§4. Нормализация и кодификация
С вопросами норм, их вариантности тесно связаны понятия нормализации и кодификации. Часто термины "нормализация" и "кодификация" употребляются как синонимы. Однако в исследованиях последних лет эти термины и понятия разграничиваются.
В.А. Ицкович предлагает считать нормализацией не простое описание нормы, или ее кодификацию в строгом смысле слова, а лишь "активное вмешательство в языковой процесс, например, введение определенных терминов и отказ от других, как нежелательных по каким-нибудь причинам". Однако при таком подходе к нормализации и кодификации несколько теряется разграничение этих двух явлений. Более четкое решение этого вопроса находим у Л.И. Скворцова: "Противополагаясь по степени активности (или "осознанности") друг другу, понятия "кодификация" и "нормализация" оказываются в отношении соподчиненности: последняя является частью первой. На практике "нормализация"… называется обычно "стандартизацией" (в широком смысле слова: установление ГОСТа, упорядочение терминосистемы, официальное переименование и т.п.)"[55].
По мнению Л.К. Граудиной, термином "нормализация" обозначается комплекс проблем, предполагающих освещение следующих аспектов: "1) изучение проблемы определения и установления нормы литературного языка; 2) исследование в нормативных целях языковой практики в ее отношении к теории; 3) приведение в систему, дальнейшее совершенствование и упорядочение правил употребления в случаях расхождения теории и практики, когда появляется необходимость укрепления норм литературного языка". Термин "кодификация" Л.К. Граудина считает более узким и специализированным по сравнению с термином "нормализация" и использует его в тех случаях, когда речь идет о регистрации правил в нормативных трудах.
В новом учебнике для вузов "Культура русской речи" (под ред. Л.К. Граудиной и Е.Н. Ширяева) указывается следующее: "Кодифицированные нормы литературного языка — это такие нормы, которым должны следовать все носители литературного языка. Любая грамматика современного русского литературного языка, любой его словарь есть не что иное, как его кодифицирование".
Наиболее оптимальным является определение нормализации как процесса становления, утверждения нормы, ее описания, упорядочения языковедами. Нормализация представляет собой исторически длительный отбор из языковых вариантов единых, наиболее употребительных единиц. Нормализаторская деятельность находит свое выражение в кодификации литературной нормы — ее официальном признании и описании в виде правил (предписаний) в авторитетных лингвистических изданиях (словарях, справочниках, грамматиках). Следовательно, кодификация — это выработанный свод правил, который приводит в систему нормированные варианты, "узаконивает" их.
Таким образом, то или иное явление, прежде чем стать в КЛЯ нормой, переживает процесс нормализации, а в случае благоприятного исхода (широкого распространения, общественного одобрения и т.п.) закрепляется, кодифицируется в правилах, фиксируется в словарях с рекомендательными пометами.
Становление нормы КЛЯ — это многомерное явление, часто противоречивое. К.С. Горбачевич по этому поводу замечает: "…объективный, динамический и противоречивый характер норм русского литературного языка диктует необходимость сознательного и осторожного подхода к оценке спорных фактов современной речи… К сожалению, не во всех научно-популярных книгах и массовых пособиях по культуре речи обнаруживается научно-обоснованное и в достаточной мере деликатное решение сложных проблем литературной нормы.
Наблюдаются факты и субъективно-любительской оценки, и случаи предвзятого отношения к новообразованиям, и даже проявления администрирования в вопросах языка. Действительно, язык принадлежит к числу тех феноменов общественной жизни, относительно которых многие считают возможным иметь свое особое мнение. Причем эти личные мнения о правильном и неправильном в языке высказываются нередко в самой безапелляционной и темпераментной форме. Однако самостоятельность и категоричность суждений не всегда означает их истинность".
С явлением нормализации тесно связано так называемое антинормализаторство — отрицание научной нормализации и кодификации языка. В основе взглядов убежденных антинормализаторов лежит поклонение стихийности в развитии языка. Писатель А. Югов, например, выдвинул теше о том, что "русский язык сам собой правит", ему не нужны нормы, нормативные словари. В книге "Думы о русском слове" он писал: "Нормативная лексикография — пережиток". И далее: "Считаю неоспоримым следующее историческое обстоятельство: так называемые литературные нормы русского языка, и ныне действующие (вернее, злодействующие), — они установлены "сверху", в императорской России. Это — классовые нормы".
Следует помнить, что антинормализаторство может расшатывать сложившуюся относительно устойчивую систему норм русского литературного языка, систему функциональных стилей.
