Глава 33
— И что же, — спросил Джубал. — Вы приняли их предложение?
— Чего? Да я выскочил оттуда как пробка! Схватил одежду, не посчитался с надписью, прыгнул в антиграв, держа в охапке все свое имущество.
— Вон как! Полагаю, на месте Джилл я бы обиделся.
Какстон побагровел.
— У меня не было выбора, Джубал.
— Вот как… и что же?
— Ну я схватил одежду, увидел, что забыл чемодан, но возвращаться не стал. Я так спешил, что чуть не разбился. Вы же знаете, как работает обычный антиграв…
— Понятия не имею…
— Да? Если на пульте не набран «подъем», то вы опускаетесь так же медленно, как тянется густая патока. Но я не опускался, я падал с высоты шести этажей. И в тот самый момент, когда я должен был разбиться в лепешку, что-то подхватило меня… Не сетка безопасности, а какое- то силовое поле. Перепугался я до смерти, и это переполнило чашу моего терпения!
— Не надо доверять технике. Я всегда довольствуюсь лестницей, в самом крайнем случае — обыкновенным лифтом.
— Да, что-то там не сработало. Дьюк хоть и инспектор по технике безопасности, но все, что ему говорит Майк, он принимает за истину в последней инстанции. Майк его совсем загипнотизировал! Он, черт бы его побрал, их всех загипнотизировал! Что ж, когда наступит полная катастрофа, она будет похуже простой неисправности в антиграве. Джубал, что мы будем делать? Я до смерти боюсь.
Харшоу выпятил губы.
— А какие аспекты кажутся вам наиболее тревожными?
— Какие? Да все до единого!
— Вон как! А я из вашего рассказа вынес впечатление, что вы наслаждались своим визитом до тех пор, пока не повели себя как заяц-трусишка.
— Э-э-э… Ну вроде того… Майк и меня загипнотизировал. — Казалось, Какстон все еще не преодолел своего потрясения. — Может быть, я бы не выскочил оттуда, если бы не та история в самом конце, что переполнило чашу. Джубал, ведь Майк сидел совсем рядом со мной, он обнимал меня… так как же он умудрился в таком положении снять свой костюм?
Джубал пожал плечами.
— Вы были слишком заняты. Небось, и землетрясения не заметили бы.
— Чушь собачья! Я не девочка, глаз не закрываю. Так как же он это проделал?
— Не вижу, почему сие важно. Или вы хотите сказать, что нагота Майка вас шокировала?
— Еще как шокировала!
— И это в то время, когда вы сами сидели с голой задницей? Бросьте, сэр.
— Нет, нет, Джубал! Что, мне вам чертеж рисовать, что ли! Я просто не выношу групповые оргии. Меня чуть наизнанку не вывернуло! — Какстон заерзал. — А как вы бы себя почувствовали, если б люди стали вести себя, как обезьяны, прямо посреди вашей гостиной?!
Джубал сложил пальцы.
— Вот в том-то и дело, Бен! Это ведь была не моя гостиная. Раз вы пришли в чужой дом, приходится действовать по правилам этого дома. Таково универсальное правило цивилизованного поведения.
— И вы не находите, что подобное поведение шокирует?
— Это уже совсем другой вопрос. В публичном совокуплении я вижу проявление дурного вкуса, но такой взгляд — следствие ранее внушенных мне представлений. Значительная часть человечества не разделяет моих вкусов; оргии имеют давнюю и долгую историю. Но чтоб шокировать? Мой дорогой сэр, меня шокирует лишь то, что оскорбляет мое представление об этике.
— И вы полагаете, что это — дело вкуса?
— И ничего больше. Мой вкус не более безупречен, чем вкус, например, Нерона. Даже наверняка он менее безупречен: Нерон был живым богом, а я — нет.
— Ну, будь я проклят!
— Вполне возможно, что так и будет. Если, конечно, предположить, что проклятия сбываются. Кроме того, Бен, ведь в данном случае публичности не было.
— Это еще как?
