Как?! Вам ничего не говорили?
Все наши несчастья начинаются фразой «Как, разве вам ничего не говорили?»
О н (по телефону). Девушка, девушка, в чем дело? У меня уже несколько дней молчит телефон, девушка?
О н а. Как? Разве вам ничего не говорили?
О н. Нет.
О н а. А вы открытку получали?
О н. Нет.
О н а. Как? Вы же должны были получить.
О н. Да. А я не получил.
О н а. Вы должны были получить. (Кладет трубку).
О н (набирает). Девушка!..
О н а. Пятнадцатая.
О н. Уважаемая пятнадцатая. У меня уже три дня молчит телефон.
О н а. А вам ничего не говорили?..
О н. Нет, нет, ничего. И открытки не было. А что случилось?
О н а. Должна была быть. А из управления вам звонили?
О н. Нет.
О н а. Странно.
О н. Что случилось?
О н а. Вам изменили номер.
О н. Девушка, миленькая, пятнадцатая, не бросайте. За что? Почему?
О н а. Там узнаете.
О н. Может быть, вы знаете, почему нет писем, телеграмм. Уже очень долго.
О н а. Как, вы еще не знаете? (Щелкнула. Отключилась).
О н. Нет, нет. Что случилось? Пожалуйста!
О н а (щелкнула, включилась). Уже месяц, как вам поменяли адрес.
О н. Ой! Ай! За что? Куда бежать? Всему дому поменяли?
О н а (щелкнула). Нет. Только вам.
О н (растерянно). Что же делать? Я же так жду. А тут приходят письма, повестки на фамилию Крысюк. Куда их переслать?
О н а. Постойте, вам что, действительно ничего не говорили?
О н. Нет.
О н а. Это вам.
О н. Как?.. Я же…
О н а. У вас изменилась фамилия в связи с вводом новой станции. Разве вы не получали открытку?
О н. Нет… Что же теперь делать? Меня же никто не знает…
О н а (щелкнула). Вас предупредили. Вот у меня список. Против вас стоит птичка: «Предупрежден».
О н. Нет, нет. Я ничего не получал.
О н а. Значит, получите. (Щелкнула, положила трубку).
О н (набирает). Девушка…
О н а. Восьмая.
О н. Мне пятнадцатую, пожалуйста.
О н а. Минутку.
О н. Простите, милая пятнадцатая, как меня теперь зовут?
О н а. Это Крысюк?
О н. Д-да…
О н а. Сейчас, сейчас… Семен Эммануилович.
О н. Так я уже не…
О н а. Нет-нет. Это все осталось. Год рождения — 1926.
О н. Мне же сорок два…
О н а. Это по-старому. Вам теперь пятьдесят шесть, еврей!
О н. Опять?!
О н а. Да. Родители — кулаки-землевладельцы.
О н. Откуда? Что? Какие землевладельцы? Мы из служащих…
О н а. Нет, нет. Это изменено. Вам должны были послать открытку, но я вам могу зачитать, если хотите.
О н. Да. Да. Обязательно.
О н а. Крысюк Семен Эммануилович, пятьдесят шесть лет, из раскулаченных, продавец.
О н. Кто?
О н а. Продавец овощного отдела.
О н. Позвольте. Я врач. С высшим. Первый медицинский в пятьдесят втором году.
О н а. Нет, нет. Это отменено. Вы продавец.
О н. Где, в каком магазине?
О н а. Вы сейчас без работы. Вы под следствием и дали подписку.
О н. За что?
О н а. Недовес, обвес. Этого в карточке нет, то ли вы скрывались. Я не поняла. Вам пришлют. Там что-то мелкое. Ну, и у вас родственники там…
О н. Нет у меня там.
О н а. Теперь есть.
О н. Где?
О н а. В Турции.
О н. Турки?
О н а. Нет… Сейчас палестинцы. Тут написано, что вы подавали какие-то документы. Что-то просили.
О н. Что просил?
О н а. Тут не ясно. Вам отказано. И от соседей заявление. Просят вас изолировать.
О н. Мы же незнакомы. Я их никогда не видел.
