ХХ век – возможно, самый трудный, мучительный и героический в тысячелетней российской цивилизации. И вместе с тем его богатство – это и беспрецедентный расцвет русской культуры начала века; и стойкость россиян в борьбе за выживание в самых трудных условиях порыва к коммунистической утопии; и взлеты неподдельного энтузиазма в годы коллективизации и индустриализации, причудливым образом сочетавшегося и переплетавшегося с насилием и человеческими трагедиями; и беспримерные подвиги в священной войне с фашизмом, этим мировым наваждением расизма, откровенного человеконенавистничества; и подчас молчаливое, но упорное сохранение традиций милосердия, сострадания, подлинного братства в условиях сталинизма, тоталитарного режима, устрашавшего людей, стремившегося отнять у них личное достоинство, свободу и творческую инициативу.
Парадокс советского периода российской истории состоял в том, что тоталитаризм невольно порождал феномен праведности «простого советского человека», хотя и лишенного многих прав и свобод, но испытывавшего на неидеологическом уровне общения – в семье, в трудовом коллективе, в профсоюзном доме отдыха, в пионерлагере или студенческой группе – неподдельные, искренние чувства уважения к себе подобному, доброжелательность, как и ощущение причастности к чему-то большому, светлому и справедливому. Во многом потерянное в ходе постсоветских преобразований гордое чувство причастности к «передовому человечеству» переживалось в свое время и как чувство «интернациональной солидарности» с трудящимися всего мира и на обыденном уровне снимало столь острые сегодня проблемы национальных и межрелигиозных отношений.
Не менее важной позитивной стороной жизни людей в условиях СССР было и то, что их объединяли не только и даже не столько специфические коммунистические ценности, типа «диктатуры пролетариата» и противоречивой веры в «светлое будущее коммунизма», сколько светские, фактически общечеловеческие ценности: справедливость, братство, «чувство локтя», равенство, самоотверженность, честный труд, преданность коллективному долгу, взаимопомощь и др. Не менее значимыми были и другие гуманистические ценности: оптимизм, вера в разум и науку, в технический и социальный прогресс, убеждение в том, что человек, особенно в коллективе, может очень много изменить к лучшему. И хотя эти ценности слишком часто понимались наивно и были далеки от их фактического воплощения, они были несомненными регулятивами в жизни подавляющего большинства граждан СССР, давали людям ощущение осмысленности их существования, вселяли в них энергию выживания в подчас реально бесчеловечных условиях.
Между тем официальное отношение к гуманизму было выражено в терминах марксистско-ленинской теории классовой борьбы. С этой точки зрения, гуманизм как таковой – это «абстрактный» фантом, выдумка буржуазии для одурачивания и закабаления трудящихся, а человеколюбие, милосердие, филантропическая деятельность суть не более чем «акробатство буржуазной благотворительности» (В. Ленин).
Различался гуманизм буржуазный, мелкобуржуазный, пролетарский, или социалистический, и высший тип гуманизма – коммунистический. Однако, отрицая естественность и всеобщность главных позитивных качеств человека, ставя их в полную зависимость от социального положения личности, ее классового происхождения и политических взглядов, марксистско-ленинские идеологи не доходили ни до подлинного гуманизма для всех (это объявлялось делом коммунистического будущего), ни до реально гуманного отношения к конкретной личности, если даже она отвечала строгим классовым и партийным критериям: она рассматривалась в категориях «трудящийся», «боец», «строитель» (социализма или коммунизма) или даже – по выражению одного известного советского поэта – как наилучший из возможных «гвоздей» великой «стройки» коммунизма.
В послесталинский период истории России была провозглашена программа создания «нового человека». Эта, по сути, зловещая задача переделки людей по стандартам коммунистической идеологии, к счастью, уже не могла быть решена, поскольку смягчение режима, наступившего со времени «хрущевской оттепели» (по крайней мере, были остановлены массовые репрессии) позволяло проклевываться семенам свободы, порождало спасительные двойные стандарты образа жизни. С одной стороны, это были официальные, всеми хорошо усвоенные «правила игры», полные привычного ханжества и условностей, с другой – относительно нормальная жизнь, скажем, в семье, в кругу друзей или трудового коллектива, где реальные гуманистические ценности и здравый смысл составляли мировоззренческую основу человеческих отношений.
Постепенная экономическая деградация ускоряла развал тоталитаризма, настолько исчерпавшего себя, что, ко всеобщему спасению, его крушение оказалось практически бескровным, не вызвавшим ни гражданской ядерной войны, ни развала России на бесчисленное множество «суверенных» государств. Но это не означало и не могло означать автоматического торжества гуманизма и социальной справедливости, чуда, на которое неосознанно так многие надеялись, не приложив к его совершению практически никаких усилий – свобода досталась народу, как всегда в русской истории, сверху.
Это означало вступление России в полосу неопределенности, в которую, наряду с инициативой и надеждой на лучшее, она вносила весь морально-психологический багаж своей во многом несвободной и насильственной истории. Она обрела новый шанс, новые возможности, но встретилась и с новыми, неведомыми ей прежде испытаниями. Свобода, ответственность, законность, самоуважение, подлинное раскрепощение личности – предметы, которым ей приходится еще только учиться. Она получила рынок со всеми его положительными и отрицательными сторонами. Она столкнулась и с миром как он есть в своей чистоте и грязи, и с самой собой как она есть во всем ее величии и слабости. То же самое произошло и на индивидуальном уровне, т.е. с гражданином, естественно, не умевшим и во многом не умеющим и сегодня жить в новых условиях, к которым его никто и не мог подготовить. За утопией коммунизма, которая рассеивалась, как туман, людям открывался реальный мир со всем его великолепием и несовершенством, его красотой и уродством, истиной и ложью. Нежданная свобода обрушилась на советского человека, и он был обречен совершить «падение» с высот иллюзий и утопий на реальную и естественную почву.
Постсоветский человек еще подросток, он только начал творить свою жизнь, набивая себе синяки и шишки, и совершая как подвиги самостоятельности, так и большие и маленькие ошибки. При этом сегодняшний россиянин стремительно взрослеет, хотя далеко не всегда замечает своего собственного роста. Он только начинает ощущать не только горечь, но и реальности бытия, самого себя как существо, во все большей степени решающее за самого себя, осваивающего собственные возможности и силы.
10 – 15 лет – это миг для истории России. Было бы наивным думать, что передовые достижения цивилизации, к которым наиболее благополучные страны шли столетиями, можно усвоить за столь короткое время.
Можно идти вперед смело, решительно, но осмотрительно. Но можно и упираться, ностальгически вспоминая прошлое закрытое общество, в котором все решалось за всех где-то «наверху», в котором было все так понятно, предсказуемо и гарантировано властью. Баланс этих «смелых» и «ностальгических» сил определяет сегодня скорость прохождения нами столь рискованного, мучительного и неопределенного, словом, переходного периода нашей – всех и каждого – истории. Одним из резервов, который может существенно облегчить трудное рождение новой России и – впервые в ее истории – свободного и ответственного гражданина, и является гуманизм как система ценностей, стиль мышления и психологии, как достойный образ жизни человека, уважающего себя, свой народ, свою культуру и мировую цивилизацию.
Отправить на печать