И с поникшими плечами
Шли к Тобольску угличане,
Шли в тайгу, в страну снегов
С тёплых волжских берегов.
С ними колокол опальный
В этот долгий путь печальный
По снегам отправлен был,
Чтобы больше не звонил.
Чтоб не тешил больше слуха,
Оторвали ему ухо,
Чтоб к молчанию привык —
Медный вырвали язык,
Да для большего позора
Наказали словно вора:
Был он миру напоказ
Плетью бит двенадцать раз…
Вот какое было дело,
Что в преданьях уцелело.
Бунтарей народ забыл —
Нет следа от их могил,
Но из той из ссылки дальней
Вышел колокол опальный.
Из Тобольска в Углич он
Был обратно возвращён.

 

1596 год

БЫЛЬ О РУССКОЙ СТАРИНЕ — БЫЛЬ О ФЁДОРЕ КОНЕ

щелкните, и изображение увеличитсяНе в терему, не в дворцовой палате —
В бедной избе проживал на Арбате
Фёдор, строитель, по прозвищу Конь.
Нравом горячий такой, что не тронь!
Как-то весной за грошовую плату
Фёдор достраивал терем богатый
Хитрому немцу, что жил при дворе.
Службу служил он при Грозном царе.
Немцу богатому вдруг отчего-то
Не полюбились резные ворота.
Фёдор на зов подошёл к наглецу —
Немец ударил его по лицу.
В гневе дыханье у зодчего сперло,
Грубого немца схватил он за горло.
Тут бы совсем он его задушил —
Немцу на помощь стрелец поспешил.
Еле дыша и горя озлобленьем,
Немец к царю поспешил с донесеньем.
Фёдор от царской немилости прочь
Скрылся куда-то в весеннюю ночь.
Где пропадал он, неведомо людям.
Мы дознаваться, пожалуй, не будем, —
Может, бежал он на родину, в Тверь,
Может быть, нет, — неизвестно теперь.
Но, коль послушать людскую молву,
Лет через шесть он вернулся в Москву.
Чтоб испросить у царя разрешенье,
Грозному Конь посылает прошенье.

щелкните, и изображение увеличится

«Царю=Государю Великой Руси

Челом бью: Отец наш заступник, спаси!

Дозволь недостойному Федьке=рабу

Приказом твоим городить городьбу!

Я храмы построить могу для Москвы,

Валы насыпать и выкапывать рвы,

Вести тайники под стеной городской,

А сам я строитель и плотник Тверской.

А было когда-то, родной мой отец,

Тебе за Неглинною ставил дворец.

А ныне меня попытай в городьбе,

Во Божие имя, во славу тебе,

И милостью Царской помилуй меня –

Раба недостойного

Федьку Коня.»

Вот и пришло от царя указанье:
Зодчему Федьке нести наказанье.
Чтоб он не бегал от службы своей,
Всыпать холопу полсотни плетей!
Вот как неласково Федьку встречали —
Видно, не верили Федьке вначале:
Вместо хоромин да царских дворцов
Строил он лавки московских купцов.
Зодчества Федька не знал бы иного,
Коль не пришла бы пора Годунова.
Хочет Борис возвести укрепленье,
Чтоб уберечь от врага населенье,
В думах о каменной новой стене
Вспомнил Борис Годунов о Коне.
Зодчему Федьке поручено дело,
Он за него принимается смело.
Новою крепостью будет стена,
Город кольцом опояшет она.
Фёдор берётся за дело большое
Всею горячею, буйной душою.
Жизнь свою вложит он в каждый зубец —
Будет стена, как чудесный венец.
Нету покоя, ночами не спится:
Строит он башни, выводит бойницы.
И на восьмой знаменательный год
Кончил он стену и девять ворот.
Фёдор закончил Москвы укрепленье,
Видеть царя получил дозволенье.
Гордый и радостный зодчий-творец
К тёзке-царю поспешил во дворец.
Думал строитель, что будет он скоро
Строить в столице дворцы и соборы.
Скажет правитель: «Доверьте Коню!
Я его знаю и очень ценю».
Но разлетелись мечты и надежды —
Федьке в награду царёвы одежды
Поцеловать разрешил Годунов.
Царь был печален, угрюм, нездоров.
Конь за труды с возмущеньем и болью
Принял боярскую шубу соболью,
В землю за это ударился лбом:
Был не творцом он, а Федькой-рабом.
Шёл он домой из Кремля оскорблённый,
Шёл под стеною, луной озарённой.
Гневный, он шёл одиноко в ночи
С шубой собольей из алой парчи…