О н а. Просьба рассматривается. Скажите спасибо, что у меня время есть. Я не обязана отвечать, я завтра ухожу в декрет, так уж сегодня настроение хорошее!
О н. Спасибо вам, пятнадцатая, пусть ваш ребенок будет здоров.
О н а. Так что вы сейчас из дому не выходите. Соседи могут избить вас.
О н. Ладно. Спасибо. А тут письма, повестки на имя Крысюка, что делать?
О н а. Ну как? Отвечайте. Это вам все!
О н. Простите, у меня дети есть?
О н а. Сейчас… Маша, посмотри у Крысюка дети… (Щелкнула). Минуточку! (Щелкнула). Двое. Сын восемнадцать и дочь двадцать семь.
О н. Где они?
О н а. Он спрашивает, где они. (Щелчок). Уехали в прошлом году.
О н. Они мне пишут?
О н а. Минуточку. (Щелчок). Им от вашего имени сообщили, что вы скончались.
О н. А всем, кто меня вспомнит под старой фамилией?..
О н а. Лучше не стоит общаться. У вас и так хватает… Вам еще — курс лечения…
О н. От чего?
О н а. Здесь сказано — туберкулез.
О н. Но я здоров.
О н а. Сказано — кашель.
О н. Возможно.
О н а. Вам тут что-то положено.
О н. Что?!
О н а. Штраф какой-то.
О н. Спасибо.
О н а. Да! Вы должны явиться.
О н. Ну и черт с ним.
О н а. Нет. За деньгами. Перевод был. Но вас не нашли.
О н. Как — не нашли? Вот же находят все время.
О н а. Вас не нашли и отправили обратно.
О н. Откуда перевод?
О н а. Не сказано.
О н. Скажите, девушка, а внешность мне не изменили?
О н а. Вот вы даете. А как же можно внешность изменить? На глупости у меня нет времени. (Щелчок).
О н. Так что же мне делать?
Г о л о с и з т р у б к и. Ждите, ждите, ждите…
19..
Общий порядок
Обыкновенное времяпрепровождение нашего человека — смотреть, как бы чего не свистнули, другие — наоборот, и оба заняты. Половина пассажиров следит за тем, чтобы другая половина брала билеты в трамвае, и первая половина уже не берет: она на службе. Таким образом, едет по билетам только половина народа. Так же как половина населения следит за тем, чтобы вторая половина брала в порядке очереди, и сама, естественно, или, как говорят, разумеется, берет вне очереди, из которой тоже образуется очередь, параллельная первой. И те, кто стоял в живой очереди, зорко наблюдают за порядком получения в очереди, которая вне очереди, чем и достигается вот эта прославленная всеобщая тишина.
1983
Конечно, успехи медицины огромны
Десяткам тысяч возвращено зрение, миллионам возвращен слух. Правда, с появлением зрения возникают новые проблемы: квартира — ремонта, изображение в зеркале требует замены.
С возвращением слуха слышны крики в трамвае и юмор, комментарии по телевидению международной жизни.
Массу людей вылечили от болезней желудка. Им нельзя было есть жирное. Теперь можно есть все. Все, что есть, можно есть. То есть появление новых лекарств к исчезновение старых продуктов образует взаимозаменяемые пары.
Обильная пища вызывает склероз сосудов.
Ограниченная — вспыльчивость.
Сидение — гипотонию.
Стояние — тромбофлебит.
Что с человеком ни делай, он упорно ползет на кладбище…
19..
Паровоз для машиниста
Здесь хорошо там, где нас нет. Здесь, где нас нет, творятся героические дела и живут удивительные люди. Здесь, где нас нет, растут невиданные урожаи и один за другого идет на смерть. Здесь, где нас нет, женщины любят один раз и летчики неимоверны. Как удался фестиваль, где нас не было. Как хороши рецепты блюд, которых мы не видели. Как точны станки, на которых мы не работаем. Как много делают для нас разные учреждения. А мы все не там. А мы в это время где-то не там находимся. Или они где-то не там нас ищут?
