ВСЕ ЭТО МЫ ПОПЫТАЛИСЬ ВОПЛОТИТЬ В ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ОБЩИНЕ КИТЕЖ
Вам, родители, необходимо просто поверить, что ваш ребенок не дурак, и, следовательно, у него есть способность делать выводы из ситуаций и самостоятельно обучаться, то есть вносить изменения во внутреннюю программу собственного развития.
Если провести аналогию с деревом, то я бы сказал, что садовник не в силах исправить кривизну ствола взрослого растения частыми поливами и порциями навоза.
Взрослый обязан действовать на тончайшем уровне сознания, каждый день, подбрасывая новые идеи, подталкивая к новым открытиям (или, говоря языком компьютерщиков, вносить изменения в программу, отвечающую за набор информации).
Поэтому, вам придется научиться замечать мельчайшие изменения в настроении и самочувствии ученика, при этом помня, что перед вами лишь промежуточная ступень развития – личность, переживающая процесс трансформации.
Но, похоже, что лишь в начале пути в ребенке действует механизм, заставляющий его самостоятельно развиваться, интенсивно черпая информацию из всех возможных источников. Тогда каждое новое ощущение вызывает мощное переживание, иногда даже перестройку Образа Мира (первый поцелуй, первое предательство и т.д.).
Сегодня ребенок сообщил вам, что хочет быть сильным и, поэтому, готов «хорошо кушать». Это очень утешительное осознание, но через какое-то время вам придется добавить к этому осознанию следующее – «чтобы быть сильным, надо не только кушать, но и заниматься спортом». Потом он услышит, что грубая физическая сила сама по себе – еще ничего не значит, и куда важнее сила духа. А теперь представьте себе ситуацию, когда заботливые, но нетерпеливые родители пытаются закачать в сознание ребенка всю эту информацию в течение трех дней. Ребенок не успеет все это «переварить», собьется, испугается и, скорее всего, на всю жизнь останется приверженцем только той истины, которую услышал первой. И вот – вместо сильной личности родители имеют закомплексованного толстяка.
«Вчерашний инсайт сегодня – прошлое, а завтра – сопротивление», - замечает по этому поводу Д.Энрайт.
На более поздних этапах новая информация лишь скользит по поверхности сознания, не производя мощного преобразующего воздействия. «Я все это уже видел (даже, если и не видел), « я сто раз читал подобную фигню, ничего нового…». Сознание, стремящееся к покою и экономии усилий просто не пускает новую информацию внутрь. Любой инсайт требует усилий. У полноценных личностей «понять» – означает начать действовать, жить по-новому… А это страшно. Вдруг откроется истина, после которой надо будет перестраивать всю свою устоявшуюся жизнь? «Гром не грянет, мужик не перекрестится».
Хрестоматийный пример этого приведен в гениальном произведении Л. Н. Толстого и изучается во всех школах РФ – это прозрение князя Андрея на поле Аустерлица. Понадобилось французское ядро, чтобы выбить князя из меланхолической мечты о славе. Вот лежит он среди мертвых тел под голубым небом и прощается со старыми жизненными ценностями. Почему этот умный человек не пришел к осознанию в мирное время, когда и свободного времени было побольше, да и для мыслительной работы условия как-то более подходили?
Любая серьезная трансформация происходит во взрослеющей личности, как правило, через стресс.
Стресс становится обязательным условием развития личности. Разумеется, как любой витамин, он должен приниматься в ограниченных количествах.
Н. Козлов, со свойственным ему жизнеутверждающим юмором объясняет, что для прорыва сквозь внутреннюю защиту Ума шаманы и прочие знатоки человеческих душ использовали фактор «ошеломления». Палкой по голове – и человек от удивления впитывает некий объем необходимой информации. Можно использовать и более щадящий способ – спектакль. Ритуал, тайна, ожидание и взлет эмоций во время действа – а в результате новая информация просачивается в сознание.