Всё это было, да только прошло,
Было, прошло и быльём поросло.
Нет и следа от стены этой старой —
Вместо стены зеленеют бульвары,
Время, и люди, и город не тот,
Но сохранились названья ворот.
Словно старинное наше преданье,
Мы и поныне храним их названья —
Наших: Арбатских ворот и Петровских,
Наших Никитских ворот и Покровских.
Все они были в стене, как в венце,
Ныне — названья в Бульварном кольце.

Как пришлось Москве столице на два города делиться

 

Фёдор Конь рукой умелой
Опоясал город Белый
Настоящей крепостной,
Неприступною стеной.
В Белом городе богаты
И бояре и купцы,
В Белом городе палаты,
И хоромы, и дворцы.  
Стены в шашечку гранёны,
Кровля высится венцом,
На балясинках точёных
Верх шатровый над крыльцом.
Белокаменные плиты
Украшают весь фасад,
За стеной, вьюнком увитой,
Расцветает чудный сад.
Тут заморский цвет миндальный
В кадках выращен в саду,
По воде плывёт хрустальный
Белый лебедь на пруду.
Д внутри, в хоромах, тоже
Всё отделки не простой —
Золотой обито кожей
Иль расшитою тафтой.

Своды в росписях, увиты
Золотым лепным шнуром,
Лавки сукнами обиты,
Пол покрыт цветным ковром.
А в иных дворцах бывает –
Звездным небом сделан свод:
Справа – месяц выплывает,
Слева – солнышко встает.
В терему зимой холодной
Чистота, тепло, уют.
Для боярыни дородной
Девки песенки поют.
Сам боярин ходит в славе,
Он в почете, весел, сыт,
Кверху бороду уставя,
В царской думе он сидит.
Служит он царю и богу,
Хорошо живет, в тепле,
На неведомой налогу
Государевой земле.
Оттого зовется «белой»
Государева земля,
Что живут в ее пределах
Слуги царского Кремля.

Вот она стоит, стена,
И Москва разделена.
За стеной – «черный» город.
Называется Скородом,
Потому что очень скоро
Стену строили кругом.
За стеною дубовой
В Черном городе живет
И военный, и торговый,
И ремесленный народ.
Богатей, бедняк убогий,
Кто бы ни построил дом, —
Платит он царю налоги
За землицу под жильём.
Жили люди слободами,
Жили собственным трудом,
И для них тесней с годами
Становился Скородом.
В переулках немощёных
Ночью страшно одному.
Во дворах неосвещённых
Грозно лают псы во тьму.
За церковного оградой —
Красноватые лучи:
Негасимые лампады
Робко светятся в ночи.

И когда поутру грянет
Колокольный звон церквей,
Скородом от сна воспрянет
К жизни будничной своей.
В Скородоме утром рано
Закияает жизнь везде:
Кузнецы куют таганы
На Таганской слободе,
Кузнецы для печи банной
Отливают медный чан.
Старый пекарь на Басманной
Выпекает хлеб «басман».

А в Калашном переулке
Для бояр и для царя
Выпекают пекаря
Калачи, баранки, булки.
На Рыбачьей на слободке,
По названью «Бережки»,
Рыбаки спускают лодки
На простор Москвы-реки.
Топоры на бойнях точат
На Мясницкой слободе,
В Сыромятнях кожи мочат
В быстрой яузской воде.
И уже на кровлях мглистых,
Словно чёрные дрозды,
Копошатся трубочисты
Трубниковской слободы.