С вопросами развития норм русского литературного языка, их становления тесно связано не только антинормализаторство, но и еще одно (более известное) явление — пуризм (от лат. purus — чистый), т.е. неприятие всяких новшеств и изменений в языке или прямое их запрещение. В основе пуристического отношения к языку лежит взгляд на норму как на нечто неизменное. В широком смысле пуризм — это излишне строгое, непримиримое отношение к любым заимствованиям, новшествам, вообще ко всем субъективно понимаемым случаям искажения, огрубления и порчи языка. Пуристы не хотят понимать исторического развития языка, нормализаторской политики: они идеализируют в языке прошлое, давно закрепленное и испытанное.
Г.О. Винокур подчеркивал, что пуризм хочет только того, чтобы правнуки непременно говорили так, как в старые и лучшие годы говаривали прадеды. В.П. Григорьев в статье "Культура языка и языковая политика" высказал мысль о том, что с новым в языке пуристы мирятся только в том случае, если это новое не имеет конкурента в старом, уже существующем и отвечающем их архаическим вкусам и привычкам, или если оно выравнивает, унифицирует языковую систему в соответствии с их утопическим представлением о языковом идеале. В книге "Живой как жизнь" К.И. Чуковский приводит много примеров тому, когда видные русские писатели, ученые, общественные деятели отрицательно реагировали на появление в речи тех или иных слов и выражений, которые затем стали общеупотребительными, нормативными. Например, князю Вяземскому слова бездарность и талантливый казались низкопробными, уличными. Многие неологизмы первой трети XIX в. объявлялись "нерусскими" и на этой почве отвергались: "В русском языке нет глагола "вдохновил", — заявляла "Северная пчела", возражая против фразы "Русь не вдохновила его"… Ученому-филологу А.Г. Горнфельду слово открытка, возникшее на рубеже XIX — XX вв., казалось "типичным и препротивным созданием одесского наречия". Примеры подобного неприятия пуристами нового многочисленны.
Однако несмотря на неприятие любых новшеств и изменений в языке, пуризм вместе с тем играет роль регулятора, защищающего язык от злоупотребления заимствованиями, чрезмерного увлечения новшествами и способствующего устойчивости, традиционности норм, обеспечению исторической преемственности языка.
Выбор рациональных нормативных изменений (решений) не может основываться только на интуиции лингвиста или простого носителя языка и его здравом смысле. Современные ортологические исследования сейчас особенно нуждаются в систематически разработанных прогнозах.
Термин "прогноз" вошел в научный обиход сравнительно недавно. Выделяется 4 метода лингвистического прогноза:
1) метод исторической аналогии (например, огромный наплыв заимствований в наше время нередко с нормативной точки зрения сопоставляется с аналогичным процессом во времена Петра I);
2) экспертный метод прогнозирования, связанный с оценкой происходящих сдвигов профессионалами и экспертами-лингвистами (например, экспертные оценки терминологических стандартов и широкая деятельность лингвистов, связанная с унификацией терминологии в производственной и научной сфере);
3) метод, связанный с прогнозированием поведения системных единиц в тексте (на основе изучения законов порождения текста);
4) метод перспективного прогноза нормы употребления языковых единиц на базе моделирования временных рядов.
Системный подход прогнозирования особенно четко применяется к явлениям грамматической вариантности. Причем в модели системного прогноза должны быть представлены такие аспекты, как сочетание "ошибочного" и "правильного" в употреблении языковых вариантов, объективные и субъективные факторы, влияющие на это употребление, относительная автономность отдельных грамматических категорий и пути взаимодействия категорий с грамматической подсистемой и системой в целом. При этом оказываются важными и внешние, и внутренние факторы. И прогностике их называют экзогенными показателями (вызываемыми внешними причинами) и эндогенными показателями (вызываемыми внутренними причинами).
Глава 2. ПРАВИЛЬНОСТЬ РЕЧИ
Правильность считается главным коммуникативным качеством речи, так как она лежит в основе других качеств, является их необходимым условием. Как отмечает Б.Н. Головин, «нет правильности — не могут «сработать» другие коммуникативные качества — точность, логичность, уместность и т.д.».
Правильность речи можно определить как соответствие ее языковой структуры принятым в данное время литературным нормам. Она базируется на твердом фундаменте норм, достаточно полно и последовательно отраженных в грамматиках, справочниках, словарях, учебных пособиях.
В данном пособии рассматриваются лишь отдельные, наиболее важные и трудные случаи, связанные прежде всего с вариантностью языковых единиц на фонетическом и грамматическом уровнях языковой системы, с наиболее распространенными в речи отступлениями от литературных норм, в частности — отступлениями, обусловленными белорусско-русской интерференцией.