— Вы дали мне понять, что эти люди находятся в групповом браке — в групповой теогамии, если быть точным. Поэтому, что бы там ни случилось, — или должно было случиться (вы не очень-то внятно изложили ход событий), все это имело бы не публичный характер, а сугубо частный. «Здесь нет никого, кроме нас — богов», так что обижаться или чувствовать себя неловко некому.
— Мне было неловко!
— Просто ваша канонизация не состоялась — вы их обманули. И сами на это напросились.
— Я? Джубал, да я ни в чем подобном не повинен!
— Ну как же — не повинны! У вас была возможность уехать оттуда сразу же после приезда. Вы с самого начала видели, что их обычаи — не ваши обычаи. Однако вы остались, попользовались благорасположением одной из тамошних богинь, причем вели себя с ней так, будто сами были богом. Вам был известен расклад, и они знали, что он вам известен. Их ошибка была в том, что ваше ханжество они приняли за чистую монету. Нет, Бен, Майк и Джилл вели себя достойно — обиду нанесли им вы, ваше поведение.
— Черт бы вас побрал, Джубал, вы все время передергиваете! Я действительно зашел дальше, чем следовало, но бежать было просто необходимо: меня ведь чуть не вырвало!
— Получается, что все дело в физиологическом рефлексе? Да любой человек, который в эмоциональном отношении перевалил за двенадцать лет, просто сжал бы зубы, вышел в туалет, а потом вернулся с каким-нибудь правдоподобным извинением, когда все уже улеглось бы. Нет, это был не рефлекс. Рефлекс может вызвать рвоту. Но он не может заставить ваши ноги двигаться в нужном направлении, не может помочь собрать барахлишко, открыть двери и прыгнуть в антиграв. Это была паника, Бен. Вопрос в том, почему вы запаниковали?
Какстон долго молчал. Потом ответил с тяжелым вздохом:
— Раз вы так ставите вопрос, то, вероятно, потому, что я ханжа.
Джубал покачала головой.
— Ханжа думает, что его собственные жизненные правила и привычки — это законы природы. К вам подобное неприменимо. Вы приспосабливаетесь ко многим вещам, которые противоречат вашему нравственному кодексу, тогда как истинный ханжа просто обложил бы ту восхитительную татуированную леди и загромыхал бы к выходу. Надо искать глубже.
— Я знаю только то, что чувствую себя ужасно несчастным.
— Я уверен в этом, Бен, и мне вас очень жаль. Давайте рассмотрим гипотетический случай. Предположим, там была бы не Джилл, а, например, Майк и Рут, и они вам предложили бы тот же самый интим втроем. Вас это шокировало бы столь же сильно?
— Что? Ну конечно… Я, во всяком случае, считаю так, хоть вы и утверждает , что это дело вкуса.
— И как бы это вас шокировало? До рвоты? До панического бегства?
— Будьте вы прокляты, Джубал! — Какстон был явно не в своей тарелке. — Ладно… я бы, видимо, нашел предлог и вышел бы в кухню или куда там, а потом уехал бы совсем…
— Очень хорошо, Бен. Вот вы и нашли первопричину всего, что произошло.
— Я?
— Что изменилось в нашем уравнении?
Какстон выглядел совершенно несчастным. Наконец он сказал:
— Вы правы, Джубал, это все из-за Джилл. Я слишком ее люблю.
— Вот это уже ближе, Бен. И все же дело вовсе не в любви.
— Я вас не понимаю.
— Любовь — не единственная эмоция, заставившая вас убежать. Что такое любовь, Бен?
— Что? Да… бросьте вы! Сколько народа от Шекспира до Фрейда пробовали замахнуться на этот вопрос, и никому пока не удалось на него ответить. Я знаю только одно — она ранит.
Джубал покачал головой.
— Я вам дам точное определение. Любовь — это состояние, при котором счастье другого человека — необходимое условие для вашего собственного.
Бен медленно проговорил:
— Годится… потому что я именно так отношусь к Джилл.
— Хорошо. Тогда вам придется признать, что ваш желудок взбунтовался и вы бежали в панике потому, что вам хотелось сделать Джилл счастливой.
