Контрреволюционный террор проявился в России как "белый террор", а во Франции его кульминацией был расстрел коммунаров в Париже в
В XIX в. возникает так называемый "классический терроризм" (4), вобравший романтические фантазии, анархистские, нигилистические, религиозные и героические идеи и ставший формой борьбы с царизмом. Это энергия буржуазных революций, перенесенная на русскую почву, тогда как на Западе революционная полоса пресеклась
Как реплика на идею революционного насилия, которая отягощена, конечно же, представлением о том, что убийство является инструментом исторического прогресса, возникает антимиф: "Все дозволено!" Однако, сочетание пророческого стиля, донкихотской активности, романтики "робин гудов", рыцарской готовности к борьбе неизменно производило и производит огромное впечатление на интеллектуалов из рядов мелкой буржуазии, особенно склонной к фразам об абсолютной свободе личности, к категориям протеста и нигилистической этики, трагическому восприятию человеческого существования, заключенного, на самом деле, в обыденные формы. Тема гуманизма, трагизма истории, героического подвига восставшей личности, протестующей против мира отчуждения и стандартизации, сочетается с ненавидящим взглядом из "подполья" и взлелеянными действительными и мнимыми обидами. В литературных интерпретациях революционности (Ф. Достоевский, А. Камю, Ж.-П. Сартр) на первый план выходит не существо дела революционеров, а их способность "преступить", выйти за рамки дозволенного. А. Камю в сочинении "Справедливые убийцы" стремится понять парадоксальную ситуацию, когда моральность человека состоит в том, чтобы отойти от нее.
Ф.М. Достоевский в романе "Бесы" демонизирует образ восставшего "петербургского нигилиста". Он рассматривает причины индивидуального бунта в традициях сатанинской мифологии, согласно которой восставшим владеет гордость и зависть, ложное чувство собственного величия и он стремится отменить существующий порядок из чувства обиды и соперничества. Экспериментальный альтернативный порядок разрушителен и греховен. Он предполагает чудовищное саморазвращение личности.
В грезах и фикциях мелкой буржуазии террорист-анархист является ее героем. Он удовлетворяет ее потребности в приключениях, борьбе, независимости, безнаказанных преступлениях. Вместе с тем это персонаж кошмаров и триллеров. В документальном мире он остается не узнанным и чуждым ей сатанистом, присвоившим себе исключительные права. В конце 1960-х и начале 1970-х годов в 63 европейских странах зарегистрированы террористические инциденты. Явление терроризма здесь стало полной неожиданностью. Это новый политический феномен, который находится в поле современной западной социальной системы, отнюдь не объяснимый только предшествующей историей терроризма, порождение современной демократической традиции (5), или, можно сказать, продукт либерально-демократических конституционных обществ "закона и порядка", прав и свобод человека. Самыми известными являются "Красные бригады" в Италии, группа Баадер-Майнхоф в ФРГ, Алжирский национально-освободительный фронт, ЕТА, ИРА и некоторые другие. "Красные бригады" начали свою деятельность в
Терроризм, заметный в ряде благополучных западных стран, ассимилировал в своей идеологии упрощенный марксизм, идеи антиимпериалистической и классовой борьбы. Он сильнее выражен в странах с фашистским прошлым. Его обозначают нередко термином "партизанская война в городе" и проводят параллель с "католико-коммунизмом". Террористические группы угрожают так называемому "социальному контракту", т.е. философски аргументированному предрассудку, согласно которому общество зиждется на согласии граждан и уже выбрано ими как справедливая и нравственная форма сосуществования. Они стремятся демистифицировать "демократический" капитализм, ставят вопрос об авторитарной традиции, замаскированной под демократические институты. Известным способом принуждают власти открыть свою подлинную сущность (авторитаризм) и тем самым нарушить контракт с гражданским обществом. Террористы дают понять, что демократические преобразования в обществе не завершены, не состоялись, что права человека не могут быть реализованы в данной социально-политической системе. И наконец, вследствие интернационализации террористического движения возникает международный терроризм (6), метод и идеология крайне левых и ультра-националистов с выраженным акцентом на антиамериканизме и борьбе с силами мирового империализма. Очагом международного терроризма считаются некоторые азиатские, арабские страны и страны Латинской Америки. США называют международный терроризм второй по значению опасностью после российского атомного оружия. Под предлогом борьбы с международным терроризмом западные страны придают своей внешней политике