И выступают люди и рассказывают, как они обновляют, перестраивают, переносят, расширяют для удобства населения. Для удобства населению, население, населением — где ж это население… ниям… нием?.. И дико обидно, что все это где-то здесь. Вот же оно где-то совсем здесь. Ну вот же прямо в одном городе с нами такое творится — ночи не спишь, все вскакиваешь — где? Да вот же тут. Да вот тут, буквально.
Ведь модернизировали, подхватили, перестроились, внедрили новый коэффициент, включаешь — не работает. И медленно понимаешь, что нельзя, конечно, оценивать работу таких огромных коллективов по машинам, которые они клепают.
Ну, собирают они автобус, ну это же неважно, что потом водитель на морозе собирает его опять. Что при торможении на ноги падают вентиляторы и рулевые колонки, что веником проведешь по двигателю, сметешь карбюратор, фильтр, головку блока. И после всех улучшений она тупее любого водителя, ибо он успевает реагировать на уличное движение, она никак, хоть ты тресни. Конечно, лучше такую машину отдавать в мешке, кому надо, тот соберет, потому что не в машине суть, а в интереснейших делах. Гораздо важнее, что творится внутри предприятия, будь то театр, автозавод или пароход.
Смешно подходить к театру с точки зрения зрителя. На спектакли не ходят — от скуки челюсть выскакивает. А то, что режиссер непрерывно ищет и ставит, ставит и ищет? Театр первым отрапортовал о подготовке к зиме, ни одного актера, не занятого в спектакле. При чем тут пустой зал? Тогда получается, что театр — для зрителя, поезд — для пассажира, а завод — для покупателя?! Такой огромный завод — для покупателя? Нет! Это для всеобщей занятости.
Пароход — для команды, паровоз — для машиниста, столовая — для поваров, театр — для актеров, магазин — для продавцов, литература — для писателей! Нет и не может быть выхода из этих предприятий — настолько увлекательный процесс внутри. Смешно ждать снаружи чего-либо интересного. Схватил у самого передового коллектива пылесос — он не работает, потому что не он главный. При чем тут борщ, когда такие дела на кухне?!
Приходят на завод тысячи людей — строят себе базу отдыха, открывают новую столовую, озеленяют территорию, получают к празднику заказы. Что главное — занять эти тысячи работой или дать тем тысячам пылесосы, без которых они жили и живут?!
Стучит в море пустой пароход, дымит по улице пустой грузовик, стоит в городе пустой магазин, а вокруг кипит жизнь, люди поддерживают друг друга, выступают на собраниях, выручают, помогают в работе, знающий обучает отстающего, пожилой передает молодым, бригада избавляется от пьяницы, непрерывно улучшается и совершенствуется станочный парк, и научные исследования удовлетворяют самым высоким требованиям. А включаешь — не работает. И не надо включать. Не для вас это все. Не для того, чтоб включали, — для того, чтоб делали.
Где надо, работает, там потребитель главный. А где не надо, там процесс важнее результата; процесс — это жизнь, результат — это смерть. А попробуй только по результату. Это куда ж пойдут тысячи, сотни тысяч? Они пойдут в покупатели. Нет уж, пусть лучше будут производителями, пусть знают, чего от себя ожидать.
Смешно оценивать ТВ по передачам, больницы — по вылеченным. Конечно, мы по количеству врачей обогнали всех, теперь бы отстать по количеству больных, но тогда пропадает смысл работы коллектива, загружающего самого себя. Тогда о нашей работе надо спрашивать совершенно посторонних. А разве они знают, что мы сэкономили, что отпраздновали, кого вселили, кого уволили? Что расскажет изделие о жизни коллектива? Что будет в новостях, которые так жадно ждет население: пущена вторая очередь, задута третья домна, пущен первый карьер, дал ток третий агрегат. Кто знает, сколько их там, когда начнут, когда закончат?
Определенность — это неисправимо, а неопределенность — это жизнь. Развернулись работы по озеленению. Не для озеленения эти работы. Пылесос работает? Нет! Один бит информации. А как сегодня дела у коллектива пылесосного завода, как с утра собираются люди, как в обед приезжают артисты, как между сменами торгует автолавка, как психологи помогают начальникам цехов, как дублеры работают директорами — миллионы битов, пьес, романов.
