УПП

Цитата момента



Душевно здоровый человек унижен и оскорблен быть не может.
Так, проверим!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Нет ничего страшнее тоски вечности! Вечность — это Ад!.. Рай и Ад, в сущности, одно и тоже — вечность. И главная задача религии — научить человека по-разному относиться к Вечности. Либо как к Раю, либо как к Аду. Это уже зависит от внутренних способностей человека…

Александр Никонов. «Апгрейд обезьяны»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d3651/
Весенний Всесинтоновский Слет
М.Жванецкий

 

Михаил Жванецкий

Если бы я был…

В конце каждой улицы поставить турникеты. Конечно, можно ходить и так, и на здоровье, но это бесшабашность — куда хочу, туда и хожу. В конце каждой улицы поставить турникеты. Да просто так. Пусть пока пропускают. Не надо пугаться. Только треском дают знать. И дежурные в повязках. Пусть стоят и пока пропускают. Уже само их присутствие, сам взгляд… Идешь на них — лицо горит, после них — спина горит. И они ничего не спрашивают… пока. В этом весь эффект. И уже дисциплинирует. В любой момент можно перекрыть. Специальные команды имеют доступ к любому дому, и так далее.

По контуру площадей — по проходной. Вдоль забора идет человек, руками — об забор. Ну, допустим, три, четыре перебирания по забору — и в проходную, где его никто не задерживает, хотя дежурные, конечно, стоят. Красочка особая на заборе, ну, там, отпечатки и так далее. Да боже мой, никто с забора снимать не будет — бояться нечего. Но в случае ЧеПе… отпечатки на заборе, и куда ты денешься? А пока пусть проходят и без документов. Хотя при себе иметь, и это обязательно на случай проверки, сверки, ЧеПе. То есть, когда идешь на дежурного, уже хочется предъявить что-нибудь. Пройдешь без предъявления — только мучиться будешь. Со временем стесняться проверок никто не будет Позор будет непроверенным ходить. Тем более — появляться неожиданно и где попало, как сейчас. Или кричать: «Мой дом — моя крепость» — от внутренней распущенности.

Но в коридорах дежурных ставить не надо. Пока. Начинать, конечно, с выхода из дома. Короткая беседа: «Куда, когда, зачем сумочка? Ну а если там дома никого, тогда куда?» И так далее. Ну, тут же, сразу, у дверей, чтоб потом не беспокоить. И ключик — на доску. Да, ключик — на доску. То есть чтоб человек, гражданин не чувствовал себя окончательно брошенным на произвол. Разъяснить, что приятнее идти или лежать в ванной, когда знаешь, что ты не один. Что бы ты не делал, где бы ты ни был, ну, то есть буквально — голая степь, а ты не один, и при любом звонке тебе нечего опасаться — подымаются все. При любом крике: «Ау, люди!» — из-под земли выскакивает общественник: «Туалет за углом» и так далее. Ну, это уже ЧеПе, а гулять надо все-таки вчетвером, впятером.

А если в гости — не забыть направление. Это тоже обязательно. От своего дома оформляется местная командировка в гости: убыл, прибыл, убыл. Ну, конечно, дать диапазон, чтоб человек чувствовал себя свободно. Хозяин буквально чем-нибудь отмечает. Ну буквально, ну чем-нибудь буквально. Ну, да той же печатью, господи. Но ставить время с запасом, чтоб гость неторопливо собирался.

Контроль личных сумок — даже и не надо в каждом доме, только в узловых пунктах: подземный переход, вокзал, базар. Для чего? Чтоб примерно питались все одинаково. Это что даст? Одинаковые заболевания для врачей, одинаковый рост, вес для пошивочных мастерских и, конечно, поменьше незнакомых слов, поменьше. Употреблять буквально те слова, что уже употребляются. Чтоб не беспокоить новым словом. И для красоты через каждые два слова вставлять «отлично», «хорошо» и так далее. Ну, например: «Хорошо вышел из дому, прекрасно доехал, отлично себя чувствую, одолжи рубль…» — и так далее.

Начинать разговор так: «Говорит номер такой-то». Да, для удобства вместо фамилии — телефонные номера. Имена можно оставить. Это и для учета легче и запоминается. Допустим: «Привет Григорию 256-32-48 от Ивана 3-38-42». Пятизначник. Уже ясно, из какого города, и не надо ломать голову над тем, кто кому внезапно, подчеркиваю — внезапно, передал привет. Со временем, я думаю, надо будет брать разрешение на привет, но очень простое. Я даже думаю, устное.