«Для многих известных мне людей дорога к личностному росту начиналась с предынфарктного состояния. Я ничего не имею против шоковой терапии – лишь бы действовала». (Н.Козлов «Сказки для взрослых»)
В результате катастрофических изменений жизненной ситуации люди действительно обретают возможность изменить свой взгляд на мир. Сколько мы знаем примеров, когда война, потеря близких полностью преображали личность. Возможно это преображение и как результат творческого достижения, озарения, инсайта. Все это связано с восхождением на пик эмоций, с острейшими переживаниями. Беспристрастность и остраненность—очень хорошее качество для следователя или врача, но родитель не ученый, ставящий опыт. Он обязан быть субъективным. Во многих случаях его чувства (искренние и яркие) оказываются тем инструментом, позволяющим пробудить в ребенке внутреннее озарение.
Стресс действует. Иногда он становится единственным оставшимся способом терапии.
ИСТОРИЯ ФЕДОРА
За те четыре года, которые я прожил в Китеже, меня несколько раз просили рассказать историю моей жизни. Это занятие вызывает приблизительно такие же ощущения, как скрип нождачки по стеклу. Поэтому, я всегда пытался избежать этого удовольствия.
Мой приемный отец – Дмитрий Морозов (по совместительству он еще и основатель общины Китеж) объяснил недавно, что заставлял меня возвращаться к прошлому как раз для того, чтоб эти воспоминания потеряли остроту. Действительно, на третий раз я уже рассказывал историю своей жизни так, словно все это происходило не со мной – это было как, картинки в рамке, висящие на стене. Можно спорить об их художественной ценности, но плакать не хочется. Я уже и не плачу. (Кстати, последний раз я плакал, два года назад, когда Дмитрий пытался заставить меня в реальном времени и пространстве изменить готовящееся продолжение истории моей жизни. Он орал на меня, требуя, чтоб я перестал быть бездарным переписчиком судьбы своих родителей, а изобрел что-нибудь более талантливое, достойное Китежа. А я-то уж думал, тема давно закрыта.)
Что-то тогда во мне изменилось. Наверняка изменилось. И теперь меня снова просят написать историю, да еще найти те вызовы и осознания, (это все термины Дмитрия), которые начали метаморфозу моей личности. Мне исполнилось 18, и я уже год ощущаю себя в новом качестве свободного студента юридического факультета Открытого Университета города Калуги. Я часто приезжаю в Китеж, так как это моя родина и жить без него я не могу. Это тоже случилось как-то незаметно…
Ну ладно, обо всем по порядку. Дмитрий попросил меня снова рассказать историю своей жизни для американских специалистов, приехавших к нам в общину. Я рассказывал, а он стучал по клавишам компьютера, да иногда задавал наводящие вопросы, так что до некоторой степени, это наше совместное творчество.
Мне, в общем-то все равно, как вы будете меня звать. Я даже хотел подписаться настоящим именем, но друзья-педагоги отсоветовали. Говорят, это может поставить меня в неловкое положение в будущем. Так что, назову себя Федор. Хорошее имя, есть в нем что-то основательное, неспешное, созвучное с моим характером.
Я родился 18 лет назад в рабочей семье в поселке рядом с городом Кировым. В те время, когда было почетно быть рабочим, было много городов с этим названием. Так вот, мой – самый маленький, такой маленький, что его можно рассмотреть только на карте Калужской области.
Я был единственным и очень поздним ребенком в семье. Я так никогда и не узнал, почему. В первые годы не приходило в голову спросить, а потом спрашивать стало в общем-то и не у кого. Короче, когда я родился, матери было 42, а отцу на несколько лет меньше. Жили мы в одной комнате, как я теперь понимаю, бедно.
Единственное, что помню, Первомайские демонстрации – все ярко, шарики в небе. Родителей не помню, но очень хорошо помню, как затекала рука, за которую они меня тянули сквозь толпу. Но, в общем-то, воспоминания по-детски радостные. Рос я домашним, помню, как ненавидел поездки в пионерские лагеря. Однажды нашел у матери путевку в лагерь, она где-то получила на меня льготную, так вот я ее порвал.
- А что мама?
- Отлупила, что еще. Отец начал пить, когда я был во втором классе. Но я не помню первого момента осознания этого. Он просто часто лежал на диване, и я думал, что он спит. Потом я стал слышать, как мать на него ругается. Он уже поддатый приходил с работы и так каждый день.