И работает до поту
В Скородоме чёрный люд.
За тяжёлую работу
Мастерам гроши дают.

1603 год

СЛОВО ПРО БОРИСА ГОДУНОВА

Годунов Борис правит пятый год,
Он лицом красив, он чернобород.

Он силён, Борис, и здоров, плечист.
Он хитёр, Борис, да умён-речист.

Он у власти встал с очень давних пор,
И его всегда ненавидел двор.

Нет бояр-друзей, лишь враги кругом,
Для боярства царь тоже был врагом.

Был он с ними крут, был он с ними лют,
Опирался царь на поместный люд,

На дворян, попов, на гостей-купцов,
Опирался царь на своих стрельцов.

Годунов Борис правит пятый год,
С каждым годом Русь всё бедней живёт.

Веры нет царю, ни его уму,
Да ещё к тому ж не везёт ему.

То озимый всход злой мороз побьёт,
То в разгар жнивья всё дождём зальёт.

То сгорит вся рожь, то в несчастный год
В поле весь ячмень саранча сожрёт.

В этот год народ из голодных сёл,
От пустой земли на Москву пошёл.

По Москве прошли тысячи людей,
Съели всех собак, съели лошадей.

Испугался царь неспокойных сил,
Колокольню класть он людей просил.

Стал голодный люд колокольню класть,
Чтоб за этот труд прокормила власть.

И до новой ржи и до хлебушка
Башня выросла до полнебушка.

Высотой пошла в сорок шесть сажен,
На три яруса колокольный звон.

Старший колокол в десять тысяч пуд,
Чтоб на десять вёрст разливался гуд.

Колокольню ту в тот голодный год
«Иваном Великим» окрестил народ.

До сих пор она золотой главой
Над Кремлём стоит, перед всей Москвой.

* * *

С монастырских стен далеко вокруг
Видны пашни, лес, и река, и луг.

Только пашенки не зелёные —
Земли, засухой опалённые.

А трава в лугах непригодная,
А река в песках мелководная.

Ручеёк бежит — а была река.
А вдали село — не видать дымка.

Каждый дом в селе словно глух и нем,
Кто остался жив, тот ушёл совсем.

С монастырских стен — пустота, простор,
А посмотришь внутрь в монастырский двор, —

Там довольство всё от былых времён,
И гудит над ним колокольный звон.

Запаслись попы на десятки лет,
Нету дела им до народных бед.

Не хотят попы продавать зерна:
С каждым днём растёт на зерно цена.

Лишь помещик так жить богато мог,
Он всю жизнь с крестьян собирал оброк.

В недородный год тот оброк велик:
Чуть не всё зерно отдавал мужик.

Умирал холоп, убегал не в срок,
Кто остался жив — тот платил оброк.

Мор, пожар, война — это всё равно.
Коль остался жив — подавай зерно!

И несёт мужик долю жалкую,
Всё под окриком да под палкою.

Но богаче всех царь в стране своей,
Не ему жалеть крепостных людей.

У него, царя, больше всех земли,
Для него, царя, все сады цвели.

Потому что царь откупил всех пчёл,
И весь мёд в стране Годунову шёл.

Бани все в Москве взял на откуп царь,
Грош плати царю — в бане тело парь.

Не глядит Борис на мужицкий пот,
А в народе гнев, тайный гнев растёт.