С перепиской тоже упростить: все письма писать такими печатными буквами, как вот эти индексы на конверте. Вначале, конечно, непривычно, выводить долго, но настолько облегчается работа почты… И в таком состоянии много не напишешь. И, конечно, вместо автоматических телефонных станций я б восстановил старые, с наушниками и ручным втыканием в гнезда. Вот подумайте — много людей освободится. Причем для упрощения и удобства с выходящими из дому беседует уличный контроль. Дальше — контроль проспектов, потом — площадей. С теми, кто из города, работает высококлассный междугородный контроль. Ну а, не дай бог, при выходе из государства — вовсю трудится наша гордость, элита — общевыходной дроссельный контроль под условным названием «Безвыходный». У них и права, и техника, и максимум убедительности, чтоб развернуть колени и тело выходящего назад. Лицо можно не трогать, чтоб не беспокоить. То есть в такой обстановке горожанин и сам не захочет покидать — ни, ты понимаешь ли, родной город, ни, ты понимаешь ли, родную улицу, а потом и дом станет для него окончательно родным.

1979

Тщательнее

Я хочу вот что сказать: ведь для себя работаем и, что еще хуже, — для внутреннего употребления.

Я не имею в виду импорт. Я имею в виду внутреннее глотание. Как в аптеке пишут. Никуда это не уходит. Это свой другой такой же должен глотать. Это не стрижка, которой и массе мы не овладели. Значит, так и ходим. Человек в плохой стрижке может что-то изобрести или встать утром и поехать-таки на работу. И в суровом пальто поедет. Он не поедет, если чего съел для внутреннего употребления. Что смешно: те лекарства, что подробно делаем; точно выдерживая технологию, сами и глотаем. А потом слышны медицинские крики, — как же, точно по формуле СН3СОС2Н5 плюс метилхлотилгидрат на пару не помогает, а точно такая же швейцарская сволочь эту бациллу берет. Опять проверяем СН3СОС2Н5 на пару — не берет, и, что особенно противно, название у них одинаковые. Опять говорю — нам же самим это глотать!

Те, что сравнивают, сидят, глотают то, что берет, и с сожалением смотрят вниз и думают: когда же мы тут научимся? Ну а Швейцария, совсем маленькая страна, Красноярский край покрывает ее, как бык овцу. Она тужится я работает, как дизель в Заполярье, но не в состоянии вылечить всех желающих в той далекой стране, где мы как раз и процветаем.

Тщательней надо, ребята, формулу нам дали СН3СОС2Н5 два часа на пару, и не берет. Должна брать… Может, руки надо помыть тому заскорузлому пацану, что колбу держит. Не хочет сам — силой помыть.

Может, излишне трясет в наших пульманах, может, с перепою сыплют мимо пробирки. Я же говорю — делаем только для себя. Тут особенно тщательно надо, ребята.

Не надо чай на кирзе настаивать — потравим друг друга окончательно. Мало того, что в нехороших прическах, так еще с дурным пищеварением. Ежели, конечно, задаться целью извести народ, как-то уменьшить нагрузку на почву, тогда надо продолжать и аспирин, и бормотуху, и вот эти колодки каторжные для модельной обуви, что внутрь глубоко идет — туда, за Тюмень, где как раз в них круглый год и ходят.

Или грузовики, что не заводятся на морозе в отличие от тех, что заводятся, хотя очень похожие. А на морозе греметь ключами всегда приятней, тем более что страна северная и мороз повсюду. А тот же «Фиат» как раз заводится на Севере, а «Москвич» — как раз нет.

Тщательней надо, ребята. Ни на кого ваше упорство не действует, только на своего брата в телогрейке. Потому что тот, кто выбирает, выберет «Фиат», а тот, кто не выбирает, долго глядит вдаль, силясь в далеком Ижевске разглядеть своего коллегу, с таким трудом собравшего именно вот эту коробку передач. И довольно похоже. И что-то даже залил туда. То ли свое; то ли чужое, оно все равно на морозе только вместе с шестерней отлетает.

Тщательней надо, ребята. Общим видом овладели, теперь подробности не надо пропускать. И если дома из газовой горелки вода пошла, а из водопровода — газ, ни на чьи нервы не действуем, ни до кого этот метод не доходит, кроме своего, такого же невообразимого, что у бочки греется под этот рассказ.