Пылесос для одного, пылесосный завод для тысяч. Потому так замолкают люди, собравшиеся в пароход, завод, в институт. Дадут одно поршневое кольцо и сидят пятьсот или шестьсот под надписью «поршневое кольцо», «гибкие системы», «топливная аппаратура». Огромная внутренняя жизнь, хоть и без видимого результата, но с огромными новостями, так радующими сидящих тут же, этакое состояние запора при бурной работе организма.
А машину как-нибудь дома соберем, квартиру достроим, платье перешьем, трактор придумаем, самолет в квартире склепаем и покажем в самой острой передаче под девизом: «Один может то, чего все не могут».
1986
Непереводимая игра
Наши беды непереводимы. Это непереводимая игра слов — даже Болгария отказывается. Они отказываются переводить, что такое «будешь третьим», что такое «Вы здесь не стояли, я здесь стоял», что такое «Товарищи, вы сами себя задерживаете», что значит «быть хозяином на земле». Они не понимают нашего языка, ребята. Как хорошо мы все придумали. Мы еще понимаем их, но они уже не понимают нас. Ура, границы перестают быть искусственными! Наш язык перестает быть языком, который возможно изучить. Мы можем говорить громко, без опасений. Шпион среди нас — как белая ворона. По первым словам: «Голубчик, позвольте присесть» — его можно брать за задницу. Зато и наши слова: «Эта столовая стала работать еще лучше» — совершенно непереводимы, ибо, если была «лучше»,зачем «еще лучше»? Да, это уж никто не поймет хотя и мы — не всегда.
А наши попевки: «порой», «иногда», «кое-где», «еще имеются отдельные…»? А борьба за качество? Кому объяснишь, что нельзя сначала производить продукт, а потом начать бороться за его качество? И что это за продукт без качества? Что такое сыр низкого качества? Может, это уже не сыр? Или еще не сыр? Это сыворотка. А сыра низкого качества не бывает. И велосипед низкого качества — не велосипед. Это все дерь. сырье! Которое должно стать велосипедом.
И стали низкого качества не бывает. Сталь — это есть сталь, кефир есть кефир, сметана — это сметана Но мы все правильно сдвинули, чтобы запутать иностранцев и сбить с толку остальных. То, что мы называем сметаной, сметаной не является. Когда нужна сталь, она найдется. А домашнее все — из чертежей тех конструвторов, что на низкой зарплате. Их тоже конструкторами нельзя назвать, как и эти деньги — зарплатой.
Только тронь комбайн, чтоб он чище косил, — чуть ли не историю в школе надо лучше читать. Поэтому уборку мы называем «битвой». А бьемся с комбайном. И все это «невзирая на погоду». Неблагоприятная погода в каждом году породила непереводимую игру слов: «невзирая на неблагоприятные погодные условия…» Это значит — дождь. Как перевести, что дождь был, а мы — «невзирая»?
Как учат нас писатели: жизнь и язык идут рядом я б даже сказал — это одно и то же. И непереводимая игра слов есть непереводимая игра дел. Я скажу больше — нас компьютеры не понимают. Его спрашивают он отвечает и не понимает, что отвечать надо не то, что хочешь. Это тонкая вещь. Ему пока свезут данные, кое-что подправят; в него закладывают, кое-что сдвигают — и ему у себя внутри надо сообразить. Поэтому после него, перед тем как показать, тоже кое-что двигают. Спрашивается: зачем он нужен?
Привезли машину, чтоб свободные места в гостиницах считала. И сидит американский компьютер и дико греет плохо приспособленное помещение, весь в огнях, и не сообразит, кто ж ему свободные места по доброй воле сообщит. Это ж все конфеты, все букеты, всю власть взять и дурной машине отдать. Так что он давно уже из пальца берет и на потолок отправляет. Машина сама уже смекнула, что никому не нужна, но щелкает, гремит, делает вид дикой озабоченности, как все, которые никому не нужны.