1606 год

О ЛЖЕДМИТРИИ-РАССТРИГЕ, О МОСКВЕ ПРИ ПОЛЬСКОМ ИГЕ

Жили да были, носили жупаны
Ясновельможные польские паны.
Знатные, важные, как поглядишь,
Только в казне королевской-то — шиш!
Всё-то им, панам, земли не хватало.
Всё-то им плохо, да всё-то им мало.
Смотрит на русских завистливый пан —
Взять бы себе на работу крестьян!
Пану обидно, что рожь и пшеницу,
Лён и гречиху, скотину да птицу
Русские пахари с русской земли
Польскому пану во двор не везли.
Польская шляхта сидит на Волыни,
Паны-хозяева — на Украине.
Заняли паны и запад и юг, —
Русскую землю забрать бы вокруг!
Вот бы войну! Но для этой войны
Польскому пану силёнки нужны.
И как не раз уже ездили, снова
Едут поляки к царю Годунову.
Зарится шляхта на лакомый кус
И предлагает нам вечный союз,
Но при условии, чтобы побольше
Русской земли отходило бы Польше.
С панами царь гостевал, пировал,
Только земли он гостям не давал.
Так вот годами велись разговоры…
В, это же время да в эту же пору
Жил-проживал в монастырских стенах
Рыжий, ничем не приметный монах.
С виду покладистый, скромный, смиренный,
Был одержим он мечтой дерзновенной.
Как-то весною исчез из Москвы,
Где-то бродил на границах Литвы
И перешёл к украинским магнатам,
В замки, на службу к полякам богатым.
И вот тогда со шляхетской земли
Странные, смутные слухи пошли…
«Эй, здорово, сват!» —
«Здорово!» —
«Слышал слово?» —
«Что за слово?» —
«Ныне бают на торгу,
Что конец царю-врагу —
Царь Димитрий объявился!» —
«Да убит он аль убился!» —
«Не убился, не убит,
Слышь, народ-то говорит:
Ляхи малого украли,
Обучили, воспитали.
Круль царёнка увидал,
В баньке парить приказал,
Обрядить во что почище,
Войска дать ему три тыщи,
И царевич наш пошёл
Отвоёвывать престол». —
«А Борис? Он сам при сыне!» —
«Нам Борис не нужен ныне,
Он на царстве год седьмой —
Ходим по миру с сумой.
Что ни день, то царь богаче,
Что ни ночь, мы с горя плачем.
Ни кола и ни двора.,.
Нам бы лучше жить пора». —
«Вот так шту-ука! Эко дело!» —
«Мне беднячить надоело,
Я к царевичу пойду!
Сват, а ты?» —
«Да подожду!»

Так появился, народу на горе,
Беглый монашек Отрепьев Григорий.
Скоро Москва услыхала молву:
Дмитрий с войсками идёт на Москву.
Дмитрия ждут и встречают повсюду.
Были такие, что верили чуду.
Хочет Лжедмитрий занять поскорей
Место на троне московских царей.
Долго ли, скоро ли судьбы решались,
А города самозванцу сдавались.
Чем же была его слава крепка?
Рать у него не была велика —
Паны немного Отрепьеву дали, —
Да на пути беглецы примыкали.
Чем привлекал самозванец-смутьян
Русских людей, горожан и крестьян?
Тем, что не верил народ Годунову,
Ни его разуму, ни его слову,
Шёл к самозванцу, Бориса кляня,
В самое полымя шёл из огня!
Знали бы, ведали прадеды каши,
Что приготовил им рыжий монашек!..
Царь не дождался прихода врагов —
В тяжком недуге Борис Годунов
Умер внезапно, покинутый всеми.
Здесь начинается Смутное время.