Так что, думаю, если до таких же неимоверных высот, что мы достигли в ремонте, мы бы поднялись в изготовлении, та же Голландия валялась бы у нас в ногах с просьбой одолжить ХТЗ на недельку. А уж от подольской швейной машины шпионов отгоняли бы, как мух поганых. Но, если еще можно шутить с коробкой передач, то с этим порошком, повторяю — СН3СОС2Н5 два часа на пару, надо тщательней, ибо, в отличие от распредвала, мы их берем внутрь и быстро усваиваем, зеленея от надежды, а ходить потом и с микробом и с лекарством внутри — это двойная гибель, от которой надо спасаться третьим раствором — снова Сыктывкарского завода глубоких лекарственных препаратов. Так что тщательней надо, ребята.

Население у нас крепкое и в основном уже лечится само.

Теперь духовная пища: книги, фильмы, эстрада, керамика. Оно тоже, тот, кто может выбирать, что ему смотреть, — может, это смотреть и не будет. Тот для ознакомления ту же проклятую Швейцарию смотрит. Так что фильмы опять-таки делаем для себя. И вроде бы упорно смотришь, а ничего не видишь, и вроде колхоз не настоящий, и председатель так не ходит, не говорит, не ест. И влюбленные эти, взятые целиком из жизни голубей, тоже не человечески ходят у фонтана и не человечески смотрят вдаль. И тем, что никогда не были в колхозе, что-то не верится, а те, что живут и нем, жутко ругаются и матерно кроют Голливуд. Это все удар против себя. Кому надо, тот запрется и посмотрит «Бони М» или еще лучше — Аллу Борисовну с ансамблем.

Но опять-таки говорю: книгу можно отложить, из кинотеатра вырваться, коленвал проточить, но куда ты денешь лекарство от печени, кроме как в себя? Вот то — СН3СОС2Н5, на пару, что, в отличие от швейцарского, не берет микроб, а, наоборот, с ним сотрудничает. И если мы говорим о росте населения, то хотелось бы, чтоб не только за счет увеличения рождаемости в Азии благодаря отсутствию тех же медикаментов, но и за счет продолжаемости безболезненной жизни рода человеческого, где мебель, ковры и посуда не могут заменить интересного дела, будь то написание этих строк или приготовление лекарств. Ибо то и то для людей, для самого главного, внутреннего употребления.

1979

Ваши письма

Мы читаем письма и радуемся, насколько выросли интересы наших читателей. Семенова волнует, когда в его доме будет горячая вода. Письмо написано живо, заинтересованно, с оригинальным концом.

Липкин, пожилой человек, инвалид без ноги, мог бы отдыхать, но пишет, интересуется, когда отремонтируют лифт. Письмо написано прекрасным языком. со старинными оборотами, яркими примерами.

Целая группа читателей в едином порыве написала об ассортименте продуктов в близлежащем магазине. Не каждый профессионал найдет эти берущие за душу слова, так расставит акценты. Браво! Это уже настоящая литература.

Страстно и убежденно написано письмо о разваливающемся потолке. За каждой строкой, как под каждым кирпичом, встают живые люди наших дней. Чувствуется, как много пишут авторы. Уже есть свой стиль.

Условно произведения читателей можно разбить по сезонам. Зимой большинство увлекается отоплением, очисткой улиц. Осенью живо пишут о люках, стоках и канализации. Летом многих интересует проблема овощей и железнодорожных билетов. Ну нет такого уголка, куда бы не заглянуло пытливое око нашего читателя, где бы не светился его живой ум.

А насколько возрос уровень культуры! Каких горожан раньше интересовали вопросы зимовки скота, заготовки кормов? А сейчас люди поднимаются до требования соблюдать культуру животноводства, просят, умоляют укрепить дисциплину в животноводческих комплексах. Особо интересуются сроками убоя крупных рогатых животных.

Каких горожан интересовало, будет нынче урожай или нет, а сейчас многие спрашивают, что уродило, что не уродило, сколько засеяно гречихи и где именно она растет.

Мы читаем письма и радуемся многообразию ваших вопросов. Хочется надеяться, что читатели радуются многообразию наших ответов.

1979

Трудности кино

Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получается ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит — еще ничего, а как рот откроет — так пока не идет. Или, там, собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности…

Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну, чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И, видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.

Женская гордость — так, чтоб без мата, изнутри… Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит: «Гордая очень». А когда откроется, так еще пока не доносит — вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.

Граф английский — тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну, если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.

Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще — в сумку. А это реквизит.

И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или — весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.

Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради бога, не хотят другого, ради бога.

Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение… Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент… «Извольте, позвольте», «Только после вас», «Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении». Не идет фраза: «Позвольте, я возьму на себя» — или: «Вам ведь трудно, разрешите я…» А уж фраза: «Я вами руководил, я отвечу за все» — прямо колом в горле стоит. А такая: «Мне не дорого мое место, дорого наше дело» — получается только по частям.

Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.

Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.

Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.

Ну а там — баночное пиво, омары, крики «Я разорен!» или «Мне в Париж по делу!» хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.

Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.

1981

Сосредоточенные размышления

Зарядку себе придумали, лишь бы не работать! Лишь бы дурака валять!

Здоровый бугай поднимает три гири впустую — воздух перемешивает. Пускай камни таскает или вагонетки с углем. И платить ему не надо: он же за гири денег не берет!

Если весь народ по утрам вместо гирь будет яму копать, знаете, какая колоссальная экономия будет?! А если другие туда воды накачают и гусей пустят… На каждого получится по два гуся.

Я ж не один день думал!

А этот футбол — двадцать два бугая мяч перекатывают. А если вместо мяча дать каток, они же за полтора часа все поле заасфальтируют. А зрители еще по рублю дадут. Бешеные деньги пойдут.

А марафонца видали? Страус. Сорок километров дает бегом. Его кто-нибудь использует? Он же бежит пустой! А если он почту захватит или мешок крупы в область? У нас же составы освободятся. Я уже не говорю про штангистов. Человек полтонны железа поднимает и обратно кладет. Так дайте ему груз, чтобы он его наверх подавал. Бочки с селедкой, раствор, ящики с кирпичом пусть выталкивает. И рекорды ставь: ты — две бочки, я — четыре, чемпион мира — шесть!

Кто у нас остался? Артисты, художники, ревматики, склеротики и прочий боевой отряд физически недоразвитых людей. Их надо использовать на тонких работах. Вот балерина крутится. Крутится, крутится, аж в глазах рябит. Прицепить ее к динамо — пусть ток дает в недоразвитые районы.

А ты, иллюзионист, у тебя из пустого ведра курица вылетает. Иди, обеспечивай народ курями. Ведра у всех есть, куры не у всех. Тебе каждый спасибо скажет, если честно будешь работать.

А писатель пишет. Ходит туда-сюда, обдумывает. Что он там напишет, никому не известно, а пока ходит — прицепить к нему рычаг, пускай воду качает. Хоть какая польза будет…

Вот так каждого использовать. Такое будет! Такое состояние благо. Такой прогресс. Такой урожай. Вместо голубей этих дурных на крышах индюки будут сидеть, и тогда сразу вперед скакнем. Я ж не один день думал, что я, дурак?!

1965 – 1969

В век техники

Мы живем в век техники. Выходим на международные рынки. Машины у нас хорошие, отличные, но их надо рекламировать.

Вот на заводе номер восемь дробь шесть, вобщем, на одном из наших предприятий изобретатель Серафим Михайлович… Вобщем, один чудак изобрел машину для этого… В общем, не дураки сидят.

Целый год работал над машиной, и решили машину в Париж на выставку отправить. Правда, самого не пустили, у него кому-то чего-то не понравилось в рентгене, анализы у него не те. Так что поехал я, у меня в этом смысле не придерешься — все качественное и количественное. И девчушка еще из колхоза поехала, ей давно обещали во Францию. Девчушка как раз еще кое-что в физике помнила. А я сам, понимаешь, подустал… Все это мотаешься, гоняешься, перевариваешь эти процессы, все это осваиваешь, так что уже элементарные законы начинаешь подзабывать. Не то что там Джоуля-Ленца или Ома, но и Архи… этого… меда уже конкретно себе в лицо представить не можешь. Вот так! Но дядя я представительный, сами видите, черная тройка, баретки, шляпа сидит, как на гвозде.

Пред отъездом с изобретателем переговорили: выяснили там, какие заряды, какие притягиваются, какие оттягиваются… Ну, вобщем, сели, поехали! Приезжаем, слышу на платформе: «Пардон, пардон.» Что же это, уже Париж? Ну, прибыли в павильон, распаковались. Народу набежала уйма. Машина — всеобщий восторг!