— Эй, погодите-ка, ничего подобного я не говорил…
— Тогда, может быть, это была какая-то другая эмоция?
— Я просто сказал… — Какстон осекся. — О'кей! Я ревновал. Но, Джубал, я мог бы поклясться, что это не так. Я знал, что проиграл, я примирился уже давно… Черт!.. Я даже любил Майка не меньше, чем родного. Ревность бесперспективна, она никуда не ведет.
— Во всяком случае, не туда, куда бы мы хотели. Ревность — болезнь, любовь — здоровье. Незрелый ум часто принимает одно чувство за другое или считает, что, чем сильнее любовь, тем сильнее и ревность, хотя в действительности они несовместимы. Одно чувство не оставляет места для другого. Объединенные — они могут вызвать непереносимые мучения, и я грокк, что это и есть ваша беда, Бен. Когда ревность подняла голову, у вас не хватило смелости поглядеть ей в глаза, и вы бежали.
— Нет, тут играли роль обстоятельства, Джубал! Эта гаремная обстановка, где каждая доступна для каждого, совершенно подавила меня. Поймите меня правильно! Я любил бы Джилл, даже если бы она была двухпенсовой б…ю! Но она же не такова! По своим представлениям, Джилл высокоморальная женщина!
Джубал кивнул.
— Я это знаю. Джилл обладает неукротимой невинностью, которая не позволяет ей совершать аморальные поступки. — Он нахмурился. — Бен, боюсь, что у вас, да и у меня явно маловато той ангельской невинности, которая необходима, чтобы жить в условиях совершенной нравственности, как живут эти люди.
Бен так и подскочил.
— Вы хотите сказать, что подобные вещи нравственны? Я понимаю, что Джилл не ведает, что поступает плохо, ибо Майк задурил ей голову, а Майк, в свою очередь, тоже не знает, что хорошо, а что плохо. Он же «Человек с Марса»!.. У него было такое детство…
Джубал снова нахмурился.
— Да, я думаю, что эти люди — все Гнездо, а не только эти ребятишки — живут нравственно… Я еще не продумал все детали, но… да… все верно. И вакханалии, и соитие без стыда, и групповой брак, и анархические взгляды… все, все…
— Джубал, вы меня поражаете! Если вы так думаете, то почему не присоединились к ним? Они же ждут вас! Они закатят такое торжество… Дон просто жаждет целовать ваши стопы и прислуживать вам — я не преувеличиваю.
Джубал вздохнул.
— Нет. Лет пятьдесят назад… А сейчас? Бен, брат мой, я уже не способен на подобную невинность. Слишком долго я был связан прочными узами с благоприобретенными пороками и безнадежностью, чтобы надеяться очиститься в их Воде Жизни и снова стать невинным. Если, конечно, допустить, что я когда-то был им.
— Майк считает, что вы обладаете этой «невинностью» в полной мере. Правда, он ее называет как-то иначе. Дон передала мне это ex officio (Официально (лат.)).
— В таком случае, я не захочу его разочаровывать. Майк видит свое собственное отражение: я по своей профессии — зеркало.
— Джубал, да вы просто трусите!
— Именно так, сэр. Меня, однако, беспокоит не их нравственность, а те опасности, что грозят им извне.
— О, ничего подобного им не грозит!
— Вы так думаете? Если мартышку покрасить в розовый цвет и посадить в клетку с бурыми обезьянами, они тут же разорвут ее в клочья. Эти невинные вечно ходят в обнимку с мученичеством.
— По-моему, вы слишком мелодраматичны, Джубал.
— Даже если это так, сэр, — вспылил Джубал, — то разве от этого мои слова менее верны? В старину немало святых сожгли на кострах, так что же, вы откажетесь признать их страдания истинными и скажете, что они мелодраматичны?
— Я не хотел вас обидеть. Я просто имел в виду, что им такая опасность не грозит… В конце концов, у нас сейчас не средневековье.
Джубал прищурился.