* * *

Шляхтичи ходят по русской земле.
Гришка Отрепьев — хозяин в Кремле.
В Польшу расстрига за помощь в походе
Шлёт королю Сигизмунду дары —
Много сокровищ из царских угодий:
Золото, утварь, алмазы, ковры.
Опустошились дворцовые клети.
Польские паны — хозяева тут.
Прямо из Польши в стеклянной карете
Шляхтянку в жёны расстриге везут.
Перед Мариной, полячкой надменной,
Русские девушки падают ниц.
А на Маринке — венец драгоценный,
Шапка венчальная русских цариц.
С этой Маринкою царь самозванный
Русской землёю собрался владеть.
Пляшут под музыку польские паны,
Русским красавицам стыдно глядеть.
Сроду такой не видали стыдобы:
Женскому полу плясать во хмелю.
Не приходилось и слыхивать, чтобы
Девки, горланя, прошли по Кремлю.
Шляется шляхта по древней столице,
Озорничает средь ясного дня —
В древнем соборе сидят на гробнице,
Шпорами нагло о плиты звеня.
Нет никакого с поляками сладу:
Бродят они по базарам гурьбой,
Грабят амбары, и лавки, и склады,
Всюду бесчинство творят и разбой.
Где ж ты, былая московская слава?
Иль москвичи позабыли о ней?
Древнюю славу хмельная орава
Топчет копытами панских коней.
Только иссякло в народе терпенье,
Кровь закипела у русских людей.
Ох, надоели им пляски и пенье!
Ох, надоел им расстрига-злодей!
Ох, загудели ночные набаты,
Ох, и вломился народ во дворец!
Прыгнул расстрига в окно из палаты —
Тут и нашёл он свой страшный конец.
Тут топорами его зарубили,
Тело облили смолой и сожгли,
Пеплом оставшимся пушку набили,
Бахнули в сторону польской земли,
Чтоб остальным самозванцам на страх
Ветер развеял Отрепьева прах.

БЫЛЬ О ТОМ, КАК ШУЙСКИЙ СТАЛ ЦАРЁМ

Вольный дух гуляет по Руси,
А бояре молятся в ночи:
«Господи, заступник наш, спаси,
Сохрани от черни, научи!»
Шепчут толстопузые, кряхтят,
Щупают затворы у дверей —
Мнится им, что их убить хотят,
До смерти боятся бунтарей.
А холопы, за день утомясь,
На соломе, под худым рядном,
В жалких избах, там, где смрад и грязь,
Крепко спят угарным, тяжким сном.
Снится им натопленная печь.
На печи лежанка — можно лечь!
Снятся им калачики в печи.
Шепчут толстопузые в ночи:
«Не пришёл бы кто из-за морей —
Короли грозят со всех сторон!
Своего бы выбрать поскорей,
Усадить бы на московский трон,
Посмирнее выбрать — и тогда
Не страшна холопская орда!»

 

Собрались бояре как-то раз,
За беседой посидели час,
Меж собою тайно говоря, —
Выбрали боярского царя.
И, собрав на площадь москвичей,
Став на Лобном месте, под Кремлём,
Горсточка бояр-бородачей
Объявила Шуйского царём.
Под присягой Шуйский дал зарок
Не казнить бояр — друзей своих.
Обещал, что он не будет строг,
Что он будет милостив и тих.
В Кремль боярин Шуйский водворён
И усажен на московский трон.
Думали бояре, что конец
Самозванству, слухам и молве,
Если царский держится венец
На плешивой хитрой голове.
Но хоть новый государь пришёл
На московский на пустой престол,
Самозванцев в эти все года
Столько стало, сколько никогда.
После Гришки через малый срок
Новый объявляется царёк.
А на Каме, Волге, на Дону
По три самозванца за весну.
Каждый врал: «Царевич Дмитрий я,
Сын Ивана Грозного царя!»
Каждый на столицу путь держал,
Шуйскому сверженьем угрожал.
И боярский царь, боясь угроз,
С самозванцами повёл борьбу:
Он в Москву из Углича привёз
Дмитрия-царевича в гробу.
Гроб открыли перед всей Москвой,
В нём лежал царевич неживой,
В ферязи истлевшей, в кушаке,
С горсточкой орехов в кулаке.
Был царевич погребён в Кремле,
Слух о том прошёл по всей, земле,
Успокоил знатных москвичей
И купцов, московских богачей.
И боярин ночью крепко спал,
Но мужицкий гнев не остывал —
Со дворов боярских много слуг
Убегало к бунтарям на юг,
Потому что проливал народ
На господских пашнях кровь и пот,
Потому что понимал народ,
Что лишь бунтом сбросишь барский гнёт.