- Ты пытался понять, почему он запил.
- Нет.
- А сейчас?
- Может, что-то не складывалось с матерью. Я мало знал о его работе и жизни. До меня доходили слухи, что он сидел до этого в тюрьме. У него на теле было много наколок. Может, привычка там… может, воспоминания угнетали. Ему уже много лет было… Он тогда был ниже меня нынешнего. Смуглый, черноволосый с седыми прядями, черт, но я не воспринимаю его как старого.
- А когда стала пить мать?
- Они часто ругались. А однажды я пришел из школы, а они оба готовы, лежат. Ходить были уже не способны. Так интересно, сначала ругаются, потом вместе пьют.
- Человек ругается не на того, кто перед ним, а на всю свою жизнь. А она в тот конкретный момент воплощается в том, кто напротив, даже если это жена или сын…
- С того дня мать пила каждый день. И ее могло неделями не быть дома. Отец часто не мог ходить после пьянства и мне пришлось попрошайничать. Еще у него была отдышка. В классе третьем, помню отец стал задыхаться, так мы с матерью засовывали ему ложку в горло, чтоб не захлебнулся пеной и не задохнулся.
Стандартная ситуация: матери нет дома. Отец лежит и говорит, еле шевеля языком – «Принеси поесть».
Мне приходилось идти по соседям. Было жутко неудобно, стыдно за отца. Я знал, что в настоящих семьях отцы сами зарабатывают. Соседи подавали, иногда приходили к отцу, разговаривали. Но он всегда был пьян, и все ему было «пофигу».
- А как же ты учился?
-А я очень редко учился, почти совсем не ходил в школу. Вот сейчас вспоминаю, допустим, я сейчас вспоминаю, как моя классная учительница пришла в дом, а что она могла сказать. Ну, она по-доброму ко мне относилась. Даже оставались с ней после уроков, она помогала мне делать домашнюю работу. Впрочем, я чаще убегал. -Но тогда объясни мне, почему ты оказался одним из лучших учеников в детдоме?
-У меня с рождения так было – все, что логично, я понимаю. А если я хоть раз это понял, то я этого не забуду. И еще повлияла моя склонность к наблюдению. Я любил смотреть со стороны и понимать…Это тоже повлияло. Но, если я так любил за всем наблюдать, почему так трудно сейчас вспомнить? Да, вот еще. У матери была подруга. С подругой у нее был конфликт. Кто-то у кого-то украл шубу. Я разумеется подслушивал, в такие моменты слух обостряется и я слышал как они ругаются в соседней комнате: шуба, шуба. Меня тогда удивило, что они, сперва, не ругались, а потом что-то произошло меж ними, и мать начала пить. Сколько она еще друзей потеряла.
- Ты так и не знаешь, что случилось?
- Я помню только два ее слова – «Я сорвалась». - Эти слова я запомнил. Я точно не помню период времени, но в один прекрасный момент в доме остался старый матрац на полу, пара стульев, газовая плита и телевизор. Если честно, мать моя даже мои джинсы пропила. Вот такие моменты сейчас вспоминаю, а раньше не помнил.
- А знаешь почему? Ты тогда слабый был и с такими воспоминаниями не смог бы жить. А так забыл, значит, этого и не было.
- Я даже не могу точно сказать, сколько мне было, когда убили мать. Не помню…наверное лет девять. Самое странное, что похоже, мне даже это тогда фиолетово было, то есть не тревожило, что ее уже не было. Меня удивляло только одно – зачем так жестоко с ней поступили.
- Кто-нибудь по - пьяни …
- Рядом с ней нашли две нераспечатанных бутылки водки. Может быть, мстили за что-то. С ней, прежде чем убить, еще что-то сделали.
- У нее были враги?
- Она один раз у кого-то велосипед угнала. Тогда хозяин пришел сразу. Отца избил. Помню, как мне тогда было страшно. Пришел здоровый мужик, а отец мой был небольшого роста, ну, его и били при мне.
- А как отец пережил смерть матери?