— В самом деле? Что-то я не вижу больших изменений с той поры. Бен, такой расклад предлагался этому гнусному миру неоднократно, и каждый раз мир сокрушал его. Колония Онеида очень напоминает Гнездо Майка; она просуществовала недолго, хотя находилась в сельской местности, где соседей было совсем мало. Или возьмите ранних христиан — анархия, коммунизм, групповой брак, далее поцелуи братства — Майк у них много чего позаимствовал. Хм… если он взял поцелуй братства у них, то, надо думать, мужчины в Гнезде тоже целуются с мужчинами?
Бен выглядел смущенным.
— Я от вас кое-что скрыл… но тут все совсем не так, как у гомиков.
— У ранних христиан тоже было не так. Вы что, держите меня за дурака?
— Комментариев не будет.
— Благодарю. Я бы только посоветовал воздержаться от братских поцелуев с каким-нибудь пастором из нынешней бульварной церкви. Примитивного христианства больше не существует. Вновь и вновь повторяется одно и то же: в планах предусматривается равенство, истинная любовь, чистые помыслы и высокие идеалы, а за этим следуют преследования и провалы. — Джубал снова вздохнул. — Раньше я очень опасался за Майка. Теперь я боюсь за них всех.
— А я, как вы думаете, себя чувствую? Джубал, я не признаю вашей гипотезы насчет радости и чистоты. То, что они делают, — дурно.
— Это в вас говорит ваш печальный опыт — сидит как заноза.
— Хм… не только.
— Но преимущественно. Бен, этика секса очень хитрая проблема. Каждому из нас приходится искать ее приемлемое решение, которое позволило бы нам жить, сталкиваясь с нелепыми, неработающими и жестокими правилами, именуемыми «моральным кодексом». Все знают, что эти правила никуда не годятся, и почти все нарушают их. Но за нарушения мы платим пеню, ощущая постоянную вину, выражая раскаяние на словах. Хочешь не хочешь — этот кодекс оседлал нас и продолжает гнать нас вперед, хоть он уже давно мертв и от него смердит.
Вот и вы, Бен… Вы воображаете себя свободным от условностей и способным не подчиняться этому кодексу. Но как только сталкиваетесь с новым для вас сексуальным аспектом этики, тотчас проверяете его своим устарелым иудейско-христианским кодексом. И ваш желудок автоматически реагирует… Вам кажется, что это доказывает вашу правду и их неправоту. Фу! Я уж предпочел бы скорее Суд Божий! Что же касается желудка, то он отражает лишь наличие у вас предрассудков, вбитых в ваше сознание еще до того, как вы научились мыслить самостоятельно.
— А как насчет вашего желудка?
— Мой тоже глуповат, но я не позволяю ему управлять моим умом. Я вижу красоту попытки Майка создать идеальную этику и аплодирую его прозрению — для начала надо выкинуть на свалку прежний сексуальный кодекс и тогда уже строить все на чистом месте. У большинства философов на это смелости не хватает. Они цепляются за основы современного кодекса — моногамию, семейную ячейку, воздержание — целое скопище табу, ограничивающих половые сношения, и играют в бирюльки даже с такой ерундой, как вопрос о том, является ли женская грудь неприличным зрелищем. Но больше всего они заняты обсуждением вопроса о том, как заставить нас подчиняться этому кодексу, игнорируя многочисленные доказательства, что большинство трагедий, встречающихся на каждом шагу, имеет истоки в самом кодексе, а вовсе не в том, что люди его нарушают.
И вот является «Человек с Марса», смотрит на этот священный и неприкосновенный кодекс свежим взглядом и отвергает его начисто. Я не знаком с деталями кодекса Майка, но он явно нарушает законы каждой крупной страны и должен доводить до бешенства всех приверженцев главных религий, а заодно и большинство агностиков с атеистами. И все же бедный мальчик…
— Джубал, он не мальчик, он — мужчина.
— Да разве он мужчина? Этот несчастный псевдомарсианин говорит, что секс — путь к счастью. А секс и в самом деле должен быть средством испытывать счастье. Бен, самое плохое в сексе то, что мы пользуемся им, чтобы терзать друг друга. А он никогда не должен причинять боль, он должен даровать счастье… в худшем случае — удовольствие.
