Господи, как все просто! Даже плакать хочется.
Какая полезная штука – пробка на дороге.
Сегодня прилетает Артем. Завтра у него начинается первый тренинг из линейки. Три дня открытий и тренировки в том, как честно смотреть на вещи. В том числе на себя и свою жизнь.
Развязка наших взаимоотношений совсем близка. Самое интересное, что я действительно не могу сейчас понять, куда качнутся эти весы. Думаю, потому что он сам не знает, чего хочет в отношении меня. Поэтому и я не понимаю. Выбор его может быть абсолютно любым. Надеюсь, он определится за эти три дня. Мне страшно, конечно, но, кажется, я открыта к любым вариантам. По крайней мере в теории – точно. Что я буду чувствовать, когда он определится, пока не знаю.
Кстати, вдруг осеняет меня: не факт, что он определяться‑то должен, – откуда я взяла это в свою голову? С большой, конечно, степенью вероятности, но совсем не обязательно.
Ну ладно, если он этого не сделает, то я на себя возьму этот труд. По крайней мере, после тренинга он вряд ли станет мне врать и увиливать от ответа, если я спрошу напрямую.
Я встречаю Тёмика, и мы едем ужинать.
– Вот ведь угораздило меня на какой-то тренинг пойти, – ворчит Артем. – Зачем это мне надо? У меня работы невпроворот, а я по тренингам хожу.
– Не ворчи, – целую я его. – Тебе понравится, поверь. Будешь потом от радости прыгать.
– Это-то меня и пугает. Наберусь твоих розовых соплей еще.
– Не волнуйся, люди не меняются. А розовые сопли – это мое персональное качество, тренинги тут не при чем. Олег вон у нас очень суровый мужчина. Бывший военный. Завтра увидишь, он тренер. Так что на розовые сопли не надейся. И за работу свою не беспокойся. Надо же топор иногда точить.
– Какой еще топор!?
– Ну или пилу, не помню. Типа, можно целый день дерево пилить, а можно десять минут потратить на заточку, а потом за час управиться.
– Баснописец мой. Как это у тебя всегда на все ответ есть?
– Это не я. Все в этом мире придумано до меня, понял?
– Наконец‑то хоть раз адекватное размышление. А то все любовь она создает.
– Создаю. И все создают что-нибудь. Только большинство это делает неосознанно, а потому менее эффективно, разбрасываясь. А людей с четкой жизненной миссией и с принципами сразу видно.
– А чем принципы от миссии отличаются? В приложении к твоему выступлению, естественно.
– Не знаю. – Я задумываюсь. – Наверно, принцип – это инструмент, а миссия – цель, которая достигается с помощью этого инструмента в том числе.
– Например?
– Например, у Андрея Сахарова жизненный принцип был – честность. А цель я не знаю. Может быть, творение и созидание? Он же все изобретал, вплоть до водородной бомбы. У матери Терезы – милосердие, а цель, наверное, облегчить страдания людей. У Шумахера, наверное, целеустремленность какая-нибудь в принципах. А миссия – быть победителем. Ну предположительно. И так далее.
– Философ мой, – вздыхает Артем. – Пойдем спать. Про это все разговор будет на тренинге?
– Не на первом, конечно, но будет.
Мы едем спать, и я долго лежу, не могу уснуть, слушаю дыхание Артема и все думаю, думаю обо всем на свете. А потом все равно мои мысли уезжают в сторону Игры и игроков. Вернется ли Саша домой? Что будет с Анжелой и ее ребенком. А с Соней? Откроет ли Маша свою бензоколонку? Когда Симуля наконец встретит своего МММ? Что они напишут на своих футболках? А может, мне позвонить Сашиной жене? А что, конструктивная мысль. Хоть разведаю, действительно ли она закрыла для себя возможности создания с Сашей новых отношений или просто в ней сейчас говорит обида, с которой можно справиться. В конце концов, она первая мне позвонила, значит, я имею право вмешаться. К тому же это мой мир, вспоминаю я надпись на футболке.