- Перестал пить, долго не пил. Он был потрясен ее смертью, пытался там что-то делать, за гроши работать. Месяц так держался, новую жизнь пытался начать. Он жалкий был, сутулый…Ну, короче, где-то через месяц его выгнали и опять все началось. Отец тогда мне сказал, чтоб я начал вновь ходить в школу. Я тогда много пропустил. Но одноклассники смотрели на меня как на бомжа и не принимали. Слухи там быстро расходятся.
- У тебя были друзья?
- Были, но есть времена, когда они пропадают куда-то. Естественно, в то время у меня учеба клеиться не могла. Когда отец заново запил я сходил к брату моей матери – дяде. Мне тогда было страшно, отец лежал на богу и хрипел. Я сделал вид, что обеспокоен его здоровьем. На самом деле я просто не мог себя заставить сразу все рассказать о его пьянстве. Отец тогда был совсем потерянный. Дядя пришел, все увидел и решил обратиться в органы опеки.
- А ты предвидел, чем для тебя это кончится?
- Нет, мне соседи говорили что-то про детский дом. У меня была какая-то надежда, что дядя сможет заставить отца заботиться обо мне. У меня было впечатление, что дядя умный и авторитетный.
- А он мог взять тебя к себе?
- Нет, ему, наверное, материальное положение не позволяло. Мне даже было стыдно проситься.
- А все-таки ты тогдашний, ждал этого?
- Наверное. Я добывал еду, у меня были планы устроиться на завод, опекать отца. Мне было его жалко. Куда его девать?
- Но все обернулось детдомом. Приехали, объяснили отцу, что его лишат родительских прав. И потом начинается странный период, когда меня начали возить из одного детдома в другой, и я даже не помню сколько их было.
- А почему? Это не принято…
- Я не знаю. Может, у меня какая-то травма была. Банально говорить, что это было как сон, но это действительно так было.
- А как ты учился?
- Никак. В каждой школе была своя программа. Было нужно время еще и к классу притереться. Я всегда был «на новенького», то есть аутсайдером. Все знали, что я - детдомовский. Впрочем, это я сейчас так оцениваю. А тогда не понимал, что вообще со мной. Просто было плохо. Как в сумасшедшем сне, ничего не происходит. Только я приезжаю, обживаюсь, как приезжает машина, снова собирай свои вещи. Куда везли? Почему везли? У меня сейчас нет эмоциональных проблем с этими воспоминаниями, но я просто не могу заполнить эти провалы в памяти. Из никуда приезжает машина и меня увозит в новый детдом. Еще был момент, откуда ни возьмись появились какие-то люди, сказали, что мои отдаленные родственники из Узбекистана. Они взяли меня в Киров. У них была квартира, где я и поселился. Их не помню, да и квартиру тоже. Месяц там прожил, даже школу местную стал посещать… Недавно, когда заехал в Киров, пытался вспомнить где была квартира, где школа, так и не нашел. Они ничего были, говорили, когда закончишь школу, поедем в Узбекистан, там у нас арбузы большие. Но арбузов я так и не увидел. Когда выяснилось, что я не способен учиться, то есть меня невозможно было заставить сделать домашнее задание, меня они опять отдали в детдом. Не знаю, чья это была инициатива, может, кто-то из органов опеки потребовал…
- Ты чего-нибудь украл у них, или избил кого?
- Не помню. Веришь? Я совсем не помню.
- Верю. Но если б не знал тебя все эти годы, не поверил бы. Расскажи, как ты попал в Китеж.
-Меня к вам привезли в январе 98 года. Значит, до этого я года два шатался по детским домам. Я тогда себе представлял, что какая-то строгая тетка с пучком волос и в очках, все время перекидывает мои бумаги с одного стола на другой, а меня, вслед за ними мотает по совершенно одинаковым серым учреждениям. Я сходил с ума от их одинаковости. В какой-то момент мне повезло. Меня перестали возить. Я как-то попал в маленький детдом под Кировом. Черт, я не помню, как я туда попал. Я поражаюсь этому периоду, трудно поверить, что ничего не удается вспомнить…Но в том последнем детдоме у меня появились друзья, я стал учиться, там одноклассники, все дружба, вечеринки в классе. Меня и еще одну девочку даже в Данию свозили. ( Этот последний период Федора нам лучше известен. Ему действительно повезло – в том маленьком детдоме (всего 30 детей) на станции Фаянсовая под Кировом были хороший директор и главный воспитатели. Они действительно заботились о детях, поддерживали в коллективе атмосферу открытости, сотрудничества и доверия к желаниям детей. Они же и отправили Федора в Калугу на олимпиаду, которую по нашей просьбе проводили преподаватели Физико-математической заочной школы. Федор получил право провести две недели зимних каникул в Китеже, на интенсивных курсах развития. Еще два слова о руководителях его детского дома. Через три года их обоих уволили, а помещение детдома отдали под коммерческую структуру. Детей перевели в другое помещение, назначили новых руководителей, а куда делись благодетели Федора, мы не знаем. -Д.М.)
