У попа была собака… — Парнас дыбом

Не поверю, что вы не помните:

У попа была собака,
Он ее любил.
Она съела кусок мяса,
Он ее убил.

И в яму закопал,
И надпись надписал,

 что:

У попа была собака,

 и т.д.

Так вот, Э.С.Паперная, А.Г.Розенберг, А.М.Финкель, на всякий случай утаив свое авторство, в 1927 году выпустили сборник «Парнас дыбом», которые они сами назвали «научное веселье», а восхищенный народ квалифицировал все-таки как литературные пародии. Впрочем, я читаю в самых различных компаниях эту великолепную поэзию не из любви к авторам, а потому что это супер. А еще рекомендую выучить эти пародии всем своим ученикам — из двух соображений. Во-первых, всегда будет чем порадовать народ в приличной компании (и заработать себе репутацию образованного человека), во-вторых, это великолепные тексты для отработки интонационного богатства. Я повторю: если вы поставите себе задачу сделать себе интонации богатыми,

• а если не поставите — то это глупо,

то найти тексты, на которых и с помощью которых находить и отрабатывать эти самые разнообразные интонации, вы убедитесь, не так-то просто. А вот эти тексты, эти пародии — подходят для этого идеально. Проверено годами поисков. Пользуйтесь!

• Последние два предложения («Проверено годами поисков. Пользуйтесь!) могут быть удачно оформлены в богатой Оскар Уайльдовской интонации «Он убил ее. Убил, потому что любил!»). А весь первый абзац (начиная с «Так вот, Э.С.Паперная, А.Г.Розенберг, А.М.Финкель, на всякий случай утаив свое авторство…» и до «… подходят для этого идеально»), идеально воспроизводится в интонационном рисунке от Карамзина: «Любезный читатель! Сколь приятно и умилительно…» — и так далее.

Проверяйте!

Н.М.Карамзин

Любезный читатель! Сколь приятно и умилительно сердцу видеть дружбу двух сердец любящих. Всей чувствительной натурой своей бедная старушка любила серенького козлика: знайте же, грубые сердцем, что и крестьянки чувствовать умеют.
Но увы! Сколь часто неблагодарность, сия змея, на груди человеческой отогретая, свивает себе гнездо в душах существ обожаемых.
Сей серенький козлик был склонен более к опасностям жизни бурной, нежели к прелестям мирного существования селянина на лоне сладостной Натуры, под кущами зеленых садов, среди цветущих дерев и приятного ручейков лепета.
В чаще непроходимых дубрав нашел наш серенький козлик погибель свою от острых когтей и зубов косматого чудовища лесов Гиперборейских — серого волка. Лишь в знак любезной памяти дружбы и умиления сердечного оставило оное чудовище бедной старушке, горькие слезы в тиши ночной проливающей, рожки и ножки существа, столь горячего любимого и столь печально погибшего.

Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате

В безмятежные дни мира, дни и радости, и счастья,
На земле Оджибуев жил седой учитель-кацик.
У него был Мишенава, пес ученый и лукавый,
И старик души не чаял в Мишенаве, псе разумном.
Как-то, сидя у вигвама и прислушиваясь к стону
Засыпающей Шух-шух-ги, цапли сизой длинноперой,
Он задумался глубоко и забыл о пеммикане,
Что для трапезы вечерней принесли ему соседи.
То проведал Мишенава, и как гнусный Шегодайя,
Трус презренный и ничтожный, он подкрался к пеммикану.
Вмиг все съел обжора гадкий.
Но узнал об этом кацик и схватил свой томагаук,
он убил одним ударом злого вора Мишенаву.
А потом сплел пестрый вампум
про себя и про собаку:

"В безмятежные дни мира, дни и радости и счастья

и т. д.

Н.А.Некрасов

В каком краю — неведомо,
В каком году — не сказано,
В деревне Пустоголодно
Жил был расстрига-поп.

С попом жила собачечка,
По имени Жужжеточка,
Собой умна, красоточка,
Да и честна притом.

На ту собачку верную
Бросал свои владения,
Столовую, кладовую,
Телячья мяса полную,
Поп все свое добро.

Но голод шутку скверную
Сыграл с Жужжеткой верною,
И дичь украв превкусную,
Собака съела всю.

Узнав про кражу злостную,
Поп взял секиру острую,
И ту собачку верную
В саду он зарубил.