жандармскую и карательную направленность, ужесточают дискриминационный подход к национальным меньшинствам и общинам внутри страны. Они отказываются от всякого диалога с политическими кругами, подозреваемыми в симпатиях к терроризму, на том основании, что требования преступников не могут приниматься во внимание ни при каких обстоятельствах. Западные страны резервируют для себя позицию морального превосходства и изображают брезгливость по отношению к уличенным и заподозренным в терроризме, ни на миг не сомневаются в собственной правоте. Они никак не связывают эти эксцессы с собственной несправедливой экономической политикой, с углубляющимся неравенством в мире, с "гроздьями гнева", взрывом негодования, которые провоцирует их собственная политика диктата и экономического принуждения. Военная интервенция группы стран и угрозы применения силы под предлогом миротворчества также могут рассматриваться в качестве международного терроризма. Международный терроризм - это тлеющая война, предвестие большой войны, война между государствами-гегемонами и сырьевыми странами. Не случайно войну в Персидском заливе американцы сами называют "нефтяной войной". Международный терроризм выступает и как часть национально-освободительного движения, например в Северной Ирландии, и как движение сепаратизма, в основе которого лежит также неравномерное экономическое развитие, нерешенные проблемы массы населения. Международный терроризм свидетельствует о большом количестве взрывного материала, о революционном и псевдореволюционном потенциале, который нельзя сдерживать и игнорировать бесконечно долго. Именно потому, что эта борьба ведется заведомо неравными силами, она и ведется не по правилам честного поединка. Некоторые виды насилия порождаются угнетением и несправедливостью, отрицанием основных человеческих прав, в частности тем, что целые нации лишены родины, гражданства, имущества. Вряд ли можно ожидать, что "подавленная коллективность" будет отстаивать беспристрастно ту же самую этику, которая имеет абсолютное значение для преуспевающих, располагающих куда большими средствами для удовлетворения своего интереса. Рабы всегда будут требовать свободы, голодные - хлеба, а политически бесправные - своих гражданских прав.
Либеральная мораль, а ее можно характеризовать и как этический позитивизм, не признает никаких иных юридических норм и моральных стандартов, кроме ныне существующих. С этой точки зрения их отрицание и разрушение аморальны, а единственными допустимыми средствами выражения протеста и несогласия, собственных убеждений являются организованные дискуссии и использование права голоса. Следовательно, терроризм как нигилистическая утопия и анархо-индивидуализм угрожает базовым ценностям общества. Террористов обвиняют в нелояльности, нигилизме и анархизме, жестокости, в фанатической приверженности ложным идеям, которые их опьяняют, в циничном отношении к морали гражданского общества и его институтам.
Терроризм является ответом на государственное насилие, признанное нормой и культивируемое именно как насилие. Так называемые "всеобщие блага" в действительности распределены несправедливо. Сохраняются и такие социальные слои, которых эти блага не касаются, они не могут повлиять на распределение благ и поэтому не заинтересованы в их сохранении. Эти слои могут стать источником вандализма. Общество устраивает их апатия. Нет спроса на их общественную энергию и поведение. Либеральная мораль для них не является догмой. В действительности она оправдывает их незавидное положение и создает видимость общественного согласия при существующем огромном конфликтном потенциале. Несмотря на обилие моральной риторики и ее священных терминов, сфера морали сокращается (в частности, из нее выпадают экономические и юридические отношения). Гражданское поведение введено в очень узкие рамки. В большинстве случаев оно слабо связано с убеждениями личности, а скорее - с какими-то временными симпатиями, случайным выбором, оказанным на личность воздействием. Оно кажется альтернативой "дела" и занятости в производстве, т.