Я долго не сплю, и мне становится беспокойно. Почему по ночам так часто бывает страшно, грустно или тоскливо? Мы так зависим от солнца, что ли?
Я тихонько встаю и ухожу в другую комнату. Сделаю-ка я новую медитацию. Практики помогают мне стать радостно‑спокойной.
Моя новая практика называется «Внутренняя улыбка». Все очень просто: нужно, перемещая свой внутренний взор сверху вниз, благодарить каждый свой внутренний орган и улыбаться ему внутренней и внешней улыбкой.
Я включаю музыку и начинаю. Через макушку я попадаю внутрь себя. Конечно же, первое, что я вижу, – это мозг. Большой, изрезанный извилинами, вызывая мое почтение, он лежит, заполняя собой практически все пространство черепа. Он весьма серьезен, даже суров, и я слегка робею перед ним.
– Привет, – неуверенно улыбаясь, говорю я своему мозгу.
– Привет‑привет, коли не шутишь, – ворчит старикан в ответ, и я понимаю, что он бесконечно добр и мудр.
И тогда я, улыбаясь уже широко и радостно, говорю:
– Спасибо, что ты есть у меня.
– На здоровье, – улыбается он в ответ, словно в усы. Усов у него, конечно, нет, но ощущение такое складывается.
Мне хочется с ним побеседовать, но медитация предполагает только улыбку и благодарность, поэтому я машу ему рукой и скатываюсь вниз, мимо глаз, нёба, попадаю в горло и натыкаюсь на двух разбитных сестричек, сидящих по обе стороны, нахально сложив нога на ногу в мягких тапках в форме ушастой собаки. Гланды. Мои гланды. Так вот они какие.
– Куда торопимся? – ехидно спрашивает меня одна из них.
Я вспоминаю свои бесконечные детские ангины и чувствую себя немного виноватой за боль, которую я им причиняла.
– Привет, – отвечаю я немногословно. И конечно, улыбаюсь.
– Привет, коли не шутишь, – отвечает одна гланда, и я понимаю, что они на меня не сердятся.
– Спасибо вам.
– Пожалуйста, – смеются сестрички и машут мне тоненькими ручками.
Я качусь дальше вниз и встречаю его – сердце. Это оно причиняло мне столько боли всю мою жизнь. Это его я рвала на кусочки день за днем многие годы. Я смотрю на него, и у меня щемит. Щемит его, мое сердце. Мое родное, чудесное, терпеливое, нежное.
Мне хочется плакать от любви и благодарности, и я улыбаюсь со слезами на глазах.
– Прости меня, – говорю я не по правилам медитации.
– Конечно, – говорит мое сердце. Тёмно‑красное, опутанное веревками сосудов, оно лежит как незыблемая глыба, очень мощное, но одновременно маленькое, мягкое и необыкновенно трогательное. В нем сила и мудрость. И я понимаю в этот момент, что оно давно уже мудрее меня. Это я там, снаружи, все мечусь, терзаюсь, все решаю – прощать, не прощать, любить, ненавидеть? Оно, мое сердце, давно уже простило всех и все. Оно слишком много страдало, для того чтобы не стать милосердным. Оно наконец стало старым и спокойным.
– Спасибо, – от души говорю я своему сердцу.
– Пожалуйста, – улыбается оно мне улыбкой старца, все видящего и понимающего, и я чувствую себя несмышленым ребенком. Мне становится намного легче. На нем, на сердце.
Я оглядываюсь по сторонам и вижу два серебристых, блестящих баллона – мои легкие. Они и правда легкие. И веселые.
– Привет, – говорю я и получаю в ответ струю ветра, обогащенную кислородом. У меня кружится голова, я радостно смеюсь и слышу, как легкие почти беззвучно, но крайне энергично смеются вместе со мной, с легким шипением выпуская в кровяную систему молекулы кислорода.
– Привет, – шипящим голосом хором отвечают мне мои легкие.
– Спасибо вам!
– Обращайся.
И я вновь скатываюсь вниз, к желудку.
– Здравствуйте, – говорю я ему почтительно.
– Привет, – отвечает мне желудок.
– Как вы?