- А что тебе запомнилось за границей?
- Я увидел другой мир. Я тогда по-английски не говорил. Но Дания меня потрясла. Чистота, все такие добрые, улыбчивые, вкусно кормят. Там я вдруг понял, что детский дом не все для меня. Раньше, хоть мне детдом и не нравился, но я все-таки считал, что хорошо, что меня никуда больше не возят. А теперь я увидел, что есть места, куда можно стремиться. Поездка расширила мое представление о мире. Я и из Дании-то не хотел уезжать, но понимал, что не смогу остаться. Строил планы, что вырасту, приеду в Данию…
- А ты пытался осознать, почему именно тебя выдвинули на эту олимпиаду для особо одаренных? Почему тебя отобрали для зимних лагерей? Как они тебя выделили? Ты был невысокий, бледный, флегматичный и незаметный. Но, правда, все тесты решил быстро.
- Меня и в детдоме выделяли психологи, мои картинки рассматривали – «смотри, глаза большие, значит, чего-то боится». Ну, я и сам себя выдели. Я в палате был самым старшим. Меня выбрали ответственным за чистоту. Я пытался, как сейчас понимаю, совместить две несовместимые вещи – быть шефом и быть незаметным. У нас была такая воспитательница, я увидел графики, подумал, что можно прорисовывать формулой дугу. Каждая дуга имеет свою формулу, то есть не надо чертить, о можно дать машине формулу и машина сама выпилит. Так мне эта учительница разъяснила, как функция влияет на графики. Если что-то мне нравилось, я видел в этом логику, то для меня это было легким делом. Мне геометрия нравилась, и я даже с учительницей спорил. Она от меня требовала теорему, а мне и так все было очевидно по рисунку. Мне проговаривать это не хотелось, я ведь и так все это знал.
- Ну, ты хоть ощущал свою уникальность? Другие же так не могли улавливать.
- Мне, наверное, совесть не позволяла так думать. ( Нет, не совесть. Так проявляет себя глубоко укоренившееся ожидание опасности.- Д.М.)
- А как ты себя почувствовал в Китеже? Что тебе показалось важнее – приемная семья или то, что мы называем общиной?
- Общину я не заметил. Меня едва хватало на семью, и то с натяжкой. В первые дни меня поглотила возможность играть на компьютере и ездить на лошади. Потом, когда я осознал, что остаюсь надолго, стал приглядываться к людям, которые меня взяли. Я их видел, словно, через матовое стекло. Наверное, к тому времени я уже забыл законы семьи. Я привык к друзьям и воспитателю в детдоме.
- Но ведь до этого ты был домашним?
- Я, наверное, понял, когда мне нравится какое-то место, я начинаю считать его своим домом. Детдом стал тогда моим домом. А приемная семья еще нет. Как и в Дании, я хотел остаться в Китеже. У вас в общине была совсем другая атмосфера. Никто никого не давил, учителя были веселыми и помогали учиться. Мне и английский нравился и математика, но я все равно упирался. Ты пойми, я не имел навыка общения. В родителях я никогда не находил поддержки. Друзей у меня, тоже раньше практически, не было. Какие-то неудачи, очевидно в детстве (смутно помню общее впечатления), отбивали у меня охоту копаться в себе. Размышлять то я любил, но только не о себе лично. У меня было до этого два мира – Детский дом и Большой мир. Я вообще не представлял, что будет после Детского дома. Я убедил себя в том, что рано или поздно что-то должно произойти и не дергался по этому поводу. Так продолжалось и в Китеже первые годы.