е. непроизводительной и пустой деятельностью, которую следует передоверить профессионалам или оставить людям с особым темпераментом в качестве их хобби и призвания. Пробуждения гражданской морали, как правило, режиссированы. Можно сказать, что мораль в значительной своей части исключена из общественной жизни. Политика рассматривается как процесс принятия решений под давлением сторон, с позиций силы, с использованием угрозы насилия. Такой этос царит и в международных отношениях. Не принимается во внимание нравственное поведение всех человеческих существ, сокращается пространство и время, к которым применимы моральные принципы (только ныне живущие, только члены данного общества). Всякий раз, когда требуется поступиться индивидуальными интересами, применение моральных принципов ограничивается различными условиями и формулировками. Всякая попытка выдвинуть радикальные моральные требования (справедливого общества, свободы и равенства, развития для всех) рассматривается как выражение политического экстремизма. Наблюдается отторжение от политической системы более или менее значительных групп из-за того, что они привержены неправильным убеждениям или не соблюдают дисциплину. Государственный репрессивный аппарат не имеет тенденции к сокращению. При том уровне бюрократизации общества, который существует, практически сведены к минимуму легальные и эффективные средства воздействия на власть. Терроризм является видимой частью и признаком скрыто идущей гражданской войны. Как всякая война, эта "внутренняя война" программирует и разрушения, и жертвы с обеих сторон, и гибель мирного населения, и героизм, и поражения. Цель такой войны - либо уничтожить врага, либо подчинить его своей воле. Это также и "алхимия революции", неверная и опрометчивая тактика, продиктованная, впрочем, понятными причинами - отчаянием, длительными страданиями, ненавистью, сознанием несправедливости существующих порядков, протестом против систематических унижений, нетерпением и слабостью. В известном смысле, это народное выступление, которое сравнительно хорошо организовано, в целом искреннее, способное завоевать большое число сторонников и массовое одобрение в обществе, как это было, например, с партией социал-революционеров в России, в программу которой была вписана идеология террора. В
Террористы стремятся вызвать системный кризис, а также кризис власти, когда под их давлением правительство вынуждено идти на соглашения, уступки, признавая тем самым не столько их идейную правоту и справедливость их требований, сколько свою собственную слабость. Таким образом, террористические операции унижают правительство нравственно в глазах населения, заставляют его метаться в поисках спасительного решения и в спешке принимать непопулярные меры с непредсказуемыми последствиями. В любом случае - проявляют ли власти несговорчивость и упорство, уступают ли перед шантажом, прибегают ли к хитрости, маневрам и даже коварству, они не владеют инициативой, не могут скрыть своей растерянности, стоят перед выбором - гуманность и нравственный авторитет либо эффективная ликвидация возникшей проблемы имеющимися средствами и в кратчайший срок. В этой ситуации разоблачается так называемая мелкая политика, политическое притворство, негибкое тираническое правление, раскрывается реальный нравственный масштаб власти. В обстановке систематических спровоцированных общественных коллапсов, в атмосфере неконтролируемого страха, страдания, шока и сенсации классовое государство и его институты оказываются крайне неэффективными и слабыми, а потому - презираемыми, а руководители - неумелыми и случайными людьми, которые боятся ответственности. В результате усиливается уже имеющееся отчуждение населения от правительства, увеличивается пропасть между гражданским обществом и государством. Таким образом, террористы пробуют изменить политику режима, создавая панику в правительстве. И этой цели служит "демонстративный террор", который должен напоминать о продолжающейся деятельности террористических организаций, а также "профилактический террор", который дезорганизует планы правительства. К этому добавляется "инструментальный террор", предпринятый с конкретным заданием, с определенной целью, и "случайный террор", вызванный незначительными причинами.
В древности террористическую направленность имели выступления сикариев и зелотов в Иудее. Массовое восстание против Рима в 66-70 гг. н.э. было разгромлено и завершилось эффектным коллективным самоубийством в Массаде. Зелоты, или "гневные", выражали позицию деревенской бедноты, нищих священников и ставили своей целью освобождение рабов. Сикарии, или "вооруженные ножами", провозглашали идеи равенства, стремились к свободе, признавали господином одного только Бога, выступали против собственности и государства - сжигали государственные списки домов и собственности, долговые расписки. И те, и другие верили в то, что отдавший жизнь в борьбе и сохранивший до конца эти убеждения получит от Бога в награду бессмертие. Поэтому они не боялись смерти, искали смерти в бою и решались на самоубийство. Даже под изощренными пытками огнем накануне казни они не отрекались от своих убеждений. Современникам казалось, что тела этих смельчаков совсем не испытывают боли. Даже дети не соглашались назвать Цезаря господином, т.е. Богом, не признавали римской идеологии, обожествляющей императора. Вся семья, включая и детей, совершала самоубийство, чтобы подчеркнуть свою непримиримость.