§1. Нормы произношения и ударения
Как известно, в понятие произношения входят характер и особенности артикуляции звуков речи, звуковое оформление отдельных слов, групп слов, отдельных грамматических форм. На характер произношения существенное влияние оказывают стили произношения. Обычно говорят о трех из них: книжном, разговорном и просторечном. Если в книжном стиле слова поэт, сонет, ноктюрн произносятся без редукции [о], то в разговорном — со слабой редукцией: п[/]эт, с[/]нет, н[/]ктюрн. Если в разговорном стиле мы скажем [у т'иэ б'а] — (у тебя), [тол'къ], то в просторечии эти же формы прозвучат по-иному: [у т’эа] или [у т’а], [тoкъ].
Стили произношения тесно связаны между собой: некоторые явления, возникая в одном, переходят в другой. Например, побуквенное произношение [ч’н] в отдельных слонах возникло в книжном стиле, но сейчас оно оценивается как просторечное (сравни: [скуч’нъ] и книжн. [скушнъ]). Раньше произношение долгого твердого [ж] в словах вожжи, дрожжи и др. считалось просторечным (рекомендовалось произносить [во ж’и], [дрож’и]), теперь же оно считается нейтральным.
С указанными различиями не надо смешивать произносительные различия, обусловленные темпом речи. Следует отличать беглую речь, для которой характерны быстрый темп и меньшая отчетливость, меньшая тщательность артикуляции звуков, и отчетливую речь, с более медленным темпом, с большей тщательностью артикуляции, четким произношением звуков.
Произносительные различия связаны со стилями речи и но многом обусловлены ими. Для разговорного стиля характерен, как правило, быстрый темп речи; книжный стиль (публичная лекция, выступление по радио, телевидению и т.д.) влечет за собой медленный темп, четкость дикции.
Нормы произношения гласных и согласных звуков, сочетаний звуков, отдельных грамматических форм, заимствованных слов подробно описаны в разделе "Орфоэпия" учебного пособия по современному русскому языку под редакцией профессора П.П. Шубы, поэтому ниже будут даны лишь те речевые формы, в которых чаще всего нарушается правильность речи. В случае затруднения можно обращаться также к орфоэпическим словарям русского языка. По этой же причине в настоящем пособии последовательно не описывается система ударений в русском языке, а освещаются лишь те моменты, которые необходимо иметь в виду в условиях белорусско-русского двуязычия.
Гласные под ударением. Часто в живой речи ударный [э] неправильно заменяют звуком [о]. Следует произносить афера, бытие, гололедица, опека, современный, хребет, сие, а не афёра, опёка, совремённый и т.д. Нельзя ударный звук [о] подменять звуком [э]: маневры, околесица, безнадежный', надо говорить манёвры, околёсица, безнадёжный.
Безударные гласные. Неверным является произношение [а] и [о] в первом предударном слоге как [ы]: [мы]шина, [шы]ры, вместо [м/]шина, [ш/]ры.
После мягких шипящих [ч’] и [ш’] гласный а в первом предударном слоге передается звуком [иэ]: [ч’ иэ - сы], [ш’ иэ]дить. Произношение [и] в этой позиции устарело. Неверным является и произношение [а]: [ч’а]сы, [ш’a]дить. После [ж], [ш], [ц] на месте [э] в первом предударном слоге произносится звук, средний между [ы] и [э]: [жыэна], [цыэна], [шыэптун]. Неправомерно в этой позиции произносить [ы] или [а].
Произношение согласных. Часто в русской речи белорусов нарушается современная норма при произношении согласного звука [г]: взрывной звук заменяется фрикативным [g]. Это противоречит литературной норме. Фрикативное [g]сохраняется в русском языке в междометиях [/gа], [gоп], [эgэ] и в слове бухгалтер (на месте сочетания [хг]).
Долгий шипящий [ш] произносится, например, в словах щука - [ ш’ у]ка, щель — [ ш’эл’], щи — [ ш’ u]. Допускается современными нормами в этих случаях [ш’] со слабым призвуком [ч’]: [ш’ч’укь], [ш’ч’и], [ш’ч’эл’]. Противоречит литературной норме произношение [шч] или [ш]: [шчукъ], [шукъ].
Аффриката [ч] — звук всегда мягкий: [ч’ашкъ], [ч’удъ], [м’ач]. Произношение [чы]таешь, сту[чы] в русском языке — явное отклонение от нормы.
Оглушение согласных [г] и [в] на конце слова следует выделить особо, так как по отношению к этим звукам в условиях белорусско-русского билингвизма часто допускается нарушение норм литературного языка. В соответствии с нормой на месте [г] в этой позиции произносится звук [к]: друг — [друк], бег — [бек] и т.д. Нередко в речи белорусов (и представителей южнорусских говоров) в конце слова можно встретить звук [х]: пирог — пи[рох], денег — де[н’ьх]. Этот звук сохранился по традиции лишь в слове бог [бох]. Нa месте [в] в конце слова произносится губно-зубной согласный [ф]: коров — ко[роф], любовь — лю[боф’]и т.д. Эта норма нередко нарушается белорусами и представителями южнорусских говоров: данный звук заменяют неслоговым |ў] или билабиальным [w]: коро[ў] или кopo[w], здоро[ў] или здоро[w].