Кодекс говорит: «Не пожелай жены ближнего своего». Результат? Вынужденное воздержание, адюльтеры, ревность, горечь, страдания, иногда убийства, разбитые семьи, несчастные дети… и тайные мелкие интрижки, равно унижающие и мужчин, и женщин. Разве когда-нибудь эта заповедь соблюдалась? Если человек поклянется на своей Библии, что он не возжелает жены своего соседа только потому, что кодекс запрещает это, я тут же заподозрю либо самообман, либо сексуальное извращение. Любой мужчина, достаточно здоровый для того, чтобы зачать ребенка, обязательно пожелает множество женщин, независимо от того, приведет он эти желания в исполнение или нет.
Теперь приходит Майк и говорит: «Нет необходимости желать мою жену… возлюби ее. Нет пределов ее любви, а потому мы обретем многое, потеряем лишь страх, чувство вины, ненависть и ревность». Предложение просто невероятное. Насколько я помню, только дикие эскимосы были настолько чисты и так изолированы от других народов, что их самих можно считать за «людей с Марса». Но мы дали эскимосам понятие о «добродетели», и теперь у них есть и непорочность, и адюльтер, как у «нормальных». Бен, что они выгадали?
— Не хотел бы я быть эскимосом.
— Я тоже. От тухлой рыбы у меня желчь разливается.
— Нет, я имел в виду мыло и воду. Думаю, я просто неженка.
— Я тоже, Бен. Я родился в доме, где канализации было не больше, чем в эскимосском иглу. Так что предпочитаю удобства. Тем не менее все источники описывают нецивилизованных эскимосов как необыкновенно счастливых людей. Если у них и были неприятности, то они происходили, во всяком случае, не от ревности. У них и слова-то такого в языке не было. Они одалживали друг другу жен — для удобства и для развлечения, и это отнюдь не делало тех несчастными. Так кто же дураки? Посмотрите на этот мрачный мир, что окружает вас, а потом скажите — кажутся вам ученики Майка счастливее или несчастнее других?
— Я не говорил со всеми, Джубал. Но… да, они счастливы. Так счастливы, что кажутся просто ошалевшими от счастья. Тут есть какая-то очень хитрая загвоздка.
— Может, загвоздка в вас самих?
— Как это во мне?
— Знаете, стоит пожалеть, что ваши вкусы заморозились в таком раннем возрасте. Даже о трех днях предложенного вам счастья вы будете вспоминать как о величайшем сокровище, когда доживете до моих лет. А вы — вы юный идиот! Позволили своей ревности изгнать вас из рая! Да в ваши годы я бы к эскимосам отправился! Господи, я просто бешусь от черной зависти, и единственным утешением мне служит беспощадная уверенность в том, что вы еще пожалеете о своей глупости! Годы не приносят мудрости, Бен, но дают перспективу… и самое печальное из того, что ты видишь вдали, — это искушения, которые ты умудрился преодолеть. Я сожалею о многом, но мое раскаяние — ничто в сравнении с тем, что придется переживать в старости вам.
— Перестаньте сыпать соль на мои раны!
— Господи, дружище! Да, может, вы вовсе и не мужик, а просто дохлый мышонок? Я же пытаюсь подбодрить вас! Какого черта вы плачетесь в жилетку старику? Вам надо лететь к Гнезду по прямой, как летит домой почтовый голубь! Слушайте, да если б я был хоть на два десятка лет моложе… я бы сам присоединился к церкви Майка.
— Перестаньте, Джубал! Кстати, а что вы думаете в самом деле о его церкви?
— Вы же сами сказали, что это всего лишь учение.
— И да и нет. Предполагается, что это Истина с большой буквы в том виде, как Майк получил ее от Старейших.
— Старейших? Вот как! Для меня это ерундистика чистейшей воды.
— Майк в них верит.
— Бен, я когда-то знавал одного фабриканта, который верил, что получает указания непосредственно от призрака Александра Гамильтона (Видный деятель эпохи Американской революции (1757—1804 гг.))… Однако… черт, почему это я должен выступать адвокатом дьявола?
