня ждет переход на новый уровень бытия.
По крайней мере, мне ничего не мешает проверить это предположение.
Только вот с чего начать? Может быть, с дворника?