Особенно часто в речи белорусов нарушается произношение мягких губных согласных на конце слова: вместо мягких губных произносят твердые, а на месте вь ― [ў] или [w]: | вос’ьм], [гoлуп] или даже [голуб], [кроў] или [кpow] и т.д.
В русском языке различают звуки [р] и [р’]: [рад] и |р’ад], [ро]в и [p’o]в и т.д. Выработка навыков произношения [р’] представляет собой сложный процесс, в результате которого возможно возникновение новых ошибок: произношение [р’] там, где в русском языке должно быть [р]: [кр’а]сный, [р’ам]ка вместо [крас]ный, [рам]ка, появление дополнительной так называемой йотовой артикуляции ― [р’] заменяется твердым [р] с последующим [j]: no[pja]док, бу[pjъ] и т.д. В условиях белорусско-русского билингвизма чаще всего наблюдается произношение твердого [р] там, где должен быть мягкий [р’]: б[ра]кнутъ вместо б[р’а]кнуть, б[ры]гада вместо б[р’и]гада.
В русской речи белорусов нарушается еще одно правило: мягкие [т’] и [д’] произносятся с очень слабым свистящим фрикативным элементом, который говорящими практически почти не ощущается: [т’]ишина, писа[т’], [д’]ело, [д’]ень. В белорусском же фрикативный элемент представлен гораздо сильнее: вместо [т’] и [д’] произносят [т’с] и [д’з] или даже [ц’] и [д’з’]. Это явление, носящее название цеканья и дзеканья, переносится белорусами и в русскую речь.
Акцентологические нормы. Акцентологические нормы в белорусском и русском языках во многом несходны и потому трудны для усвоения. Это объясняется подвижностью и разноместностью ударения в обоих языках. К сожалению, билингвы-белорусы воспринимают фонетические явления русского и белорусского языков как идентичные, не замечая различий. В результате этого в устной речи белорусов наблюдаются разнообразные акцентологические ошибки. Отклонения от литературной нормы проявляются: у существительных (сравни русские и белорусские: заход ― захад, лопух ― лопух, ремень ― рэмень и др.); у прилагательных (болевой — бoлевы, босой — босы, малый — малы, старенький ― старэнькi и т.д.); у глаголов (кидать ― кiдаць, плести ― плeсцi, проходить ― праходзiцъ и т.д.); у причастий (экзаменованный — экзаменованы, прочитанный — прачытаны и др.); у наречий (доверху — давeрху, дочиста — дачыста, никуда ― нiкуды, смешно ― смешна и т.д.).
Акцентуация числительных в русском и белорусском языках в основном одинакова. Однако необходимо иметь в виду, что числительные одиннадцать, четырнадцать, шестьдесят имеют в белорусском языке другое ударение: адзiнаццацъ, чатырнаццацъ, шэсцъдзесят. Собирательные числительные четверо, пятеро, шестеро, семеро, восьмеро, девятеро, десятеро в русском языке имеют ударение на первом слоге, а в белорусском ― на втором: чацвёра, пяцёра, шасцёра, сямёра, васьмёра, дзевяцера, дзесяцера. А порядковые числительные ― шестой, седьмой, восьмой, наоборот, в русском языке употребляются с ударением на втором слоге, а в белорусском ― на первом: шoсты, сёмы, восьмы.
Следует также помнить, что в восточнославянских языках при склонении и спряжении в тех или иных формах иногда меняется место ударения. Поэтому определять особенности акцентологических систем русского и белорусского языков сопоставлением только начальных форм нельзя, необходимо сопоставление парадигм. При этом, конечно, наиболее трудными для усвоения являются слова, которые отличаются местом ударения не во всей парадигме, а в одной или нескольких формах:
|
Рус. |
Бел. |
Рус. |
Бел. |
|
нога |
нага |
Ед. число |
2-е лицо |
|
ноги |
нагi |
гнёшь |
Гнеш |
|
ноге |
назе |
Мн. число |
2-е лицо |
|
|
|
гнёте |
гняце |
|
ногу |
нагу |
|
|
|
ногой |
нагой |
|
|
|
о ноге |
аб назе |
Приведенные случаи свидетельствуют о том, что надо внимательно следить за правильностью акцентуации как в русском, так и в белорусском языках.