– Слушай, ты там ешь поменьше, а то я не успеваю переваривать все, что ты закидываешь круглые сутки безостановочно.
– Да я в ресторане работаю.
– Догадываюсь.
– Я постараюсь. Спасибо вам, – я улыбаюсь ему.
– Пожалуйста, – улыбается в ответ желудок.
Что происходит? Ни один мой орган на меня не сердится! И это невзирая на то, что я относилась к ним всю свою жизнь совершенно безответственно и по-раздолбайски. Я не занималась спортом, ела что попало, болела, курила, пила всякую дрянь, нервничала и совершенно не думала о них, моих органах, беспрекословно и терпеливо перерабатывавших всю эту гадость в энергию, столь нужную мне для жизни.
Удивительно.
Я поворачиваю влево и встречаю селезенку. Депо крови.
– Держись, – говорю я ей, маленькой, шустрой и веселой.
– Ноу проблем! – жизнерадостно отвечает мне моя селезенка.
– Спасибо тебе, – улыбаюсь я и подвигаюсь к спине, чтобы увидеть мои почки.
Две лоханочки лениво лежат на бочках. Ба, да кажется, они философы. Вообще, парным органам, похоже, повеселее живется. Есть с кем поговорить на равных, пожаловаться. Кто поймет тебя, как не твой брат?
– Привет, почки, – говорю я приветливо, с улыбкой.
Они чуточку приглядываются ко мне, потом переглядываются между собой и расплываются в улыбке. И жизнерадостно говорят:
– Хау дую ду.
– Спасибо вам.
– На здоровье. Оно у нас общее.
Я машу рукой и поворачиваю вправо. Пробираюсь к печени.
Она большая, коричневая и блестящая. Немного похожая на спокойное озеро. Так вот кто отражает алкогольные удары все эти долгие годы.
– Привет, – здороваюсь я с этим героем соц– и кап‑труда.
– Здравствуй.
– Спасибо тебе. – У меня нет слов, чтобы выразить благодарность.
– На здоровье, – отвечает печень с улыбкой. И ни слова упрека.
Дальше колышутся кишки. Целая толпа. Тут, внизу живота, движуха по полной программе. Все кишки одновременно машут руками, волнуются, радуются встрече.
– Привет, – улыбаюсь я им.
– Привет! – шумят они.
– Спасибо вам.
– И тебе, и тебе! – прокатывается по ним волна перистальтики.
И тут я начинаю пробираться еще ниже. Туда, где моя матка и яичники.
Вот она, как и написано в умных книгах, размером с апельсин. Мое второе сердце. Центр меня – женщины.
– Привет, – шепотом говорю я. Она необыкновенно красива, моя матка.
– Привет, – ласково отвечает она.
– Спасибо тебе.
– Пожалуйста, малышка.
– Я на тебя очень рассчитываю.
– Можешь, – легко и нежно вздыхает она, и меня переполняет счастье.
– Привет, ребята, – кричу я легким веселым яичникам, задорно торчащим на ниточках труб, и они приветственно качаются, оба одновременно.
– Привет!
– Не подкачайте!
– Можешь на нас рассчитывать.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Вот и все. Мое путешествие внутри моего тела закончилось, а музыка еще играет.
И я начинаю свой путь назад, в комнату моей квартиры. Я потихоньку возвращаюсь, по дороге с любовью и бесконечной благодарностью вспоминая все свои органы – такие разные, такие нужные лично мне, сумевшие простить меня, беспутную и безалаберную, и сумевшие меня, безусловно, полюбить.
Я попадаю через макушку обратно в комнату, открываю глаза и понимаю, что на моем лице самая радостная и умиротворенная из всех возможных улыбка.
В пятницу утром, до собрания, я звоню Антону. Мне необходимо посоветоваться.
– Как ты думаешь, мне позвонить Сашиной Маше?
– Хм, – задумывается Антон, – а цель?
– Цель – выяснить, что она на самом деле думает.
– Ну, может, и позвонить. И что дальше? Вот скажет она, что никогда в жизни больше в одном поле не сядет с бывшим благоверным. И даже разрешит тебе это озвучить для Саши.