Я уже речь толкнул и закончил по-французски. Так и сказал: «Селяви!» в смысле — есть что показать! Народ мне кричит: «Включайте». Я уже через переводчика говорю: «Нам понятно, граждане французы, ваше нетерпение…»

Только это я сказал…

И вот тут мы куда-то что-то воткнули…

Потом меня спрашивали: «Куда ты воткнул, вспомни давай!»

Комиссия приехала из Москвы, меня спрашивала «Куда ты втыкал, ты можешь вспомнить?» Какое вспомнить, когда врачи ко мне вообще два месяца не допускали, у меня состояние было тяжелое.

Девчушка, та покрепче оказалась, но у нее что-то с речью случилось и не может вспомнить, как доить. Принцип начисто забыла. Откуда молоко берется, не помнит. Сейчас ее колхоз за свой счет лечит, врачи говорят, есть надежда.

Ну, павильон-то быстро отремонтировали, там ерунда, только крышу снесло.

Машину собрали… в мешок и привезли уже другие люди. Хотели изобретателя под стражу взять, но я в это время в больнице лежал, тут за него коллектив поручился, так что просто взяли подписку о невыезде. Легко отделался…

Я вот, как видите… Маленько перекос, и вот не сгинается. Говорят, могло быть хуже. Но, ничего, я подлечусь. Живем в век техники! Так что, может, еще и в Японию поеду!

А что вы думаете? Селяви!

1965 – 1969

Берегите бюрократов

Мальчики, девочки, деточки, дамочки! Отнесемся бережно к окружающей нас природе. К ее разнообразным формам. Не допустим полного уничтожения бюрократов. Пусть их вид нам неприятен. Что делать? Все в природе увязано и укручено. Уничтожишь одно звено — рушится другое. Уничтожишь бюрократов — испортится народ.

Представьте: только попросил — сразу дали! Только подошел — подписали! Только обещали — тут же сделали! Что же это такое?! Люди дома сидят. По телефону договариваются, животы пошли, инфаркты, общая вялость, дети малоподвижные, мужчины нерешительные, юноши женственные.

— Эй! А ну-ка, давай!

— Я — к вам.

— Отказать!

— Как?..

— А так!

Я — к другому.

— А я этот вопрос не решаю.

Я — к третьему.

— Это не по моей специальности.

— Это не в моей компетенции.

— С этим обождем!

— С этим переждем!

И тут чувствуешь, как у тебя второе дыхание прорезается. Легкость в теле необыкновенная. Упругость удивительная. Ножки напружинил и пошел по кругу!

Отказать — хорошо!

Подождать — хорошо!

Переждать — мирово!

Мчишься по городу крепкий, легкий, закаленный и только слышишь: хлоп-хлоп! Буль-буль!. Слабенькие отпадают, хрум-хрум — косточки ихние хрустят…

Но остаются самые-самые! Самые зубастые, самые жилистые. Вы мне: «Отказать!» А я с женой, с детьми — в приемную! Хлоп на пол!

— У меня течет.

Вы мне: «Убирайтесь вон!» А я из колодца:

— Здрасте. Это у меня…

Вы мне: «Пошел вон!» А я из-под машины, из-под колеса:

— Здрасте, это у меня промокает.

Вы самолетом, а я через винт.

Вы за границу. А я в Монтевидео из-под пальмы:

— Здрасте, это у меня…

— Ах, чтоб ты пропал! Откуда ты такой выискался?

— «Откуда»? А путем вашего искусственного отбора. Скорость, как у гепарда, кожа, как у хамелеона, челюсть своя и запасная, справа автобиография, слева справка о состоянии здоровья, в зубах прописка, в глазах вид на место жительство!

И плотным строем пошел! Только ветер в ушах, только пыль по дороге, и жилмассив в одну линию сливается.

Отказать — хорошо!

Отложить — хорошо!

Переждать — мирово!

Табличкам не верим. Мест нет — найдешь! Билетов нет — поишешь!

Самолеты не летят — отправишь!

Ни черта не страшно нам, закаленным, перченным, проверенным. Мужчины поджарые, женщины стройные, население красивое!

Не трогайте бюрократов! Большая польза от них происходит.

Сколько лет мы их терзаем. А они все есть. Знаете почему? Мы их породу улучшаем — съедаем самых слабых!

1965 – 1969

Дай ручку, внучек!