Сикарии преследовали свою намеченную жертву повсюду и убивали с помощью ножа или наконечника копья, которые они прятали в складках одежды. Они нападали днем, в людных местах, при свидетелях, внезапно, когда их жертва чувствовала себя в относительной безопасности. Этим они хотели продемонстрировать, что для их врагов нет спасения. Ни охрана, ни свидетели не служат им защитой. Тактика сикариев была продиктована отчасти ритуальными соображениями и рассчитана на то, чтобы сеять панику и парализующий страх. На восстания местного населения и тактику избирательного террора римские власти ответили во II в. политикой геноцида, т.е. смогли ликвидировать опасную для них идеологию только вместе с ее физическими носителями.
Страх антигедонистичен. Он мешает наслаждаться, использовать преимущества своего общественного положения, как это было с тираном Дамоклом. Проекции страха ведут к неуверенности и непоследовательности в поведении. Фобии имеют нечто общее с чувством вины, угрызениями совести, с ожиданием непреодолимого внешнего отрицания. Страх является деморализующим психологическим состоянием. В паникующем обществе крепнут нигилистические настроения, скептицизм, разрушаются коммунальные связи, нарастает дезорганизация во всех сферах. "Война всех против всех" с ее безотчетными страхами и подозрительностью, утратой самоидентификации личности является синонимом гражданской войны, которая идет и в нравственно-психологическом измерении. Страх можно вызвать бесправием и зависимостью. И наоборот, внушить страх означает унизить и поставить под сомнение право господствовать, уничтожить наслаждение властью, направить ее же оружие страха против нее самой
Ошибочно представление о том, будто бы террористическое движение привлекательно в основном для имморалистов, циников, нравственно невменяемых и недисциплинированных людей. В русском революционном движении ХIХ в. (народовольцы) принимала активное участие интеллектуальная молодежь, волевые, энергичные, образованные и опытные молодые люди 24-30 лет, которые были и совестливыми, и справедливыми. Возможно, лучшие сыновья России стали убийцами по идейным политическим мотивам. Свое право на насилие они оплачивали самой дорогой ценой - своей собственной жизнью. Они честно платили за совершенное преступление, считали благородным и справедливым "убить и умереть". Они отличались бескорыстием, мужеством, презирали трусов, паразитов, предателей и боролись со своими человеческими слабостями и недостатками. Они ощущали себя "рыцарями революции". В их поступках и непоколебимой вере было что-то средневековое, миссионерское, монашеское, христианское самоотречение во имя идеала и стремление к подвигу самозаклания. Неизбежный суд и близкую смерть ( в тюрьме, на эшафоте, на каторге) они воспринимали как нравственную победу над злом, тупостью, деспотизмом. Пока это было возможно, революционеры использовали судебные заседания, переписку, последнее слово перед казнью для обвинения режима, для пропаганды своих взглядов, как урок высокой сознательной нравственности. Поведение на суде и в заключении они считали очень важным с нравственной точки зрения. В письмах к товарищам и родным арестованные революционеры-террористы никогда не жалуются и не просят об утешении, не кажутся сломленными и потерявшими самообладание. Напротив, они обращаются к своим адресатам со словами ободрения и напутствиями. Один из террористов (Сазонов) писал: "Привет вам, дорогие товарищи! Бодрости и удач! Будем верить, что скоро прекратится печальная необходимость бороться путем террора и мы завоюем возможность работать на пользу наших социалистических идеалов при условиях, более соответствующих силам человека". Б. Савинков отзывается о нем так: "Сазонов был социал-революционер, человек, прошедший школу Михайлова и Лаврова, истый сын народовольцев, фанатик революции, ничего не видевший и не признававший, кроме нее. В этой страстной вере в народ и в глубокой к нему любви и была его сила"1. Им жизнь не кажется бессмысленной, ненужной и нежеланной. Тогда как деятели французской революции, образно говоря, выступали в "римской тоге", в манере классицизма, русское революционное движение прошлого столетия сплелось с религиозным христианским мироощущением и даже с образом самого Христа. Так, в картинах И. Репина "Арест пропагандиста" и "Сходка" использованы евангельские сюжеты и композиции "тайной вечери" и ареста Христа в гефсиманском саду. Религиозные аллюзии сохранились в русском терроризме и в XX в. Террор для социал-революционеров - это жертва, подвиг, долг. Тот же Савинков пишет о террористе Каляеве, который убил великого князя Сергея Александровича, следующее: "Каляев любил революцию так глубоко и нежно, как любят ее только те, кто отдает за нее жизнь… Для людей, знавших его очень близко, его любовь к искусству и революции освещалась одним и тем же огнем - несознательным, робким, но глубоким и сильным религиозным чувством… видел в нем (терроре) не только лучшую форму политической борьбы, но и моральную, быть может, религиозную жертву"1. О себе Каляев говорил: "Вся жизнь мне лишь чудится сказкой, как будто все то, что случилось со мной, жило с ранних лет в моем предчувствии и зрело в тайниках сердца для того, чтобы вдруг излиться пламенем ненависти и мести за всех". Он считал, что выполнил свой долг и совесть его чиста. В его представлении революция дала ему счастье, которое выше жизни. Совершенный им террористический акт и собственную смерть он воспринимал как протест против насилия, против мира крови и слез, как борьбу за свободу. Он приступил к делу и оценивал его с совершенной искренностью чувств и твердостью убеждений, относился к смерти как стоик, фаталист, культурный герой - "смерть венчает дело", "умереть за убеждения". Смерть оценивали как награду и жили с радостным сознанием большой и светлой жертвы. Идеологическое убийство воспринималось ими как святой, героический подвиг любви и самопожертвования, высоконравственное деяние. Террористы живо ощущали связующее их товарищество, братские отношения, любовь, доверие. Они боялись предать товарища и стремились взять на себя самую тяжелую ношу. Революционная идеология XIX в. соединена с идеологией мученичества. Одинокие личности, готовые жертвовать всем во имя прогресса, принимают на себя тяжелую ответственность, поскольку мирным способом не удается устранить препятствия, мешающие развитию общества. Императив истории состоит в том, чтобы разрушить эти препятствия и оплатить прогресс ценою человеческих жизней. Насилие и кровь неизбежны. Исторический императив сталкивается с нравственным запретом убийства и насилия, неизбежное и необходимое, с одной стороны, и нравственное, с другой. Сторонники революционной идеи, конечно, не сумели изобрести какой-то магической формулы, точно определяющей границы необходимого насилия. Они задавались вопросом: где пределы дозволенного и на что преступно решаться? Нравственно ли действуют борцы за великую идею? В сущности, речь шла о том, как сочетать борьбу за общественные идеалы в крайне враждебных условиях, при отсутствии компромиссов с требованиями нравственности, или какая нравственность возможна в борьбе за условия развития всех и отдельно взятого человека. Многое зависит, как они считали, от личной нравственности. Мораль революционера, ее нормы утверждает в своей работе "Социальная революция и задачи нравственности" П. Лавров, где он говорит именно о социально-революционной нравственности. Эта нравственность не может примириться с хищничеством, несправедливостью, паразитизмом. Он связывает представление о нравственности с нравственными идеалами, справедливостью, достоинством и развитием личности. В этом смысле императив истории указывает в том же направлении, что и императив нравственности: лишь тот, кто поддерживает и осуществляет идеал, живет нравственно.
Ядром личной нравственности, согласно Лаврову, является нравственное мировоззрение, или сознательные, выработанные, проверенные опытом убеждения. Он считает абсолютно необходимым критическое мышление, которое заставляет пересматривать догматические, мертвые, бессознательно усвоенные представления: "Всегда и всюду человек без убеждений был человеком без нравственности… не развившим в себе человеческого достоинства. Всегда и всюду человек … окаменевший в догмате… был человеком с извращенной, уродливой нравственностью. Всегда и всюду человек, действующий несогласно со своим собственным убеждением, неспособный принести жертвы своему убеждению, был жалким и позорным преступником против нравственности"1. Таким образом, критическое мышление есть предпосылка морали. Поступающий против совести (личного убеждения) является грешником против морали, не имеет нравственности. Нравственная личность имеет идеалы (справедливость, свобода, достоинство, человеческое развитие) и стремится их осуществить. Действовать как личность в историческом процессе означает не думать о своей единичности, приносить жертвы, отрекаться от узко понимаемого индивидуального блага ради общественного и нравственного идеала.