– Ну, предположим, я ему об этом сама говорю. И… И он все равно не отступится. Он же баран упертый. «Пофиг мне» – вот и все, что он скажет. И опять поедет долбиться. Что, может, и к лучшему.
– Второй вариант. Она скажет, что просто хочет его проучить.
– И тогда ему тем более нельзя об этом говорить. Весь воспитательный эффект пропадет. Так-то она его все же заставила задуматься о своих способах бытия. И их эффективности.
– А если она скажет: «Ой, я вся такая непонятная, меня так колбасит, так колбасит, ну я прямо не знаю!»
– Да, женщина все может сказать.
– Вот и я о том же.
– Ну ладно, слушай, давай после собрания решим. Вдруг что полезное услышим. Спасибо, что поговорил.
– На здоровье, моя радость.
Как мне приятно! Я еду и улыбаюсь.
На собрании первым делом обсуждаем детишек, которым можно помочь. Их уже человек пять нашли. Как эти деньги разделить, спрашивается? Кому отказать? Наученные горьким опытом, ребята всех родителей пробивают через Севиного милицейского друга. С родителями Никиты та еще катавасия. Они таких лохов, как мы, штук семь нашли, готовых помогать Никите. Теперь их всех опрашивает милиция. Ищут и сообщников в Германии. У людей просто волосы дыбом. Хотели помочь малышу, а тут на тебе.
– Слушайте, – вдруг говорит Настена, – так у нас же теперь не только пять новых детишек есть, но и семь новых спонсоров!
Все тупо смотрят на нее несколько секунд, а потом просто подлетают со своих стульев и начинают Настю обнимать.
– Мужик, – хлопает ее по ладошке Егор, – уважаю!
– Голова, – радуется Антоха.
Действительно, ведь люди готовы были помочь Никите, пусть теперь нашим новым найденышам помогут. Тем более мы их проверяем, риск минимальный.
Ай да Настена! Игроки тут же с головой кинулись в новое дело. Сева звонит милицейскому другу, остальные молча его обступили.
А что с Никитой делать? Он уже привык к нашей компании, к нему же ездили несколько раз в неделю, нянчились, конфеты дарили. Кто ж знал, что он детдомовский?
Мне, конечно, приходит в голову шальная мысль. Я смотрю на Настю. Она ловит мой горящий взгляд, подходит и говорит на ухо:
– Ты про Никиту думаешь?
– Ага.
– Я тоже уже думала. Квартиру мы с мужем в понедельник покупаем, можно заниматься усыновлением ребенка. Мы еще даже не искали. Я подумаю. Съезжу в Тверь, поговорю с руководством детдома. Ничего не обещаю. Ты не говори пока ребятам, ладно?
– Конечно. Это дело такое. Нешуточное.
Ребята договорились о встрече с милицейским другом, обещавшим помочь в добывании контактов жертвователей, и сидят довольные, блестят глазами, готовые к обсуждению текучки.
Саша с одной победой и одним поражением.
Он наконец-то владелец офисного центра. Все по этому поводу орут «Ура!» и чокаются кружками с чаем. Поражение, понятное дело, в семье. Жена, как уже упоминалось, по-прежнему не желает идти на контакт.
Поэтому Саша немного растерян. В бизнесе все понятно – есть простые приемы: не хотят так офисный центр продавать, предложим новые условия. Снова не подошли – опять стол переговоров. А что делать с женщинами, с их оскорбленным самолюбием – не вполне понятно. На переговоры не идут, плачут, истерят, напиваются и бросают трубки. Вот и вся коммуникация.
– Вот кретин! – опять говорит Антоха моими мыслями. – Сам все испортил, теперь шляется. Говорили мы тебе?
– Ну говорили. У меня свой путь ошибок. А как бы я узнал, что люблю ее, если бы не ушел?
Тоже верно. По обыкновению, все правы. Сдаваться Саша, естественно, не намерен, но с какой стороны подойти – пока не знает.