И слезы проливаючи,
Купил плиту чугунную,
И буквами словенскими
Велел Вавиле слесарю
Там надпись написать…

В каком краю — неведомо,
В каком году — не сказано…

И т.д.

Иван Бунин. Сонет

Поп сив и стар. Глаза красны от слез.
Одна забота — зажигать лампады.
Жена в гробу. И дочка за оградой.
Последний друг — худой, облезлый пес.

Теперь попу уже немного надо:
Краюшку хлеба, пачку папирос…
Но жаден пес. С ним никакого сладу -
Лукав, хитер. И мясо он унес.

Нет, так нельзя! В глазах усталых пламень,
Поп, ковыляя, тащится в сарай,
Берет топор. И, наточив о камень,
Псу говорит в последний раз: прощай.

Топор взлетел широким плавным взмахом,
И заалела киноварью плаха.

Анна Ахматова

Я бедный попик убогий,
Живу без улыбок и слез.
Ах, все исходил дороги
Со мною немощный пес.

Обветшала грустная келья,
Скуден мяса кусок.
И его в печальном весельи
Куда-то пес уволок.

И смерть к нему руки простерла…
Оба мы скорбь затаим.
Не знал я, как хрупко горло
Под ошейником медным твоим.

Оскар Уайльд

Он убил ее. Убил, потому что любил. Так повелось в веках.

Пурпурное мясо, кровавое, как тога римских императоров, и более красное, нежели огненные анемоны, еще терзал жемчуг ее зубов. Серебряные луны ее маленьких ножек неподвижно покоились на изумрудном газоне, окрашенном рубиновой кровью, этой росой любви и страдания.
– Poor Bobby! — прошептал мистер Чьюизбл, викарий Ноттенгеймской церкви, отбрасывая прочь палку, орудие убийства. — «Ты не знал, что, хотя любовь есть воровство, воровство не есть любовь. Смерть открыла тебе эту тайну. Покойся с миром».

Он удалился. С лиловых ирисов капали слезы на золотой песок. Он убил ее. Убил, потому что любил.

А.Н.Вертинский

Куда же вы ушли, мой серенький, мой козлик,
С бубенчиком во лбу и лентой на рогах?
Грустит ваш сад, Наннет-старушка плачет возле
Об умершей любви, о майских прошлых днях.

В последний миг я видел вас так близко,
В далекий лес вас мчал кабриолет.
Потом под тяжестью волка вы пали низко,
Лишь ножки и рога оставив для Наннет.

Михаил Зощенко

ПЕРВЫЙ ЖАЛОСТЛИВЫЙ РАССКАЗ

А я вам, гражданочка, прямо скажу: не люблю я попов. Не то чтобы я к партии подмазывался, антирелигиозного дурману напускал, но только не люблю я духовной категории. А за что, спросите, не люблю? За жадность, за скаредность, - вот за что. И не то чтоб я сам мот был или бонвиван какой, но вот судите сами, какие от попов могут поступки происходить.

Живет с нами на одной лестнице духовная особа, Николо-Воздвиженского приходу священник. Собачка у них имелась, не скажу чтобы очень благородного происхождения, да ведь главное-то не лягавость эта самая, а характер. А характер у ней, надо сказать, замечательный был, ну, просто сказать, домовитая собачка была, не гулена какая-нибудь дворняжная.

А только стали мы примечать, что собачка худеть начала. Ребра, знаете, обозначаются, и на морде грусть. Одно слово – плохое питание и обмен веществ. Стали мы духовной особе замечания говорить, не по грубости, конечно, а по-деловому: "Так, мол, и так, вы бы, товарищ, служитель культа, собачке вашей мясной паек увеличили, худает собачка ваша, как бы и вовсе не сдохла". А духовная особа проходит равнодушной походкой, будто и не ее это касается.

Только гляжу, в понедельник утром возле помойной ямы собачий труп валяется. Ножки тоненькие свесились, шерсточка в крови, а ухо-то, знаете, вроде как каблуком придавлено. Тоска меня взяла - очень уж приятная собака во дворе была, никогда на лестнице не гадила. Стал я у дворника справки наводить, как да что да неужто песик своею смертью от плохого питания помер. И узнали мы, гражданочка, что духовное лицо своими руками собачку уничтожило за паршивый, извиняюсь, кусок мяса. Съела собачка мясо обеденное, а мясу тому, простите, кукиш цена. Обида меня взяла, гражданочка, скажу вам, до смерти. И хотите - обижайтесь, хотите - нет, а я вам открыто скажу: не люблю я лиц духовной категории.