Революционер обязан отдать все силы и жизнь своему делу, может брать от общества лишь самое необходимое. "Позорно праздное наслаждение" и присвоение чужого труда. Жизнь товарища, других людей для него ценнее его собственной. Он не ведет борьбу против людей за обладание собственностью или за власть над ними. Требования справедливости совпадают для него с требованиями любви. Он борется против принципа, узаконивающего несправедливость, и вступает в единоборство с врагами справедливости. П. Лавров считает нравственно возмутительными такие явления в среде революционеров, как предательство, разложение, деморализация, недоверие, раздоры, нравственные сделки и уступки, сношения с врагами. Опасность для революционного движения представляют скептики, безобразники и паразиты, честолюбивые соперничающие лидеры. Обращаясь к сознательному революционеру, Лавров писал: "Держи крепко знамя своего убеждения борьбы за труд, справедливость, братство человечества. Это знамя должно быть чисто и незапятнано ни одной лишней каплей крови, ни одним лишним пятном хищнической собственности. Ты не имеешь права пачкать свое дело ни одним поступком, который мог бы бросить тень на это дело. Ты не имеешь права без крайней необходимости рисковать нравственной чистотой социалистической борьбы1. Таким образом, создается определенный "революционный кодекс чести". Справедливость, по мнению Лаврова, и есть "единственная святыня" социалистической нравственности.
Отличительной чертой революционного терроризма XIX в. является своеобразный моральный кодекс чести, в котором причиненное зло (убийство другого человека) уравновешивается готовностью пожертвовать собственной жизнью. Отсюда и выбор собственной гибели в ходе террористической акции, когда можно подорвать одной бомбой и себя, и противника (террористы-смертники). Отсрочки террора и неудачи нередко были связаны с тем, что заговорщики не хотели лишних жертв. Хрестоматийный случай произошел с Каляевым, который сорвал покушение на Великого князя Сергея потому, что в карете вместе с тем были дети. Савинков, не задумываясь, направил бы оружие против офицеров, но скорее бы покончил с собой, чем застрелил солдата. Моральный кодекс террориста не имеет уже такого большого значения в XX в.
Революционная борьба включает, таким образом, и необходимость насилия. Прогресс общества в заданных враждебных условиях не осуществим без насильственных действий. Понятие "необходимое насилие" отграничивает оправданное насилие от "лишнего насилия", бессмысленного кровопролития. При этом П. Лавров называет насилие "гадким оружием", говорит, что "продукты необходимой борьбы" могут быть гадки для самого революционера, а идея "крайней необходимости" может повести далеко и ею можно оправдать всякое насилие. Революционер должен уметь различать "необходимое" и "лишнее" в конкретных обстоятельствах. Есть примеры, когда террористы вызывали к себе уважение именно тем, что ограничивали свои действия так, чтобы не пострадали невиновные, дети или случайные прохожие. Нравственную проблему представляет не насилие как таковое, а "лишняя капля крови". Гарантия ненасилия заключается в личной нравственности революционера, а не в теории и абстрактном гуманизме. Этика абстрактных принципов не должна отрицать нужды миллионов людей. Может быть, именно моральная, справедливая, гуманизированная политика и должна, как это ни странно, применять насилие. Ценность человеческой жизни - это не только нравственное понятие, но политическое и экономическое. Думается, что реальная альтернатива терроризму и способ борьбы с этим явлением состоят в освобождении угнетенных, в немедленной реакции на институциональное попрание основных человеческих ценностей, в ликвидации остатков деспотизма и привычки управлять методами диктата, насилия, шантажа. Именно тирания действует так, чтобы подавить дух сопротивления, дух нации и гражданскую мораль. Вольно или невольно террористические организации перенимают этот метод и также избирают своей мишенью общественную мораль. Они не используют стратегию "лобового удара" против превосходящей силы врага. Им удается выявить фактическую незащищенность индивида в современных демократиях, расколоть общество, частично завоевать на свою сторону симпатии людей и даже заслужить их уважение. О террористах нередко судят по характеру их жертвы, которая бывает ненавистна многим и в общественном мнении заслуживает возмездия.