— Чего вы так разволновались?
— Бен, самый гнусный грешник — это лицемер, который из религии делает рэкет. И все же воздадим дьяволу должное. Майк верит и учит той истине, которую он знает. Что касается Старейших, то мне в точности не известно, что они не существуют, а просто мое воображение отказывается их себе представить. Что касается его кредо «Ты есть бог», то оно заслуживает ничуть не меньше доверия, чем многие другие кредо. Придет Судный день, если, конечно, он состоится, и тогда может оказаться, что главным боссом в пантеоне богов является конголезский божок Мумбо-Юмбо.
— Перестаньте нести чепуху, Джубал!
— А кто скажет, какое имя будет вынуто из шляпы? Человек создан так, что не может представить в воображении собственную смерть. Это и приводит к бесконечному умножению религий. Хотя ни одна из них не в состоянии доказать, что бессмертие — неопровержимый факт, вопросы, порожденные ими попутно, невероятно важны. Природа жизни; как связано «эго» с телом; проблема самого «эго»; почему каждому «эго» кажется, что оно — центральная точка Вселенной; цель жизни; цель существования Вселенной — все это вопросы первостепенного значения, Бен. Они никогда не будут считаться тривиальными. Наука их разрешить не смогла, и кто же я такой, чтобы издеваться над религией за то, что она пытается это сделать, какими бы неубедительными ни казались мне результаты этой попытки. Может получиться так, что старикан Мумбо-Юмбо еще сожрет меня, ибо подобную вероятность нельзя исключить только потому, что в его честь не построены роскошные соборы. Тем более я не могу вычеркнуть из списка одержимого мальчугана, зациклившегося на идее религии, основанной на культе секса и проповедующего ее в уединенных роскошных комнатах верхнего этажа своего храма. Он-то вполне может оказаться Мессией. Я убежден в незыблемости лишь одного религиозного постулата: самосознание — это отнюдь не просто кучка аминокислот, слипшихся в комок.
— Ну и ну, Джубал! Вам бы следовало стать проповедником.
— К счастью, чаша сия меня миновала. Если Майк сможет указать нам лучший способ организовать жизнь на этой загаженной планете, его сексуальная жизнь не будет нуждаться ни в каких оправданиях. Гении обладают привилегией презирать мнение толпы, им в высшей степени плевать на сексуальные обычаи своих племен — они творят свои собственные законы. Майк — гений. Поэтому ему дела нет до того, «что подумает миссис Гранди», и он действует так, как считает нужным.
Однако, с теологической точки зрения, сексуальное поведение Майка столь же ортодоксально, как Санта-Клаус. Майк проповедует, что все живое в совокупности есть бог… что делает Майка и его последователей единственными богами этой планеты, которые обладают самосознанием… так что по всем божеским законам ему должно быть предоставлено членство в профсоюзе богов. А ведь правила всегда гарантируют богам сексуальную свободу, лимитируемую лишь их собственными суждениями.
Вам нужны примеры? А Леда и Лебедь? Европа и Бык; Озирис, Изида и Гор? Невероятные кровосмешения скандинавских богов? О восточных религиях и говорить не приходится — их боги вытворяют такие штуки, что любой владелец норковой фермы просто спятил бы. А посмотрите-ка на взаимоотношения внутри Троицы у одной из самых распространенных западных религий. Единственный способ, при помощи которого можно согласовать положения этой религии с провозглашенными ею же представлениями монотеизма, это решить, что размножение у богов происходит по совершенно иным законам, нежели у людей. Большинство верующих об этом просто не думает, они опечатывают входную дверь и вешают табличку «Святость. Не беспокоить».