– А давай мы все вместе приедем, весь асфальт под окнами раскрасим, цветы нарисуем и будем петь, – загорается Егор. – Женщины любят такую херню. Или транспаранты развернем, как тогда, у Наташиного дома.
– О, и оркестр пригоним! – начинают генерировать идеи остальные.
– Девчонки, вы‑то чего молчите? – спрашивает Сева. – Ваше мнение?
– Тема, – кивает Сима. Соня поднимает большой палец вверх.
– А еще можно нанять машину с корзинкой, из которых высотные работы производят, Сашу в нее посадить с цветами и под окна подвезти. – Все, у мужиков фантазия разыгралась не на шутку. Девчонки хохочут.
– Аж завидно, – говорит Анжела.
– Да ладно, ты вообще скоро мамой будешь, не завидуй!
– Одно другому не мешает.
Анжела, тем не менее, довольна – парень вроде не отрекается и даже приглашает на свидание. Денег дал – на фрукты и витамины. Слава богу!
В общем, с Сашей порешили. Значит, не буду пока звонить. А что, мне кажется, они классно все придумали.
Боков в последней стадии подготовки к генеральному событию в своей рабочей деятельности. На следующей неделе стартует первый молодежный лагерь для социально активных детей, который он организовал.
– Понимаете, – говорит он. – Это важно. Эти дети через десять‑двадцать лет будут у руля нашей страны. Именно эти – социально активные. Они будут в политике, бизнесе, искусстве. Важно сейчас научить их мыслить категориями любви, добра и ответственности.
Боков жжот. Уважаю.
У Димы яхта на подходе. Сима вышла на новую работу, стала еще более деловая колбаса, чем раньше. И так далее.
Собрание подходит к концу, но у меня еще вопрос к Соне. Она счастливая, рот до ушей. И вертится, как на иголках. Мне дико хочется узнать, по какому поводу счастье и иголки.
– Ребят, – вдруг говорит Егор, опередив меня. – У нас сообщение.
– У кого это у нас? – вопрошает Антон.
А я, кажется, начинаю догадываться.
– У нас с Соней, – подтверждает мою догадку Егор. О нет!
– И?…
– У нас тут… Ну, в общем, у нас любовь.
– Что??? – Все просто встают на уши и поднимается страшный гвалт. – А как же правило? А когда вы успели? И как это вообще может быть?
Для всех вдруг становится это очевидным. Действительно, признаки были, но мы так привыкли думать, что они с разных планет, что не могли даже мысли допустить. Вот лохи фиксированные!
– Правило не нарушили, – хором отчитываются Соня с Егором. – Чувства правилами, как справедливо заметили Наташа и Антон, не запрещены. В отношения вступать раньше, чем до окончания правила, не собираемся. Миша, квартиру можешь не искать. Правило кончится, поменяетесь с Соней местами.
Ну и дела!
– Соня, – вспоминаю я, – у него же нет пятнадцати тысяч в месяц.
– Да и фиг с ними, – машет рукой счастливая Сонька. – Обойдемся пока. А потом будут. Егор же бизнес открывает, и еще планы есть. А я его поддерживать буду изо всех сил. Я поняла – моя миссия быть настоящей женщиной и во всем поддерживать любимого человека.
С ума можно сойти.
Да, здорово у Сони приоритеты поменялись за три месяца. Да и сама она. Где та холодная, высокомерная и неприступная красавица? Осталась лысая оторва, но, правда, очень красивая. Мне так она больше такая нравится. Значительно живее.
Егор, наоборот, посерьезнее стал. Ему уже некогда доказывать всему свету свою независимость – слишком дел много. Поэтому он из нигилиста превращается в нормального бизнесмена, хотя и очень неформального. Но это уж черта характера, с ней не поспоришь. Он навсегда останется неформалом, даже если семь дней в неделю в пиджаке будет ходить. В таком случае по вечерам он будет его сдирать с себя и топтать ногами.
Н‑да, вот так новость. В конце концов, нашумевшись, мы молчим и смотрим на них. Сравниваем. А что, может, и хороша парочка.
– Что это, вашу мать, за перекрестное опыление? – вдруг восклицает Антон.
– В смысле?