Итак, террористам инкриминируют умышленные, подготовленные, идеологически обоснованные политические убийства, то есть сознательное нарушение фундаментальной моральной нормы "не убий", являющейся принципом христианской этики, гуманизма и светской концепции прав человека. Террористы являются наследниками идеологии насилия и убийства, традиции, которая не умерла и имманентна либеральному сообществу. Между тем правительства "национализируют" человеческие жизни и заставляют людей убивать друг друга, когда погибших насчитывается много тысяч, к которым надо прибавить раненых и беженцев. В среднем жертвами террористов являются 500 человек в год.
Терроризм показывает, что индивидуальность в либеральном обществе не защищена и частное лицо ответственно за государственную политику уже потому, что пользуется плодами национальной системы распределения благ, преимуществами гражданства, качества жизни, инфраструктурой общества, в отличие от групп, отвергнутых этой системой. В идеологии либеральное общество характеризуется как "партиципационная культура", которой причастны все добровольно, сознательно и по нравственному убеждению. Если это правда, в таком обществе нет посторонних и абсолютно невиновных, тех, кто хотел бы получать только блага от общества и не знает цены этих благ.
Можно думать, что справедливость и гуманность в их нынешнем состоянии плохо подходят друг другу. Всем известен пример упразднения справедливости во имя гуманизма в христианской доктрине "милости и всепрощения". Вполне возможен конфликт между справедливостью и гуманизмом. Справедливость может быть аморальной и, в свою очередь, упразднять гуманизм. В политической борьбе можно потерять моральные критерии и деградировать. Идеалистически мыслящий русский философ Н. Бердяев сделал вывод о том, что "философский и этический идеализм должен одухотворить и облагородить социально-политическую борьбу, вдохнуть в нее душу живую, но он никак не может привести к пассивному отношению к окружающему миру, к терпеливому созерцанию насилия и надругательства над человеком, над его духовной природой"1. Для морали террористов большую опасность представляет "спокойная совесть", излишняя самоуверенность, привычка к насилию, мстительные чувства, героизация насилия, все, связанное с созданием своей особой нравственной субкультуры и ассимиляцией в современную массовую культуру. По некоторым наблюдениям, терроризм со временем стал более грубым, менее эффективным, все больше похожим на рутинную работу банд и преступных группировок. Потерял свое прежнее значение моральный кодекс террориста. Действия приобрели какую-то театральность и ненатуральность, отчасти в связи с популяризацией терроризма на телевидении. В силу ряда причин ценность человеческой жизни продолжает снижаться. Для сторонников терроризма человеческая жизнь уже не имеет реальной ценности, а только символическую ценность. Они протестуют против либерального подхода к идеалам и ценностям других людей, который можно представить в терминах толерантности и плюрализма. Как кажется, вместо него предлагается опять идеологическое иго, т.е. какие-то иррациональные категоричные формы и догматика, которые органичны для средневековой практики. Ценную нравственную героику нужно как-то отличать от индивидуализма. Терроризм внутренне связан с идеей мистической революции как эмоционального взрыва или катарсиса, который может быть инициирован нестандартными и противоправными действиями отдельных личностей. Террористы как будто стремятся реставрировать так и неосуществленные идеалы свободы, равенства и братства, социальной справедливости, но попирают при этом общепринятые нравственные нормы, оскорбляют нравственные чувства, совершают ужасное с моральной точки зрения. Они реагируют на бесправие, но попирают правовую идеологию, ставят себя в исключительное положение. Против терроризма, помимо всего прочего, говорит его собственная эволюция, выражающаяся в том, что его агенты все больше освобождают себя от моральных ограничений, которые выступали бы в виде моральных кодексов или как-то иначе. Сегодня террористы реже действуют открыто. Поведение террористов лишается постепенно индивидуальной героики, романтизма, жертвенности, идеи, которая их оправдывала и облегчала их совесть.