Так что Майк, подобно всем другим богам, должен иметь право на божий промысел. Единый бог, чтобы размножиться, должен разделиться по меньшей мере на две части. И это касается не одного Иеговы, а всех их. Группы же богов размножаются, как кролики, и при этом нисколько не считаются с человеческими правилами и приличиями. Так что уж если Майк занялся божественным бизнесом, то оргии так же неизбежны и предсказуемы, как восход солнца, а значит, вам лучше забыть о порядках в своем захудалом Поианке и судить Майка по морали Олимпа. — Джубал явно разошелся. — Бен, чтобы понять это, вы должны начать с признания того, что они искренни.
— В этом-то я убежден! Но именно поэтому…
— Неужели убеждены? Вы же начали с утверждения, что они заблуждаются, и осудили их, исходя из тех законов, которые сами же отрицаете. Попробуйте мыслить логично. Бен, это достижение общности путем сексуального акта, эта «множественность в единстве» логически не оставляют места для моногамии. Поскольку полнейшая сексуальная общность — соединение каждого со всеми — и есть их главное кредо, что с кристальной ясностью подтверждается вашим рассказом, то как же можно ожидать, чтобы они что-то прятали? Прячут всегда то, чего стыдятся, они же не только не стыдятся, а напротив, полны гордости. Прятаться за закрытыми дверями для них все равно, что бросить подачку тому самому кодексу, который они отвергли, или возгласить во всеуслышание, что вы для них человек случайный, которого и на порог-то пускать не следовало.
— Может, мне и в самом деле там нечего было ошиваться?
— Это совершенно очевидно. У Майка на этот счет явно были сомнения, но Джил л настояла на своем. Так?
— Вот это-то и есть самое ужасное!
— Почему же? Она просто хотела, чтобы вы стали одним из них «во всей полноте», как сказал бы Майк. Она любит вас — и не ревнует ни к кому. А вы ревнуете ее, хотя и уверяете, что любите; так что все ваше поведение — сплошное опровержение ваших же утверждений.
— Будь оно все проклято! Но я же люблю ее!
— Вот как? Ну в таком случае вы просто не поняли, какая высокая честь, если исходить из морали, принятой на Олимпе, вам была предложена.
— Похоже, что действительно не понял, — мрачно ответил Бен.
— Я хочу предложить вам выход из этой ситуации. Вы не могли понять, как и куда исчезла одежда Майка. Хотите, скажу?
— Как?
— Это было чудо.
— Да бросьте вы!
— Очень даже просто. Спорим на тысячу долларов, что это было чудо? Поезжайте и спросите самого Майка. Заставьте его повторить свой номер. Не забудьте прислать мне деньги.
— Черт возьми, Джубал! С какой стати я буду отнимать . у вас деньги?!
— А вам это не удастся. Спорим?
— Джубал, вы же видите, каков расклад. Я просто не могу туда вернуться.
— Да они встретят вас с распростертыми объятиями и даже никогда не спросят, почему вы уехали. Спорим еще на тысячу, что я прав? Бен, вы были там меньше суток. Разве они не заслуживают хотя бы такого же тщательного расследования, какие вы проводите, когда имеете дело со скандалами, прежде чем публиковать такой сенсационный материал?
— Но…
— Заслуживают?
— Да… но…
— О, ради бога, Бен! А еще уверяете, что любите Джилл, и не хотите предоставить ей равные шансы с каким-то жуликом-политиканом! Не желаете уделить ей десятой доли тех усилий, которые потребовались от нее, когда она кинулась вам на помощь! Интересно, где бы вы были сейчас, если бы она проявила такую же мягкотелость? Вернее всего — жарились бы в аду! Вы тут скулили насчет вселенского блуда, а знаете ли вы, чего боюсь я?
— Чего же?
— Христа распяли за то, что он проповедовал без разрешения полиции. Так вот — подумайте-ка лучше об этом.
Какстон грыз ноготь и молчал, потом внезапно вскочил.
— Еду.
— После ленча?
— Сейчас же.
Через двадцать четыре часа Бен прислал Джубалу телеграфом две тысячи долларов. Через неделю, когда известий от него больше не поступало, Джубал послал факс в офис Бена: «Какого черта вы пропали?»
Ответ задержался: «Учу марсианский. Ваш аквафратер (Брат по воде (лат.)) Бен».
Отправить на печать