Дай ручку, внучек! Юзик, Юзик, дедушка не может быстро, дедушка устал. У дедушки ноги старенькие. Давай посидим. Ты же хороший мальчик. Сядь, Юзенька, сядь, дорогой. Я сказал сядь! Я стенке сказал или кому я сказал?! Дедуля что сказал?.. Что надо дедуле сказать?.. А, бандит, чтоб ты был здоров, арестант. Если бы у меня было такое детство! Ну-ну…

Наша мама всегда стирала, а мы всегда ходили грязные… И какой гвалт… Пятеро хотят писать, один хочет селедку. Какие книжки, какие тетрадки?.. Я еще получил очень удачное образование, я чинил примуса. Ты слышишь, Юзик, головки, пистоны, насосы, я знаю, главное — это керосин, чтоб он горел… Моя вся жена пропахла керосином. Нас нельзя было позвать в гости: они от нас имели аромат… Собаки падали в обморок. Ты не знаешь, что такое примус. Вся Одесса качала по утрам и вечерам, и ревела, и взрывалась.

Я тоже был отчаянным, я имел троих, и они выросли. Старший стал военным, утонул в Керченском проливе в первые дни войны. Младший окончил политехнический, уехал в Новосибирск, твоя тетя закончила консерваторию, сидит в Москве… Все разъехались, все ищут счастья. Только мы остались на месте… Ты знаешь, Юзик, я так смотрю и думаю, что я такого сделал особенного?.. Так я тебе скажу, что. Ничего… Все вложил в детей. Стакан молока — дети. Кусочек яблока — дети. Ложка сахара — дети. Твой папа был слабый мальчик, ему нужны были витамины. А твоей тете нужен был приличный инструмент — она в консерватории. Так всю жизнь. Вы маленькие мы переживаем, что вы болеете, вы старше мы переживаем, что вы плохо кушаете. Потом вы устраиваете нам попадание в институт — мы ночи не спим. Потом вы женитесь — с нами такое творится, моим врагам!

Что надо сказать дяде? Ну!.. Здра… Ну!.. Здра… Ох, я ему напомню, так он всю жизнь будет помнить. Ну!.. Здра… Такой буц здоровый, четыре года скоро.

Отдай девочке мячик. Отдай, солнышко. Ухаживай за ними. Все равно они отдают нам больше, если они хорошие. Все равно они отдают нам все, если они золотые. Твоя бабушка была и ударник, и застрельщик, и я знаю кто?.. А дети на ней, весь дом на ней. Я ей говорю, Соня, перестань… Перестань. Дети все устроены, мы на пенсии. Перестань, Соня, поспи до восьми. Поедем к детям. Дети за нами будут ухаживать.

И мы сели на колеса и поехали в Новосибирск, где твой папа кандидат, а мама аспирант. Все математики, все в очках, а кто будет варить обед?.. И я вижу, моя Соня стирает, а я выкручиваю. Она моет полы, я стою в очередях.

Кое-как поставили этих кандидатов на ноги. Поехали к дочке. Уже Москва, уже скрипачка, уже все удобства. И что я вижу?.. Соня стирает, я выкручиваю. Соня варит, я стою в очередях.

Поставили на ноги скрипачей, сняли у них с шеи детей, вернулись домой. Дома отдохнем. Летом у моря. Мы на пенсии. Дети съедутся, будут ухаживать. Дети съехались… Что я вижу, Юзик?.. Соня стирает, я выкручиваю. Соня варит, я тяну с базара кошелки — лошади оборачиваются. Дети должны отдохнуть. У детей один только месяц. Так мы не пойдем на море. Я не помню, когда я был на пляже. Лет десять назад. Случайно. Неважно. Мы отпляжили свое.

Что нам надо, Юзик?.. Чтобы у детей наших было немножко больше счастья, чем у нас. Чтоб ты уже попал в институт и удачно женился: есть такие жены — моим врагам, ты же знаешь. И чтоб у тебя были хорошие дети, и чтобы они попали в институт, и удачно женились, и чтобы у них были свои дети, тоже хорошие и тоже способные. А мы будем ездить и не будем говорить о болячках. Потому что у кого их нет, и еще не хватает об этом говорить.

И будем смотреть на наших внуков, и радоваться, и потихоньку уходить… А все это называется просто — хорошая старость.

Правда, Юзик?.. Ты же все понимаешь. Ну, давай ручку дедушке, золотко. Мы уже идем. Бабушка нас ждет. Дай ручку. Чтоб ты не знал, что я видел… Чтоб ты был здоров! Юзик, дедушка не может быстро, не забывай.

1965 – 1969



Страница сформирована за 1 сек
SQL запросов: 173