– Анжела с Сониным парнем, а Соня с Анжелиным партнером!
– Точно, – мы хохочем, Соня с Егором сидят довольные.
– Чур, – говорю я, – даже за ручки не держаться. Про поцелуи и обнимашки я уж и не говорю. Блин, ну вот как вы теперь при встрече целоваться в щечку будете? По-дружески уже не получится.
– Через салфетку, – смеется Егор.
– А я вам говорила! – вдруг восклицает Сима.
– Что?
– Что они снюхаются; помните, когда Соня к нему переезжала, я говорила об этом. Как и про ребенка. Меня интуиция не обманывает.
– Слушай, Сима, – говорит Антон. – Мне кажется, тебе свое шестое чувство надо пока попридержать. Пока еще какая-нибудь материализация твоих чувственных идей не случилась.
Так что с собрания мы уходим ошарашенные.
– Может, вам тоже заявиться? – подкалывает нас с Антоном Боков, но я отмахиваюсь.
Я возвращаюсь домой. Артема уже нет, он уехал на тренинг к десяти часам. На такси. Я слоняюсь по квартире и трогаю его вещи. Потом достаю все, что у него есть в сумке, приготовленное на три дня, и аккуратно раскладываю. Редкое явление. Вообще-то я хозяйка отвратительная.
Дело в том, что, когда я родилась, моим родителям дали отдельную квартиру, и мама ужасно обрадовалась:
– Ой, Лариску не могли толком приучить к домашней работе, пока с подселением жили, так хоть Наташей займемся.
И занялись. Мама настойчиво приучала меня к труду. Посуда, полы, грязная обувь – все полагалось мыть. В саду полагалось собирать всяких тварей и клубнику.
В общем, надо ли говорить, что от этих безобидных занятий меня отвратили навсегда. Я сопротивляюсь им аж до болезни, до тошноты и головокружения.
Поэтому, видимо, я всю жизнь начальник – чтобы ничего самой не делать.
А сейчас я разложила сумку Артема с удовольствием. Хочется иногда сделать что-то своими руками для любимого человека. Правда, редко. Всеми остальными способами – сколько угодно, а вот ручками… Хотя они у меня ловкие и умелые. Ресурс пропадает.
Что характерно, моя сестра Лариска – отменная домохозяйка. С большой буквы «L».
Вечером Артем пришел мрачноватый. Значит, все по плану. Первый день самый сложный. Приходится признавать очевидные для окружающих, но непонятные самому себе вещи. Разбираться со своими тараканами.
Не переживай, Тёма, завтра будет полегче и повеселей. А послезавтра вообще до колик обхохочешься.
Я кормлю его, вызывая изумление своим трудолюбием, и укладываю спать без лишних вопросов.
Оставшиеся два дня я волнуюсь, беспрерывно разговариваю с капитанами и донимаю Олега. Звоню ему в каждый перерыв и спрашиваю:
– Как там Артем?
– Работает, – отвечает односложно Олег.
А что тут еще скажешь? Меня саму иногда раздражают родственники студентов. Все настойчиво звонят и спрашивают:
– Ну, как там мой?
– Работает, – отвечаю я. Больше все равно не скажешь. Тем паче, там правило о конфиденциальности принимается.
В воскресенье я с цветочком встречаю Артема на выпускном и сразу из зала тренинга везу в аэропорт. Артем веселый‑веселый, позитивный, глаза блестят. Целует меня, шутит, болтает обо всем подряд, делится открытиями, рассказывает о своих ощущениях. Ожил, спящий красавец. На неделю эмоций хватит, а потом они улягутся, останется сухой остаток – знания.
– Созвонимся, малыш, – говорит он на прощанье, – мне надо о многом подумать.
Он целует меня и исчезает в шереметьевских недрах.
А я остаюсь тут, бесконечно гонять свои мысли по кругу. Думать, выберет – не выберет, любит – не любит, плюнет – поцелует. В отсутствие информации – самое тупое и бесполезное занятие. Обычный параноидальный загон. По выражению Глеба, ментальная мастурбация.
Отправить на печать