Наши цифры непереводимы. И нечего зашифровывать. Рассекретим наши цифры — ничего не узнаешь. Только свой понимает, что значит «бензинорасходы», «тонно-километры», «металлоремонт». Какая тут непереводимая игра цифр, запчастей, самосвалов и частников. Только свой понимает, как приносить пользу обществу вопреки его законам. Только свой в состоянии понять, что не газета нам, а мы газете новости сообщаем.
— Правда ли, что здесь мост будут строить? — пишем мы.
— Правда, — сообщает нам газета.
Шпионов готовить невозможно. Их нельзя обучить. Мы-то учились по тридцать — сорок лет с отличием и такое научились понимать и раскусывать, что слова тут вообще ни при чем.
Поэтому, если кто хочет, чтоб его хорошо понимали здесь, должен проститься с мировой славой. Это относится к писателям, конструкторам и художникам Дома моделей.
19..
Тараканьи бега
Встретились два таракана. Один из них был интеллигентом, а второй просто спросил: «Как вы относитесь к большому спорту?»
— Большой спорт прекрасен. Прекрасно желание побеждать любого, колоть, забивать. И нет больше радости, чем убедиться, что другой сломлен. Я это понимаю, но это не для меня. Шахмат я боюсь, потому что там обязательно унижают одного из двоих. Ему доказывают, что он слабее, и просят не раздражаться. Видимо, это прекрасно, но не для меня.
И они поползли дальше, преодолевая водопроводную трубу.
— И, вы знаете, я любуюсь лицами чемпионов, хотя они получаются несколько мрачноваты. По мне, пусть не такие уж чемпионы, пусть подобрее и из дам — повеселее и, простите, поженственнее. Чтоб не такая тяга преодолевать себя и партнера, она же когда-нибудь станет женой.
Они остановились у газовой колонки. Вокруг разливалась приятная теплота.
— Я не против карьеры даже в спорте. Но спорт ради карьеры?.. Простите. Приятно увидеться и поговорить с Mохаммедом Aли, но жить под его руководством?
В это время вспыхнул свет. Они помчались. Один успел нырнуть в щель.
— Куда же вы, а я?..
— Не сочтите предательством, вас опрыскали. Может быть, большой спорт — это плохо. Но элементарная физическая подготовка… Особенно для интеллигенции.
Везучий и невезучий
— Рассказывай.
— Что рассказывать?
— Как у тебя дела?
— Да так, неважно…
— Неужели? У тебя работа интересная?
— Да нет, не очень…
— У меня интересная.
— Да?
— Ты старший?
— Нет, я младший.
— Я главный.
— Да?
— Как к тебе относятся?
— Где?
— На работе.
— Да как относятся?.. Никак не относятся.
— Ко мне замечательно. Тебя уважают?
— А черт его знает?.. Кто как.
— Меня уважают. Много получаешь?
— Что-то около ста пятидесяти.
— Я четыреста и прогрессивку.
— Да?
— У тебя жена какая?
— Какая?.. Обыкновенная.
— У меня прекрасная. Великолепный друг, отличный товарищ, мать моих детей.
— У меня тоже мать моих детей.
— Сколько у тебя?
— Одно.
— У меня четыре. Оно у тебя на чем играет?
— На чем оно играет? Что-то я не замечал, чтобы она на чем-то.
— У меня младшие на скрипках, старшие на роялях, концерты по вечерам. Музыка. Скрипки. Рояли. Приемник. Телевизор.
— Я тоже видел у одного японский транзистор. Хорошо берет.
— Ты чем увлекаешься после работы?
— За Катькой увлекаюсь в садик, потом увлекаюсь по магазинам.
— А где ты был за границей?
— А где я мог быть? Я тут как-то… Внутри.
— Фильмы любительские снимаешь?
— Фильмы? Какие фильмы?.. Мне только фильмов не хватало. А квартира у тебя есть?
— Ну как же, четырехкомнатная.
— У меня что-то никак… То там поругаюсь, то там…
— А зачем ты ругаешься? Дадут квартиру, потом ругайся.