- До какого возраста?
- Не знаю. (Эмоционально с растерянной улыбкой.) Почему я этого не знаю? Это же моя жизнь, черт возьми!
- А сейчас понимаешь, почему не помнишь?
- Потому что не хочется помнить.
- Так, где ты себя осознавал - в Китеже или в приемной семье?
- Да, в приемной семье. Мне было неудобно, но детдом мне уже тогда тоже надоел. Первый год я делал все, что мне говорят. Есть график мытья посуды, я мыл посуду. Та уже был другой приемный сын – Женя, он мне таких баек нарассказывал. Я уже и тогда чувствовал, что он врет. Он мне и про бандитов в Москве рассказывал и как собой закрыл от пули короля «металлистов»…
- Это что, музыкантов что ли?
- Да. Он мне помог обжиться. Но ощущения, что это моя реальная семья, у меня не было. Я помнил, что моя семья – это погибшая мать и отец, лишенный родительских прав. Впрочем, я понимал, что лучше этого не показывать. Я все-таки понимал, что они обо мне заботятся, кормят… Но старался реже бывать дома. Я зависал в других китежских домах, там, где не было распорядка дня и графика мытья посуды.
Потом к нам приехал психолог Степан, и поговорил с моими приемными родителями. Они его послушали и тогда стали больше говорить по душам, вообще резко изменили отношение ко мне. Но меня уже раздражало одно то, что их заставил именно психолог. Не они сами захотели со мной общаться, а какая-то третья сила вмешалась. Хотя сам психолог мне очень нравился. Мы философствовали, он мне объяснял психологические штучки, с ним было легко общаться на все темы. Он, наверное, выслушивал то, что я не мог сказать моим приемным родителям. Им-то я не доверял.
- А ему, почему стал сразу доверять?
- Не знаю, он как-то был свободен по своему, мне хотелось быть на него похожим.
- Он был толстым, ленивым, неаккуратный… ( Еще он пах плохим табаком и потом, носил очки и клочковатую бороду, а когда улыбался, то становилось заметно отсутствие половины зубов. К тому же, Степан, окончивший ускоренные коммерческие курсы, организованные какой-то американской фирмой, не был в полном смысле профессиональным психологом. Но он имел время и желание говорить с людьми об их внутреннем мире. Очевидно, он вообще оказался первым человеком в жизни Федора, с которым можно было безопасно говорить на любые темы. Интересно, что и приемный отец Федора долгими часами беседовал со Степаном.- Д.М.)
- Со Степаном было весело, он шутил, он нравился всем другим ребятам.
- И еще он с вами курил, как паровоз…
- Он говорил, что это не так страшно. Я сейчас не могу вспомнить, на какие темы мы говорили, как-то обо всем понемножку…
- Я могу предположить, что он был для тебя безопасен именно потому, что сам был далеко не идеален, ты сравнивал себя с ним и мог даже ощущать собственное превосходство. А это позволяло безопасно брать знания. Со мной нельзя было расслабиться. Ты думал, что я хотел от нас больше, чем вы могли дать. А со Степаном ты и так соответствовал.
- Ты прав, я теперь думаю, что вовсе и не хотел быть на него похожим. Но я сам бы не смог это тогда понять.
- Еще раз о проблемах с приемными родителями.
-Мы оказались разными. Я восстал против графиков, против расписаний. Я не привык читать книги по расписанию. Мой приемный отец сказал, что я должен быть больше дома и еще час в день беседовать с ним. Причем у него была такая странная книжка о профессиях и законах устройства общества. Он мне по ней рассказывал очень интересные вещи…
- Но что ж тебя бесило?
- Это было опять же по графику.
- Но ты потом вообще отказался выносить мусор, топить котел. Это же было безумие, совершенно нерациональный бунт.
- У меня бывают моменты, когда я не рационален. Помнишь, в студенческом лагере я втюрился в одну толстую американку. Десять дней я думал только о ней. Потом прозрел, но эти десять дней я не мог ни о ком думать кроме нее.