1607 год

СКАЗАНЬЕ ПРО НАРОДНОЕ ВОССТАНЬЕ

Так чтоб начать нам сказанье о молодце,
Греческим словом придётся обмолвиться:
Каторга — это корабль многоярусный,
Только он весельный был, а не парусный.
Эта галера, подняв якоря,
Переплывала на вёслах моря.
Сотни гребцов там гремели оковами,
Гирями скованы полупудовыми.
Сотни рабов по команде гребли,
Силой живою галеру вели.
А за живым человечьим товаром
Издавна турки ходили к татарам.
И на турецких галерах, бывало,
Пленников русских встречалось немало.
Вот потому-то невольничий труд
«Каторгой» русские люди зовут.

Так вот на каторгу эту турецкую,
С детства изведавший долю недетскую,
Тяжкую долю холопа боярского,
Продан был туркам из плена татарского
Ваня Болотников, сильный, большой,
Юноша умный, с отважной душой.
Ох же ты, морюшко, море туманное,
Ох, тяжело ж ты, весло окаянное!
Жёлтый на вымпеле месяц двурогий,
К гирям цепями прикованы ноги,
Небо да море, что в небо рвалось…
С каторги Ване уйти удалось.

Скрыться от турок куда бы подалее?
Ваня Болотников скрылся в Италии.
Место в Италии самое лучшее —
Город Венеция, чудо плавучее,
Дивное диво, царица морей,
Что управлялась сама, без царей.
Был этот город построен над водами:
Чудной работы дворцы с переходами,
С тонкой резьбою, со львами, с колоннами.
Весь островками, водой разделёнными,
В пене морской на лагуне туманной
Жил этот город невиданный, странный,
Глядя в широкий простор голубой,
В зеркале моря любуясь собой.
Вместо крылечка — ступеньки с причалами,
Вместо возков проплывают каналами
Лодки-гондолы, как лебеди чёрные.
Лодки ведут гондольеры проворные.
Тихо струится вода по проулку.
Здесь не поедешь верхом на прогулку!
Ваня доселе не видел нигде,
Чтобы хоромы стояли в воде,
Чтобы вокруг не пахали, не сеяли,
Не молотили зерна и не веяли,
Чтобы стада не паслись меж дубравами,
Чтобы не пахло душистыми травами,
Чтобы пастух не играл спозаранок,
Чтобы в домах ни печей, ни лежанок.
Что тут за люди и что за страна,
Словно всплыла с океанского дна?
Смотрит Иван и всему удивляется.
Кем тут народ без царя управляется?
Кто же здесь главный? Какой водяной
Правит невиданной этой страной?
Здесь отыскались у странника Вани
В древней Венеции братья-славяне.
Тоже от турок когда-то бежали,
Остров свободных славян основали;
Кто изучил стеклодувное дело,
Кто шелкопрядством занялся умело,
Кто на воде — рыболовным трудом.

Ваня нашёл здесь и помощь и дом.
Здесь и узнал он, вдали от отечества,
Как без царя верховодит купечество,
Как для народа законы суровые
Вводят богатые люди торговые,
Как мастера с золотыми руками
С места уйти не осмелятся сами.
Если же мастер тайком убежит,
Где бы ни скрылся, он будет убит.
Рядом с богатством, с беспечной красою
Горе живёт с нищетою босою.
Те, что кичатся тугими карманами,
Сами живут тунеядством, обманами
И выбирают правителя — дожа, —
Чтобы на власть это было похоже;
Дож между тем управляет не сам —
Делает всё, что угодно купцам.
И потому под дворцами богатыми
Тюрьмы с подвалами и с казематами.
В них на соломе лежат заключённые,
К медленной смерти во тьме обречённые,
И за холодною серой стеной
Плещется море, играя волной..