— Вообще-то да.
— Какая лодка у тебя?
— Лодка?.. Я с тещей в одной комнате.
— У меня лодка есть.
— Они мне говорили, подожди, повысят зарплату и выскажешься. Черт меня дернул, не удержался. А ты?
— У меня все хорошо. А чего ты младший?
— Слесаря одного ударил. Он каждый день пьяный приходил. Орал, хамил. Я не выдержал. Товарищеский суд… У тебя такого не бывало?
— Что ты, что ты! У меня все хорошо.
— И случаев никаких не бывало?
— Не-е.
— Ты никогда не хлопнул дверью, не положил на стол заявление?
— Зачем? Прекрасная работа. Хорошие отношения.
— Ну, меняется ситуация. Увольняют кого-то. Кого-то обижают.
— Да…
— Может, ты с женой хоть раз сцепился?
— Прекрасная женщина, друг, товарищ, мать…
— Слушай, а девочки на работе, сейчас они такие боевые…
— Я ведь женат.
— Знаю, знаю. Слушай, а ты когда-нибудь одалживал кому-нибудь?
— Ннет…
— Наводнение, пожар, ремонт у тебя был?
— Ннет…
— Может, я могу чем-нибудь помочь?
— Чем же?
— Проводить тебя?
— Куда? Я рядом живу…
— Ну, иди, что же делать. Эй, осторожно, машина, машина.
— Это моя машина.
— Несчастный человек.
Обнимемся, братья!
Уж сколько говорили, сколько писали об этом, что страдает у нас обслуживание друг другом. Что хромает у нас хорошее отношение человека к человеку.
Товарищи! Братья! Сотрудники! Соученики!
Я обращаюсь к вам, дети мои!
Автоинспекторы и владельцы!
Официанты и голодные!
Кассиры и безденежные!
Вахтеры и те, кто предъявляет в развернутом виде! Перестаньте враждовать, дети мои! Прекратим междоусобицы и распри! Протянем друг другу руки!
Сегодня ты ко мне пришел, завтра я к тебе. Сегодня ты мне даешь щи, завтра я вырываю тебе зуб. Зачем нам калечить друг друга, братья?! Воспитатели, которые ненавидят детей, сложите оружие и выходите на площадь строиться — страна задыхается без дресировщиков. Администраторы, не переваривающие живых людей, тайге нужны лесники, от вас до ближайшего жилья будет пятьсот километров непроходимых болот.
Кассир, дитятко мое, выглянь в амбразуру, я сегодня в новом галстуке.
Ай-яй-яй… Официанточка, сестричка, девушка! Чего ж ты на меня из кухни со штыком наперевес?.. Кто ж тебя разъярил с утра, страстная ты моя, что тебе самое лучшее сделать, какой самый дорогой подарок поднести? Уйти к чертовой матери? Ухожу, родная, ухожу! Не нарушу ничем, не потревожу. Пойду в магазин…
Здравствуй друг мой и брат, продавец. За что ты меня не любишь? Посмотри на меня, я же точно такой, как и ты. Пальтишко, шапочка, ботиночки, шнурочки. Куда ж я пойду? Только к тебе. Нас много?.. Верно. А я в чем виноват? Ты же тоже размножаешься.
Любимый брат! Обними меня через прилавок. Всплакни и обслужи. Куда ж деваться нам обоим? И пишут об этом и говорят, а пока мы сами не договоримся, никто нам не поможет. Нарежь, птичка моя и взвесь.
А потом закроешь магазинчик и все расскажешь: И что яблочки не твои, и колбаса не твоя, и выручка не твоя. А я тебе скажу, что и завод не мой, и станок не мой, и ты не мой, и я не свой. Все наше, все родимое, все свое. Чего ж мы друг на друга кидаться будем? Уж обслужи, кудрявый! А я тебе гаечку подберу, в холодильничек твой вставим, и застучит он, запоет, как канареечка, и ты будешь доволен и я. И хорошо нам всем станет, и сойдет на нас великая благодать!
Обнимемся, братья!
Облегчим душу!