- А был ли способ выйти из конфликта без ухода из той приемной семьи?
- Вряд ли, Может быть, если бы у меня был близкий друг и сказал бы мне, что я не правильно поступаю. От друзей такие вещи легче принять, но не от взрослых. Теперь, когда у нас есть система наставников, мы научились разрешать эти конфликты. А тогда, кто бы чего стал мне говорить? Я говорил друзьям, что мне тошно в моей приемной семье, и никто не сказал мне, что я не прав. Они вообще уходили от этой темы. Может, не знали, как решать такие проблемы.
- Может быть, им было совершенно все равно? Тогда взрослые еще не успели сделать старших детей своими единомышленниками, доверия не хватало.
- Я не хочу думать, что ребятам было все равно. Но кто знает?
- Посмотри на записи нашего педсовета
«В сентябре 1998 года Ф. пошел в 8 класс. Учиться особенно не любит, но отличается умом. Производит впечатление мягкого, неуклюжего, стеснительного ребенка.
9 класс - начались проблемы. Ф. вырос физически, почувствовал уверенность. В 2000 году в апреле ездил в Австралию. Часто говорит об отсутствии интереса к жизни, начал активно курить. С явным пренебрежением относился к работе по дому. Попытки приемных родителей пресечь его вызывающее поведение называл фашизмом. На предложение Морозова (отчасти запоздалое) перейти из семьи А. в его семью ответил отказом, так как боялся самого Морозова. Заявил о своем желании покинуть Китеж и пойти учиться на патологоанатома в Калугу».
- От негативных переживаний появлялась обреченность, тогда я сказал вам, что хочу быть патологоанатомом. Наверное, хотелось выглядеть крутым. Нигилизм – вскрывать трупы. Откуда-то была обреченность.
- Но ведь, в тот период жизни крупных неудач не было. Что воспринималось как неудача? Попытайся вспомнить.
- Наверное, общение с первым приемным отцом. Я уже говорил, что каждый день у нас были беседы. Он рассказывал, каким я должен быть. Его лекции не имели ничего общего с тем, что я хотел. Я себя чувствовал маленьким и беспомощным на его фоне, а походить на него не хотелось. Вот, я только сейчас подумал, что в остальном все в моей жизни было нормально. Но и той мелочи, которая была, хватил, чтоб захотелось сбежать из приемной семьи, да и из Китежа.
(Справедливости ради, надо сказать, что Федору досталась весьма своеобразная приемная семья. Его новые родители не хотели слушать ничьих советов, предпочитали духовную литературу учебникам психологии. К сожалению, я только сейчас осознаю, что они тогда не решили много собственных внутренних вопросов, поэтому было ошибкой давать им в семью старших детей. Они не были плохими людьми, но не хотели менять своего стиля общения ни с детьми ни со взрослыми членами сообщества. В нашем терапевтическом сообществе мы просим всех взрослых придерживаться общей, единой системы ценностей. Эта общая система строится на общечеловеческих, христианских ценностях. Образ Мира – должен разделяться всеми и потому, быть результатом общих демократических усилий.
В результате, приемная семья А. была вынуждена покинуть терапевтическое сообщество, а детям было предложено сделать самостоятельный выбор – остаться в Китеже или уехать с приемными родителями. Все дети (!) сделали выбор в пользу Китежа. Разумеется, такие крайние ситуации случаются очень редко. – Д.М.)
- Я не переживал по поводу отъезда моих приемных родителей, мне вообще было не до них. В семье Тереньтева, куда вы меня временно перевели, не надо было мыть пол по графику, там вообще было намного больше свободы, но и «пофигизма» хватало.
- А почему ты перестал быть нигилистом?
- От ударов посохом по голове. ( Это Федор так пошутил. Давление, направленное на осознание, со стороны взрослых дети сравнивают с ударом посохом в лучших традициях буддийских учителей-отшельников – Д.М. ) Как я теперь понимаю, если мир тебя не трогает, то ты ставишь его в ничто, а если он влияет, то ты начинаешь с ним считаться. Как я понимаю, мы теперь называем это «Вызов». Вот такой вызов вы мне с Андреем Степановым и предложили.
Отправить на печать